Когда я пью вино...
      Приготовь, а я буду пить...}
      а также в тысяче других мест. Доктор, несомненно намеревавшийся критикой внушить мне высокое мнение о своей учености, был бесконечно удивлен, будучи введен в заблуждение моим внешним видом, и после длительного молчания воскликнул:
      - Честное слово, вы правы, сэр! Вижу, что не обдумал сего вопроса с присущей мне обстоятельностью.
      Затем он обратился ко мне по-латыни, которую он хорошо знал, и разговор шел на этом языке добрых два часа, касаясь самых различных тем; он говорил столь рассудительно, что я убедился, несмотря на его причудливую наружность и увлечение пустяками, в его обширных знаниях, главным образом, - в начитанности; а он взирал на меня, о чем я узнал позднее от мистера Медлера, как на чудо учености, и предложил, если я сегодня вечером свободен, познакомить меня с несколькими светскими и богатыми джентльменами, с которыми у него назначена была встреча в кофейне Бедфорда.
      ГЛАВА XLVI
      Уэгтейл вводит меня в общество блестящих джентльменов, с которыми я провожу вечер в таверне. - Наша беседа. - Нрав моих новых знакомцев. Доктора высмеивают. - Окончание нашего кутежа.
      Я с удовольствием принял его предложение, и мы поехали в наемной карете в кофейню, где я увидел множество щеголей, перепархивающих с места на место; почти все они говорили с доктором с большою фамильярностью. У камина стояла группа джентльменов, в которых я тотчас признал тех самых, что накануне вечером пробудили своим смехом мои подозрения против леди, принявшей мои заботы об ее особе. Едва завидев меня, входящего с доктором Уэгтейлом - так звали моего спутника, - они начали хихикать и перешептываться, а я немало удивился, обнаружив, что с этими-то джентльменами и намеревался познакомить меня доктор, ибо, заметив их, собравшихся вместе, он сказал мне, кто они такие, и осведомился, как меня им представить. Я ответил на его вопрос, и он, важно приблизившись к ним, сказал:
      - Джентльмены, ваш покорнейший слуга... разрешите представить вам моего друга мистера Рэндома.
      Засим обратился ко мне:
      - Мистер Рэндом, это мистер Брэгуел... мистер Бентер, сэр... мистер Четтер... мой друг мистер Слейбут и мистер Рентер, сэр.
      Я приветствовал каждого из них по очереди и, протягивая руку мистеру Слейбуту, заметил, как тот подпер языком щеку, на потеху всей компании, но я не почел покуда уместным обращать на это внимание. А мистер Рентер, который, как я узнал позднее, был актером, отвечая на мой поклон, обнаружил свои таланты, изобразив мою осанку, выражение лица и голос. К этой проделке я остался бы более равнодушен, если бы не видел, как он точно так же обошелся с моим приятелем Уэгтейлом, когда тот подошел к ним. Но на сей раз я позволил ему пожать плоды его искусства без помех, решив, однако, обуздать его дерзость при более удобном случае.
      Мистер Слейбут, угадав, что я - не местный житель, спросил, был ли я недавно во Франции, а когда я ответил утвердительно, осведомился, видел ли я Люксембургскую галлерею. Я отвечал, что осматривал ее не раз с величайшим вниманием. Завязалась беседа, из которой я узнал, что он живописец. Покуда мы подробно обсуждали эту знаменитую коллекцию, я подслушал, как Бентер спросил доктора Уэгтейла, где он подцепил этого мистера Рэндома. На его вопрос лекарь ответил:
      - Честное слово, это превосходный джентльмен... человек богатый, сэр... он завершил свое образование путешествием по Европе и видел лучшее европейское общество, сэр.
      - Как! Должно быть, это он вам сказал? - воскликнул тот. - А я его считаю всего-навсего французским valet de chambre {Камердинером (франц.).}.
      - Какое невежество! - вскричал доктор. - Честное слово, это совершенно необъяснимо! Я прекрасно знаю все его семейство, сэр. Он из рода Рэндомов с севера... очень старинная фамилия, сэр, и он дальний мой родственник,
      Я был весьма уязвлен предположением мистера Бентера и начал составлять себе очень нелестное мнение обо всех моих знакомцах, но так как благодаря им, пожалуй, можно было завести более обширное и приятное знакомство, я решил переносить эти маленькие унижения, покуда мог это делать, не роняя своего достоинства. После того, как потолковали некоторое время о погоде, театральных представлениях и политике, а также на другие темы, принятые в кофейне, было предложено провести вечер в известной таверне по соседству, куда мы и отправились всей компанией.
      Заняв комнату, потребовав французского вина и заказав ужин, мы принялись с изрядным усердием за питье, и предо мною все больше и больше раскрывался нрав моих собутыльников. Вскоре обнаружилось, что художник и актер видели в докторе мишень для своих острот на потеху общества. Игру начал мистер Рентер, спросив его, что помогает от хрипоты, уныния и несварения желудка, ибо он в сильной степени страдает всеми этими недугами. Уэгтейл немедленно приступил к объяснению природы его недомогания и весьма пространно разглагольствовал о прогнозе, диагнозе, симптомах, терапевтике, пустоте и переполнении; затем вычислил силы желудка и легких во время их работы, объяснил болезнь актера расстройством этих органов, как следствие громогласных возгласов излоупотребления вином, и прописал несколько лекарств, а также воздержание от половых излишеств, вина, громких речей, смеха, пенья, кашля, чиханья и улюлюканья.
      - Фу ты! - вскричал Рентер, перебивая его. - Лекарство хуже, чем болезнь. Хотел бы я знать, где можно добыть трутовую воду!
      - Трутовая вода? - переспросил доктор. - Честное слово, я вас не понимаю, мистер Рентер.
      - Вода, извлеченная из трута, - пояснил тот, - особое универсальное средство от всех болезней, посещающих человека. Оно было изобретено ученым немецким монахом, который за большое вознаграждение сообщил секрет Парацельсу.
      - Простите, - возразил художник, - впервые оно было применено Соломоном, как явствует из писанного его рукой греческого манускрипта, который был недавно найден у подножья горы Лебанон * крестьянином, копавшим картофель.
      - Вот как! - сказал Уэгтейл. - Во всех прочитанных мною многочисленных книгах я никогда не встречал такого препарата! И до сей минуты я не ведал, что Соломон знал греческий и что картофель растет в Палестине.
      Тогда вмешался Бентер, выразивший изумление, что доктор Узгтейл может хоть сколько-нибудь сомневаться в знании Соломоном греческого языка, ибо Соломон известен нам, как самый мудрый и просвещенный государь во всем мире, а что до картофеля, то он был завезен туда из Германии во времена крестовых походов какими-то рыцарями из той страны.
      - Признаю это весьма вероятным, - сказал доктор. - А я дорого заплатил бы, чтобы поглядеть на этот манускрипт, которому, должно быть, цены нет... и если бы я узнал способ добывания воды, я немедленно приступил бы к нему.
      Актер уверял его, что способ очень прост: нужно запихать центнер трута в стеклянную реторту и растворить его посредством животного тепла, после чего он выделит полскрупула безвкусной воды, одна капля которой является надлежащей дозой.
      - Это поразительно, клянусь честью! - воскликнул легковерный доктор. И необычайно! Чтобы caput mortuum {В данном случае - неорганическое вещество (лат.)} могло выделить хоть сколько-нибудь воды... признаюсь, я всегда был врагом особых средств, считая их несовместимыми с природой животного организма, но авторитет Соломона является неоспоримым. Все же... где я найду реторту, которая вместила бы такое количество трута, потребление коего несомненно повысит цену на бумагу... и где я раздобуду столько животного тепла, чтобы хоть подогреть такую массу?
      Слейбут сообщил, что для него могут выдуть реторту величиной с церковь и что самый легкий способ получать испарения посредством животного тепла это поместить реторту в госпиталь для больных лихорадкой, которые могут лежать вокруг этой реторты на тюфяках и соприкасаться с нею. Едва он произнес эти слова, как Уэгтейл с восторгом воскликнул:
      - Клянусь спасением моей души, превосходный способ! Я во что бы то ни стало применю его на практике!
      Простодушие лекаря послужило прекрасным развлечением для присутствующих, в свою очередь издевавшихся над ним, осыпая его ироническими комплиментами, которые он, по тщеславию своему, принимал за чистосердечные излияния. Затем мистер Четтер, утомленный столь длительным молчанием, разразился речью и угостил нас перечнем всех танцевавших на последней хэмстедской ассамблее, присовокупив подробнейшее описание костюмов и украшений, начиная с лент на головных уборах леди и кончая пряжками на башмаках мужчин, а в заключение сообщил Брэгуелу, что там была его возлюбленная Мелинда, которая как будто скучала в его отсутствие, и предложил отправиться вместе с ним на следующую ассамблею.
      - Нет, чорт побери, - сказал Брэгуел, - только у меня и заботы, что волочиться за ветреными девчонками! Вдобавок, как вам известно, у меня такой необузданный нрав, что я могу попасть в беду, если в дело замешана женщина. Когда я был там в последний раз, у меня произошло столкновение с Томом Триплетом.
      - Как же! Я это помню! - воскликнул Бентер. - Вы обнажили шпагу в присутствии леди, и за это я вас хвалю, так как вы воспользовались случаем проявить мужество, не подвергая себя риску.
      - Риск! - со свирепой миной вскричал тот. - Проклятье! Я не страшусь никакого риска. Я не боюсь обнажить шпагу против любого мужчины, у которого есть голова на плечах. Чорт подери, всем известно, что я не раз пускал кровь другим, да и сам потерял малую толику! Но какое это имеет значенье?
      Актер попросил этого смельчака пригласить его своим секундантом в следующий раз, когда тот вознамерится кого-нибудь убить, так как он, актер, хотел увидеть человека, умирающего от удара шпагой, дабы знать, как натуральней исполнить такую роль на сцене.
      - Умирающего? - переспросил герой. - О, нет! Я не так глуп, чтобы навлекать на себя приговор мидлсекского суда. Я бы считал моего учителя фехтования невежественным сукиным сыном, если бы он не научил меня прокалывать любую часть тела моего противника, которого мне вздумается обезвредить.
      - Ого! - воскликнул Слейбут. - В таком случае я хочу просить вас об одолжении. Да будет вам известно, что мне заказали написать Иисуса на кресте, и я намерен изобразить его в тот момент, когда копье вонзилось ему в бок. И вот я был бы очень рад, если бы вы в моем присутствии проткнули какого-нибудь наглеца и довели до судорог, не подвергая опасности его жизнь, а я бы воспользовался случаем и сделал с натуры точный набросок прекрасной агонии. Доктор вам покажет, куда колоть и как глубоко, но постарайтесь, чтобы шпага вошла как можно ближе к левой стороне.
      Уэгтейл, принявший предложение всерьез, заметил, что очень трудно проникнуть в грудную клетку с левой стороны, не задев сердца и, стало быть, не убив пациента, но, по его мнению, человек, обладающий искусной рукой и точным знанием анатомии, может поранить диафрагму где-нибудь с краю, что вызовет икоту, но не повлечет за собой смерти. Он выразил готовность показать мистеру Брэгуелу направление этого мускула, но желал бы не иметь никакого отношения к опыту, который, в случае неудачи, может оказаться пагубным для его репутации.
      Брэгуел, как и доктор, был введен в заблуждение шуткой художника и отказался участвовать в таком деле, заявив, что питает глубокое уважение к мистеру Слейбуту, но придерживается правила драться только в том случае, если задета его честь.
      Посыпалось множество шутливых замечаний в таком же роде; стаканы наполнялись вином, подали ужин, мы сытно поели и снова обратились к бутылке; Брэгуел стал шумлив и назойлив, Бентер становился все более и более суровым, Рентер громогласно повторял свою роль, Слейбут корчил гримасы всей компании, я распевал французские песенки, а Четтер нежно целовал меня, тогда как доктор с унылой физиономией пребывал в молчании, подобно ученику Пифагора. Наконец Брэгуел предложил нам побуянить на улицах, вогнать в пот констебла, исколотить стражу, а затем мирно возвратиться домой.
      Покуда мы обсуждали эту экспедицию, в комнату вошел лакей и спросил, здесь ли доктор Уэгтейл. Узнав, что он здесь, лакей сообщил ему, что какая-то леди осведомляется о нем внизу; при этом известии лекарь очнулся от своих меланхолических размышлений и с крайне смущенным видом заявил компании, что вызывают, конечно, не его, ибо он не поддерживает отношений с какими бы то ни было леди, и приказал слуге так ей и передать.
      - Стыдитесь! - воскликнул Бентер. - Неужели вы так неучтивы, что откажетесь выслушать леди? Может быть, она пришла за советом. Только какое-нибудь исключительно важное дело могло привести леди в такой поздний час в таверну. Мистер Рентер, прошу вас, передайте этой леди, что доктор целует ей руку, и проведите ее сюда.
      Актер тотчас вышел, пошатываясь, и с большими церемониями ввел в комнату рослую, дюжую девицу, чья внешность явственно говорила о ее занятии. Мы встретили ее весьма торжественно, и после долгих уговоров она согласилась присесть, а когда наступило глубокое молчание, устремила безутешный взгляд на доктора, который был совершенно ошеломлен ее поведением и ответил ей взглядом вчетверо более меланхолическим. Наконец, испустив многочисленные глубокие вздохи, она вытерла глаза и обратилась к нему:
      - Как! Ни одного слова в утешение? Неужели ничто не может смягчить твое каменное сердце? Даже мои слезы! Даже мое горе! Даже неминуемая погибель, которую ты навлек на меня! Где же твои обеты, неверный, вероломный ты человек? Или не осталось у тебя ни чести, ни совести, и ты не раскаиваешься в своей измене? Отвечай, воздашь ли ты, наконец, мне должное, или я принуждена буду взывать к небу или аду об отмщении?
      Если бедняга Уэгтейл был поражен еще до того, как она заговорила, то каково же было его смятение, когда он услышал такую речь! Бледное от природы его лицо стало землистого цвета, глаза выкатились, губы дрожали, и он произнес голосом, не поддающимся описанию:
      - Клянусь честью и спасением, мадам, вы, право же, принимаете меня за кого-то другого! Я питаю чрезвычайное почтение к вашему полу и, право же, мадам, неспособен нанести ни малейшего оскорбления какой бы то ни было леди. К тому же, мадам, если память мне не изменяет, я до сей минуты никогда не имел чести вас видеть, клянусь спасением моей души, мадам!
      - Как, предатель! - возопила она. - Значит, ты от меня отрекаешься? Принимаю за другого! Как бы не так! Слишком хорошо я знаю это красивое, пленительное лицо, слишком хорошо я знаю этот лживый чарующий голос! .. Увы, джентльмены, раз этот негодяй жестокостью своею принуждает меня открыть нашу тайну, то знайте, что сей изменник, благовидно прикрываясь честными намерениями, покорил мое сердце и, воспользовавшись своей победой, похитил у меня сокровище девственности, а затем бросил меняла произвол судьбы! Я уже четыре месяца беременна от него, родственники выгнали меня из дому, и я стала жертвой скорби и нужды. Да, злодей! - крикнула она, повернувшись к Уэгтейлу. - Тигр! Распутник! Тебе слишком хорошо известно мое положение, но я вырву из твоей груди это неверное сердце и избавлю мир от такого чудовища!
      С этими словами она бросилась к доктору, который С непостижимым проворством перепрыгнул через стол и спрятался за спину Брэгуела, тогда как остальные пытались утихомирить взбешенную героиню. Хотя все присутствующие притворялись крайне удивленными, я мог легко подметить, что это была затея, придуманная ими с целью повеселиться на счет доктора, и, отнюдь не заботясь о последствиях, я присоединился к заговорщикам и забавлялся бедственным положением Уэгтейла, который со слезами на глазах молил собравшихся о защите, утверждая, что он повинен в преступлении, ему приписываемом, не более, чем зародыш в утробе, и в то же время намекая, что сама природа лишила его возможности совершить подобный проступок.
      - Природа! - закричала леди. - Природа здесь ни при чем! Он нанес мне оскорбление с помощью волшебных чар и заклинаний, иначе как могло бы случиться, чтобы женщина стала прислушиваться к льстивым речам такого пугала? Да разве эти совиные глаза созданы для нежных взглядов? Разве можно восхищаться этим лицом мертвеца? А этот рот, похожий на подкову, разве он создан для поцелуев? Нет, нет, своим успехом вы обязаны вашим фильтрам, вашим зельям и заклятьям, а вовсе не вашим природным способностям, во всех отношениях гнусным и презренным!
      Доктор подумал, что теперь ему представляется случай окончательно оправдаться, и попросил обвинительницу успокоиться всего на полчаса, а за это время он берется доказать, сколь нелепо верить в силу заклинаний, каковые являются попросту бреднями, порожденными невежеством и суеверием. Вслед за этим он произнес весьма ученую речь о природе идей, о могуществе и независимости разума, о свойствах возбуждающих лекарств, о разнице между склонностью к половым излишествам, вызываемой многими лекарственными травами, и страстью, сосредоточенной на одном предмете, к которой может привести лишь здравый смысл и размышление; закончил он патетическим увещанием, указав, что имел несчастье навлечь на себя преследование озлобленной леди, которую он никогда не оскорблял и до сего дня даже не видел, - леди, чьи умственные силы, по всей вероятности, столь пострадали от перенесенных ею бедствий, что невинному человеку грозит опасность погибнуть из-за ее безумия,
      Едва успел он закончить свои рассуждения, как покинутая принцесса возобновила свои сетования и предостерегла компанию против его красноречия, которое, по ее словам, способно повлиять на самых беспристрастных судей в христианском мире. Бентер посоветовал ему, как единственное средство спасти репутацию, жениться на ней без промедления и вызвался сопровождать его для этой цели к Флитской тюрьме *, но Слейбут предложил купить для ребенка отца, а за матерью закрепить приличное обеспечение. Рентер обещал усыновить младенца gratis. Уэгтейл готов был молиться на него за такое великодушие и хотя упорно заявлял о своей невиновности, однако соглашался на все, только бы не подвергали сомнению его незапятнанную репутацию. Леди отвергла это предложение и настаивала на супружеских узах.
      На защиту доктора выступил Брэгуел, взявшийся избавить его за полгинеи от ее назойливости, после чего Уэгтейл проворно вытащил кошелек и вручил его своему другу, который, вынув из него полгинеи, подал ее истице и посоветовал ей возблагодарить бога за такую удачу. Получив вознаграждение, та притворно захныкала и попросила, чтобы лекарь, раз уж он от нее отрекся, подарил ей на прощанье хотя бы поцелуй. На это его заставили согласиться, хотя и очень неохотно, и он приблизился с присущей ему важностью, чтобы облобызать ее; тогда она вцепилась ему зубами в щеку и стиснула их, а он взревел от боли, на потеху всем присутствующим. Затем, полагая своевременным освободить его, она низко присела перед всей компанией и покинула комнату, оставив доктора поверженным в ужас, который вызван был не столько болью, сколько опасениями, каковы могут быть последствия укуса, ибо к тому времени он убедился в ее безумии.
      Бентер прописал прижигание и сунул в огонь кочергу, чтобы раскалить ее и прижечь укушенное место. Актер полагал, что Брэгуел должен выскоблить пораженную часть щеки острием своей шпаги, но художник воспрепятствовал этим страшным операциям, порекомендовав бальзам, который находился у него в кармане и всегда излечивал от укусов бешеной собаки. С этими словами он достал пузырек с черной краской, которой без промедления намазал не только больное место, но и разукрасил всю физиономию пациента, придав ей устрашающий вид. Коротко говоря, бедняга был так сокрушен боязнью и огорчением, что я искренно пожалел его и отправил домой в портшезе вопреки желанию всех присутствующих. Такая моя вольность обидела Брэгуела, который заявил о своем неудовольствии, разразившись руганью и угрозами, но не обращаясь, однако, ко мне, что было подмечено сидевшим рядом со мной Слейбутом. С целью вызвать ссору, он шепнул мне, что, по его мнению, Брэгуел меня оскорбил, но, конечно, каждый - лучший судья в делах, его касающихся. Я громко ответил, что не позволю ни мистеру Брэгуелу, ни ему оскорблять меня безнаказанно и не нуждаюсь в его советах, как мне надлежит вести себя. Он почел нужным принести тысячу извинений и заявил, что даже не помышлял меня обидеть; тем временем Брэгуел прикинулся спящим, дабы не было необходимости обращать внимание на происходящее. Но актер, более жизнерадостный и менее осторожный, чем Слейбут, не желал, чтобы тем и закончилось дело, растолкал Брэгуела и потихоньку сказал ему, будто я его ругал и грозил приколотить дубинкой. Об этом я узнал, когда тот вскочил и крикнул:
      - Тысяча проклятий! Вы лжете! Ни один человек не посмеет так срамить меня! Мистер Рэндом, вы ругали меня и грозили прибить?
      Я отрицал это обвинение и предложил наказать негодяя, пытавшегося посеять раздор в нашей компании. Брэгуел выразил свое одобрение и обнажил шпагу. Я последовал его примеру и обратился к актеру с такими словами:
      - Эй вы, мистер Рентер! Я знаю, вы хорошо умеете подражать и проказливы, как обезьяна, потому что видел, как вы не раз упражнялись в сих способностях сегодня на мне и на других. А теперь я хочу посмотреть, отличаетесь ли вы также еще и проворством. Посему извольте немедленно прыгнуть через эту шпагу!
      Я вытянул руку, держа шпагу горизонтально на высоте трех футов от пола, и крикнул:
      - Раз... два... три... хоп!
      Но вместо того, чтобы исполнить команду, он схватил свою шляпу и шпагу и, подражая манерам, чванному виду и голосу Пистоля, разразился такими возгласами:
      - Ха! Неужто должен я совершить сей бесславный прыжок лесной обезьяны, пойманной в горном лесу! Смерть, убаюкай меня, сократи мои горестные дни и положи мою голову на колени фурии!
      Это шутовство не оправдало его ожиданий, ибо к тому времени компания возымела желание увидеть его в новой роли. Мистер Бентер попросил меня держать шпагу фута на два повыше, чтобы актер получил возможность показать свое усердие. Художник сказал ему, что, если представление пройдет с успехом, он порекомендует его, как волтижера, владельцам Сэдлерс Уэлс, а Брэгуел, крикнув: "Прыгай во славу короля!", так искусно кольнул его острием своей шпаги в ягодицы, что художник тотчас же прыгнул и, найдя дверь никем не охраняемой, скрылся в одно мгновенье, радуясь, несомненно, что так легко уплатил свою долю по счету.
      Было уже около двух часов ночи, и мы, расплатившись, вышли на улицу. Художник улепетнул, не попрощавшись. Билли Четтера, лишившегося способности говорить и держаться на ногах, отправили в бани, а Бентер и я проводили Брэгуела в кофейню "Молль Кинг", где он надавал пинков полудюжине голодных шлюх, после чего мы оставили его заснувшим на скамье, а сами направились к Чаринг-Кросс, неподалеку откуда жили мы оба.
      Природная холодность моего спутника уступила действию вина, и он удостоил меня дорогой многих комплиментов и изъяснений в дружбе, на которые я давал приличествующие случаю ответы и выразил удовольствие, что своим поведением изгладил неблагоприятное впечатление, какое произвел на него вначале. Он был удивлен и попросил меня объясниться, после чего я упомянул о том, что подслушал в кофейне, где он говорил обо мне Уэгтейлу. Он расхохотался и принес искренние извинения за допущенную вольность, заверив меня, что моя внешность весьма расположила его в мою пользу и что его замечание было вызвано желанием подшутить над торжественным тоном доктора. Я был очень обрадован, что это недоразумение разъяснилось, и немало польщен добрым мнением обо мне сего остроумца, который на прощание пожал мне руку и обещал встретиться со мной на следующий день за общим столом.
      ГЛАВА XLVII
      Стрэп сообщает мне о победе, одержанной им над вдовой мелочного торговца. - Убеждается, что жестоко ошибся. - Я отправляюсь в оперу. Восхищаюсь Мелиндой. - Меня предостерегает Бентер. - Отправляюсь на ассамблею в Хэмстед. - Танцую с этой юной леди. - Получаю дерзкое предупреждение от Брэгуела, чей задор быстро остывает. - Пользуюсь расположением моей дамы, которую навещаю на следующий день; меня обчищают за карточным столом на восемнадцать гиней. - Стрэп ликует по случаю моего успеха, но потрясен моими расходами. - Бентер является ко мне, делает весьма саркастические замечания на мой счет и в доказательство своей дружбы берет у меня взаймы пять гиней,
      Утром, покуда я еще лежал в постели, Стрэп вошел в мою спальню и, видя, что я не сплю, несколько раз откашлялся, почесал в затылке, уставился в землю и с глупейшей улыбкой дал понять, что имеет нечто мне сообщить.
      - Судя по твоей физиономии, - сказал я, - надеюсь услышать добрые вести.
      - Не плохие и не хорошие, - отвечал он хихикая, - там видно будет. Следует вам знать, что я подумываю изменить свое положение.
      - Как! - с удивлением воскликнул я. - Матримониальные планы? О, бесценный Стрэп, наконец-то ты меня обскакал!
      - Так оно и есть, уверяю вас, - сказал он, самодовольно расхохотавшись. - Я приглянулся вдове торговца сальными свечами - такая славная, веселая дама, жирная, как куропатка, живет здесь, по соседству. У нее есть дом, неплохая мебель, торговля идет бойко и наличных денег много. Я могу ее получить, стоит только предложить. Она говорила одному моему приятелю, тоже лакею, что извлекла бы меня даже из вонючих лохмотьев. Но я отказался дать окончательный ответ, покуда не узнаю вашего мнения об этом деле.
      Я поздравил мсье д'Эстрапа с победой и одобрил его план, буде он удостоверится, что именно таково ее состояние, однако же посоветовал ему не поступать опрометчиво и дать мне возможность увидеть эту леди, прежде чем все закончится полюбовно. Он заверил меня, что ничего не предпримет без моего согласия и одобрения, и в то же утро, когда я завтракал, представил мне свою возлюбленную.
      Она оказалась низенькой толстой женщиной лет тридцати шести с сильно выпяченным животом, на который я сразу обратил внимание, заподозрив нечестную игру. Однако я предложил ей сесть и угостил чаем; разговор зашел о прекрасных качествах Стрэпа, коего я изобразил чудом трезвости, трудолюбия и добродетели. Когда она распрощалась, он проводил ее до двери, вернулся, облизываясь, и спросил, не нахожу ли я ее лакомым кусочком. Я не скрыл своих опасений и высказал свое мнение о ней без утайки, чему он не удивился, и сообщил мне, что и сам это заметил, но, по словам его приятеля, у нее просто-напросто распухла печень, а через два-три месяца талия у нее будет такой стройной, какой ей и полагается быть.
      - Так, так... Полагаю, это случится через две-три недели, - сказал я. Коротко говоря, Стрэп, тебя, по моему мнению, отменно надувают, а этот твой приятель - отъявленный негодяй, который хочет навязать тебе в жены свою потаскуху, чтобы сразу избавиться и от назойливости матери и от издержек на ее отпрыска. Вот почему я советовал бы тебе не доверять слепо его рассказам о ее богатстве, несообразным с его поведением, и не лезть опрометчиво головой в петлю, которой, может случиться, ты предпочтешь впоследствии петлю палача.
      Он, казалось, был ошеломлен моим внушением, обещал смотреть в оба, прежде чем прыгать, и с жаром сказал:
      - Чорт побери! Если я узнаю, что он собирается надуть меня, мы еще посмотрим, кто из нас останется в дураках.
      Меньше чем через две недели мое предсказание сбылось: ее большой живот произвел на свет младенца, к невыразимому изумлению Стрэпа, который вплоть до этого события склонен был думать, что моя проницательность завела меня слишком далеко. Его неверный друг скрылся, а спустя несколько дней был наложен арест на ее имущество и домашнюю обстановку, которые перешли во владение кредиторов.
      В один прекрасный день я встретил за общим столом моего приятеля Бентера, а вечером отправился в оперу вместе с мим и мистером Четтером, который указал мне на сидевшую в одной из лож Мелинду и предложил представить меня ей, заметив, что это "королевский кусочек", стоящий десять тысяч фунтов. При таком известии у меня сердце екнуло от радости, и я с величайшей охотой принял его предложение, после чего он уверил меня, что я буду танцевать с ней на следующей ассамблее, если его влияние чего-нибудь стоит. С этими словами он подошел к ней, поговорил несколько минут и, как мне показалось, указал на меня, затем, вернувшись, сообщил, к неизъяснимому моему удовольствию, что я могу положиться на его обещание, так как она согласна быть моей дамой.
      Бентер шопотом поведал мне, что она неисправимая кокетка, готовая удостоить такой же чести любого молодого человека в Англии, обладающего приличной внешностью, только бы включить его в толпу своих поклонников и иметь удовольствие видеть, как количество их с каждым днем возрастает; что натура у нее холодная и бесчувственная, что она не ведает никаких страстей, кроме тщеславия, и столь слепа к достоинствам человека, что - тут он готов биться об заклад - ее в конце концов заполучит самый богатый глупец. Я приписал большую часть этих сведений сатирическому складу ума моего приятеля или же встреченному им отпору у названной леди; во всяком случае я так уверен был в своих способностях, что, по моему разумению, ни одна леди не могла устоять пред моим пылким ухаживаньем.
      Исполненный такой уверенности, я отправился в Хэмстед в сопровождении Билли Четтера, милорда Хобла и доктора Уэгтейла. Там я увидел блистательное общество, перед коим имел честь пройтись в менуэте с Мелиндой, очаровавшей меня своею прямотой и непринужденным обхождением. До начала контрданса неизвестное мне лицо передало по поручению присутствовавшего на ассамблее Брэгуела, что никто из знающих его, Брэгуела, не дерзнет танцовать с Мелиндой, раз он сам находится здесь, и что я поступил бы нехудо, если бы, не поднимая шума, отказался от нее, ибо он намерен открыть с ней контрданс. Это необычайное сообщение, сделанное при упомянутой леди, отнюдь не смутило меня, так как к тому времени я успел познакомиться с нравом моего соперника. Посему, не проявляя ни малейших признаков беспокойства, я попросил джентльмена передать мистеру Брэгуелу, что, имея счастье получить согласие леди, я не собираюсь хлопотать также и о его согласии, и предложил вестнику впредь не являться ко мне с такими дерзкими поручениями.
      Мелинда пришла в некоторое замешательство и притворилась удивленной тем, что мистер Брэгуел позволяет себе такие вольности по отношению к ней, ничем с ним не связанной. Я воспользовался случаем доказать свою доблесть и предложил призвать его к ответу за наглое поведение, но она наотрез отказалась под тем предлогом, будто заботится о моей безопасности; однако по сверкающим ее глазам я заметил, что она не почла бы себя обиженной, если бы послужила причиной дуэли.