Приключения Родрика Рэндома

Для нее никто ничего не сделал бы, если бы она дошла до нужды - благотворительность начинается у себя дома. Лучше бы я обучился какому-нибудь полезному ремеслу, стал бы ткачом или сапожником, вместо того чтобы зря тратить время на изучение какой-то бессмысленной чепухи, которая никогда не принесет мне ни пенни... но одни люди умные, а другие - как раз наоборот. Я слушал с великим изумлением эту загадочную речь, когда вошел ее муж и, не говоря ни слова, протянул мне оба письма. Я взял их дрожащей рукой и прочел следующее:
      "Мистеру Роджеру Пошну" .
      Сэр, сим довожу до вашего сведения, что я покинул военный корабль "Гром", будучи принужден отклониться от прямого курса ввиду того, что убил моего капитана, совершив это по чести на берегу мыса Тиберун, на острове Испаньола *, приняв сначала его пулю и вернув оную, каковая и пронзила его насквозь. Точно так я поступил бы и с наилучшим человеком, который когда-либо шагал между носом и кормой, буде он ударил бы меня, как ударил капитан Оукем. Благодарение богу, я в безопасности, находясь среди французов, которые очень учтивы, хотя я и не знаю их тарабарского языка. И я надеюсь быть в ближайшее время оправданным, вопреки всем важным друзьям и парламентским связям капитана, так как я послал моему лендлорду отчет обо всем этом деле с указанием широты и долготы, где произошло столкновение, и притом выразил желание, чтобы он изложил все сие его величеству, который (да благословит его бог) не попустит честного моряка потерпеть незаслуженную обиду.
      Искренний мой привет вашей супруге, остаюсь вашим другом и слугой
      Томас Баулинг".
      "Родрику Рэндому.
      Дорогой Рори, не сокрушайся о моем несчастье, но памятуй, мой мальчик, о своих занятиях. У меня нет денег для посылки тебе, но что за беда? Мистер Пошн позаботится о тебе во имя любви, которую питает ко мне, и благодаря ему ты ни в чем не будешь нуждаться, и, как бы трудно мне ни пришлось, я когда-нибудь с ним все-таки расплачусь. Больше пока ничего, но остаюсь с почтением
      твой дядя и слуга до самой смерти
      Томас Баулинг".
      Как только я прочел это письмо, отправленное, так же как и первое, из порта Луис * на Испаньоле, аптекарь, покачивая головой, сказал:
      - Я очень уважаю мистера Баулинга, это верно, и охотно согласился бы, но теперь тяжелые времена. Денег теперь нигде не добудешь, полагаю, они все провалились сквозь землю. Вдобавок я и так уже поиздержался: кормил вас с начала месяца, а не получил за это и шестипенсовика, и одному богу известно, получу ли когда-нибудь, потому что, как я разумею, дяде вашему придется туго. Я уже раньше думал вас предупредить, так как ваша комната нужна мне для нового ученика, который с часу на час должен приехать из деревни. Вот я и хочу, чтобы вы на этой же неделе подыскали себе другое помещение.
      Негодование, вызванное этой речью, придало мне сил перенести сей поворот фортуны и заявить ему, что я презираю его гнусное себялюбие и скорей предпочту умереть с голоду, чем быть обязанным ему хотя бы еще одним обедом. Затем из моих карманных денег я заплатил ему все, что был должен, до последнего фартинга и заверил его, что больше ни одной ночи не буду спать под его кровом. После этого я удалился в бешенстве и печали, не ведая, где искать пристанища, ибо не было у меня ни одного друга, который мог бы прийти мне на помощь, а в кошельке оставалось только три шиллинга. Я предавался бешенству в течение нескольких минут, а затем пошел и снял комнату за шиллинг шесть пенсов в неделю, которые я вынужден был заплатить вперед, прежде чем хозяин согласился впустить меня.
      Я перенес туда мои пожитки, а на следующее утро встал с намерением просить совета и помощи у человека, который всегда был щедр на ласковые слова и частенько предлагал дружескую помощь, когда я нимало в ней не нуждался. Он принял меня со всегдашним своим радушием и настоял на том, чтобы я позавтракал с ним, - любезность, от которой я счел неуместным отказаться. Когда я поведал ему о цели моего посещения, он показался мне крайне огорченным, и я заключил, что он потрясен моим печальным положением, и счел его человеком весьма отзывчивым и благожелательным. Недолго оставлял он меня в заблуждении, оправившись от замешательства, он сообщил мне, что сокрушается о моем несчастье и хотел бы знать, что произошло между моим квартирным хозяином, мистером Пошном, и мною. Я передал ему разговор между нами, но когда я повторил мой ответ на недостойные речи Пошна, а именно сказал, что я покидаю его дом, мой друг притворился удивленным и воскликнул:
      - Может ли быть, что вы так дурно обошлись с человеком, который всегда был так добр к вам!
      Если его удивление было притворным, то мое отнюдь нет, и с жаром я дал ему понять, что не воображал даже, как он может быть столь безрассудным, чтобы защищать негодяя, которого следовало бы изгнать из любого общества. Благодаря моему волнению он обрел желаемое им превосходство надо мной, и наш разговор, после долгих препирательств, привел к тому, что он выразил желание никогда не видеть меня в своем доме; против этого желания я не возражал, заявив ему, что, будь я раньше столь же хорошо знаком с его взглядами, сколь знаком теперь, у него никогда не было бы повода обратиться ко мне с этой просьбой. Так мы и расстались.
      На обратном пути я встретил моего приятеля сквайра Гауки, которого отец не так давно прислал в город, чтобы тот преуспел в письме, танцах, фехтовании и в других занятиях, бывших тогда в моде. Со дня моего приезда я поддерживал с ним наши прежние близкие отношения, а потому не постеснялся осведомить его о моем плачевном положении и попросить необходимую сумму денег на самые насущные нужды. В ответ на это он вытащил пригоршню полупенни с одним-двумя шиллингами среди них и поклялся, что у него ничего не осталось в кармане впредь до следующей получки, так как он проиграл вчера вечером на биллиарде большую часть своих карманных денег. Хотя легко можно допустить, что это заявление было вполне правдиво, но я все же был крайне удручен его равнодушием, потому что он не выразил мне никакого сочувствия в моем несчастье и никакого желания помочь мне в беде; не сказав ни слова, я покинул его. Но когда я потом узнал, что он был тем самым человеком, который раньше отдал меня в жертву злобным моим кузинам, а теперь оповестил их о моей напасти, чем вызвал у них восторг и ликование, я мысленно решил призвать его к ответу. С такой целью я взял взаймы шпагу и написал вызов, назначив ему час и место для встречи, чтобы иметь возможность ценой крови наказать его за вероломство.
      Он принял вызов; я отправился на место встречи, хотя и питал к ней изрядное отвращение, от чего не раз по пути бросало меня в холодный пот; но стремление отомстить, позор, который повлекло бы отступление, и надежда на победу - все вместе разогнало недостойные мужчины симптомы трусости, и я явился на место встречи в достойном виде. Там я ждал целый час сверх назначенного срока и не без удовольствия убедился, что Гауки не намерен встретиться со мной, ибо мне таким образом представился случай разоблачить его малодушие, доказать свою собственную храбрость и, не опасаясь никаких последствий, хорошенько поколотить его, где бы мне ни довелось его найти. Возбужденный этими соображениями, начисто развеявшими все мысли о моей беде, я прямехонько отправился в дом Гауки, где мне сообщили о его стремительном бегстве в деревню, куда он выехал меньше чем через час после получения моей записки. И я был настолько тщеславен, что напечатал всю историю в газете, хотя мне и пришлось продать меньше чем за полцены моему квартирному хозяину обшитую золотым галуном шляпу, чтобы заплатить газете и покрыть расходы на свое содержание.
      ГЛАВА VII
      Меня приглашает мистер Крэб. - Описание его - Я обучаюсь искусству врачевания. - Изучаю нрав Крэба. - Становлюсь ему необходимым. Непредвиденный случай. - Крэб советует мне пуститься в широкий мир. Помогает деньгами. - Я отправляюсь в Лондон.
      Когда улеглось мое раздражение, а мое тщеславие было утолено, я увидел, что обречен всем ужасам крайней нужды и люди избегают меня как существо иной породы или, вернее, как одинокое создание, отнюдь не предусмотренное планами провидения и лишенное его защиты. Мое отчаяние довело меня чуть ли не до полного отупения, когда в один прекрасный день мне сказали, что какой-то джентльмен хочет повидаться со мной в одном трактире, куда я немедленно отправился, и был представлен некоему мистеру Ланчелоту Крэбу, городскому лекарю, распивавшему вместе с двумя другими так называемый поп-ин - напиток, приготовляемый из полутора кварт бренди и кварты слабого пива. Прежде чем поведать о причине этого приглашения, мне кажется, я угожу читателю, ежели опишу джентльмена, пославшего за мной, и сообщу о некоторых чертах его нрава и поведения, которые могли бы осветить последующие события и объяснить его отношение ко мне.
      Этому члену факультета было пятьдесят лет, росту он был пять футов, а в талии - десять; лицо его было широко, как полная луна, а цветом походило на ягоду тутового дерева; нос его, имевший сходство с пороховницей, распух до чудовищных размеров и сплошь был усеян прыщами; его серые глазки отражали лучи света столь косо, что когда он смотрел вам прямо в лицо, казалось, будто он любуется пряжкой на своем башмаке. Давно уже он питал неугасимую ненависть к Пошну, который, хотя был моложе его, но преуспел больше и однажды умудрился вылечить больного, чем опроверг диагноз и посрамил упомянутого Крэба. Эта вражда, почти улаженная в свое время благодаря вмешательству и стараниям друзей, вспыхнула снова, уже непримиримая по вине жен обоих противников, которые, встретившись случайно на крестинах, затеяли спор о старшинстве, перешли от ругательств к драке, и только с большим трудом кумушки помешали им превратить радостное событие в скорбное зрелище.
      Распря между обоими соперниками достигла крайнего ожесточения, когда я получил приглашение Крэба, принявшего меня так учтиво, как можно только было ждать от человека его нрава; предложив мне сесть, он осведомился во всех подробностях, почему я покинул дом Пошна; когда я рассказал ему об этом, он заметил со злорадной усмешкой:
      - Вот подлый пес! Я всегда считал его, чорт побери, бездушным, пресмыкающимся негодяем, который пролез в нашу профессию благодаря лицемерию и умению всем и каждому лизать...
      - Правильно! - подхватил другой. - Слепой, и тот увидит, что разбойник бесчестен - слишком уж он старательно посещает церковь.
      Это мнение было скреплено третьим, который объявил своим собеседникам, что Пошна никогда не видели пьяным за исключением одного раза, на церковном собрании, где он отличился, произнеся молитву ex tempore {Импровизированно (лат.)}, затянувшуюся на целый час.
      После этого вступления Крэб обратился ко мне с такими словами:
      - Ну что ж, дружище, до меня дошла хорошая молва о вас, и я вам помогу. Можете перенести ваши пожитки ко мне в дом когда угодно. Я уже распорядился, чтобы вас приняли. Чего этот остолоп таращит глаза? Если вам не по вкусу мое любезное предложение, отказывайтесь от него, и чорт с вами!
      Отвесив почтительный поклон, я ответил, что не помышляю отвергнуть дружеское приглашение, которое приму немедленно, как только он сообщит, на каком положении я буду у него проживать.
      - На каком положении! Разрази меня господь! - вскричал он, - Вы что, думаете, для вас будут держать лакея и пару лошадей?
      - Нет, сэр, - ответил я. - Мои надежды не столь радужны. Чтобы не быть вам обузой, я охотно служил бы в вашем деле и избавил бы вас от расходов на помощника или хотя бы рассыльного; я кое-что смекаю в фармации, так как, пока жил у мистера Пошна, занимался на досуге этим искусством, к тому же я не совсем невежда во врачевании, которое изучал усердно и с большой охотой.
      - Ого! Вот как! - воскликнул Крэб. - Джентльмены, перед вами настоящий мастер своего дела. Изучал врачевание?! По книгам? В один прекрасный день вы заведете со мной спор о моем врачебном деле! Вы, конечно, можете объяснить мускульные сокращения и открыть тайны мозга и нервов. Ха! Вы слишком учены для меня, чорт подери! Но довольно болтать. Пустить-то кровь вы умеете? Клистир поставить, наложить пластырь, приготовить лекарство?
      После моего утвердительного ответа он, покачав головой, сказал мне, что вряд ли от меня будет много толку, несмотря на все мои утверждения, однако он готов принять меня милосердия ради.
      Итак, я в тот же вечер перебрался к нему в дом и занял предназначенную мне комнатушку на чердаке, с которой мне поневоле пришлось примириться, несмотря на удар, нанесенный моей гордости такой переменой обстоятельств. Скоро я обнаружил подлинные причины, побудившие Крзба принять меня: он не только утолил жажду мести, разоблачив себялюбие своего противника и проявив великодушие, с начала до конца притворное, но и заполучил юношу, кое-что понимавшего в его профессии, и, таким образом, заместил старшего ученика, недавно умершего не без того, чтобы вызвать основательные подозрения в виновности жестокого хозяина. Моя осведомленность об этом обстоятельстве, равно как и обращение его, изо дня в день, с женой и младшим учеником отнюдь не споспешествовали мне предаваться радости по поводу моего нового положения; однако, не ведая, как бы я мог устроиться лучше, я решил усердно изучить нрав Крэба и управлять им как можно искусней. Немного погодя я обнаружил странную особенность его натуры, которая объясняла его обращение с людьми, от него зависящими. Я заметил, что, испытывая радость, он, как скряга, не хотел ею делиться, и, ежели его жена или слуги были склонны разделить ее, он принимал это за оскорбление и приходил в крайнее бешенство, последствия коего им редко удавалось избегать. Когда же он приходил в негодование, то попытки его успокоить решительно лишали его рассудка и человечности.
      Посему я положил действовать совсем по-иному, и однажды, когда он обозвал меня невежественным отродьем и ленивым оборванцем, я храбро ответил, что я совсем не лентяй и не невежда, а знаю свое дело и исполняю его не хуже, чем он сам мог бы это сделать ради спасения своей души; и несправедливо называть меня оборванцем, так как костюм у меня крепкий и происхожу я из семьи более благородной, чем любая, с которой он может похвастаться родством. При этих моих словах он проявил величайшее изумление и, потрясая палкой над моей головой, взирал на меня, скорчив поистине дьявольскую мину. Хотя я порядком испугался его угрожающих взглядов и телодвижений, у меня хватило ума сообразить, что зашел я слишком далеко, отступать нельзя и настала критическая минута, когда решается мое будущее, связанное со службой у него. Я схватил пестик и поклялся, что если он вздумает ударить меня без всякого повода, я посмотрю, крепче ли его череп, чем мое оружие. Некоторое время он молчал, затем разразился такими восклицаниями: - Нечего сказать, хорошее обращение слуги с хозяином! Очень хорошее! Будь ты проклят! Ты мне за это заплатишь, собака! Я тебя проучу! Я тебе покажу, как поднимать на меня руку!
      С этими словами он удалился, а меня обуял страх, который, впрочем, совершенно рассеялся, когда мы встретились снова, ибо он был необычно благодушен и угостил меня после обеда стаканчиком пунша. *
      Благодаря тому, что я начал вести себя таким манером, я скоро одержал над ним верх и стал столь необходим ему, исполняя его обязанности, в то время как он не расставался со своей бутылкой, что фортуна начала обращаться ко мне лицом; я утешал себя за пренебрежение моих прежних знакомых теми знаниями, какие я изо дня в день впитывал, рачительно исполняя порученную мне работу, в чем и преуспел превыше собственных надежд. Я был в прекрасных отношениях с женой моего хозяина, уважение которой я обрел и старался сохранить, изображая миссис Пошн в самом комическом виде, который только мог изобрести мой сатирический дар, а также оказывая ей христианские услуги, когда она слишком налегала на бутылку, к коей она частенько обращалась в утешение от обид, наносимых ей жестоким супругом.
      Так я жил, не получая никаких вестей о моем дяде, на протяжении двух лет и почти ни с кем не водился, не питая склонности, да и не имея возможности поддерживать знакомства, так как Навал-хозяин * не платил мне жалованья, а скудного побочного дохода едва хватало мне на самое необходимое. Я уже не был задорным пустоголовым щеголем, опьяненным всеобщими похвалами и преисполненным радужных надежд; мои несчастья научили меня, сколь мало должен ценить человек успехи в обществе в пору своего благоденствия и сколь заботливо и усердно должен он добиваться того, чтобы от них не зависеть. Теперь мой внешний вид нисколько не занимал моего внимания, целиком поглощенного накапливанием знаний, пригодных в будущем для защиты меня от капризов фортуны, и я стал таким неряхой и так мало заботился о пристойном виде, что все считали меня человеком пришибленным; вернувшийся в город Гауки ничуть не рисковал навлечь на себя мой гнев, к тому времени значительно остывший и сдерживаемый так старательно моей рассудительностью, что я даже и не помышлял расплатиться с ним за причиненное мне зло.
      Когда, по моему разумению, я стал мастером своего дела, я начал искать благоприятный случай, чтобы выйти на широкую дорогу, уповая найти какое-нибудь выгодное место, которое вознаградило бы меня за тяжелые испытания; но так как надеяться на это нельзя было, не располагая небольшой суммой денег для экипировки перед отправлением в путь, я ломал себе голову, как раздобыть их, хорошо зная, что Крэб, думая только о своей выгоде, никогда не предоставит мне возможность покинуть его, раз его интересы так тесно связаны с тем, чтобы я остался у него. Но маленькое происшествие, случившееся примерно в это время, заставило его принять решение в мою пользу. Это было не что иное, как беременность его служанки, которая сообщила мне об этом, утверждая в то же время, что виновником сего события являюсь я.
      Хотя у меня не было оснований оспаривать эту истину, тем не менее я был осведомлен о близких отношениях между ее хозяином и ею, и, воспользовавшись этим обстоятельством, я разъяснил ей, сколь глупо складывать ношу у моей двери, когда она может распорядиться с большей для себя выгодой, указав на мистера Крэба. Она вняла моему совету и на следующий день сообщила ему о достигнутом якобы успехе их совместных усилий. Он нисколько не обрадовался этому доказательству своей мощи, которое, как он предвидел, могло доставить ему много неприятностей; не то чтобы он страшился домашней передряги и упреков жены, во всем ему покорной, нет, но он знал, что это доставит его сопернику Пошну повод чернить его и подрывать его репутацию, потому что во мнении обитателей той части острова, где проживал он сам, ни один скандал нельзя было равнять со скандалом, вызванным развратным поведением.
      Поэтому он принял решение, вполне его достойное, убедить служанку, что она не беременна, но только страдает хворью, нередкой у молодых женщин, которую он легко может излечить; с этой якобы целью он прописал ей такие лекарства, какие, по его мнению, неизбежно должны были вызвать выкидыш, но тут он потерпел неудачу: служанка, предупрежденная мною о его замысле и в то же время прекрасно понимавшая свое положение, наотрез отказалась следовать его предписаниям и пригрозила разгласить о своем состоянии, ежели он немедленно не обеспечит ее перед важным событием, ожидаемым ею в ближайшие месяцы. Я догадался о результате его размышлений, ибо он вскоре обратился ко мне с такими словами:
      - Удивляюсь, как это такой молодой человек, как вы, не проявляет желания испытать фортуну в широком мире! Я был моложе вас, а уже жарился на берегу Гвинеи. Чорт подери! Что мешает вам воспользоваться войной, которую вот-вот мы объявим Испании? Вы легко могли бы поступить на военный корабль помощником морского врача, где у вас, конечно, была бы большая практика и немало шансов получить призовые деньги *.
      Я ухватился за это предложение, о котором давно мечтал, и сказал, что с радостью последовал бы его совету, будь это в моей власти, но у меня нет никакой возможности воспользоваться благоприятным случаем, так как у меня нет ни единого друга, который одолжил бы мне немного денег, чтобы я купил все необходимое и оплатил путешествие в Лондон. Крэб сказал мне, что "необходимого" понадобится очень мало, а что до расходов на путешествие, то он готов ссудить мне денег не только для этой цели, но и для безбедного проживания в Лондоне, пока я не добуду приказ о назначении на борт какого-нибудь корабля. Я принес ему тысячу благодарностей за его любезную готовность (хотя я хорошо понимал его намерение возложить после моего отъезда на меня вину за рождение незаконного ребенка) и спустя две-три недели отправился в Лондон, располагая следующим имуществом: одним костюмом, полудюжиной гофрированных сорочек, таким же количеством простых, двумя парами шерстяных и двумя парами нитяных чулков, ящичком с инструментами, томиком Горация, лечебником Уайзмана * и десятью гинеями, за которые Крэб получил от меня долговую расписку из пяти процентов годовых, а также дал мне письмо к члену парламента от нашего города, которое, по его словам, должно было помочь мне уладить все мои дела.
      ГЛАВА VIII
      Я прибываю в Ньюкесл. - Встречаюсь с моим старым школьным товарищем Стрэпом. - Мы решаем идти пешком в Лондон. - Отправляемся в путь. - Делаем привал в уединенном, трактире. - Испуганы необычайным ночным приключением.
      В этой стране нет такого способа передвижения, как пассажирский фургон, а мои средства не позволяли мне нанять верховую лошадь, и потому я решил присоединиться к возчикам, перевозящим товары вьюками на лошадях из города в город. Этот план я привел в исполнение в первый день ноября 1739 года, усевшись в седло между двумя корзинами, в одной из которых находился мешок с моими пожитками, но когда мы прибыли в Ньюкесл на Тайне, я был так утомлен длительным путешествием и так окоченел от холода, что положил закончить путь пешком, только бы не продолжать его столь тягостным образом.
      Конюх на постоялом дворе, где мы остановились, узнав, что я направляюсь в Лондон, посоветовал мне плыть на угольщике, что будет и быстро, и дешево, и, во всяком случае, гораздо легче, чем итти пешком в гору по глухим дорогам в зимнее время, - переход, на который, по его мнению, у меня не хватит сил. Я уже склонялся последовать его совету, но зашел как-то побриться в цырюльню, где молодой человек, намыливая мне лицо, обратился вдруг ко мне с такими словами:
      - Мне кажется, вы шотландец, сэр... Я не отрицал этого.
      - Из какой части Шотландии? - продолжал он.
      Едва успел я ответить, как он пришел в крайнее возбуждение и, не ограничиваясь одним подбородком и верхней губкой, намылил мне в великом волнении всю физиономию. Я был столь возмущен этим обилием мыла, что, вскочив, спросил его, какого чорта он со мной так обращается; он попросил прощения, объяснив, что радость при встрече с земляком привела его в замешательство, и с жаром спросил, как меня зовут. Когда же я объявил ему, что моя фамилия Рэндом, он воскликнул в восторге:
      - Как? Рори Рзндом?
      - Он самый, - ответил я, взирая на него с изумлением.
      - Да неужто вы забыли вашего старого школьного товарища Хью Стрэпа?
      Сразу узнав его, я бросился ему в объятия и под наплывом чувств вернул ему половину мыльной пены, которую он с такой щедростью налепил на мое лицо; у нас был очень комический вид, и мы весьма развеселили его хозяина и подмастерьев, бывших свидетелями этой сцены. Когда мы покончили с поцелуями, я снова уселся бриться, но от этой неожиданной встречи у бедняги в такой мере расходились нервы, что он едва мог держать в руке бритву, хотя и ухитрился справиться со своим делом в три приема, порезав меня, однако, в трех местах. Видя такой непорядок, хозяин приказал другому подмастерью заменить его и по окончании сей операции разрешил Стрэпу провести остаток дня со мной.
      Мы тотчас отправились на постоялый двор, где, потребовав пива, я выразил желание узнать о его приключениях, которые заключались в том, что после смерти своего прежнего хозяина, умершего до истечения срока его обучения, он примерно год назад приехал в Ньюкесл в надежде на поденную работу вместе с тремя знакомыми парнями, работавшими на угольщике; ему посчастливилось попасть к доброму хозяину, у которого он намерен остаться до весны, а весной отправиться в Лондон, где, он уверен, ему повезет. Когда я сообщил ему о моем положении и о планах, он не одобрил их ввиду опасности морского путешествия и коварности ветра в зимнюю пору да еще вдоль этого побережья, предполагая, что это может задержать меня на долгое время к великому ущербу для моего кармана. Но ежели я решусь двигаться дальше сушей, он готов сопутствовать мне и нести всю дорогу мои пожитки, случись же нам устать до конца путешествия, нетрудно было бы найти либо порожние повозки, либо лошадей, возвращающихся в Лондон, которыми мы могли бы воспользоваться за ничтожную плату. Я был чрезвычайно обрадован этим предложением, дружески обнял его и объявил, что мой кошелек в его распоряжении до последнего фартинга, но он дал мне понять, что накопил достаточно денег для своих нужд, а в Лондоне есть у него приятель, который не преминет ему помочь в столице пристроиться к делу и, может случиться, окажется полезным даже для меня.
      Порешив на этом и уладив в тот же вечер наши дела, мы на рассвете пустились в путь, вооруженные крепкими дубинками (мой спутник был нагружен мешком с нашим добром), а деньги мы зашили в пояс штанов, оставив лишь немного серебра для дорожных расходов.
      Весь день мы шли ровным шагом, но, не зная дороги, были застигнуты сумерками на большом расстоянии от постоялого двора, и нам пришлось сделать привал в маленьком дрянном трактире, который находился на отлете, в полумиле от большой дороги. Здесь мы нашли коробейника из наших краев и перед уютным камельком подкрепились копченой грудинкой, яйцами и стаканом доброго эля, дружелюбно беседуя с хозяином и его дочерью, цветущей, проворной девицей, весело с нами шутившей, чью благосклонность, как мне казалось, я начал завоевывать.
      Часов в восемь нас всех троих, по нашему желанию, проводили в комнату с двумя кроватями; на одной из них расположились мы со Стрэпом, а другую занял коробейник, который предварительно долго импровизировал молитвы, обыскивал все углы комнаты и, наконец, укрепил дверь изнутри крепким железным болтом, всегда находившимся при нем для этой цели.
      До полуночи я крепко спал, как вдруг почувствовал, что кровать подо мной непрерывно трясется; потревоженный этим необычным явлением, я толкнул моего соседа, который, к большому моему удивлению, был весь в поту и дрожал с головы до ног. Стрэп сказал мне тихо и заикаясь, что мы погибли, потому что в соседней комнате находится отчаянный разбойник с большой дороги, вооруженный пистолетами; попросив меня как можно меньше шуметь, он показал мне щелку в перегородке, и я увидел коренастого дюжего парня со зверской физиономией, сидевшего с нашей молодой хозяйкой за столом перед бутылкой эля и парой пистолетов. Я навострил уши и услышал, как он говорит страшным голосом:
      - Будь проклят этот сукин сын кучер Смэк! Нечего сказать, хорошую штуку он со мной выкинул! Но провалиться мне сквозь землю, если я не заставлю его раскаяться! Я проучу этого негодяя! Он осведомляет других, когда работает со мной.
      Наша хозяйка пыталась умиротворить этого кровожадного грабителя, высказывая предположение, что он ошибается в Смэке, который, возможно, не имел никаких сношений с джентльменом, ограбившим карету, а если сегодня нашего разбойника постигла неудача, то скоро ему представится случай вознаградить себя за напрасный труд.
      - Вот что я тебе скажу, милая Бет, - отозвался тот: - никогда у меня не было такой славной добычи, какую я прозевал сегодня, да никогда и не будет, пока зовут меня Райфл... Проклятие! Там было четыреста фунтов наличными для вербовки людей на королевскую службу, а к тому же у пассажиров драгоценности, часы, шпаги и деньги... Была бы мне удача, я бы скрылся со всем этим добром, купил бы патент в армии, а тебя бы, девчонка, сделал офицерской женой!
      - Ну что ж, такова воля провидения! - воскликнула Бетти. - Так-таки ничего тебе не досталось, что бы стоило взять после других джентльменов?
      - Маловато... - сказал ее возлюбленный. - Наскреб кое-что, вот эта пара пистолетов с серебром, отобрал их заряженными у капитана, который вез деньги, да еще золотые часы, припрятанные у него в штанах. Нашел еще десять португальских монет в башмаках квакера. Ну и ругал он меня со всей своей злобой и благочестием! А лучше всего, моя девочка, вот эта штука - золотая нюхательная табакерка с картинкой на крышке изнутри, я отцепил ее от шлейфа хорошенькой леди...
      Тут словно сам чорт дернул коробейника захрапеть так громко, что разбойник, схватив свои пистолеты, вскочил и ааорал:
      - Тысяча чертей! Меня предали. Кто это там в соседней комнате?!
      Мисс Бетти сказала, что ему нечего беспокоиться: это только три бедных, усталых путника, которые, сбившись с дороги, заночевали здесь в доме и давно уже спят.
      - Путники, говоришь ты, сука? Это шпионы! И будь я проклят, если сейчас же не отправлю их в ад!
      Он бросился к нашей двери, но тут вмешалась его возлюбленная, убеждая его, что там всего-навсего два бедных молодых шотландца, слишком грубых и тупых, чтобы он мог их в чем-нибудь заподозрить, а третий коробейник-пресвитерианин * той же нации, частенько останавливавшийся здесь раньше. Эти слова успокоили разбойника, выразившего радость, что там находится коробейник, так как ему нужно белье. Затем он вернулся к выпивке в благодушном расположении духа, уснащая свою беседу с Бетти нескромными ласками, убеждавшими в том, что его любовь не остается без ответа. Пока разговор касался нас, Стрэп залез под кровать, где и лежал в сильнейшем страхе; великого труда стоило мне убедить его, что опасность для нас миновала и надо разбудить коробейника, чтобы сообщить ему о случившемся. Сей бродячий торговец, едва только почувствовал, что кто-то трясет его за плечо, встрепенулся и заревел во все горло:
      - Воры! Воры! Господи, помилуй нас!
      Устрашенный этим воплем, Райфл вскочил, взвел курок одного из своих пистолетов и повернулся к двери с целью убить первого, кто вздумает войти, так как он всерьез вообразил, будто попал в засаду; но тут его дульцинея, неудержимо расхохотавшись, убедила своего героя, что бедняге коробейнику приснились воры и он орет во сне.