Победителям не светит ничего (Не оставь меня, надежда)

      Лет пять назад, когда разогнали весь ИТР на заводе, - кого в рабочие, кого на пенсию, кого в отпуск без содержания а кого и просто за ворота Ковальский долго не тужил и не печалился...
      На третий день, когда шел на оптовый рынок за макаронами да за сахаром - так много дешевле получалось - глядит: стоит мужик возле "девятки" на дороге, дверь в машине закрыта наглухо, ключ внутри, а он потеет, парится, пытается внутрь проникнуть. И все не впротык.
      Вот Андрей Станиславович и приткнулся. Попотел вместе с бедолагой минут пятнадцать, пару анекдотов рассказал, запачкался слегка - но ведь открыл все же. Мужик сунул ему пятьдесят тысяч недоминированными...
      - Да ты что, брат ? - изумился инженер.
      - Да я б тебе и три раза больше дал, коли б было...
      Ну, насчет было - не было, это - поди знай ! А вот сама по себе мысль о замочном ремесле: а почему бы и нет ? - в мозгу, как острый гвоздь застряла.
      Пошел, понакупил на развале старых и ржавых замков, неделю повозился, поразбирал и пособирал, глядишь, уже на более сложные нацелился. А потом и за иностранные принялся - турецкие, итальянские, их теперь на все металлические двери в домах ставили.
      И так пошло и поехало. Через полгода у него уже и клиентура своя появилась. Звонки со всех концов города. Днем - один прейскурант, ночью другой.
      - Станиславыч, гони, давай ! Понимаешь, замок у меня, едри его корень... Не могу в квартиру войти. Такси, я тебе в оба конца оплачу...
      На время к мастерской присоседился на Ордынке, где сейфы чинили. И там тоже свое мастерство показал. Но с этим быстро покончил: дело стремное и зачем это ему надо? Этого только ему не хватало! А вот замки автомобильные его продолжали кормить. И довольно неплохо. Себя он сам называл честным и профессиональным взломщиком. Его даже в милицию приглашали: советы давал, консультировал...
      В тот злополучный вечер Ковальский возвращался навеселе. Настроение у него было отличное: шел и пел от переполнявшего его жизнелюбия. Бабешке сорок семь, но вся пухлая, жаркая. Готовит - что надо! На стол "абсолюта" выставила. А ночевать оставаться у чужих он не любил: к своей постели привык. Вот и выбрался - за полчаса до закрытия метро.
      Шел дворами от Дорожной улицы в сторону "Пражской". Темновато, это тебе не центр. Фонари - где горят, а где уж перестали...
      Сразу за аркой на улице Подольских курсантов неожиданно выросла перед ним и затормозила "скорая". Станиславыч осмотрел ее всю. Он и не видел в Москве такие - на базе "мерседеса", массивная, вместительная: туда целый лазарет вместится. В кабине перед водителем болталась игрушка - крокодил. Сзади, на двустворчатой двери висела новенькая запаска...
      "По магистрали, небось, как по взлетной полосе несется, - подумал Андрей Станиславович. - Того и гляди - взлетит! Явно не государственная..."
      Санитар - здоровый молодой малый, в камуфляже под медицинским халатом, открыл дверцу кабины:
      - Ты че поешь, отец ?
      - Домой спешим, - с улыбочкой ответил Станиславыч.
      - Ну, - спросил парень, открывший заднюю дверь, и куда же это ?
      - Стремянный переулок...
      - Повезло! - удивился санитар. - видал солиста? И мы ведь туда рядом... Давай садись!
      Станиславыч постеснялся:
      - Да мне до " Пражской" тут пять минут.
      - Да садись, садись, папаша: веселей будет ! Споешь нам, мы пение просто обожаем. Всю ночь по городу ошиваемся...
      Водитель молчал.
      Санитар пересел вместе с ним в кузов. Тут было чисто, репсовые белые занавески аккуратно задернуты.
      - Одному искусственное дыхание, другому желудок промой, - пожаловался санитар. - Да ведь, считай, вечер еще. Вся ночь впереди...
      Хорошо покатили... С ветерком...
      Не заметил Станиславыч, как прикатили к метро "Варшавская". Еще не много, а там Окружной мост и уже Большая Тульская... До Большой Серпуховской и Стремянного рукой подать...
      Ковальский поглядывал за занавеску на окне.
      В районе Хлебозаводского переулка водитель вдруг свернул вправо, подал в обратную сторону.
      Ковальский не понял:
      - Да вы, ребята, чего? Через Каширу?
      Тут была развилка: от Варшавки отходило Каширское шоссе.
      И санитар, и водитель промолчали.
      Ковальскому стало вдруг отчего-то неспокойно, он приподнялся с места:
      - Шеф, останови тут. Дальше я трамваем...
      - А ну кончай базарить, дед ! - зло бросил санитар. - Целей будешь...
      Он резко задернул занавеску и грубо вмял Ковальского в сиденье. Тот понял, что влип и замолчал, ожидая, как развернутся события далее.
      Молчание было такое, что его можно было разбивать на куски, как лед. Тяжелая рука санитара лежала у Ковальского на плече. Такой - пошевелись только - в миг придушит. И не пикнешь!
      Ехали недолго, все больше крутили. Стекло между кузовом и кабиной со стороны водителя было зашторено. Где они крутят, куда его везут, Ковальский видеть не мог. Потом машина легко остановилась, клацнула дверь.
      Водитель вышел, но быстро вернулся. Открыл дверь.
      - Вылезай давай...
      Теперь Ковальский его лучше разглядел: куда старше санитара, лысоватый. Морда стертая, как старинный пятак. Санитар переложил тяжелую ладонь с плеча Ковальского ему на шею, угрюмо бросил:
      - Голос подашь, козел, удушу! Усек ?!
      Ковальский вылез из машины.
      "Скорая" стояла в освещенном туннеле.
      Его втолкнули в какую -то дверь, они попали на лестницу, спустились вниз. Коридором, залитым мертвенно бледным, больничным светом двинулись по длинному пустому проходу. В конце свернули, опустились еще ниже. Где-то за стеной слышались приглушенные голоса. Но кто и о чем говорил разобрать было невозможно.
      Ковальский ничего не понимал:
      " Были бы грабители - карманы проверили бы! Бумажник с деньгами, а то и инструменты бы его - пилочки с отверточками отобрали бы. Бандюги или медвежатники - сказали бы:"Откроешь сейф - и свободен! Только никому ни слова, иначе замочим!" Но больница? Что же может быть в больнице такого?!"
      Завели в одну из комнат. Шкафы белые с инструментами, кушетка простыней покрытая, стол в углу с папками. Шофер вышел куда- то, санитар за ним дверь на ключ закрыл.
      Минут через десять в дверь постучали три раза.
      Санитар открыл. Ввместе с водителем вошла медсестра лет сорока пяти, и сразу же на санитара наехала:
      - Да ты что это, укол не мог сделать ?
      - Твое дело, ты и делай ! - ворчливо ответил тот.
      - Садись, - бросила досадливо тетка Ковальскому и указала на стул.
      Ковальский рванулся к двери, но перед ним вырос санитар. Не говоря ни слова, железными пальцами обхватил шею сзади, тряхнул. Подвел к стулу.
      - Садись!
      - Да не болит у меня ничего, милочка ! - попробовал как - нибудь улестить медсестру Ковальский. Но та презрительно поставила его на место.
      - Не бзди, я сама боюсь...
      Она подошла к шкафу, достала шприц и ампулы.
      - Давай руку, - скомандовала.
      Собрав всю свою волю, Ковальский улыбнулся, но вышло у него это довольно жалко. И никто этого не оценил.
      Ему воткнули в плечо шприц с желтоватым раствором и медсестра, все еще ворча и переругиваясь, ушла.
      - В другой раз, - сквозь легкий шум в голове слышал Ковальский, - и не пошевелюсь, сами управляйтесь...
      Ему хотелось спать. Он отяжелел, но прилагал отчаянные усилия, чтобы не дать сморить себя сну.
      Последний сполох памяти: вдвоем - санитар с шофером - тащат его к кровати и впихивают в нее, как куль. Потом он чувствует, как кровать начинает двигаться, - а может, ему это кажется ? - и его везут куда - то мертвенно белым коридором.
      Две лампы, три, пять...
      Ковальский очнулся в полной темноте. Она была такая густая, что подавалась под руками как мягкая пуховая подушка.
      Вскочив с кушетки, он стукнулся лицом о стену и разбил бровь, но боли не почувствовал. Стал лихорадочно шарить руками вокруг - одни стены.
      Ему в голову пришли зловещие московские рассказы о пропавших без вести людях, чьи почки, сердца и легкие продавались потом мафией за рубеж. В горле стало горько и сухо, словно его продрали наждаком.
      В голове кружил птичий базар. Собраться с мыслями и обдумать ситуацию он просто не был способен.
      Тогда, еще сам не зная зачем, Ковальский стал сам себя ощупывать. Пальто и шапки нет, но костюм на нем. Мало того - кошелек и часы.
      Оосознав это, он похолодел: из неясного опасения - да кому, собственно, он, Андрей Станиславович Ковальский нужен!? Мысль о том, что его похитили , чтобы заполучить его внутренние органы стала обр/етать реалии...
      Нащупывая каждый шаг и , как слепой, водя вокруг руками, он вдоль стены обошел все помещение. Оно оказалось небольшим квадратным. Никакого другого отверстия, кроме наглухо, как в бомбоубежище, закрытой двери, он не обнаружил. Свет, по всей видимости, включался снаружи. Как он ни старался, он не дотянулся ни до какого-нибудь окна, ни до вентиляционной шахты.
      Ковальскому стало не по себе: на этот раз врожденный оптимизм его застопорило, словно в мозгу заело какой - то моторчик.
      Еле - еле, потратив на это немало времени, он разглядел фосфорицирующие точки на часах:
      " Два часа десять минут ночи..."
      Он не сомневался:
      " Утром придут, а тогда..."
      Что вот делать теперь?! Хоть в голос вой!
      Всю свою жизнь он из любой переделки выходил, а здесь?
      В пятьдесят шестом, например, когда солдатом, девятнадцатилетним парнем, к мадьярам-повстанцам в Будапеште в руки попал: ведь выпутался ! "Поляк я", сказал. Потом начал рассказывать, как всю свою жизнь русских и коммунистов ненавидел..."Ступай на Запад, - посоветовали ему, - добирайся до Австрии!" Но он вернулся в Россию: как стариков мог бросить? Да и боялся, по чести говоря: что он о Западе тогда знал? В части не очень хотели, чтобы стало известно о плене, никакого дела заводить не стали.
      А как он из - под плота перевернушегося выплыл? Приятель - головой о порог намертво, а он - ушибами да ссадинами отде лался...
      Неужели так вот надсмеялась над ним судьба, и нарочно все под конец подстроила?
      Но чем дальше, тем настойчивей, как слабый лучик в пещере стала мелькать у него в голове мыслишка: подвал - то подвалом, но ведь он и дверь в нем нащупал. А раз дверь, значит, есть и замок. А коли замок - то это уж его область, Станиславыча. Если не он, то кто же ?
      Ковальский полез в пиджак, осторожненько прощупал подкладку. Однажды он обнаружил в ней провалившуюся стальную канцелярскую скрепку большого размера. Надо было, конечно, достать, выбросить. Да не сразу нашел дырку в карманах, через которую она завалилась...
      "Господи! А вдруг вывалилась..."
      От волнения на лбу его вздулись жилы, руки не слушались, дрожали, а он все двигал их вдоль полы пиджака, пытаясь унять эту дрожь, сосредоточиться.
      " Есть..."
      Он распрямил скрепку. Перекрестился.
      "Господи, помоги!"
      Сначала на него обрушился шквал надежды, но когда он занялся замком вплотную, шквал пронесло, а он остался. И еще с высоты гребня о каменистое дно шваркнуло. Ничегошеньки у него, холера бы его взяла, не получалось.
      Вспотевшие руки скользили. Скрепка внезапно вырвалась из рук, упала. Ковальский беззвучно заплакал. Как в детстве.
      Минут пять искал, ползал на коленях, смахивая с глаз слезы.
      Надежда и отчаянье, как качели, носили его туда и сюда. Найдя скрепку, он поцеловал ее и возблагодарил Господа, даровавшему еще шанс.
      Потом снова принялся копаться в замочной скважине. Замок оказался обычным врезным цилиндровым: он на своем веку открыл таких не меньше сотни обычной шпилькой. А тут...
      Ему казалось, нервы его лопнут от перенапряжения, а сердце ухнет подстреленной птицей...
      Ковальский начал вести счет. Вполголоса. Потом перестал: это отвлекало. Бросал, начинал, подвывал сам себе.
      Подобрать положение штифтов, осторожно повернуть цилиндр...
      И вдруг! Ригель, как по волшебству, отодвинулся.
      Ковальский осторожно надавил на дверь, и она отошла, словно плита подземелья.
      Молясь про себя и истово крестясь, Станиславыч ступил за порог. Темный коридор. Но слева, сверху сквозь оконце пробивался жиденький тусклый свет. Там, за ним, высился уличный фонарь. Время от времени слышался шум проезжавших машин.
      За окном была свобода. Только вот удасться ли ему выбраться отсюда?
      Ковальский долго прислушивался. У него даже заложило уши. Потом, крадучись, выдавил самого себя за дверь и дополз до окна: боялся, что любой шорох привлечет чье - то внимание, и тогда - пиши пропало.
      Внезапно его охватил ужас: а вдруг на окне решетка?!
      К счастью нет - обычная деревянная рама. Только слишком высоко оно!
      Даже если он и доберется до него, как дотянется, отвернет верхний шпингалет?!"
      Он заставил себя сосредоточиться, и понял: единственно, чем он могжет воспользоваться, чтобы вырваться из своей темницы, - кушетка. Надо было попытаться вытащить ее в коридор и приставить к стене.
      Целых пять или даже десять минут осторожно, чтобы - не дай Б-г не зашуметь, он вытаскивал кушетку -волочить по полу не решился, - и, наконец, поставил около окна.
      Оставалось самое трудное - взобраться! Кушетка была абсолютно гладкой, каждую секунду грозила опрокинуться назад под тяжестью громоздящегося на нее тела...
      Раз пять ему удавалось подтянуть ноги почти до верха кушетки, но в последнюю секунду оказывалось, что ему не за что схватиться руками... Раза три - четыре, он пытался подняться и выпрямиться, но срывался...
      Все у него затекло, болело. Но все же ему удалось одной рукой ухватиться за форточную завертку вверху и подтянуть ноги...
      Окно было двустворчатое. Неимоверным усилием он отворил верхнюю створку. И в этот самый миг за окном раздались шаги.
      Ковальский замер. Кто-то прошел по двору. Потом снова настала тишина. Но уже не та плотная, какую можно было с воздухом вместе резать ножом, когда он находился в подвале, а хрупкая, ломкая,- дотронься и треснет со звоном на всю улицу.
      Переждав пару минут, Станиславыч стал пролезать в образо вавшееся отверстие...
      Он весь исцарапался, разорвал пиджак, в конце-концов, за цепился за что - то брюками. Но распутывать ничего не стал - рванул, и брюки пошли надвое.
      Зато сразу вывалился наружу - в неяркий свет, в холод.
      На свободу.
      Дальше все пошло быстрее. Он весь вывозился в мокром сне гу, но холода не заметил.
      Он оказался в закутке мусорного отсека больницы, между зловонными контейнерами с пищевыми отходами, пустыми коробка ми от лекарств и битым стеклом. Теперь оставалось преодолеть невысокую кирпичную кладку.
      Ободранным, преследуемым собаками котом протиснулся он между мусорными ящиками, уперся в забор. Руки доставали до верха, но зацепиться там было не за что, а подтянуться, снова, как это ему удалось в подвале, уже не было сил.
      Тогда он подтащил один из вонючих ящиков, погрузил в него ноги. Вонь проедала его насквозь, ноги чавкали по мерзкой полужиже. Но все это было ерундой: он поднялся почти на полметра. Лишь бы выбраться, лишь бы спастись...
      Он сел на забор, осторожно стал спускать вниз свое тело, руками все еще опираясь позади о камни и, наконец, прыгнул.
      Впереди простиралась заснеженная территория какой-то большой больницы. Высокие корпуса, свет на всех этажах.
      Утоптанная многими сотнями больных, посетителей, медперсоналом, тропинка вела к отверстие в решетке забора, а оттуда к проезжей части, к проносившимся с шумом машинам...
      Он был на свободе...
      По другую сторону дороги были дома. Ковальский бросился к ним. Дворами, мимо подъездов с заколоченной фанерой выбитыми окнами, котельных...
      Как, куда, зачем - он потом вспомнить не мог. Главное оказаться - как можно дальше от страшного места. Пару раз заходил в пустые подъезды. Прислонялся к радиаторам центрального отопления. Он ведь был без пальто. Но отогреться не удавалось. Страх гнал его дальше.
      Недалеко от какого-то мебельного магазина он увидел какого-то прохожего, бросился к нему, но того шарахнуло от него в сторону, как от привидения.
      Часы показывали пять часов и семь минут утра. Москва досматривала последние сны. Все гуще становился поток машин. Кое-где в окнах уже ярко горели огни.
      Внезапно Ковальский увидел патрульную милицейскую машину и бросился к ней наперерез. Водитель стремительно остановил опустил стекло, зло выругался.
      - У пьяная рожа !
      Выскочил дюжий сержант, схватил Ковальского за шиворот и сразу отвернулся: мерзостью в нос шибануло.
      - Да не пьян я, мужики ! Вот вам крест ! Не пьян, родненькие ! Спасители вы мои !
      От холода у него зуб на зуб не попадал...
      - Ты что, дед ? Ну и воняешь ты...
      Менты смотрели на него с явным недоверием. Но уж больно он был жалок, и на бомжа не походил.
      Пожилой человек, он плакал. Но не как алкаши, гундося что - то невнятное и облиаясь пьяными слезами, а в голос! Ры дал, хватая их за форму.
      Рыданья были такими истерическими, что мужики в форме не выдержали, запихнули его внутрь, дали шинель и - что еще не обычнее - налили в бумажный стакан кофе из термоса.
      Станиславыч, трясясь всем телом, стал плести какую-то околесицу. Про "скорую", санитар которой предложил подвезти до дому, про больницу, куда его под угрозой затолкали. Про укол. Подвал. Скрепку. Про дверь, окно, мусорный ящик... Они, было, решили, что он спятил. Но Ковальский полез в бумажник, достал свои документы, пенсионное удостоверение, показал свой несложный инструментарий, рассказал, чем обычно занимается. Сообщил даже, в какую ментовку его приглашали однажды на консультацию.
      - Капитан один... Вот фамилию забыл...
      Сержант и водитель переглядывались:
      Черт его знает: муть какая-то. Поди - разберись...
      Лучше всего было отвезти в ближайшее отделение - в Тридцать Четвертое - пусть там сами разбираются, что к чему ?
      - Ладно, дед ! Привезем - расскажешь...
      Ковальский залез в машину. Не было на свете человека счастливей его. Заново родился. Воскрес...
      В Тридцать Четвертом с ним занялись не сразу. Усадили в коридорчике на длинной деревянной скамье.
      Он решил пристыдить блюстителей порядка самим своим присутствием. Но они не очень стыдились. Вот когда им нужно, - это другое дело. Тогда ты и друг желанный, и относятся к тебе совсем по - другому...
      Менты проходили мимо него, как будто он был статуей. Каждый со своим делом. Приволакли нескольких пьяных, потом двух проституток. Провели, толкая, нагловатого молодчика в наручниках. Откуда-то донеслись вопли и ругань. Матюгаясь, прошел старшина с огромной бабищей. Интересно, за что это он взял ее ?
      Не раз у него мелькала мысль: плюнуть на все, уйти и здесь больше не появляться.
      Но исходящий от него запах сделал свое дело. Это кто же выдержит вонищу такую ?
      Дежурный позвал, наконец, Ковальского к столу занес в книгу доставленных:
      - Фамилия, адрес, телефон...
      Выслушав сбивчивые обяснения Ковальского, морщась, предложил:
      - Я сообщу о вашем обращении в РУВД. Но, может, вам сейчас лучше бы до дому добраться, отмыться, а потом снова приехать. Метро уже открылось...
      - Да не поеду я в таком виде на метро, - махнул рукой Станиславыч, а такси вот вы можете пригласить ?
      - Это за чей же счет ? - спросил дежурный, усмехаясь.
      - Как за чей ? За мой ! - удивился Ковальский.
      Он достал бумажник, показал деньги в нем и поймал на себе удивленный взгляд дежурного и доставившего его сержанта: да, не пропойца... Дело, видать, серьезное!
      Домой Станиславыч прикатил на такси и первым делом, сбросил одежду. Хотел ее сразу - в мусоропровод. Но потом раздумал, завернул в целофан, сунул за унитаз. А сам - в горячую ванну...
      Приводил себя в порядок, пока за ним не приехали.
      Майор по фамилии Ловягин - невысокий, угловатый - и как только таких недомерков в милицию принимают! - прошел по квартире, пригляделся, что да как? Лет ему было за сорок, может, сорок пять, видно, не одно десятилетие в ментовке отбарабанил.
      Сел к столу.
      - Где тут у тебя розетка?
      Магнитофон включил.
      Ковальский - теперь уже чистенький, аккуратный, успевший заморить червячка - напротив устроился...
      - Что случилось? Давай говори, - предложил Ловягин. Сам приготовился слушать. Станиславыч снова повторил свой сомнительный рассказ. Как возвращался от знакомой, за полчаса до закрытия метро, как остановилась около него "скорая"... Про санитара, который предложил подбросить по пути...
      - Потом в больницу привезли...
      - Где больница ? Какая ? - майор Ловягин прямо вперед подался, вперился взглядом.
      Глаза его были водянистыми, в таких и утонуть недолго: зазеваешься и расшибешься башкой об дно. Сам маленький, а руки - здоровенные...
      - Да где ж мне знать, - изумился Станиславыч, - они же в "скорой" окна занавесками прикрыли...
      - Да ты ж говоришь, - сбежал оттуда...
      - Конечно сбежал, - обиделся Ковальский, - не сбежал бы, с вами бы не разговаривал.
      Майор вытянул вперед нижнюю челюсть в насмешливой улыбке.
      - Ты вот лучше скажи, Андрей Станиславович, - по имени отчеству, но вместе с тем уж больно пренебрежительно спросил майор. - Сколько вот ты хватил, когда у бабешечки своей сидел ?
      - Да ерунду, - обиделся Станиславович. - Сто грамм, а потом еще пятьдесят ?
      Майор постучал пальцами по столу:
      - Сам считал ? Не сбился ?
      - А чего сбиваться то было ? - вдруг почувствовал отчаянье - ему не верят - Ковальский.
      - Ну, а если сбежал, как не посмотрел откуда ? - усмехнулся Ловягин. - Не Берлин ведь, все же - Москва ? Ты сам-то давно в Москве ?
      - Сорок лет!
      - Видал ? - насмешливо кинул майор, - значит город тебе знаком столица наша ?
      Напрасно Ковальский демонстрировал скрепку, которой замок открыл, описывал, как выбрался через окно и, взобравшись на мусорный ящик, перелез через кирпичную кладку.
      - Да подожди ты... Слова не дашь сказать... Ты в инопланетян веришь? Нет? - Ловягин продолжил. - Вот и я тоже.
      Он продолжал демонстрировать недоверчивость, скетициэм, но внутренне был совершенно убежден: все было так, как Ковальский рассказал.
      К нему стекалась вся информация о расчлененных трупах. Но, как опытный оперативный работник, он оставлял себе только те материалы, что не требовали особо долгих и муторных хлопот и могли оказаться перспективными. Остальное - под любыми предлогами тут же, через начальство, шли менее расторопным коллегам.
      Без сомнения, ночью по городу кружил таинственный "амбуланс", подбиравший на улицах одиночек бомжей и пьяниц...
      Это был второй сигнал.
      До этого несколько дней назад в 137 отделение милиции в Бирюлево позвонил некий бомж, а в прошлом москвич, потерявший столичную прописку.
      В сообщении, на первый взгляд, не было ничего тревожного: пока он на несколько минут оставил приятеля, чтобы сбегать за водкой, того увезла необычная по виду "скорая".
      Ни на другой день, ни через неделю приятель так и не появился. На все обращения по "03" и в справочно- информационный Центр ответ был один: никаких сведений об этом случае не имеется.
      Без сомнения, в обоих случаях был все тот же "амбуланс".
      А сколько раз преступникам благополучно сходило все с рук? На этот вопрос никто не мог ответить.
      Тот сигнал, из 137-го отделения, Ловягин не оставил у
      себя - передал напарнику Чернышева: пусть подработает...
      - Ладно, Андрей Станиславович, - он выключил микрофон. - Поехали к нам, на месте будет виднее.
      Снова Ковальского привезли в к о н т о р у уже на ментовской машине после обеда. И не в 34-ое, а на Шаболовку, в Региональное Управление по организованной преступности, в РУОП.
      Майор куда-то звонил, несколько раз надолго исчезал. Потом возвращался,
      Станиславович прождал его у кабинета чуть не час.
      Откуда было ему знать, что майор согласовывает с начальством вопрос кому передать Ковальского с его историей.
      - Брать в производство каждый сигнал - значит связывать себе руки! А нам важнее сейчас общая картина этих преступлений по городу. Пока лишь анализ. Вот, когда процесс внезапно пойдет, мы сразу все и двинем. Все у нас будет под рукой, любая информация...
      Когда Ловягин появился, лицо его светилось довольной улыбкой.
      - Ну вот, Андрей Станиславович! Рассказ твой, оказывается, совсем не про нас...
      Ковальский аж задохнулся от возмущения: это что значит, - не про них ? А про кого же ?
      Но Ловягин, подняв руку, остановил его :
      - Да подожди ты... Слова не дашь сказать. Есть у меня мыслишка полезная...
      И замолчал.
      Ковальский, насторожившись, ждал. Майор, словно отталкивая от себя все сомнения, наконец, произнес:
      - Тут одна группа работает. Я думаю, рассказ твой... Ну, прямо находка для них...
      Станиславыч не верил ни единому его слову. Но майор набрал какой - то номер и спросил:
      - Мне майора Чернышева. Когда будет ?
      Он посмотрел на Ковальского, потом на часы, повесил трубку:
      - Через час -полтора появится. Хочешь ждать или домой поедешь, а мы тебя вызвоним ?
      Но Станиславыч был упрям и домой ехать отказался.
      - Ждать буду...
      6.
      Опыт подсказывал Чернышеву, что их загнало в тупик. Путь из тупика мог быть только назад - снова к месту происшествия, в квартиру где был убит Ли, к его соседям...
      К инвалиду в коляске, что в доме напротив, к "Телеглазу"!
      Чернышев так и сделал.
      Снова поднялся на этаж. Опять, как и в первый раз, постучал в дверь, и перед ним снова возник его сверстник в инвалидной коляске.
      Желтовато - серое лицо. Яростный пристальный взгляд.
      - Я думал уже не появишься?!
      - Некогда, братан. Как ты?
      - Я то в порядке. Не нашел, кто китайца пристрелил?
      - Нет, пока. Думал, у тебя что есть.
      - А ты не ошибся! - он постучал рукой по коляске. - Вспомнил. Может, тебе и сгодится? Когда "коты" , что проститутку привозили, отъехали, минут этак через десять, я заметил на другой стороне "скорую". К кому - то приехала...
      Виктор задумался.
      - "Скорая"? А в ней ?
      - Не видел... Может, упустил...
      Они помолчали.
      "Телеглаз" вопросительно поглядывал на Виктора, тот улыбнулся.
      - Может оказаться важным, может нет. Но все равно спасибо...
      - Это не все. "Скорая"была какая-то необычная. Я таких и не видел. Явно иностранная. Сзади двери двустворчатые, два окошка. Под одним запаска новая.
      - Слушай, а что если я попрошу тебя поездить с нами показать похожую... - решился Виктор. - Сможешь, а ?
      - Думаю, что да, - пожал тот плечами.
      Виктор внимательно на него посмотрел:
      - Не трудно будет ?
      - Из дому выехать ? - почти задохнувшись, спросил тот. - И просить не надо...
      Виктор протянул ему руку:
      - Завтра мы у тебя...
      Он вышел, но еще постоял в подъезде пару минут. Ему надо было отойти. Сбросить с себя груз перенапряжения. Больше ого, - вернуться из той дальней командировки, откуда если и возвращаешься, то начисто разбитый выпотрошенный.
      Утром к "телеглазу" нагрянула вся троица.
      Сначала свезли каляску вниз на лифте, потом подняли в специально взятый с этой целью милицейский "газик".
      Сам герой дня заметно волновался: на короткое время он снова оказывался " в спарке" с напарником - равным и необходимым...
      Каждый из троих уделял ему внимание: даже смуглый симпатичный малый, которого он сначала принялся за кавказца, а потом разглядел - кавказского там ничего нет: оказалось, израильтянин.
      Поехали сначала на Арбат, в Платную перевозку больных. Чернышев, в первую очередь, подумал о ней, услышая об "иномарке".
      Но нет! Прокол!
      В Институте скорой помощи имени Склифосовского - тоже неудача. Подались к метро "Темирязевская" к президентскому Оздоровительному Центру результат тот же.
      По предложению Анастасии поставили "газик" на Садовом, в районе Триумфаальной площади. Стали ждать. Куда там...
      Чернышеву пришла в голову удачная мысль:
      - А не закатиться ли нам позавтракать. У меня, например, с утра ничего ничего во рту не было...
      Подъехали к "Софии". Благо ресторан был в нескольких десятках метров. Вынесли инвалидную коляску, помогли "Телегазу" помогли ему вьехать внутрь.
      На них оборачивались.
      Никто, правда, ни слова не сказал, но все взгляды посетителей были прикованы к ним, к инвалидной коляске, которую они вкатили в зал. К столу.
      На лицах читалось даже - скрытое, но вежливое осуждение, будто эти четверо сделали что - то не соответствующее правилам приличия.
      Кроме израильтянина никто из четверки другого и не ожидал.
      Не выставлять на общее обозрение инвалидов, больных и стариков стало нормой. Только сами странные посетители никакого внимания на это не обращали. Осторожно вытащили "телеглаза" из коляски и бережно усадили за стол.
      С официантом беседовал Крончер: у них, у иностранцев, это лучше получалось. И долларов больше, и язык, соответственно, развязан.
      Потом Алекс принялся рассказывать про то, как проходит реабилитация солдат и офицеров - инвалидов в Израиле...
      Чернышев готов был его сожрать с потрохами: неужели он не видит, что человеку больно, когда ему напоминают о его ущербности?
      Анастасия сидела молча, и вообще словно отсутствовала. " Что это с ней приключилось? - подумал Виктор. Ему казалось прежде, что кроме своих коней, она в упор вокруг никого не видит.
      А Алекс нес свое: армия, видите ли, не только платит пенсию, но и берет на себя оплату учебу в университете. По скидке предоставляет машины со специальным устройством, и парализованные могут перемещаться из коляски на автосиденье сами.
      "Телеглаз" сначала слушал недоверчиво, а потом все более и более внимательно, даже стал расспрашивать.
      Выходило - многие инвалиды занимаются спортом - плавают, играют на своих колясках в теннис, в баскетбол.