Третья стихия

— То-то я и гляжу, говор у вас больно чудной. И рыбок чудно разводите… — Старичок зыркнул на Бола Бродягу и продолжил охотно: — Зря вы это затеяли! То есть здание это напрасно здесь возвели! Уходить вам надо теперича из этого здания! Все равно скоро власти заявятся и разнесут этот ваш ампир в щепки! А не уйдете — и вместе с вами разнесут!

— А куда ж нам податься-то, дед? Мы ж нездешние, — посетовал Петр.

— Так это… — Дед почесал в зеленой бороде, глядя на бесчувственных стражей порядка, покосился на оружие в руках Петра и родил: — А я почем знаю?! — Водяной затоптался, бросая тревожные взгляды на дверь — ему не терпелось поскорее смыться из этого незаконнорожденного здания. Тут в разговор вступил Бол Бродяга.

— У вас здесь в ходу деньги? — спросил он у словоохотливого деда, приближаясь к говорящим.

— Ух ты!.. — Дед, выпучивая глаза, сделал шаг назад и вжался в стену.

— Покажите-ка мне вашу монету, а лучше, если найдется — купюру покрупнее, — сказал Бол.

— А зачем это? — подозрительно насторожился дед, забывая даже размазываться по стенке.

— Да не бойтесь, мне только взглянуть, — успокоил Бродяга.

— Ишь ты… — Заинтригованный водяной порылся в своем рубище, извлек смятую бумажку, расправил и показал издалека. — На вот, гляди!

— Поближе можно? — Бол подался к деду. Тот шатнулся испуганно назад, к спасительной стенке.

— Ну, ну! Ты не очень-то…

— Теперь с другой стороны, — попросил Бол. Дед рачительно разгладил купюру и, продемонстрировав другую ее сторону, спросил:

— Ну, все, что ли? Насмотрелся?

— Так… — уронил Бол многозначительно, и его рыбки-руки уплыли ненадолго в глубь аквариума. Когда они вынырнули и подплыли под нос к деду, в каждой оказалось по ровненькой, перетянутой резиночкой денежной пачке.

— Ой… — сказал водяной, мигнув удивленно глазами. Остальные зрители выглядели не менее удивленными. Дедок нерешительно взял одну пачку, осмотрел придирчиво, достал из нее купюру, ощупал, обнюхал, проверил на свет и тут же торопливо сцапал вторую пачку.

— Значится, так! — деловито сказал он, запихивая деньги в глубины своих обносков. — В этой постройке вам оставаться, конечно, нельзя. Есть у меня, значится, тут неподалеку одно местечко. Можете там денек отсидеться.

— Ну так пошли! Веди нас, дед, в это свое местечко! — заключил Петр успешные переговоры. На столь внушительное финансовое вливание в местную экономику со стороны Бола он не рассчитывал.

— Погодите! — завопил упитанный вампир, кидаясь первым к двери. — Зачем нам куда-то идти? — продолжил он, загораживая собой едва узнаваемого, поросшего мхом орла. — Может, лучше сразу в другую, как ее там, реальность, во вторую или в первую, вместе с отелем, а?..

— Везде свои проблемы! Да не мельтеши ты! — Петр сравнительно вежливо отстранил Бельмонда с дороги. Тот бросился к Михаилу:

— Прошу вас, давайте попробуем! Есть же и другие места! Другого рода! Он же сказал, что здесь мой отель разнесут в щепки!

Михаил только сочувственно покачал головой. Он рад был бы помочь Бельмонду, но сейчас просто по-настоящему устал и не чувствовал себя способным опять волочь на себе отель неизвестно куда. К тому же Петр был прав — в других мирах их наверняка поджидают новые неприятности, в то время как здесь уже проделана определенная работа: вырублено четверо представителей власти, налажен контакт с местным населением, и вроде бы даже наметилась перспектива где-то отдохнуть. Обойдя несчастного Бельмонда, не найдя даже слов, чтобы его утешать, Михаил вышел вслед за Петром на улицу.

Эта реальность чем-то смахивала на подводный мир, вот только субстанция, заменявшая здесь воз-Дух, была гораздо прозрачней и легче, чем вода, хотя гуще и тяжелее обычного воздуха. Отель стоял в Центре широкого двора, вокруг громоздились серые Строения. Чем-то эти здания напоминали сооружения из песка, возводимые юными строителями на пляжах всех земных морей, но только куда большие по размерам: аляповатые и бесформенные, подчиненные какому-то смутному архитектурному замыслу, с редко натыканными окошками.

На дворе, судя по всем приметам, стоял погожий летний денек: в мутно-зеленых небесах не барахталось ни единого облачка (хотя не факт, что здесь вообще водились облака), зато солнце там в зените очень даже барахталось — под видом грязновато-желтого колеблющегося пятна. А дворик в целом был довольно уютным: безлюдный, поросший, как травой, низкорослыми водорослями, вполне в принципе пригодный для того, чтобы временно здесь окопаться. Кабы не явившиеся не ко времени здешние слуги закона, в просторечии — менты. «То ли чутье у них во всех мирах собачье, то ли существует между ними какая-то телепатическая межпространственная связь, — думал Михаил. — Вот она где — истинная-то ментальность в действии!»

Предприимчивый дед, покинув незаконную новостройку, сразу заторопился через двор к ближайшему проходу между двумя башнями. Орел — он же дверь отеля — жалобно клекотал, выпуская постояльцев, опять бросающих его в незнакомой местности на произвол судьбы. Скрипнул в последний раз укоризненно, закрываясь за Бельмондом, и умолк. Михаил оглянулся в последний раз на отель: « извини, мол, старый приятель, что не могу и тебя взять с собой. „Ни одного попутчика не бросил бы в о беде, а тебя вот приходится. Прости уж…“ Повинившись мысленно перед „Горным орлом“ и все же продолжая ощущать себя в какой-то мере предателем, Михаил постарался сосредоточиться на пре — одолении пространства: хотя передвигаться здесь было гораздо легче, чем, например, под водой, но усилий требовалось гораздо больше, чем при обычной ходьбе. И постоянно возникало желание поплыть.

Одна из башен сильно клонилась к другой, как не в меру растолстевшая березка к баобабу, и, если добавить к ней мысленно архитектурных изысков, вполне могла бы претендовать на роль Пизанской (падающей в родной реальности вот уже на протяжении тысячелетия). Проходя под ее угрожающей сенью, Михаил невольно внутренне напрягся — показалось на мгновение, что именно их прихода этой псевдопизанской башне не доставало много лет, чтобы было на кого эффектно рухнуть. Но башня устояла перед искушением, позволив небольшой группе интуристов, замаскированных под местных жителей, выйти на улицу вслед за гидом-водяным.

На улице царило то, что здесь наверняка было принято считать оживленным городским движением: по мостовой перемещались черепашьими темпами прохожие, транспортные средства, имеющие преимущественно обтекаемые формы, плавали наверху в несколько ярусов.

Они некоторое время преодолевали улицу, любуясь на частые вывески — больше любоваться здесь было не на что: архитектура по обе стороны громоздилась однообразная, транспорт над головами проплывал стандартный, ничем, кроме величины, не различающийся. «То ли дело на родной земле!..» — ностальгически вздохнул Михаил. Хотя вывески-то как раз говорили о том, что реальность эта не только находится на его родной планете Земля, но и имеет некую таинственную психологическую (или менто-логическую?) связь с его родиной: все вывески оказались написаны по-русски, кириллицей, но с колоритными ошибками, отражающими наглядно местный специфический фольклор. В глаза бросалась надпись под изображением неонового торта: «йестаран», расшифрованная Михаилом как «ресторан», далее шел «БАДК» — он и в Африке «бадк», особенно при перманентной простуде, и с «КУАЗИНО» все было ясно без перевода. Озадачили две маленькие вывески: зеленая надпись с завитушками гласила «ГРЫБЫ», строгая красная — «ОПТЕКА». Грибы, конечно, дело хорошее, и ничего не было плохого в том, что они здесь так популярны. Вот только о грибах ли шла речь? А не о рыбах ли часом на букву «г»? А «ОПТЕКА», это что такое — аптека? Или оптика?.. Витрин с наглядной агитацией здесь не было, так что удовлетворить любопытство можно было, только зайдя внутрь заведения. Возможно, что двусмысленные вывески были хитрой приманкой для лопоухого клиента. Михаил, например, непременно зашел бы в «ГРЫБЫ» (дома грибы были его любимым блюдом, особенно — жаренные в сметане), но водяной развил тем временем потрясающую скорость. Да и было от чего: компания привлекала к себе внимание окружающих, виной чему был в основном Бол Бродяга. При виде перемещающегося по улице косяка рыбок странных конфигураций прохожие оборачивались и откровенно глазели к вслед, транспортные средства притормаживали и зависали, грозя устроить на оживленной воздушной магистрали пробку. Пара синещеких упырят на дощечках с пропеллерами принялась виться вокруг Бола, дразня рыбок и предпринимая наглые попытки их ловить. В конце концов рыбка-рот Бола устрашающе щелкнула зубами, едва не укусив одного упыренка за палец, а рыбка-рука сунула под нос второму кукиш. Восторгу молодого поколения не было границ!

— Чего пристали, рыбы, что ли, никогда не видели?.. — сердито прикрикнул на них дед, ныряя в узкую подворотню. Упырята, облетев напоследок Бола еще по разочку, нехотя отстали.

Темные извилистые переулки, где пришлось довольно долго плутать, напомнили Михаилу подводный лабиринт в игре 2ESO, или «Второе нашествие осьминогов». Попадающиеся изредка навстречу местные жители укрепили эту ассоциацию, хотя, в отличие от виртуальных монстров в ESO, были не склонны к агрессии, а совсем наоборот — ненавязчивы и пугливы.

В конце концов, миновав очередную грязную подворотню, компания оказалась в мрачном тупичке вроде крохотного внутреннего дворика. Здесь имелась одна дверь, забитая досками. Обстановка навевала подозрения, что дед завел их, как Сусанин поляков, в такие трущобы, где их можно теперь либо бросить без особых угрызений, либо устроить им здесь с друзьями-упырями засаду и ограбить — интуристы-то, видать, попались богатенькие, деньгами швыряются, почти как агитаторы — предвыборными листовками. Хотя вряд ли дед задумал грабить вооруженный отряд, уложивший на его глазах в секунду четверых ментов. Просто место было такое — наводящее невольно на мысли о грабежах и насилиях, которые, как пить дать, не раз тут совершались.

Водяной подошел к двери и для начала огляделся, чего можно было и не делать — кругом толпились лишь свои, то есть исключительно личности, оплатившие звание «своих». Убедившись в этом, дед постучал условным стуком, подождал немного и потянул дверь на себя — она оказалась забита наживую только для виду. За дверью начиналась узкая лестница, ведущая вниз. Дед стал спускаться по лестнице, сердито сопя носом. Михаил пропустил вперед всю команду и зашел последним.

Спустившись, они оказались в коридоре, на первый взгляд нерукотворном: примерно такие тоннели оставляли за собой гигантские круглые черви на какой-то из планет-заповедников. Названия планеты Михаил не помнил, зато самих червей видел довольно часто — в рекламных роликах, где этот завлекательный, по мнению гениев от рекламы, образ эксплуатировался просто безбожно. Вопрос о том, разумны ли эти безобидные в сущности твари (в смысле черви), до сих пор горячо дискутировался в научных кругах.

Так вот, о коридоре — от обиталища грандиозного червя он отличался наличием осветительных приборов. У червей в норах было темно, и отважные туристы-следопыты бродили там в поисках хозяев с фонариками, а здесь с потолка свисали некие образования, похожие на тускло светящиеся сопли. Вдоль стен располагались двери — продолговатые отверстия, высотой примерно в человеческий рост. Некоторые были занавешены водорослями. Дед прошел немного по коридору, заглядывая в двери и бурча на ходу:

— Устроили проходной двор… Ворота нараспашку, заходи кому не лень… Облавы на вас давно не было… — Из-за второй двери что-то невнятно пробулькало и донесся раскатистый храп. — Тьфу! — от души плюнул дед, зыркнул в третью дверь и махнул пригласительно рукой:

— Давайте-ка сюда!

Они прошли гуськом по коридору и нырнули в помещение, оказавшееся изнутри малогабаритной пещерой. Если быть справедливым, комната больше напоминала уютную берлогу. Для медведя, надо понимать, уютную: ни один медведь не отказался бы от такого роскошного лежбища. Всю мебель заменяли разбросанные по полу подстилки матрасного типа весьма сомнительной чистоты.

«Ура!..» — воскликнул мысленно Михаил при взгляде на раскинувшееся перед ними матрасное изобилие, ощущая себя не просто медведем, а счастливейшим из медведей. Спутники продемонстрировали полную солидарность с Михаилом, повалившись кто куда. Не исключением оказался даже Бол Бродяга, не говоря уже о Попрыгунчике с Бельмондом: одной ночевки на полу оказалось достаточно, чтобы научиться ценить изделие, хоть отдаленно напоминающее матрас. Михаил тоже не прочь был немедленно рухнуть, но медлил, заметив, что Илли не торопится устраиваться на отдых: она остановилась в дверях, о чем-то перешептываясь с Карриганом.

— Ну, дед, спасибо! Удружил! — от души поблагодарил Петр, растягиваясь блаженно на матрасе.

— Так вы здесь, значится, отдыхайте, а я пошел, — донесся из коридора голос скромного благодетеля, и застучали удаляющиеся шаги — водяной усвистел на выход.

Михаил подозревал, что у него чешутся руки немедленно и с толком промотать честно заработанный капитал. Тем временем Илли закончила шептаться с Карриганом, прошла в глубь берлоги и уселась там сердито лицом к стене. Создавалось впечатление, что они поссорились. Карриган шагнул в коридор.

— Куда собрался? — остановил его на пороге голос Петра.

— Пойду добывать хлеб насущный.

Моя девушка проголодалась.

— Неплохая мысль… Насчет хлеба насущного, — сказал Петр, медленно перетекая из лежачего положения в сидячее.

— А еще насущней — насчет горючего, — хохотнул со своей лежанки Седой.

— Вот только одному тебе столько хлеба и горючего не дотащить, сколько нам на всех надо, — продолжал Петр раздумчиво.

— Я с ним пойду, — заявила неожиданно Рейчел и поднялась с матраса, всем своим видом давая понять, что сакраментальный вопрос, кому идти за хлебом, решен и дальнейшему обсуждению не подлежит.

— Пошла как-то коза за капустой! — усмехнулся Петр. — Все по дороге выпила и сказала, что так и было.

— Но капусту-то донесла? — спросила, улыбаясь, Рейчел.

— Капусту-то? Донесла, а как же. До первого же встречного козла.

Седой хмыкнул. Рейчел, напротив, перестала улыбаться, глаза ее полыхнули недобро: ни дать ни — взять ведьма в гневе, того и гляди забормочет лихие слова и закидает неугодных кислой капустой. Михаил подосадовал мысленно: «Что ж они раньше-то не с догадались насчет хлеба и прочего? Могли бы затариться по дороге, в тех же „ГРЫБАХ“ — не исключено, что это здешняя булочная. с Петр неторопливо поднялся и объявил:

— Ладно, идем втроем. Остальным ждать здесь. Мишка, отдыхай, копи силы. Мы скоро. Серега, остаешься за дежурного.

Тем временем Бол, раскиданный в беспорядке по матрасу, успел скомпоноваться обратно в аквариум и выдвинулся на середину комнаты со словами:

— Я тоже пойду.

Петр качнул головой отрицательно. Бол тут же пояснил:

— Вам понадобятся деньги. На хлеб. Да и мне негоже разлеживаться — не для того я с вами в декорации пошел.

Охота спорить у Петра, кажется, пропала. Карриган вроде бы не имел ничего против, чтобы взять с собой хоть всю компанию. Михаил взглянул на Илли — она уже улеглась, не побрезговала несвежим матрасом и в поход за хлебом явно не собиралась. Сомнений не было — что-то все-таки между ними произошло, уж больно они походили на поссорившихся влюбленных.

Как ни странно, их размолвка Михаила на сей раз вовсе не радовала, а навевала неясную тревогу. Пока он жевал свое тревожное ощущение, четверо добровольных ходоков покинули берлогу. Тут и Михаил растянулся на ближайшем матрасе, заложив руки за голову, и приготовился немного поразмыслить о теперешнем их положении, местонахождении и о сомнительном статусе компании в новом мире, но вместо этого мгновенно уснул.

9. ПОСЛЕДНИЕ ВЕДЬМЫ

Илли лежала лицом к стене с открытыми глазами. Шершавая поверхность немного успокаивала глаза, по крайней мере она была единственным, что не слишком действовало сейчас на нервы. Как никогда в жизни, ей необходимо было остаться одной.

Хотелось отвести душу, приказать им всем — убирайтесь! Она непременно бы так и сделала, имейся хоть малейшая надежда, Что они после этого уберутся. Особенно раздражал Карриган с его всепроникающим взглядом. Не шло из памяти его мысленное замечание, выданное в Месиве с меткой небрежностью записного знатока человеческих душ. Тогда, бросив в море эгнот, не в силах еще поверить в очевидное — в то, что Рэт Эндарт — ее Рэт на стороне изменников, что он принимает участие в погоне… Тогда она услышала: «Нет причин для печали, детка. Ты была ему всей душой преданна, не так ли? Отрицать бесполезно, я — свидетель. И ты им предана. Так о чем горевать — тебе же ответили полной взаимностью!..» Сказать в ответ ей было нечего, да и не стоило того…

Что-то происходило вокруг, мелькало, иногда даже занимая ее внимание, впрочем, ненадолго. Время от времени возникало острое желание заплакать. Да что там — попросту зареветь. Чисто по-женски — горько, безутешно и в голос.

«Рэт, здесь глубоко!.. Дай руку!» — «Ты же хотела научиться плавать? Плыви!..»

Мир продолжал вращаться, скользить бестолковой чередой событий, едва задевая по краям, как по стертой шестерне, заставляя еще ее двигаться, но без интереса, без смысла. А ведь у нее была цель… Ее собственная цель — единственный надежный стержень, последний спасательный канат, за который еще можно было ухватиться. И она за него в конце концов ухватилась. Лишь тогда отчаяние, грызущее сердце голодной волчицей, слегка разжало челюсти. Тогда родилось первое решительное слово: «Хватит!!!»

Пусть эти ее так называемые Попутчики, все эти проводники, попрыгунчики и винегреты барахтаются в своих бестолковых декорациях, дерутся, умирают, гоняются за монстрами, сами превращаются в монстров и катятся к черту! Ей с ними больше не по пути, у нее своя задача, и она займется ее осуществлением! И Карриган ей отныне не указ, а только помощник, обязанный подчиняться ее воле, раз уж он вызвался ей помогать! Примерно так, не выбирая особо вежливых выражений, она и сказала Карригану. И выдала первый приказ — немедленно возвращаться в родную реальность и приступать там к поискам давно обещанного корабля. Как осуществить обратный переход — это не ее проблема, хотя она не сомневается, что он с этой задачей отлично справится.

Разговор происходил, пока остальная группа устраивалась на очередной долгосрочный привал в реликтовом подвале, куда их привел чудной зеленый старикашка. Она ожидала услышать в ответ от Карригана старую песню про единственный путь, который не ей выбирать, и готовилась дать Наблюдателю хорошую отповедь: приставлен наблюдать, вот и наблюдай, помогая, когда ведено, а уж командовать — довольно! Это изначально было и остается ее прерогативой! Но, к ее удивлению, Карриган на сей раз не стал спорить. Он согласился, лишь поставив условие: он найдет для нее корабль и отправится за ним немедленно, но сама Илли должна остаться временно здесь, «на дне». Она в ответ заявила, что не собирается ждать его возвращения, сидя в сырых катакомбах в компании бандитов. Тогда Карриган сказал, что ей необязательно сидеть здесь: он, мол, ее отыщет, где бы она ни оказалась.

Ей поневоле пришлось смириться, утешаясь тем, что она все же заставила его подчиниться. А то, что он бросает при этом на произвол судьбы ее — Хранителя, которого обязан беречь и опекать, пусть ляжет тяжким бременем на его совесть. По большому счету это была ее первая настоящая победа над Карриганом с начала безумного бегства. Но были и другие удачи…

Об одной своей нечаянной удаче она вспомнила сейчас, лежа лицом к стене и ощущая, как постепенно накатывает стылая волна тоски. Вновь одиноко и бесприютно заплакало в груди самое обыкновенное женское сердце, потерявшее любовь. Приложив руку к груди, она ощутила под одеждой у самого сердца амулет, подаренный ей старухой-ведьмой. Или, быть может, феей?.. «Позови — поможем, — зашептал внутри незабываемый голос. — Советом аль еще чем… Все тебе полегче будет…» А надо ли, чтобы было легче?.. «Надо!» — поняла она. Еще как надо! Она способна изменить судьбу целого мира, и для этого необходимо, чтобы прошлое ушло, сгорело, развеялось серым пеплом! Ей даже не пришлось доставать талисман из кармашка. Она только решилась попросить о помощи, в: приложив к нему ладонь, и оказалась вне своего тела, вне помещения и вообще где-то «вне». Ничего подобного она не ощущала в прошлый раз, когда к звала подмогу в полуразрушенном здании, объятом со всех сторон тьмой. Тогда она просто кричала мысленно, как в огромную трубу: «Помогите!!! На помощь!!!» — пока ее не оборвал рывок черного щупальца, незаметно обвившего ноги. Никакого ответа она тогда не услышала и решила поначалу, что так ни до кого и не докричалась. Но все-таки ее крик достиг чьих-то ушей или чьих-то мыслей — ведь помощь все-таки пришла! Теперь же не крик, а она сама летела куда-то в прохладной ветреной ночи, и платье из невесомой материи струилось трепетным ручьем вдоль ее тела. Страха не было. Лишь стремление достичь того места, куда она уносилась до сих пор только в сокровенных мечтах — туда, где ее поймут и, быть может, помогут… Да просто понять, разве это уже не значит — помочь?

Постепенно вокруг нее, все еще летящей сквозь ночь, сама собой образовалась хорошая компания. Что в них было хорошего — в этих растрепанных девчонках, рыжих, черных и белокурых, веселых и задумчивых, возникающих со всех сторон из темноты и купающихся в теплой ночи, как в ласковом море? Да все! Их легкие движения, приветливые лица, их легкие платья и какое-то непередаваемое ощущение радости общей встречи, осознание причастности к одному особому кругу — тайному сообществу последних ведьм, способных еще от души смеяться и плакать навзрыд, летать по ночам и любить во все сердце! Она была теперь среди своих, ее понимали без слов, и никакого значения не имело здесь то, что она — императрица, обреченная от рождения на одиночество высочайшим титулом. Что она не такая, как все. Выше всех… Только теперь до Илли дошел смысл слов старухи: «Мало таких, как мы, осталось…» Вовсе не ее миссию Хранителя имела в виду старуха. Их действительно было мало — не таких, как все. Последних ведьм. Одиноких, каждая — по-своему.

Ей вдруг подумалось, что вряд ли она узнала бы их при встрече в реальном мире, ведь видела сейчас только суть — тот самый пресловутый душевный облик, который не каждому дано разглядеть. А может быть, даже — как знать? — среди них кружила в танце, юной, неузнаваемой и та самая древняя старуха, подарившая талисман?.. Она позвала сердцем, и на зов устремились те немногие, что могли ее понять, потому что были с ней одной сумасшедшей крови. Ей не пришлось ничего объяснять: они слышали ее беду и порхали вокруг заботливо, словно бабочки вокруг подружки, слишком близко подлетевшей к коварному пламени свечи. Они говорили с ней мысленно наперебой, и их реплики дополняли одна другую:

— Он тебе еще нужен?.. — Это рыженькая в зеленом платье с огромными изумрудными глазами.

— Если нужен — он твой, только свистни! — Жгучая брюнетка в узком красном туалете.

— Скоро все изменится, и он вновь будет с тобой! — Хрупкая белокожая фея, нежная и светлая, как ангел.

— Если, конечно, сумеешь простить… — Это, кажется, та синеглазая, резкая, что летит чуть впереди справа.

— И вдруг…

— Хочешь его увидеть?

— Сейчас?..

— Сейчас!

В их обществе ее охватили головокружение и беспечная легкость, сродни опьянению от шампанского. Все показалось легко и просто: она увидит Рэта и окажется, что предательства не было — ее обманули, показав очень качественный галлофантом.

— Хочу!

Она думала, что увидит его со стороны, предположительно — как на экране. Но все произошло совсем иначе: подруги-ведьмы исчезли, а сама она стала стремительно падать вниз, словно утратила в мгновение ока способность летать. Падение длилось секунды и напоминало спуск в скоростном лифте с выключенным светом. В конце ее ждало потрясение: она не просто увидела Рэта Эндарта, но упала с неведомых высот прямо в ту точку пространства, где Рэт в данный момент находился.

Илли с трудом постигла смысл происходящего: она была с Рэтом — это факт. И ощущала его, как себя самое. Его тело было и ее телом тоже, хотя, может быть, в меньшей степени, но достаточной, чтобы почувствовать, что ему было чисто физически плохо: он лежал на жесткой кровати, опутанный проводами и трубками, открытые глаза упирались в белый потолок. У него болела голова, ныла правая рука и в груди тоже что-то ныло.

Илли тут же поняла, что он находится в лазарете с сотрясением мозга, переломом предплечья и трех ребер и что все эти многочисленные увечья обрушились на него при падении имперского катера. Значит, Рэт действительно находился в этом проклятом катере и принимал участие в погоне. Но, может быть, он пошел на измену лишь для вида, с целью помогать так или иначе своей невесте?.. Блаженны влюбленные, потребляющие пачками утешительные пилюли с этикетками «наверное» и «может быть»: пока они верят, им улыбается счастье. А основа их счастья в том, что им недоступна подлинная абсолютная близость. Беглянка Илли, она же — урожденная Эвил Даган — императрица, властительница и прочее и прочее, свято хранившая свою честь для первой брачной ночи, оказалась неожиданно для себя так близка с мужчиной, как не мечтала ни одна опытная развратница, при этом сохранив свою невинность. И не дай им бог этой самой абсолютной близости, потому что ей была теперь доступна истина — голая и беспощадная, подобная уродливой женщине, с которой сорвали одежду.

Самым сильным чувством, непрерывно кипящим в Рэте, оказалась досада — на то, что устоявшееся комфортное существование рухнуло внезапно и так для него неудачно, пустив под откос все его грандиозные планы. Бороться было выше его сил и возможностей, особенно после того, как ему доходчиво объяснили, что подчиниться, смирив свои амбиции, будет гораздо выгодней: тогда за ним обещали сохранить наследственную власть в домене. Содействие в поимке беглой невесты учтется ему особо. В противном случае избалованному принцу пригрозили пожизненной ссылкой. Ни о какой любви в сложившихся обстоятельствах не могло быть и речи, хотя нежное «Вилли» теплилось еще где-то под обломками, рождая смутные чувства вины и раскаяния, заглушаемые мыслями о щекотливости своего теперешнего положения, о вынужденности совершенного шага, о свободе собственного выбора, в конце концов!

— Полно, Рэт, разве это твой выбор?! Разве ты теперь свободен?! Опомнись, Рэт! Стань же собой!!!

Рэт напрягся, с трудом приподнимаясь. Илли почти как свое собственное восприняла его смятение. Без сомнения, он как-то чувствовал ее присутствие, мог ее слышать! Она ощутила, как он отыскивает ее в себе, тянется к ней — отчаянно, лихорадочно, слепо: ему так давно нужна была она, ее тепло, ее помощь!

— Я здесь, с тобой, Рэт! Я тебе помогу! Я тебя не оставлю! Только уходи отсюда! Беги, пока еще не поздно!

Он медленно встал, обрывая с себя провода и шланги, шатнулся от головокружения и резкой боли в груди и все же сделал шаг, другой, оперся рукой о стену. «Ну же, принц, вперед!» — подбадривала она, стараясь взять на себя часть его боли. Он двинулся вдоль стены, дошел до угла и остановился, склонив голову. «Ну, что же ты?..» Не поднимая головы, он произнес:

— Дверь!

В тот же миг пол исчез из-под его ног, и Рэт провалился в темный длинный колодец. «Аварийный гипер», — не успев толком испугаться, догадалась Илли еще прежде, чем Рэт выпал из тьмы гиперколодца в пилотское кресло небольшого спасательного катерка. Бывшей императрице благодаря ее бывшему инструктору Карригану был известен этот тип катеров: обычный четырехместный челнок-спасатель, способный вместить до восьми пассажиров. Оказавшись в челноке, Рэт почему-то не торопился готовить его к старту. Он сидел, опустив руки, уставясь в слепой экран перед собой. Что-то неладное творилось в его голове: что-то там разбухало, ширилось, давило, заливало гнойной массой только что вспыхнувшую живую искру. «Что я делаю? Куда я полечу? Я даже не знаю, в каком мы сейчас чертовом пространстве!..»

— Не бойся, это я — Вилли, я с тобой, я тебя не оставлю! Сделай же последний шаг! Мы найдем тебя, подберем, разыщем, где бы ты ни был! Верь мне!

«Бред… Но даже если и нет, если, допустим, это не бред и она мне действительно поможет, на что я буду обречен? На вечное бегство?.. А что получу взамен? Сомнительную радость близости с женщиной, которая не может гарантировать мне ничего, кроме пожизненного клейма изгоя?»

Задохнувшись, словно в душных миазмах, Илли отпрянула от своего бывшего жениха и тут же очутилась в собственном теле, преодолев в момент пространства и расстояния, не повидавшись даже с подругами-ведьмами. Что они оказали ей большую услугу, она поняла лишь спустя несколько минут, окончательно придя в себя после своего первого мистического вояжа: она искала и не находила в себе ни былого отчаяния, ни боли, ни даже ненависти. Разве можно ненавидеть человека за то, что он такой как есть, что он тебя не любит и никогда не любил? Если ему вообще дано было любить, в чем она сомневалась. Единственное, чего был достоин Рэт Эндарт, — так это жалости. Для ненависти он был слишком мелок: ведь ненависть — оборотная сторона любви, а любила она кого-то совсем другого — нереального, ею же самой придуманного принца. Так что ей просто некого было прощать: принц оказался набитой куклой, а его любовь — воздушным замком, воздвигнутым на болоте.

Возможно, что ее тайный визит в сознание Рэта, с как и сам способ получения таким образом информации, были не совсем честными. Но ведь ее случай — особый! И она непременно поблагодарит новых добрых подруг — за то, что сумели это понять. Только благодарить придется как-нибудь в следующий раз: слишком уж она измоталась за пару последних сумасшедших дней и хотела теперь лишь одного — забыться, погрузиться в сон, благо в этом псевдозагробном мире нашлось какое-то подобие кровати.

Сон подобрался незаметно, как большой ласковый кот, и уже обнял ее своими мягкими белыми лапами, но его спугнули шум и крики, донесшиеся из коридора. Сон мгновенно, чисто по-кошачьи испарился. Илли обернулась к двери, увидела мелькающие в коридоре черные балахоны и поняла, что желанный покой ей сегодня уже не приснится.

10. ИЗ ПЛЕНА В ПЛЕН