В землях Литвы рыцари Ордена пользовались дурной славой. Они были жестоки, безжалостны и ради захвата для себя все новых земель не останавливались ни перед чем, нападая на людей, точно бешеные псы.
      Не очень разбираясь в политике, Ингрид догадывалась, что её отец недаром пошел на союз с русскими - только они могли противостоять меченосцам, наряжавшимся в белые плащи с изображением красного меча и такого же креста, чтобы напомнить: они воюют под флагом святой церкви.
      Тогда что делает в Лебедяни этот рыцарь? Она невольно скосила глаза на дверь - как назло, Всеволод замешкался на конюшне.
      - И что нужно от меня рыцарю? - надменно спросила Ингрид.
      Видимо, он решил не обращать внимания на Свенку и сказал, усмехаясь ей в глаза:
      - Ты должна помочь мне выбраться отсюда.
      - Я ничего не должна Ордену, - голос Ингрид был ровным и спокойным, что стоило ей немалых усилий. - Но я все же пойду навстречу его рыцарю и не позову на помощь слуг, которые прикончат его на месте.
      Несмотря на искалеченную ногу, Литвин метнулся к Свенке, рванул её к себе и приставил к горлу неизвестно откуда взявшийся клинок.
      - Посмотри, княгиня, чтобы достать его, мне пришлось задушить княжеского дружинника. То же будет с твоей прислугой, если ты надумаешь закричать.
      Ингрид вспомнила, как сокрушался Всеволод, когда в один из дней его дружинника, стоявшего на страже у городских ворот, наутро нашли мертвым.
      Старшина дружинников, как заправский охотник, тщательно осмотрел то место, где лежал убитый, и решил: кто-то подкрался к стражу, когда он попросту заснул! Дружинники пришли к мнению, что в город пробрался вражеский лазутчик. То ли татарин, то ли половец. Мало ли их по степи шныряет?
      Старшина предложил князю, чтобы тот наказал его. Всеволод удивился:
      - Ты просишь наказать самого себя?
      - Прошу, потому что выходит, плохо учу молодых. Я ли не повторяю им день за днем, что спать на часах грех, а вот поди ж ты! И знал ведь я, что он с Плешаковой Авдотьей до рассвета гулеванит. Какой же из не выспавшегося дружинника страж?
      Потужили-погоревали, убитого дружинника похоронили, а никому и в голову не пришло, что вражеский-то лазутчик никуда не делся, а здесь на княжеском подворье так и живет!
      Медленно отступая к двери и волоча за собой упирающуюся Свенку, Литвин не сводил глаз с молодой княгини, но не заметил на её лице и следов паники, только гнев. Перед ним была истинная дочь Севера. Такую и он бы хотел иметь своей женой, да не ссудил бог!
      - Зря ты так, Ингрид Витольдовна! Я ведь все о тебе знаю. Замуж пошла по воле отца. Мужа впервые увидела в церкви, а князь до сих пор любит первую жену... Ты здесь чужая!
      Его слова нашли бы отклик в душе Ингрид... два месяца назад, когда она только вступила на чужую землю. Всего два месяца. Но они перевернули всю жизнь литовской княжны.
      - Как твоя нога, ангел мой? - услышала она веселый голос Всеволода.
      Князь вступил в свои покои, а в это время за его спиной Литвин исчез в дверном проеме вместе со Свенкой.
      - Всеволод, любовь моя, поспеши! Холоп Литвин - лазутчик рыцарей-меченосцев! Он захватил Свенку, и у него кинжал!
      За дверью послышался короткий женский вскрик.
      Князь все понял с полуслова и выбежал из опочивальни. Время, в течение которого его не было, показалось Ингрид вечностью.
      - Крепись, Инушка, - сказал он жене с тяжким вздохом. - Умерла твоя Свенка. Шею свернул ей супостат! Ускакал, ты не поверишь, на Злынке. Выслал за ним погоню. Не догонят - так и то утешение, не будет впредь на конюшне кобылы, с которой ты вдругорядь упадешь.
      - Жалко Свенку, - всхлипнула Ингрид, прижимаясь к Всеволоду, - знал бы ты, семеюшка, (Семеюшка - муж (старорус.).) какого я страху натерпелась!
      - А что он от тебя хотел?
      - Хотел, чтобы я ему помогать стала, поскольку ему своя, а русским чужая.
      - Какая же ты чужая? Ты теперь не просто княгиня Ингрид, ты - русская княгиня, потому что тебе жизни русских людей доверены... Насчет Ордена ты не ошиблась?
      - Он сам это сказал.
      - Вот так подарочек мне батюшка преподнес! - хмуро качнул головой Всеволод. - И я тоже хорош: непроверенного человека на конюшню поставил. А ежели бы он надумал лошадей отравить?.. Великую услугу Лебедяни оказала ты, княгинюшка!
      - Да что я такого сделала? - смутилась Ингрид.
      - Перед соблазном устояла. Кинжала не испугалась! - Всеволод прикоснулся губами к её лежащей поверх одеяла руке, а княгиня поцеловала его в склоненную макушку.
      Глава двадцать девятая
      Ханская зависть
      Холодный пронизывающий ветер зло толкался в стены юрты, завывал, точно живой, и круглая глиняная печь, сложенная Аваджи, тоже глухо гудела.
      Пламя светильников колебалось, бросая на войлочные стены черные тени, но люди, сидевшие в юрте на теплом шерстяном ковре, не обращали никакого внимания на непогоду за её стенами.
      Четыре человека от четырех разных народов, волею судьбы соединенные вместе, сидели за общим ужином и не испытывали друг к другу никакой неприязни: уйгур и алан, уруска и булгарка. Два друга, две подруги. Две семьи.
      Они сидели за одним столом, шутили, смеялись и, пусть на краткий миг, ощущали себя близкими друзьями, не зависящими от жестоких неправедных отношений, что царили между людьми за стенами их юрты.
      Юрта юз-баши стояла нынче в уртоне - кочевом поселке на дороге, по которой многотысячное монгольское войско упрямо шло на северо-запад. Выбранный на курилтае один из царевичей-чингизидов Бату-хан вел своих джигитов покорять Вселенную, для чего вначале решил полностью подчинить себе такую большую и богатую страну, как Русь.
      Самоуверенный монгол хотел не просто сделать своими данниками самых великих русских князей, но и заставить их целовать кончики своих сапог, и даже землю, по которой ступала нога джихангира!
      Его воины, с помощью которых Бату собирался покорить мир, обременяли себя мыслями куда более низкими: где достать корм для коня, где поесть и погреться самому, как в очередном сражении сохранить свою жизнь и как раздобыть себе место для ночлега.
      При появлении поблизости какого-нибудь селения перед воинами возникал ещё один вопрос: как бы урвать добычу побогаче.
      Юрта на двоих юз-баши была одна, но Аслан и Аваджи знали, что многие нукеры не имели и такого! Большинству из них приходилось спать у костра, завернувшись в бараньи тулупы и вообще в любой мех, который мог подарить хоть какое-нибудь тепло.
      Но юз-баши все же не рядовой нукер, потому если хан имел несколько верблюдов, чтобы перевозить свои юрты и юрты для жен, то оба юз-баши смогли достать для своих нужд одного верблюда.
      Теперь на нем ехали Заира, Анастасия с маленьким Владимиром, и ещё оставалось место для разборной юрты и кое-каких горшков и котлов для приготовления пищи.
      На привалах юрту устанавливали быстро. Женщины начинали тут же готовить горячую похлебку, а у мужчин хватало забот походных - каждому приходилось заботиться о ночлеге и корме для своей сотни.
      Сближало обе семьи ещё и то, что обе женщины - бывает же такое! - были беременны. Заира - первым ребенком, Анастасия - вторым.
      Маленький Владимир уже вовсю смеялся, а теперь и сидел со взрослыми на ковре, привалившись к боку Аваджи - с двух сторон малыша поддерживали подушки. Сидеть прямо пока никак у него не получалось.
      Аваджи чувствовал себя счастливым, как никогда, хотя тревога за их с Аной будущее острыми шипами нет-нет, да и проскальзывала между лепестков его нынешней цветущей жизни.
      Но молодой муж стал бы тревожиться ещё больше, если бы знал, какой у них с Асланом завелся враг. Он не только сам их смертельно ненавидел, но изо всех сил старался, чтобы такие же чувства к ним испытывал куда более могущественный человек. А это был ханский прихвостень Бучек.
      Хитрый и коварный, он понимал, что тоже может завести себе жену и преданных друзей, но разве скажет кто-нибудь о нем: "Бучек - настоящий багатур!" Все равно в разговорах между собой будут шептать: "Блюдолиз хана Бучек" или "Этот шакал Бучек!".
      Когда-то оба юз-баши были любимцами Тури-хана, но не думали о своем будущем, не пытались влезть хану в душу, не убаюкивали его льстивыми речами... Бучек же вливал в уши светлейшему яд зависти, зная, на что обратить внимание хана.
      Нет, становиться сотником Бучек не хотел. Ему и при хане хорошо. Он был достаточно умным, чтобы понимать: звание сотника ко многому обязывало, а прежде всего, к необходимости трудиться, и это-то как раз Бучеку не нравилось.
      К тому же, сотник имел власть только над сотней нукеров, правая же рука хана могла иметь власть над всем его войском.
      И не только власть. Правая рука могла иметь и деньги. Много денег. Деньги можно было получать с нукеров, имеющих личные дела к хану. И с того нукера, который хотел провести ночь с красавицей рабыней. Словом, ушла жадина-Эталмас, пришел жадина-Бучек.
      Постоянное стремление к власти развило в нем особую проницательность он научился понимать самые скрытые движения души светлейшего. Настолько, что мог теперь самому себе говорить о власти над Тури-ханом, которую он все больше расширял.
      Хана подкупало в новом любимце то, что он вслух высказывал пожелания, созвучные тайным ханским. Иной раз Тури мягко обвинял своего постельничего в развращенности. Вслух. Про себя он лишь удивлялся его сообразительности.
      Бучеку это не составляло труда, потому что он судил о хане по себе. Он судил так обо всем человечестве, и если в случаях с другими людьми оказывался неправым, то со своей ошибкой не соглашался, а лишь думал, что люди не только подлы, но и скрытны!
      Он заметил, что Тури-хан труслив. Впрямую не участвуя в сражении за Ходжент, он боялся, даже сидя в юрте, и убирал голову в плечи при всяком подозрительном звуке.
      Бучек стал говорить, что хану вовсе необязательно лично идти в поход, если у него есть свои полководцы.
      - Зачем подвергать опасности свою драгоценную жизнь? - вопрошал он.
      - Хан должен убеждать нукеров в своей отваге.
      - А разве кто-то из них в этом сомневается?
      - Но другие могут подумать...
      - Кто осмелится такое подумать, должен немедленно лишаться головы. Никто не должен усомниться в смелости повелителя степей.
      Тури-хан согласно кивал головой и удивлялся, почему такая простая мысль не приходила ему в голову прежде?
      Постепенно Бучек открыл выход мерзости, прежде дремавшей на самом дне души светлейшего. Имея в слугах людей чистых помыслами, хан пытался им подражать и свои пороки старался скрывать. С Бучеком необходимость в этом отпала.
      А еще, благодаря новому любимцу, Тури познал такую остроту ощущений, о которой раньше и не догадывался. Имей он Бучека при себе прежде, избежал бы позорного провала с Заирой и подчинил бы себе Анастасию. После учебы, которую устроил бы ей Бучек, она вряд ли осмелилась смотреть на светлейшего так, как позволила себе однажды...
      Мысль - учить покорности рабынь - пришла к Бучеку после того, как пленная аланка кинулась на хана с кинжалом.
      - Это моя вина, - смиренно склонял он голову перед Тури-ханом. - Я недосмотрел. Но нужно ли впредь рисковать? Лучше всякую наложницу прежде готовить мне.
      В глубине души он был даже благодарен дикарке. Теперь светлейший будет точно уверен, что без Бучека ему не обойтись!
      Первой, кого он стал учить, и была то самая аланка. Для начала он раздел её донага.
      - Чтобы проверить, не спрятала ли ты на себе ещё что-то, - посмеивался он, играя бичом и с усмешкой подмечая ужас, мелькнувший в глазах девушки.
      Как она старалась быть мужественной, храбрая дочь маленького народа! Увы, силы были слишком неравны.
      На свой первый "урок" Бучек позвал хана.
      Аланка стояла посреди юрты обнаженная. Руки её были привязаны к веревке, продетой в укрепленное наверху юрты металлическое кольцо. Рот девушки закрывала повязка.
      - Рот-то зачем завязал? - благодушно поинтересовался хан. - Пусть себе кричит!
      Бучек, низко кланяясь, - умел подольститься, сын шакала! - заметил почтительно:
      - Не стоит будоражить джигитов, которые отдыхают после дневных трудов.
      - Мне ли обращать на это внимание? - напыжился хан.
      Бучек опять склонился, скрывая усмешку: его уроки не прошли даром!
      - Одно слово хана, и повязку снимем. Только так ей куда страшнее - ни убежать, ни закричать!
      Он заботливо пододвинул к боку полулежащего хана ещё одну подушку и потянул за свободно висящий конец веревки - тело аланки поднялось над полом. Он щелкнул бичом.
      - Что желает светлейший: наказать непокорную как следует или... пощекотать?
      - Для начала пощекочи.
      Словно длинная серая змея, мелькнул в воздухе бич и обвился вокруг тела девушки. Вроде лишь скользнул и уполз, но на нежной коже осталась багрово-красная полоса.
      Аланка дернулась, и хан увидел, как она беззвучно кричит. Он прежде и не подозревал, какое это захватывающее зрелище. Так соблазнительно изогнуться на ложе разве возможно? Дрожь девушки будто передалась ему, охватывая все тело странным возбуждением: кончики пальцев закололо, а в его чреслах вспыхнул огонь. Он не смог более усидеть на месте.
      - Снять повязку? - Бучек опустил глаза, чтобы светлейший не прочел в них удовлетворения: все правильно рассчитал, теперь хан в его руках! Стареющего мужчину наслаждение, замешанное на такой вот остроте ощущений, быстро затянет в свой омут...
      - Не надо снимать повязку, - пробормотал Тури-хан, тяжело дыша. - Ты только опусти её пониже.
      И он схватил девушку за ноги, входя в её извивающееся, трепещущее тело...
      А в это самое время Аваджи и Аслан занимались обустройством своих сотен, оставив женщин одних. Заира гуляла неподалеку с маленьким Владимиром. Анастасия прибирала в юрте, как вдруг на неё навалилась такая сильная головная боль, что молодая женщина без сил рухнула на лежанку.
      Она обхватила руками свой пылающий лоб, стараясь унять грызущую боль, и почувствовала, как её собственные ладони будто вбирают в себя горящий под ними жар.
      Полегчало. Анастасия села на лежанке и... увидела!
      Картина была мерзкой, непристойной, и непонятно, почему такое видение посетило ее? Чем она согрешила, разве она думала о чем-нибудь подобном?
      Какая-то девушка висела подвешенная за руки. Тури-хан с налившимися кровью глазами - Анастасия отчетливо видела каждую мелочь - грубо насиловал её. Наконец он оттолкнул от себя безвольное тело так, что девушка качнулась, будто на качелях, и спросил:
      - Хочешь?
      Теперь она увидела и другого. Бучек. Он словно ждал такого приглашения, потому что обхватил девушку сзади - висящая дернулась, и по лицу её потекли слезы. Мучители завязали ей рот, но Анастасия могла догадаться по кричащим глазам, какие муки сейчас жертва испытывает.
      Анастасия крепко зажмурилась, закрыла ладонями глаза, потерла и невольно стряхнула так, как стряхивают с рук налипшую на них грязь.
      Видение исчезло, и она с облегчением осенила себя крестным знамением: "Спаси и помилуй!"
      Она успокоилась, но невольно продолжала думать об увиденном: что это было? Дневной кошмар или... Неужели такое происходило на самом деле?
      Теперь Анастасия стала думать, что, возможно, она могла бы помочь неведомой пленнице. Она выскользнула из своей юрты и осторожно подобралась к шатру Тури-хана. Из него не доносилось ни звука. Но тут Анастасия чуть было не столкнулась с самим ханом и тем нукером, которого только что видела будто наяву. Они выходили из юрты, стоявшей поодаль, которую поставили там совсем недавно.
      Вот в эту неведомую юрту Анастасия, почти умирая от страха, и проникла. И уже не удивилась, увидев на ковре ту самую нагую девушку, по-прежнему со связанными руками, с глазами все ещё мокрыми от слез.
      Анастасия склонилась над лежащей.
      - Убей меня, - прошептала девушка. - Убей меня, сестра, прошу тебя!
      Уже не думая о том, что будет, если её застанут здесь, Анастасия стала развязывать пленницу, в спешке обламывая ногти.
      Что это у них? Дастархан? Анастасия безо всякой осторожности рванула на себя расшитую золотыми узорами скатерть с бахромой, опрокинув на ковер сосуд с арзой и блюдо с фруктами. Встряхнула скатерть и закутала в неё девушку.
      - Это все, что я могу для тебя сделать, - шепнула она.
      Осторожно выглянула наружу - никого - и потянула за собой жертву ханских утех. Это та самая аланка, вдруг поняла она. И шепнула:
      - Иди!
      И подтолкнула девушку в сторону, противоположную той, где, как Анастасия знала, сейчас собрались нукеры.
      Аланка на мгновение с благодарностью прильнула к ней и метнулась за ближайшую юрту. Больше Анастасия никогда её не видела и ничего о ней не слышала.
      А между тем, исчезновение пленницы обнаружилось довольно скоро. Бучек заглянул в юрту и не нашел ту, с которой он решил продолжить забаву.
      - Кто-то ей помог, - определил Бучек. - Мои узлы она сама бы не развязала.
      - Надо послать погоню, - решил Тури-хан. - На этот раз мы не станем играть с нею. Пусть твой бич разорвет её на куски!
      - Стоит ли отправлять погоню, - пожал плечами Бучек. - Если Аллаху угоден её побег, и нукеры её не найдут, что подумают остальные рабы?
      - Что из куреня можно сбежать? - догадался хан. - Но допустить, чтобы её помощнику такое сошло с рук? Кто-то же осмелился...
      - И какие имена приходят первыми в вашу голову, светлейший? - льстиво осведомился Бучек.
      - Аслан, Аваджи, - выдохнул хан.
      Лицо Тури исказилось от ненависти, и Бучек понял, что подогревать светлейшего нет необходимости. Он и сам возненавидел тех, кому недавно покровительствовал. Оба бывших его любимца имели то, чего хан иметь не мог: детей и бескорыстно любящих жен.
      - Что-то в последнее время они сдружились, - процедил Тури-хан. - О чем они говорят, собираясь вместе? Какие секреты между собой обсуждают?
      Бучек благоразумно молчал. Он успел понять, что светлейший с подозрением относится к мыслям, высказанным другими. Если же он до этого додумался сам...
      - Уруска родила Аваджи княжеского ублюдка, - продолжал распаляться тот. - А он радуется, будто это его сын. Почему так везет этому сыну каландара (Каландар - нищий (тюрк.).)? И посмотри, как уруска расцвела. Точно роза в райском саду. А у меня неизвестно куда пропадают не только жены, но и рабыни!.. Я убью их!
      - Хан не может позволять нукерам сомневаться в своей справедливости. Да ещё накануне великого похода, - осторожно заметил Бучек. - Если светлейший безо всякой причины убьет своих лучших юз-баши... Иное дело, если они погибнут в сражении... Если позволит хан своему ничтожному слуге дать совет...
      - Говори!
      - Кто умеет ждать, тот получает все.
      - Я не привык ждать! - надменно проговорил Тури-хан, хотя в глубине души он уже согласился с Бучеком. - И потом, уж не предлагаешь ли ты мне, как турецкому евнуху, обходиться без женщин?
      - Разве допустит верный слуга, чтобы его господин заскучал? воскликнул довольный Бучек. - У меня не только отыщется с десяток девушек, которые вовсе не хуже использованной аланки, но и такие, которые, будучи обнаженными и к кольцу привязанными, покажутся хану куда желаннее...
      - А ты хитрец! - погрозил пальцем хан. - Подожду. А потом разберусь и с ними, и с их женами!
      Бучеку оставалось только порадоваться: именно этого он и хотел.
      Глава тридцатая
      Учитесь у мышей!
      Где-то в середине зимы Лоза решил проверить, насколько быстро его смерды смогут спрятаться в подземном убежище в случае опасности. Как раз сегодня он ожидал в Холмы тиуна (Тиун - княжеский собиратель дани, управляющий.) Грека, нудного и вздорного человека, которого терпеть не могли не только холмчане, но и все смерды, что жили на княжеских землях.
      Лоза посадил в правом крыле своего дома, там, где когда-то был девичий терем, а сейчас - сторожевой пост холмчан, самого востроглазого мальчишку по прозвищу Сокол, а вместе с ним поставил на сторожевую службу самого быстроногого мальчишку по прозвищу Заяц.
      Теперь ребятишки внимательно следили за ведущей из Лебедяни дорогой, чтобы тут же поднять тревогу, ежели в сторону Холмов поедет кто-то из города.
      Не сказав никому, кроме Прозоры, ни слова, Лоза решил проверить сноровку своих подопечных, а заодно и проучить высокомерного, самоуверенного Грека.
      Главный вход в подземелье был устроен сразу за колодцем. Когда рыли его, то имели в виду, что и в зимнее время, когда прячущегося человека могут погубить оставленные им следы, место у колодца самое оживленное, а потому и самое затоптанное. Кто станет искать там какие-то следы?
      Мужики помоложе приготовились бежать в лес - дорога в него тоже обычно была исхожена.
      Ход в подземное жилище из леса хитроумно прятался под сухим деревом, которое освободили от корней и теперь использовали как рычаг, чтобы поворачивать тяжелую, придуманную самим Головачом, крышку.
      Все получилось так, как задумали. К Лозе прибежал запыхавшийся Заяц дворянин стоял посреди села, чтобы лично наблюдать, как холмчане станут прятаться. Он ещё с осени начал учить своих людей: "Чтобы в землю ныряли, как мыши - раз, и нету!"
      - Едут! - закричал Заяц. - Сани, а следом пятеро верховых! Едут в нашу сторону!
      По знаку Лозы ещё один подросток кинулся к столбу с привязанным к нему старым медным тазом и застучал деревянной колотушкой.
      Медный таз, пожертвованный одной из холмских молодиц, издавал звуки, слышные на любом краю села, что твой колокол.
      Тиун Грек ехал в розвальнях. Он улыбался в предвкушении того, как станет распекать сейчас новоявленного владельца земли. Село было богатым, и такого княжеского подарка мог ожидать кто угодно, но отдать этот жирный кус дворянину!
      Совсем обнаглели дворяне! Пользуются расположением князя и оседают на его землях как хозяева. То, что дворяне не просто чувствуют себя хозяевами, а и, получив дарственные грамоты на землю, становятся ими, Грек в запале не хотел признавать.
      Станешь черни уступать, начнут и бояр с родовых земель сгонять! Ну кто таков этот конюший князя? Попросту старший конюх, а теперь любуйся, почти боярин!
      Тиун подумал, как сейчас он поставит перед собой Лозу и как, обнаружив ошибки в его расходных записях, станет распекать на все лады. Он даже потер ладони от приятного предвкушения.
      Издалека село казалось безлюдным. Что же это никто не выбегает ему навстречу? Или они там вымерли все? Но нет, кое-где из труб вился дымок.
      - К господскому дому! - приказал Грек вознице.
      Розвальни, которые тащили две хорошо откормленные лошадки, со звоном колокольчиков остановились перед крыльцом дворянского дома.
      Против ожидания, к дорогим гостям опять никто не вышел. Только теперь тиун понял, что пока они ехали через село, не тявкнула ни одна собака.
      Грек поежился от нехорошего предчувствия. А что, если у них тут чума? Или какая другая напасть?
      - Пойди посмотри, дома ли хозяева? - ткнул он в спину кучера, бывшего его челядинцем.
      В дальние поездки Грек предпочитал ездить на своих санях, хотя князь Всеволод предлагал ему сани, имевшиеся в его хозяйстве в аккурат для таких поездок.
      Кучер удивленно оглянулся на хозяина, но покорно слез со своего места и направился в дом.
      - Быстрей! - крикнул ему вслед тиун. - Плетешься, как стельная корова!
      Тем не менее он невольно втянул голову в плечи, ожидая, что из дома с диким криком выскочит кучер.
      Челядинец появился на крыльце, когда хозяин уже отчаялся его дождаться. Вид у мужика был растерянный.
      - Никого нет, - сообщил он недоуменно. - Все кругом открыто, печь ещё теплая и... никого!
      Грек оглянулся на верховых.
      - А ну-ка, прокатитесь по селу, посмотрите, нет ли в этих чертовых Холмах хоть кого-нибудь?!
      Слово "чертовых" вырвалось у него нечаянно и в чистом морозном воздухе прозвучало по-особому выразительно, словно тиун не поминал нечистого, а призывал его. Показалось даже, что отозвалось оно сразу в нескольких сторонах Холмов насмешливым поддразниванием.
      Наконец вернулись и посланные на поиск холмчан дружинники. Тиун раздраженно похаживал подле розвальней, сторожко поглядывая по сторонам и невольно вздрагивая от каждого шороха или хруста осыпающегося с крыш снега: а ну как выскочит... нечисть! Или что там прячется в этом внезапно обезлюдевшем селении?!
      Вот и дружинники твердят растерянно:
      - Никого нет!
      Тиун почувствовал, как откуда-то, с самого дна души, поднимается страх.
      - Может, ворог какой чужедальний напал да всех селян истребил?
      - Тогда где тела убиенных? - боязливо озираясь, спросил один из дружинников.
      - Провалились в тартарары! - брякнул другой.
      И сам же испуганно замолчал. Теперь уже все пятеро дружинников сгрудились вокруг саней, ожидая от Грека решения: что делать дальше? А тот все медлил.
      - Что прикажешь, боярин? - поторопил все же старший. Тиун - сам себе хозяин, а ему за дружинников ответ перед князем держать.
      - Не знаю, - выдавил тиун, впервые в жизни признавшийся в собственном бессилии.
      - Может, заберем свое да вернемся?
      - Где же мы найдем наше-то? - развел руками Грек.
      - Дак все уже готово, сложено, в людской лежит, - вмешался возница.
      - Надо проверить.
      - И проверяй, - согласился старшина дружинников.
      - Взять имущество? Без хозяина? Сие есть воровство!
      Если тиуна и обвиняли во вредности и излишней строгости, то уж в отсутствии честности никто его доселе упрекнуть не мог.
      - А ежели хозяева вовсе не появятся?
      - Тогда сие есть колдовство, и сам князь должен решать, пойдет ли ему на пользу добро, отмеченное дьявольской печатью?
      Дружинники переглянулись. Они были не согласны с тиуном - какая такая печать? Добро - оно и есть добро! В крайности, можно в сани его погрузить да по дороге в церковь заехать. Пусть батюшка освятит!
      Но уехали ни с чем. Князь Всеволод встревожился не на шутку. Не потерей дани обеспокоенный, но потерей людей целого селения, своего любимого дворянина! Неужели он Лозе проклятое село отдал?
      Князь решил посоветоваться с епископом Лебедяни Нифонтом. Мол, так и так, случилось исчезновение смердов целого села безо всяких следов. Нет ли в том какого дьявольского промысла?
      Нифонта случай заинтересовал. Тиуна Грека он не любил, ибо тот пытался всячески урезать монастырские богатства, уверяя, что церковники должны служить богу, а не злату.
      Открыто мстить Греку епископ побаивался, но раз случай сам шел к нему в руки... Кстати, и епископ совсем недавно призывал горожан бдить, чтобы дьявол не сбивал их с пути истинного всяческими соблазнами. Так-то Грека упрекнуть было не в чем, но, может, тайный грешок все же есть?
      Потому, когда князь собрал пять десятков дружинников, чтобы ехать с ними в Холмы - больше он взять постеснялся, дабы не быть обвиненным в трусости, - во главе его отряда оказался епископ в скромном возке, запряженном одной, но очень ходкой лошадью.
      Выехали на рассвете, когда, как известно, силы дьявольские обладают наименьшей силой. Возница епископа, служка в черной рясе, был одет в теплый овчинный тулуп. Сам Нифонт, завернутый в соболью шубу, бережно держал на коленях икону Успенской Божьей Матери в дорогом серебряном окладе.
      К тому времени, конечно, все холмчане наружу вылезли, и господин их, Лоза, похвалил за быстроту действий: он сам ещё раз убедился в том, что в убежище им не страшен никакой ворог.
      Беспокоило его лишь одно: придется говорить неправду князю Всеволоду, который непременно сам наведается. Но тут шла речь о жизнях многих, и кто знает, как все сложится: чем меньше людей тайну знает, тем больше уверенность, что и не проговорятся.
      Самих же холмчан Лоза ещё раз предупредил: молчать! А то приедет епископ, начнет дьяволом пугать, да убежище и засыпать прикажет. А этого селяне никак не могли допустить. Слишком много в это жилище сил вложили, да и полюбили его так, что и под пытками тайны своей не выдали бы!
      Навстречу князю и его сопровождающим вышли всем селом, с хлебом-солью, как и положено, и посмеивались про себя удивлению и растерянности приехавших.
      На призраков холмчане никак не походили, на больных тоже. Епископу кланялись, крест целовали, как и положено людям богобоязненным. Значит, дьявола здесь не было.
      Князя пригласили в господский дом, где быстро накрыли столы, и Лоза, как бы между прочим, поинтересовался у бывшего воспитанника, не случилось ли чего с тиуном?
      - Здоров. Что ему сделается? - вроде равнодушно ответил Всеволод, вглядываясь в спокойное, безмятежное лицо Лозы - не скрывает ли чего его дворянин? - Отчего у тебя такой интерес к тиуну?
      - За данью не едет. Раньше, говорят, день в день наведывался, а теперь... Может, мне время дает, так я давно готов.
      Епископ Нифонт сей разговор слышал и ему порадовался. Враг оказался повергнутым, ибо кто же теперь ему поверит?
      Однако же епископ лично обошел Холмы и убедился, что селяне бога чтут, в каждой избе, как положено, икона висит, лампада теплится... Но что же все-таки привиделось Греку?!
      А князь тем временем налегал на медовуху, которая у Прозоры вышла на редкость удачной. Всеволод навеселе увлекся пятнадцатилетней челядинкой с красивыми карими глазами и вьющимися волосами по прозвищу Ягодка.
      - Ягодка и есть! - ловил её за руку князь, когда девушка в очередной раз доливала ему хмельной напиток.
      Налили с поклоном и епископу. Тот выпил, помолчал, да и высказал князю, что хотел:
      - Тиун Грек, княже, староват стал.
      - Так он же не один был, - попытался защитить управляющего князь.
      - Кто знает, какими посулами да уговорами склонил он дружинников к клятвопреступлению, - сурово заметил Нифонт.
      - Что же ты, отче, моих дружинников в мздоимстве подозреваешь? вскинулся князь.
      - Оно и верно, не пойман, не вор, - согласился епископ. - А только неладное здесь чую. Если чисты духом и помыслами твои люди, тогда сему происшествию лишь одно объяснение есть: тиун Грек знается с нечистым! И наслал на дружинников морок.