Рабыня благородных кровей

      - Мне жалко Эталмас, - тихо сказала Анастасия. - Ведь её здесь никто не любил, даже собственный муж.
      - А мне - нет! - отрезала Заира. - Если бы ты знала... Хорошо, расскажу тебе. Думала промолчать, чтобы ты не переволновалась и раньше времени не родила... Она ведь что удумала? Я две ночи в юрте рабынь ночевала. Не спалось, вот я по лагерю и гуляла...
      - Подслушивала? - уточнила Анастасия.
      - Подслушивала, - согласилась Заира. - А как ещё можно узнать чужую тайну? В общем, она уговаривала Тури-хана забрать тебя у Аваджи. Мол, пусть он Аваджи куда-нибудь ушлет, так, чтобы тот не вернулся. А затеяла она это, чтобы Тури от пятой жены отвратить. Не нравилось ей, что старикан теперь её во всем слушает. Тебе Эталмас все ещё жалко?
      Анастасия потрясенно молчала.
      - Какие жестокие у них женщины, - наконец вымолвила она.
      - Под стать своим мужьям! - сказала Заира.
      Теперь они почти ничего не видели и не слышали, но выходить боялись и лишь по некоторым, доносящимся с другой стороны куреня звукам могли догадаться: кипчаки продолжают выгонять обитателей из их юрт. Некоторое время спустя в этих звуках им послышалась обеспокоенность.
      - Нас ищут, - догадалась Заира.
      - Мы-то им зачем? - пересохшим от волнения ртом спросила Анастасия.
      - Не хочет птичка соловей свидетелей здесь оставлять. Кто знает, что мы видели? Тури-хан не должен её заподозрить, иначе кинется искать, тогда всем придется плохо - прежде всего родителям Айсылу, а она, похоже, любящая дочь.
      - Разве мы бы ему сказали?
      - Но она-то этого не знает. У них самих все продается и покупается, вот и о других так же судят. Как бы они нас здесь не нашли...
      - Надо что-то делать. - Анастасия задрожала так, что казалось, зубы её стучат на весь курень. - А что, если нам спрятаться в юрте Эталмас?
      - Что? - взвизгнула Заира. - Да пусть лучше нас здесь найдут, чем я спрячусь рядом с мертвой!
      - Но я не хочу, чтобы нас нашли!
      - А кто хочет? - пробурчала Заира.
      И все же их нашли. Один из кипчаков. Молодой, почти мальчишка. Он заглянул в юрты ханских жен, которых увели самыми первыми. В юрте Эталмас он, наверное, увидел мертвое тело, потому что присвистнул и быстро направился прочь как раз в сторону убежища женщин.
      Он их и увидел. Стоял и смотрел, радостно улыбаясь, потом поманил пальцем. Анастасия, внутри которой все протестовало, поднялась, вылезла из кучи травы и подошла к кипчаку. Тот уже открывал рот, чтобы закричать: нашел!
      - Молчи! - строго сказала она и, сама не зная почему, провела ладонью перед его глазами. - Ты никого не видел. Это была змея. Огромная. Вот такая!
      Анастасия пошире развела его руки, что молодой человек покорно позволил ей с собой проделать, глупо улыбаясь.
      - А теперь иди, - она развернула его и подтолкнула вперед, как бездушную куклу.
      Молодые женщины ещё долго слышали, как он, уходя, все повторял:
      - Я видел змею. Вот такую. Я видел змею...
      - Как ты это сделала? - спросила ошеломленная Заира.
      - Не знаю. Просто я сильно испугалась. Вот и говорила ему все, что на ум приходило.
      - Может, он больной какой?
      - Может.
      Хоронясь за юртами, они видели, как уходил из куреня отряд кипчаков. Рядом с предводителем, молодым красивым мужчиной, на отличном вороном коне ехал юноша с нежным, девичьим лицом, в черной бараньей шапке, надвинутой на глаза.
      Всадников оказалось не так уж много, человек пятьдесят. Но они гнали перед собой все население степного города, попутно нагрузив их узлами с награбленными вещами.
      - Представляю, как разозлится этот тарантул Тури-хан, - хихикнула Заира.
      - Их гонят на базар? - задумчиво спросила Анастасия.
      - А то куда же. Небось, в Янгиюль. Для Айсылу - чем дальше от Ходжента, тем лучше. Когда вернутся нукеры Тури-хана, она со своим Мюридом будет далеко...
      Впервые в голосе Заиры прозвучало нечто, похожее на зависть.
      - Что же мы будем делать?! - с отчаянием воскликнула Анастасия. Одни. Посреди степи. А если волки?
      - Ну, саблю какую-нибудь мы наверняка отыщем, - успокоила её воинственная Заира. - Кипчаки много чего с собой взяли, но для всего у них времени не было... Все-таки этот Мюрид - парень отчаянный! Наверное, он Айсылу очень любит. Поднять руку на самого Тури-хана! Я не знаю, кто бы ещё с такой горсткой всадников осмелился.
      - Он не так уж и рисковал, зная, сколько человек оставил в курене хан... Скорее всего, это задумала "робкая птичка". Уж на кого другого, а на неё Тури никогда не подумает...
      - Нукеры говорили, уходят на два месяца. Неделя уже прошла, а там... Зато подумай, как нам будет хорошо. Если бы не Аслан, я бы убежала. - Заира помолчала. - Но и тебя, конечно, не бросишь. Куда ты с дитем!
      - Ой, а как же мой ребенок?
      - Да уж родится. Небось, засиживаться не станет. Я его и приму. Повитуха Заира.
      Девушка прыснула.
      - Я бы полежала, - слабым голосом проговорила Анастасия.
      - Не собралась ли ты рожать? - озаботилась Заира. - Что-то уж больно на схватки похоже. Я тебя уложу, а сама по юртам пошарю. Нам теперь все пригодится!
      Глава девятнадцатая
      Невеста из северных земель
      Князь Всеволод сидел на свадебном пиру как на тризне. Мрачный, неразговорчивый. Никто его за то не винил. Он выполнял волю батюшки своего Мстислава, который нашел ему невесту - княжну Ингрид - в далеком северном литовском краю.
      Брак сей нужен был для укрепления дружбы русских с литовцами. В последние годы они часто вместе выступали против прусских крестоносцев, которые зарились на земли обоих народов.
      Однако невеста была хороша. Высокая - лишь чуть ниже Всеволода, ладная. Серебряный поясок на её талии подчеркивал, как тонка она, но и бедра достаточно широки, чтобы рожать здоровых детей. Белокурые косы толщиной в руку. Глаза - голубые, точно небо.
      - Королевна! - шептались дворовые.
      Лебедянские боярышни - невесты на выданье - лишь горько вздыхали. Почти каждая из них могла представить себя княгиней. Настька Астахова всем хорошо помнилась. Гордячка, самовольная, а вот поди, смогла сердце князя полонить. Уж они-то не хуже!
      Теперь ничего не поделаешь, пришлось Всеволоду покориться батюшке. Но ежели перестать по князю вздыхать, да получше к братьям невесты приглядеться - все они молодцы, как на подбор - кто знает, может, и им русские девушки глянутся!
      Прозора с Лозой тоже сидели в княжеских палатах за накрытыми свадебными столами. Сидели рядом и братья Анастасии - они не держали обиды на бывшего шурина: Анастасия в неволе сгинула, дак не век же ему бобылем жить.
      Лишь боярин Михаил Астах с супругой Агафьей на пиру, или, как говаривали лебедяне, на каше отсутствовали. Сослались на нездоровье. Их тоже все поняли. Ча, из семерых детей у них всего одна дочь была - любимая, нежно лелеемая. Отцу с матерью тяжело с её гибелью примириться.
      В аккурат накануне свадьбы князя Всеволода приснился боярыне Агафье сон. Дочка Настюшка протягивала к ней запеленутого младенца и говорила:
      - Сынок у меня народился, мамушка, сынок! Назвала Владимиром в честь старшего брата. Вот и внучек тебе будет!
      Проснулась боярыня вся в слезах.
      - Жива Настенька!
      Но тут же и другие мысли стали душу бередить: за спиной дочери ей мужская фигура привиделась. Вроде, обнимал её. Что же выходит? Настасья при живом муже другого имеет? И как посмотрит святая церковь, что при живой жене князь на другой женится? От размышлений боярыня так душой изболелась, что в постель слегла.
      Любомир, свято веря теперь в лекарские таланты Прозоры, улучил минутку и на свадебном пиру попросил её выбрать свободную минутку, к матушке зайти. Женщина особо медлить не стала, ибо каждый знает, как долго могут пировать да веселиться русичи!
      Вылечить боярыню оказалось несложно. Да и сон её, по мнению Прозоры, вещий: Настенька жива. А то, что она вынужденно христианские законы нарушает, так господь за то не карает...
      От её речей Агафья успокоилась, с постели поднялась, уговорила гостью наливочки попить. Перекусить чем бог послал. А потом сама болящая стала Прозору слушать да успокаивать, ведь и знахаркам без людского участия тоже не обойтись.
      Князь Всеволод думал, что на пиру он - самый несчастный. На молодую жену ему даже глаза поднимать не хотелось, не то что обнимать да целовать на потеху гостям.
      В свое видение у Прозоры князь поверил безоговорочно. Конечно, жена его не подстроила собственный плен, но как быстро она успокоилась с другим! Чем больше он об этом думал, тем хуже ему становилось.
      Другой бы на месте Всеволода постарался забыть неверную жену. Ведь судьба устроила ему свадьбу с такой красавицей!
      "Утешься с нею, Всеволод, и не думай больше ни о ком!" - так пытался уговорить он самого себя.
      Увы, ничего не получалось.
      Он даже представить себе не мог, что хуже всех на пиру чувствовала себя Ингрид, хотя она и виду не показывала, как ей тоскливо.
      Всю жизнь - месяц назад Ингрид исполнилось пятнадцать лет - она страдала от одиночества.
      Мать её умерла при родах, а отец долго не горевал, привел в дом другую жену - гордую, надменную красавицу.
      Нет, она не издевалась над падчерицей подобно мачехам из страшных сказок, она просто её не замечала. Отдала на попечение слуг и только изредка вспоминала, что девочка растет и что-то ей нужно. Но и тогда она общалась не с самой Ингрид, а с её отцом.
      - Мне кажется, Витольд, вашей дочери пора найти учительницу.
      Или:
      - Пора, Витольд, вашу дочь готовить к первому причастию.
      Или:
      - Витольд, вы уже подумали о женихе для вашей дочери?
      И никогда не звала её по имени. Впрочем, кроме одного раза. Отец тогда наказал её за какую-то мелкую провинность, запретил на целый день выходить из своей комнаты.
      - Запомни, Ингрид, - сказала мачеха плачущей девочке, - женщина рождается на свет не для радости, а для того, чтобы покоряться мужчине и исполнять свой долг перед ним.
      "А почему мужчина ничего не должен женщине?" - хотелось спросить Ингрид, но она промолчала.
      Теперь Ингрид выходит замуж за человека, о котором ничего толком не знает. Ей никто не счел нужным объяснять. Просто в один прекрасный день за ужином отец сказал:
      - Ингрид, к завтрашнему дню собери вещи. Ты уезжаешь к росам, где выйдешь замуж за их князя. Сопровождать тебя будут братья с дружинниками.
      Братья были двоюродными - племянники отца. Она никогда с ними близко не общалась, а между тем даже путь к брачной постели она должна была проделать в обществе чужих, равнодушных людей.
      Горько рыдающую Ингрид ночью успокаивала её служанка.
      - Не плачьте, госпожа, в русской земле хорошо. Там тепло, а люди добрые, веселые. У вас будет красивый, любящий муж...
      И что она увидела на самом деле? По-русски Ингрид говорила плохо, очень этого стеснялась, а приставленные к ней для подготовки к свадьбе девушки сочли чужеземку надменной и холодной.
      Не лучше отнесся к ней и будущий муж. Какая там доброта! Самого обычного участия, какое человек проявляет даже к щенку или к котенку, она не почувствовала. Можно подумать, Ингрид сделала князю что-нибудь плохое.
      Он даже целовал её как... как икону, а не живого человека! Едва касался губами.
      Нет, видимо, Ингрид на роду написано жить без любви и сочувствия всю жизнь!
      Между тем Всеволод поискал глазами Прозору. Знал, что она сидит на пиру. Она же не только гадалка, но и знахарка. Дала бы ему, что ли, травы какой! Чтобы он успокоился и все забыл. Но Всеволод увидел лишь Лозу, который оживленно беседовал с его новым конюшим.
      Совсем другим человеком казался теперь Лоза: уверенным, спокойным, гордым.
      Но вот князь увидел, как в двери входит Прозора. Уже не скрываясь, не дожидаясь, пока она сядет на место, князь вышел ей навстречу.
      - Худо тебе, сынок? - она участливо заглянула в его глаза.
      С той поры, как Всеволод побывал в её избушке, они ни разу словом не перемолвились. Что именно князь увидел в зеркале, она не знала, но догадывалась, потому что сама на Анастасию погадала. Выходило, что жива она, но рядом с нею сейчас другой мужчина...
      - Худо, - князь горестно покачал головой. - Стоит перед глазами изменщица проклятая, ни о чем другом думать не могу!
      - Не судите, не судимы будете, - мягко заметила Прозора. - Многое скрыто от нас во мраке, и не всегда человек волен делать то, что хотел бы...
      Она мимолетным взглядом окинула поникшую невесту. Как и все себялюбцы, Всеволод, конечно, не замечал тоску девушки. Одна, в чужой стране, а тут ещё жених на неё внимания не обращает...
      - Одно утешение есть для нас в тяжелые минуты жизни, - осторожно начала она.
      - Какое? - оживился Всеволод.
      - Призреть подле себя душу ещё более одинокую, всеми забытую.
      - Фу, - разочарованно выдохнул князь. - В мои ли годы заниматься призрением одиноких?
      Прозора с сожалением подумала, что князь вряд ли озаботился тем, каково Анастасии в плену, а лишь возмущен, что забыли его, такого особенного!
      - Что ты думаешь, княже, о своей невесте?
      - А ну ее! - махнул рукой Всеволод. - Молчит. Только глазами хлопает. Не девка - кусок льда!
      - А ежели она напугана? Плохо понимает по-русски? Каким бы ты был на её месте? Небось, и замуж отдали, согласия не спросив... А ведь ты - её единственная защита и опора.
      Князь оглянулся на Ингрид, заметно погрустневшую, хоть она и старалась держаться спокойно. Что-то теплое шевельнулось в его груди - уж злым человеком он не был.
      - Я навещу вас с Лозой в Холмах? - утвердительно спросил он. - С молодой женой.
      - Почтем за счастье, - поклонилась ему Прозора.
      Глава двадцатая
      Одни в степи
      Слабость, накатившая было на Анастасию, наконец ушла, и женщина почувствовала необходимость срочно сделать что-то. Такое с нею иной раз случалось: мелькала мысль о чем-то упущенном и важном, и она не могла больше ни о чем думать, пока не вспоминала, что упустила.
      Так и теперь. Она поспешно поднялась с лежанки, чтобы разыскать Заиру. К счастью, та не успела уйти далеко, задержалась у юрты кузнеца Юсуфа. Скорее даже не юрты, а навеса, наспех сооруженного подле кузнечного горна. Юсуф тоже был рабом, но испытывал к Заире нежную привязанность. Девушка была родом из тех же мест, откуда его увели в плен монголы...
      По звяканью металла Анастасия подругу и нашла. Заира с важным видом перебирала сваленные у горна заготовки, для чего-то каждую из них взвешивая в руке.
      - Не найдем сабли, - сказала она, услышав шаги Анастасии, - это будет нашим оружием.
      Она кивнула на заготовки и неприязненно вгляделась в глаза подруги.
      - Я знаю, сейчас ты скажешь мне что-то неприятное. Такое, что я и слушать не захочу!
      - Никуда ты не денешься, выслушаешь!.. Мы должны их похоронить.
      - Так я и знала! Разве ты не слышала: я боюсь мертвецов!
      - А разве ты не понимаешь, что завтра они начнут вонять на всю степь и от их запаха мы не скроемся в самой дальней юрте. А вечером на запах потянутся и волки, и шакалы. Они станут приходить в курень и жрать мертвых, и чавкать, и хрустеть костями...
      - А ещё княгиня! - с сожалением вздохнула Заира.
      От возмущения Анастасия чуть не задохнулась.
      - В чем же это ты хочешь меня упрекнуть?
      - В плохих словах. Знатные женщины никогда так не говорят.
      Анастасия не выдержала и улыбнулась.
      - Какая же я теперь знатная женщина? Такая же рабыня, как и ты.
      - Нет, ты теперь не рабыня, ты - жена юз-баши, но если с ним что-нибудь случится, защитить тебя будет некому.
      - До чего же ты, Заира, вредная девчонка! Видать, матушка частенько драла тебя за косу. Нет чтобы сказать человеку приятное...
      - По годам ты, может, меня и старше, - Заира посмотрела на неё глазами умудренной женщины, - а много ли ты в жизни видела? Думаешь, почему я мертвецов боюсь? На моих глазах отца с матерью убили, и братьев моих, и ещё много мужчин. И они потом ко мне во сне приходили. И каждую рану я видела, как наяву...
      Она помолчала, потом, судорожно вздохнув, проговорила:
      - Я ещё не видела Эталмас, но знаю: лицо у неё распухшее, синее, глаза выпучены...
      - Я подумала об этом, - Анастасия взяла подругу за руку. - Она же в своей юрте на ковре лежит? Вот мы её в нем и потащим. Я покойнице лицо быстро закрою, а потом мы её в ковер закатаем...
      - А нукеров?
      - Нукеров станем за ноги тащить. И стараться в лицо им не смотреть.
      - Такую яму придется копать!
      - А мы неглубоко зароем.
      Заира на мгновение приникла к подруге, точно хотела от неё набраться силы, и, оторвавшись, сказала по-деловому:
      - Я готова.
      Здесь же, в хозяйстве Юсуфа, они отыскали для себя две лопаты и пошли искать место, где им удобнее будет копать яму.
      Солнце поднялось высоко и припекало, а Заира с удивлением заметила:
      - Оказывается, только полдень, а я будто прожила ещё одну жизнь. И опять страшную...
      - Ничего, - Анастасия обняла подругу за плечи, - поверь, человек не может только страдать. Матушка говорила, что господь награждает нас за терпение.
      Первую притащили Эталмас. Анастасия тоже не смогла заставить себя посмотреть в лицо старшей ханум. Даже глаза ей не закрыли. Так в ковре и спихнули в яму.
      Трупы нукеров таскали, стараясь не обращать на них внимания. Над мертвецами уже вились мухи. Пот заливал лица молодых женщин, и если молились они, то только об одном: чтобы поскорее спала жара.
      К концу обе так устали, что, спихнув очередной труп в яму, упали у края её без сил и лежали, прикрыв покрывалами головы, пока хоть немного не пришли в себя.
      Закапывали яму сухой землей пополам с песком, пока не сравняли её края.
      - Хорошо, кипчаки больше никого не убили, - Заира сидела на земле, вытянув вперед ноги. - Сегодня мы похоронили столько мертвых, что я, кажется, перестала их бояться. Неужели человек привыкает даже к такому страшному делу?
      - Думаю, привыкает, - кивнула Анастасия. - Я знаю одного старичка, который живет на погосте...
      В хлопотах они и не заметили, как на степь опустился вечер. Уже не сговариваясь и не деля обязанности, они натаскали от ханских юрт хворост жить подруги по-прежнему решили в юрте Анастасии и Аваджи.
      Оказалось, кипчаки не взяли с собой одного из верблюдов, на котором жители степного города возили воду из дальнего источника. Заира привезла на нем два бурдюка с водой, а животное привязала на прикол неподалеку. Теперь они слышали, как верблюд фыркал, жевал подложенную Заирой сухую траву и шумно вздыхал. Среди оглушающей тишины степи эти звуки казались им музыкой. По соседству с верблюдом они не чувствовали себя такими одинокими.
      А ночью у Анастасии начались схватки. Видимо, сказалось напряжение последних дней...
      К счастью, Заира и вправду не растерялась. Костер, на котором они готовили себе ужин, ещё светился угольками, так что огонь удалось разжечь быстро. Вскоре котелок с водой, установленный на старом треножнике, уже начал закипать.
      Анастасия кусала губы, чтобы не закричать, хотя новоявленная повитуха говорила:
      - Кричи, Ася, я знаю, роженицы кричат.
      Но Анастасия боялась, что своим криком она привлечет в курень какого-нибудь злого духа - мало ли их бродит по ночной степи? Сколько раз она слышала несущиеся из тьмы звуки - будто выл страшный, тоскующий по человеческому мясу зверь. Не дай бог накликать! Да лучше она откусит себе язык!
      Ребенок родился на удивление легко, точно бог решил сжалиться над бедными женщинами и дать им передышку в испытаниях.
      - Мальчик! - гордо объявила Заира, неумело перевязывая новорожденному пуповину, которую присыпала пеплом от костра. - Да маленький какой!
      Она вымыла теплой водой крошечное тельце и завернула ребенка в лоскут, заранее приготовленный Анастасией.
      - Глазки-то зеленые, мамины. Ох, княжич, быть тебе девичьей погибелью!
      - Боюсь, лучше ему не знать, что он княжич.
      - Ты права, - согласилась Заира. - Как думаешь сына назвать?
      - Владимиром. Так звали моего старшего брата, - она нежно склонилась над сыном и не заметила, как вздрогнула Заира.
      - Так звали и моего батюшку, - чуть слышно прошептала она.
      Глава двадцать первая
      Чужая земля роднее?
      Бог сжалился над Ингрид. Она не знала, о чем говорил её муж, князь Всеволод, со статной горделивой женщиной, хоть и небогато одетой. Похоже, он послушался её в чем-то важном, потому что вернулся за стол будто другим человеком. Сел рядом, взял её руку в свою и сказал ласково:
      - Ты же ничего не ешь, душечка! Не хочешь ли попробовать лебединого крылышка? А то стерляди кусочек - она у нас знатная.
      Этих немногих добрых слов хватило для того, чтобы заледеневшая в одиночестве её душа ожила и кровь, став горячей, заструилась по жилам.
      Щеки юной княгини окрасились румянцем, глаза засияли и навстречу взгляду Всеволода полыхнула такая синь, что он вздрогнул от неожиданности.
      - Будешь ли ты любить меня, касатка? - неожиданно спросил он.
      - Буду, - сказала она и приоткрыла в улыбке белоснежные зубы.
      - Ингрид, - тихо сказал князь, - я буду звать тебя Ина.
      - Зови, - опять улыбнулась она, а князь подивился догадливости Прозоры: конечно, девушка плохо говорила по-русски и стеснялась этого.
      Именно это сейчас нужно было Всеволоду - встретить душу ещё более одинокую, чем он, но куда более нуждающуюся в простом сочувствии. Он ещё раз посмотрел в её открытые, доверчивые глаза и решил про себя, что никогда не обидит её.
      Князь взглянул через стол, встретил вопросительный взгляд Прозоры и кивнул успокаивающе: мол, все хорошо.
      Хмельная брага за княжеским столом лилась рекой. Гости опьянели, языки развязали, про невесту с женихом будто забыли. Тогда Прозора встала из-за стола и, подняв кверху пенный кубок, сказала громко:
      - Что же это делается, люди добрые, брага-то горька! Меды горьки! И пить-то нельзя, ежели не подсластить!
      Хмельные гости оживились. Прежде они тщетно старались расшевелить князя своими криками - жених исполнял свое дело безо всякого огня. Может, супружница Лозы взбодрит молодого?
      - Горько! - закричали они. - Горько!
      И тут князь впервые поцеловал Ингрид. По-настоящему. Оказалось, её вообще впервые в жизни поцеловал мужчина.
      Ингрид, как и прежде, просто протянула мужу губы. А он вдруг так к ним прильнул, будто хотел выпить её всю до дна. Как огнем опалил северную деву. Ноги её задрожали, и сердце забилось так, что ей стало не хватать дыхания. Она неумело ответила и почувствовала, что он тоже вздрогнул. От её поцелуя? Значит, и она может доставлять удовольствие? Ингрид отдает Всеволоду себя? Или это он отдает себя ей? Что там говорила мачеха? Нет, думать о ней девушка больше не хотела.
      На лавку она не села, а обессиленно рухнула. Растерянно поглядела на Всеволода. Тот довольно усмехнулся, вмиг все поняв: пустое болтают про холодность женщин с Севера. Может, земля у них и холодная, а сердце горячее...
      "Я буду счастлив с Иной! - неожиданно подумал князь. - И забуду Анастасию".
      Он нарочно медленно произнес в уме её имя, проверяя, так ли, как прежде, саднит оно душу? На миг стало сумрачно, но и это ушло. И он понял, что от прежней боли может если и не избавиться, то защититься. Вот этой юной невинной девушкой...
      В опочивальне Ингрид присела на краешек постели. Сложила руки на коленях. Она не представляла, как должна себя вести. В суматохе отчего-то ни у кого не нашлось для неё слов. Единственное, что она помнила, внушенное с детства: проявление чувств есть слабость, недостойная знатной девушки.
      - Не плачь! Молчи! Не смейся! Не хмурься!..
      Люди заставляли её скрывать чувства, а потом сами же и стали обвинять в высокомерии и бездушии. Но небольшого дружеского участия со стороны мужа оказалось достаточно, чтобы она, точно бабочка из кокона, вылезла из своей скорлупы, расправила хрупкие, дрожащие крылышки. Летать ещё не умела, но к полету уже готовилась...
      Но вот Всеволод подошел к ней, и она встала ему навстречу. А он начал медленно снимать с неё сорочку. Успокаивал, шептал что-то. Да она уже и не боялась его. Только стеснялась.
      Но почувствовала гордость оттого, что он, раздев её, ахнул при виде белоснежного совершенного тела. Даже тронул боязливо, будто не веря своим глазам.
      Всеволод решил не торопиться брать её. Пусть привыкнет к его рукам, к его губам. Какие же сладкие у неё губы, какое свежее дыхание. Он стал целовать её всю, и вот уже она тоже начала трепетать, и задышала тяжело, что-то шептала по-своему, и князь не смог больше сдерживаться. Лишь успел шепнуть:
      - Потерпи, голубка, тебе будет больно.
      И выпил своим ртом её первый крик.
      Мало на свете женщин, которые испытывают удовольствие от первой брачной ночи, но Ингрид повезло. Она сквозь боль, стыд и страх вдруг испытала такое жгучее наслаждение, что вскрикнула и потеряла сознание.
      Слишком много чувств пришлось ей испытать в один только день!
      Всеволод не погасил светильника перед сном, и теперь мог в его мерцающем свете наблюдать, как его молодая жена, придя в себя от легкого похлопывания по щекам, расцветает на его глазах какой-то неземной красотой. Губы её, алые, припухшие от его поцелуев, приоткрылись. Глаза казались не голубыми, а бездонно-синими...
      Она подняла руку, нежно коснулась щеки мужа и тихо сказала:
      - Теперь я могу и умереть.
      В ответ на её слова Всеволод счастливо засмеялся и сказал:
      - Зачем же умирать, лебедушка моя, мы будем жить с тобой долго и счастливо.
      Никто не знает так настроение хозяев, как слуги. Наутро откуда-то всей челяди стало известно, что новая жена вылечила князя от душевной тоски, и сама она не такая уж и гордячка, как все решили, а лишь плохо знает русский язык, от того и робеет, дичится.
      Кое-что рассказала челядинка по прозвищу Гречка, которую князь приставил к жене.
      Кое-что люди додумали сами. И то, что юная княгиня - сирота, и что жила она в большом каменном доме - замок называется, и он был такой большой, что на него никаких дров не хватало, потому бедная девочка всегда мерзла. А мать её умерла родами, и отец долго не печалился, а привел в дом другую, а уж мачеха злая вволю поиздевалась над беззащитной сиротой!
      На Руси всегда любили и жалели обездоленных, так что к Ингрид теперь стали относиться совсем по-другому. Говорили с нею медленно и громко. Всем казалось, ей так легче понимать и запоминать незнакомые слова. Подкрепляли свою речь обычно выразительными жестами, так что будь молодая княгиня повеселее, она нимало посмеялась бы над таким общением.
      Но она была обрадована уже тем, что чужой народ принял её, и больше она не чувствует к себе никакой враждебности.
      Это было даже больше, чем она могла надеяться. Больше того, что видела до сих пор на своей холодной родине.
      Глава двадцать вторая
      Невеселое возвращение
      Отряд Тури-хана возвращался в свой лагерь в Мунганской степи, после того как в составе огромного монгольского войска ходил на непокорный Ходжент.
      Обещая своим женам вернуться не позже чем через два месяца, хан в уме эту цифру вовсе не держал. Все, по его мнению, должно было завершиться куда быстрее. Разве могли какие-то там саксины или ойроты быть достойными противниками монголов?
      А возвращался-таки светлейший именно через два месяца со своими нукерами - едва ли половиной того войска, с которым он выступил в поход.
      Добыча, которую он получил, вряд ли могла радовать. Если посчитать, то она, пожалуй, не перекроет расходов хана на обучение и содержание воинов.
      Зол был Тури-хан, ох как зол! Этот шакал Джебе - полководец джихангира - посылал его нукеров в самые опасные места, на самые тяжелые работы. Своих людей, с которыми он воевал уже несколько лет, он берег, это были его самые проверенные воины, и оттого самые надежные и нужные.
      В ответ на упрек Тури-хана Джебе уверял, что его люди - настоящие барсы степи и что на будущем курилтае (Курилтай - совет высшей монгольской знати.) непременно замолвит словечко за него и его воинов, тогда и добычу они станут получать куда большую, чем теперь!
      "Умри ты сегодня, а я завтра!" - ворчал про себя Тури-хан. Один шайтан знает, сколько придется ждать обещанного!
      В курень с собой нукеры не стали даже брать женщин-пленниц. Насиловали их там же, в городах, которые брали, а потом убивали. Слишком непокорный народ жил в тех краях. Держать в юрте таких женщин все равно что пригревать змею на своей груди.
      Тури-хан с нежностью вспоминал любимую Айсылу. Она называла его гордым соколом и горевала, что не сможет увидеть его в сражении, чтобы ещё больше насладиться видом своего героя-мужа. Он, конечно, никому не признался, что пожелал возглавить собственный отряд лишь из-за этой девчонки, пленившей его сердце. Несмотря на малую добычу, он все же вез кое-что своей пятой, самой любимой ханум.
      Он вез подарки и четырем другим женам. Даже Эталмас, которая так рыдала, провожая его в путь. Как ни холоден был к ней Тури-хан, а приятно ему было её горе и такая безмерная любовь.
      В сражении за Ходжент был сильно ранен его лучший воин - юз-баши Аслан. Хан отвратил от него свою приязнь, когда тот воспылал любовью к его рабыне Заире, и теперь он собирался эту несправедливость устранить. Разозлился на негодную девку и позволил своему сердцу затмить разум.
      Пусть теперь Аслан забирает её себе, если не передумал. Конечно, он уже отдал её в служанки Аваджи, но разве так уж трудно среди множества женщин найти служанку его уруске?
      Как раз теперь Аслан ехал подле Тури-хана, морщась от боли в разрубленном плече. Лекарь хана наложил на плечо воина повязку с лечебной мазью, но сказал, что рана очень глубока, заживать будет долго.
      Уже при подъезде к своему куреню воины почувствовали неладное - над степным городом не было ни одного дымка!