Особенно возбуждали монгола её отчаянные попытки бороться с собой, со своей собственной природой. Он-то знал, насколько бесплодны такие попытки, но ей ещё предстояло это узнать. А он уже достаточно изучил её тело, чтобы ломать - не силой, а поцелуями и прикосновениями, её сопротивление и в который раз завоевывать, утопая в волнах блаженства. И от своей победы, и от того, как она стонет и бьется в его руках будто пойманная в сети рыбка...
      - Я смотрел в последний раз на твой город, - сказал он, утолив очередной и, похоже, вечный голод по её телу.
      - Почему - в последний раз? - вяло поинтересовалась она.
      - Потому, что завтра я отдам приказ джигитам идти на его штурм, мстительно уточнил он, подметив искорку страха в её испуганно раскрывшихся глазах. - Они сравняют Лебедянь с землей!
      - Нет! - вскрикнула она, будто просыпаясь, и оттолкнула его. - Нет!
      И зарыдала. Теперь настал черед Джурмагуна побледнеть. Он и не ожидал, что его так глубоко заденет её горе. Кажется, он даже растерялся и забыл, что именно так, по его мыслям, она должна была откликнуться на такие слова.
      Он приподнял её подбородок и заставил посмотреть в свои глаза.
      - От тебя зависит, сделаю я это или нет.
      - Я должна умереть? - спросила она, и он чуть не засмеялся её готовности пожертвовать собой. Каким она ещё была ребенком!
      Но он не должен был улыбаться, а тем более отступать от задуманного.
      - Если захочешь, я подарю тебе твой город.
      - Мне - город? - опять не поняла она.
      - Поклянись, что ты не сбежишь от меня, и я отведу войска от Лебедяни.
      Она забыла о том, что обнажена, хотя до сих пор всегда противилась, когда он отбрасывал одеяло и без устали любовался ею. Тогда Анастасия закрывала глаза, как будто ей невыносимо было само зрелище плескавшейся в его глазах страсти. Она встала на лежанке перед ним на колени и спросила:
      - Это правда?
      - Правда.
      Он не обманывал её, потому что принял решение оставить Лебедянь. Осада этого ничтожного городка не прибавляла ему славы, лишь задерживала войска среди просторов этой дикой неуступчивой Руси.
      Его ждала Мунганская степь, куда Бату-хан собирал свои застрявшие в лесах и болотах урусов войска.
      - Клянусь, не сбегу! - сказала она не колеблясь; он с уважением ждал, когда перед тем она несколько мгновений молчала, словно прощалась со всем, что было ей дорого.
      Джурмагун позвал Бавлаша и приказал ему собрать всех бин-баши в юрте его помощника. Он собирался объявить им решение - с рассветом отправляться в путь.
      Джурмагун усмехнулся, представив себе радостные лица своих военачальников - надвигающаяся урусская зима их пугала, и они не хотели задерживаться в этой неприветливой земле.
      А ещё Джурмагун позвал к себе Ганджу. Этот пронырливый джигит отличался острым умом, знал несколько языков, в том числе и язык урусов, отчего его чаще держали в толмачах.
      Воевода объяснил, что ему нужно, и Ганджа в знак повиновения склонил голову, хотя Джурмагун мог поклясться, что в его глазах мелькнула насмешливая искорка.
      А всего-то Гандже приказали раздобыть теплую дорожную одежду для женщины. Конечно, самую лучшую. Ну и что там женщине положено. Из исподнего...
      Глава пятьдесят восьмая
      Не знаешь, где найдешь
      Теперь, когда Прозора увидела всю глубину и искренность горя Аваджи, она больше не могла относиться к нему как к врагу.
      А ещё она подумала, что со временем многое утратила из того, чему её учил мудрый монах Агапит. Уж он-то, наверное, не позволял себе судить других так, как это делает его ученица. Не стала ли ты обычной глупой бабой, Прозора?
      Теперь она разговаривала с Аваджи на его языке, но он этого даже не заметил.
      - Как ты думаешь отыскать Анастасию? - допытывалась она.
      - Я знаю, где она может быть, - скупо пояснял он.
      - Но тебе одному не справиться!
      - Трудно будет, - согласился он.
      - Подожди, вернется из Лебедяни Лоза... мой муж. Он что-нибудь придумает.
      - Я уже сам придумал.
      На самом деле Аваджи третий день метался, точно зверь по клетке, но кроме уверенности, что Ана в шатре великого багадура, ничего на ум не шло. Знахарка права: в одиночку к шатру Джурмагуна не добраться. Он думал теперь о себе, не как о его нукере, а как о вражеском лазутчике, который должен не только дойти до цели, но и вернуться обратно с желанной добычей.
      Ночь не принесла ему избавления от душевных мук, и Аваджи решил: если назавтра ничего не изменится, он пойдет к Джурмагуну один. А если застанет в его объятиях Ану? Вынужден будет убить, пусть даже после этого убьют самого Аваджи.
      Наверное, поэтому он проспал рассвет, с которым всегда прежде просыпался, потому что не мог уснуть всю ночь и забылся лишь к утру сном, сплошь состоящим из кошмаров. Виделась ему плачущая Ана, похотливое лицо Джурмагуна, которого в жизни он видел только бесстрастным, лишенных каких бы то ни было чувств.
      А разбудила его, как ни странно, Прозора.
      - Лоза приехал!
      Лоза? Ее муж? Из осажденного города? Последний вопрос из зароившихся в голове он произнес вслух:
      - На чем приехал?
      - На коне, - подивилась она его непонятливости, но тут же, вспомнив, нахмурилась: кому радость, а кому - горе. - Монголы-то ушли!
      - Куда ушли? - не поверил он, по-кошачьи легко спрыгнув с лежанки. Не взяв города?
      - Лестницы приготовили, ров землей засыпали, а штурмовать так и не стали, - объяснил по-русски стоявший в дверях Лоза, и Аваджи понял его.
      - Это Анастасия сделала, - сказал он Лозе.
      Тот вопросительно посмотрел на жену: мол, не двинулся ли умом парень? Прозора пожала плечами. Но Аваджи не обращал внимания на их переглядывания.
      - Она уговорила Джурмагуна, - продолжал разговаривать он будто сам с собой. - А может, он сам предложил ей город в обмен на то, что она останется с ним...
      - Город в обмен на женщину? - не поверил Лоза.
      - Я бы ей всю землю предложил, - без улыбки сказал Аваджи, и Лоза не смог ему возразить.
      - Лоза хочет тебе помочь, - сказала Прозора.
      Аваджи покачал головой и сказал со свойственной ему прямотой:
      - Ты стар, Лоза, а мне нужен молодой напарник.
      - Ему всего сорок пять лет! - вступилась за мужа Прозора.
      - Для жизни мало, для моего дела много, - заупрямился Аваджи.
      Взгляд Лозы заискрился смехом.
      - В старики нас определяют, матушка. Не вызвать ли мне его на кулачный поединок да побить?
      Аваджи вмиг отпрыгнул в сторону, поняв слова бывалого воина как угрозу. Урусские шутки он не всегда понимал: что же это за шутки, если говорит человек без улыбки и вовсе не смешно?
      - Однако товарищ парню и вправду нужен, - продолжал как ни в чем не бывало Лоза, - и лучше всего подойдет для этого...
      - Любомир! - вырвалось у Прозоры.
      - Лю-бо-мир, - с трудом повторил Аваджи. - Брат Аны? Горбун?
      Лоза с Прозорой засмеялись.
      - Но это будет опасно, Сонюшка!
      - Опасно? - потемнела глазами та. - Я, можно сказать, вторая мать Любомиру, своими руками его вылепила. Только он о такой опасности всю жизнь мечтал. Чтобы ещё раз убедиться: горб не начинает опять сгибать его спину...
      Она посмотрела на Аваджи.
      - Да и зятю пора с шурином познакомиться.
      Аваджи не все понял из разговора мужа с женой: прочат ему в товарищи горбуна. Издеваются?
      - Мы поедем в Лебедянь? - на всякий случай уточнил он.
      - Поедет Лоза и привезет с собой Любомира.
      - Поехать-то поеду, - насмешливо поклонился Лоза, - но хоть вы меня вешайте, перед тем непременно щец отведаю. И тебе, браток, советую. Лучше моей Софьюшки их никто не варит, а на голодный желудок какая хорошая мысль в голову придет?
      Сообщение о пропаже Анастасии Лоза привез в дом Астахов в самый разгар веселья. Несмотря на мороз и снег, который валил уже большими хлопьями, двери в боярские хоромы были распахнуты настежь, и по доносящимся из них голосам становилось понятно, что хмельные меды уже сделали свое дело.
      Первой чаркой помянули убиенных - в их числе оказался юный дружинник. Сметюха с детства воспитывался в семье боярина Михаила, хоть и не был его прямым родственником.
      Погоревали, повздыхали, но радость победы все же плескалась наружу. Что же это было такое, как не победа, доставшаяся им за стойкость и решение погибнуть, но ворогу не сдаться?
      Любомир сидел за столом рядом с братьями, впервые чувствуя себя равным. Разве не доказал он недавно свою ловкость и сноровку, помогая Глине уничтожить стенобитные орудия?
      Только он об этом подумал, как почувствовал, что кто-то трогает его за колено. Маленький дворовой Кешка, шустрый пятилетний хлопец, теребил его:
      - Боярыня кличет!
      - Я мигом! - шепнул он сидящему рядом брату Владимиру. - Матушке что-то понадобилось.
      Боярыня Агафья ждала сына за дверями, заплаканная, тщетно пытаясь стереть следы слез расшитым платком.
      - Любомирушка! - не в силах сдержаться, она опять зарыдала, и у юноши болезненно заныло сердце.
      Когда монголы похитили Анастасию, он почти всегда безотлучно находился при матери, стараясь успокоить её изболевшееся сердце. Какой удар опять нанесла ей судьба?
      - Тут Лоза за тобой приехал. Только учти, я тебя никуда не пущу!
      - Погоди, объясни толком! - Любомир успокаивающе обнял мать за плечи. - Случилось что?
      - Бают, Настюшка пропала.
      - Опять?!
      Любомир подошел к стоявшему поодаль Лозе, который понимающе отошел в сторонку.
      - Неужто правда? Не муж ли монгол увез её с собой?
      - Нет, Аваджи и сам толком не знает, но рвется её искать. Я пока придержал его маленько. Мы с Прозорой думаем, одному ему с таким делом не справиться. Вот она и послала меня с тобой посоветоваться.
      Конечно, Лоза лукавил. Но нужно было, чтобы и юноша захотел того же отправиться на поиски сестры. Какое он имел право склонять его к такому опасному для жизни решению?
      - Думаешь, надо отряд сколотить?
      - Думаю, не надо. Отряд только внимание зазря привлечет. Главное, Аваджи знает, как к ним подбираться в случае чего и где Анастасию искать.
      - Выходит, наш зять-монгол себе напарника ищет?
      - Он бы и сам давно убежал, да мы придержали, - терпеливо повторил Лоза.
      Но Любомир уже и сам понял, от кого они ждут согласия быть напарником Настасьиного мужа. В противном случае вызвали бы из-за стола батюшку или Владимира.
      Значит, в нем нуждаются? Долго ещё будет привыкать Любомир к такому радостному ощущению. Он не торопился отвечать из боязни, что не так понял Лозу, и сейчас тот скажет: "Присоветуй нам для этого дела кого половчее".
      Но Лоза ничего подобного не говорил, и Любомир сказал просто:
      - Я готов с ним ехать.
      Боярыня опять заплакала. Она с самого начала знала, что удержать его не удастся. Она тоже привыкла, что любимый, но убогий младшенький всегда при ней! Но теперь-то он не убогий.
      - Возьми веревку, да и привяжи меня к своей юбке, - грубовато сказал он матери.
      Радость от того, что в нем нуждаются, теперь не покидала Любомира. Наверное, поэтому мысль у него бежала быстрее и в нужную сторону. На всякий случай он переспросил:
      - Значит, этот... Настин муж ждет меня в Холмах?
      - В Холмах.
      - Тогда возьмем с собой Володьку и Олюшку. Она уже сидит! - добавил он гордо. - Ох и девка будет, погибель для парней! Глаза черные, точно бархатные, а ресницы...
      - А детей-то зачем увозить? - не согласилась боярыня.
      - Затем, что пока Всеволод не знает, что Анастасия пропала, а как узнает, сына заберет. Настю найдем, что ей скажем? Что всей семьей Володьку уберечь не смогли?
      - Тогда и я с вами поеду, - решительно сказала боярыня Агафья. - Нешто я мужикам таких малюток доверю?
      - Скажи лучше, с зятем хочешь познакомиться, - прозорливо заметил Любомир. - А батюшке признаешься?
      - Не признаюсь. Скажу, в поясницу что-то вступило, а ты меня к знахарке свезешь... Разве ж я его когда обманывала? Но давеча о зяте разговор заводила, а он и слушать не захотел...
      Через некоторое время из ворот боярского дома выехали сани-розвальни, которыми правил Лоза. В санях сидели боярыня, которая держала на руках Ойле, и её младший сын, на коленях его вертелся непоседа-племянник. Мальчонка впервые ехал в санях и потому визжал от восторга, особенно когда встречный ветер бросал ему в лицо пригоршни крупных снежинок.
      Маленькая Ойле бесстрастно посматривала по сторонам, как бы с мудростью женщины, повидавшей на своем веку и не такое! Разве что вздрагивали её ресницы, когда на них падала очередная большая снежинка.
      Глава пятьдесят девятая
      По пути на юг
      Если бы теперь кто-нибудь спросил Джурмагуна насчет того проклятого села, он бы лишь отмахнулся: пусть урусы сами разбираются со своими богами. Джурмагуну они ничего не смогли сделать. Он сам украл у них единственную в мире женщину! Опять подтвердилась его собственная правота: счастье улыбается отважным!
      Сквозь неплотно прикрытые занавески кибитки, в которой Анастасия опять ехала на юг, она в последний раз с тоской оглядывала родные просторы: за что ей выпала такая доля?
      Последнее похищение подкосило её. Никто, как в первом плену не издевался над нею. Анастасия догадывалась, что, захоти она чего-нибудь, её желание вмиг будет исполнено. Ее любил и лелеял выдающийся человек, но опять никто не интересовался, а нужно ли это ей?
      Анастасия будто для того и родилась на свет, чтобы лишь исполнять чьи-то желания...
      Дети. Ее дети. Теперь они остались без матери. Она, как перепелка от гнезда, увела врага от стен родного города, и её детям больше ничего не угрожало. Они вырастут в достатке и любви. Пусть даже не будет с ними любви материнской...
      Где она теперь очутилась: в плену или рабстве? Особой разницы Анастасия не видела. И никак не пыталась использовать свое влияние на Джурмагуна. Она напоминала самой себе куклу, которую видела когда-то на ярмарке - скоморох дергал её за веревочки и заставлял двигаться, как живую. Вот и Джурмагун дергал её за ниточки... в постели. И тогда отдельные части её тела оживали под его умелой рукой. На время. Когда кукольник укладывал её на лежанку в своем шатре или, как теперь, усаживал в повозку.
      А Джурмагун ждал, что Таис непременно станет пользоваться своим положением. Ему даже хотелось, чтобы она его о чем-нибудь попросила. Он часто видел, как других мужчин используют женщины, смеялся над этим, а теперь обнаружил в себе готовность одарить её. Тем, что она попросит.
      Смог же он отдать ей город!
      Впрочем, наедине с самим собой Джурмагун понимал, что это вовсе не подарок, а хитрость, заставившая её отныне следовать за ним.
      Она не просила ни о чем, и он решил, что сам сделает ей подарок. Настоящий. Его щедрость даже войдет в предание... Джурмагун вздохнул, ибо понимал, что бывает порой чересчур тщеславен...
      Он не хотел признаться себе, что дело не столько в его предстоящей щедрости, сколько в желании увидеть наконец её сияющие глаза. А не равнодушные.
      Раньше его самого называли бесчувственным, и он гордился этим. Настоящий герой должен был крепко спать, хорошо есть и без устали сражаться. Теперь он понял, как трудно общаться с бесчувственным человеком. Все равно что танцевать перед обычной каменной глыбой, дожидаясь от неё одобрения.
      "Танцуй, Джурмагун, танцуй! - хмуро говорил он себе. - У тебя еше есть надежда, что камень когда-нибудь откликнется!"
      Пока он таким образом жалел себя, Анастасия осторожно выглянула наружу и увидела, что они остановились возле какого-то города, ворота которого, точно челюсти большого животного, нехотя разжались и выпустили наружу небольшую толпу людей, почтительно кланявшихся монголам.
      Несколько человек из свиты Джурмагуна и толмач пошли следом за приглашавшими их горожанами, а повозка, в которой сидела Анастасия, отъехала прочь. Туда, где расположилось куренем монгольское войско.
      Джурмагун войти в город не пожелал. Ему хватит впечатлений, которые принесут верные нукеры. Он заглянул в повозку, где сидела Анастасия, и поинтересовался:
      - Ты не замерзла, моя пери?
      - Настоящая зима ещё не началась, - пожала плечами Анастасия, которую он, несмотря на её протесты, всю закутал в меха. - Разве это мороз?
      Джурмагун и сам понимал несерьезность своего вопроса, но ему нравилось проявлять о ней заботу.
      - Посадник этого города приглашал нас пожить в своем доме. Я отказался, но если Таис хочет...
      - Я хотела бы остаться в нашем шатре, - поспешно ответила она, намеренно выделяя слово "наш".
      Джурмагун довольно улыбнулся: привыкает! Анастасия же не хотела встречаться с кем-нибудь из русских. Что они скажут? Какие слова найдут для нее, кроме бранных? Наложница монгола!..
      Шатер уже разложили, и Бавлаш наверняка начал готовить, так что Джурмагун сопроводил закутанную в покрывало Таис и остался вместе с нею.
      Бавлаш принес им две дымящиеся чашки с похлебкой и блюдо с огромными кусками вареного мяса.
      Анастасия ела ложкой, подаренной ей Джурмагуном, - наверняка украденной откуда-то из княжеского или богатого боярского дома. Ложка была золотой, с ручкой, украшенной драгоценными камнями. Чтобы не упасть перед нею лицом в грязь, Джурмагун велел принести ложку и себе и теперь ел вместе с нею аккуратно, как только мог.
      Он не просто был влюблен в уруску, он поставил себе целью непременно добиться от неё ответного чувства.
      Бавлаш зашел в шатер, чтобы забрать пустые чашки, и протянул Джурмагуну поднос, на котором лежал такой огромный золотой самородок, какого тот, немало повидавший на своем веку драгоценностей, никогда не видел.
      - Кто это передал? - спросил он.
      - Принесли бояре. Из города. Нижайше просят выслушать их жалобу.
      - Ганджу позови, - распорядился Джурмагун: есть, нет ли толмач у урусов, он предпочитал пользоваться своим.
      Он присел на небольшое, похожее на трон сиденье, замысловато украшенное золотом и серебром. Кивнул Анастасии, чтобы села поблизости. Она опустилась на ковер у его ноги и горько усмехнулась про себя: "Точно верная собака!"
      Джурмагун сделал знак Бавлашу, чтобы тот усадил гостей поодаль, у входа.
      Анастасия приготовилась скучать, слушая жалобы на неизвестного ей человека, но почувствовала, как чей-то взгляд будто прожег её покрывало.
      Она подняла глаза. В то время как другие горожане сидели склонив головы и слушали, что говорит воеводе их предводитель, один, не отрываясь, в упор смотрел на нее.
      Тонкие, видно, недавно отросшие усики изменили его лицо, но не настолько, чтобы Анастасия не узнала в нем своего брата Любомира.
      Глава шестидесятая
      Враг, зять, друг
      Любомир ехал в Холмы и проклинал себя за то, что в свое время не пожелал выслушать сестру, которая пыталась рассказать ему о своем втором муже.
      - Не хочу ничего слушать! - кричал Любомир. - Враг и есть враг! А ты вышла за него замуж, родила ему ребенка, а теперь ещё и защищаешь! Разве он не воспользовался тем, что тебя взяли в плен, сделали рабыней? Или ты считаешь его своим спасителем? Нехристь!
      - Аваджи - не нехристь. Он - мусульманин, - говорила Анастасия.
      - Какая разница?!
      - Большая. Я думаю, бог у всех людей один, просто мусульмане называют его по-другому. На своем языке.
      - Мне неинтересно, каков он и во что верит! Я не хочу ничего о нем знать!
      Анастасия с сожалением посмотрела на него.
      - Я и не ожидала, что брат у меня такой... бесноватый.
      Любомир не разговаривал с нею три дня. Но какие громы-молнии он бы ни метал в адрес зятя, сердце его прочно привязалось к его дочери, которую он нежно называл Олюшкой. В черных глазах девчушки, казалось, дремала вся мудрость Востока. Четырехмесячный ребенок будто силился сказать нечто важное своему юному дядьке, но пока не знал слов.
      - Этот... Аваджи... по-русски говорит? - небрежно поинтересовался он у Лозы.
      - Говорит, но очень плохо, хотя все понимает. Ты же вроде монгольскому учился.
      - Немного говорю, - признался Любомир. Обремененный прежде горбом, он пытался быть хоть в чем-то полезен и в случае прихода монголов надеялся стать толмачом при князе Всеволоде.
      Аваджи поразил его совсем не варварским видом и полным отсутствием запаха немытого тела, которым так отличались кочевники. Кроме того, глаза его никак не выглядели маленькими щелочками, они были большими, чуть удлиненными, с приподнятыми кверху наружными уголками. На лице Аваджи они выглядели как два драгоценных камня черного цвета.
      "А нехристь-то красив! - уже без раздражения подумал Любомир. Наверное, взглянув в такие глаза, не одна женщина потеряет голову..."
      - Давай знакомиться, что ли, - проговорил он вслух нарочито весело. Я - Любомир, брат Анастасии.
      На лице мунгала вместо радости или хотя бы вежливости появилось странное отчуждение. Он отвернул голову и, глядя в окно, сказал:
      - Ты - не Любомир.
      И, будто пробуя на зуб каждое произнесенное слово, добавил:
      - Ана мне говорила, Любомир... другой!
      Он явно не хотел произносить вслух слово "горбун".
      - Я был горбуном, - сказал Любомир, - но мне повезло. В Холмах живет одна колдунья, которая избавила меня от тяжкого недуга.
      "Значит, все-таки колдовство! - с облегчением подумал Аваджи. - И ничего нам в этом селе не показалось. Это колдунья нас морочила!"
      - Зря ты лоб морщишь, - насмешливо проговорил Любомир. - Говоря "колдунья", я имел в виду талант знахарки. Прозора - самый настоящий врач, хотя говорят, что женщин-врачей не бывает. Или ты веришь в сказки?
      "Видел бы ты такое, как я, тоже поверил бы!" - мысленно возразил Аваджи, но вслух ничего не сказал. Не захотел терпеть насмешек от этого мальчишки!
      - Ладно, не сердись, - покаянно тронул его за руку Любомир. - После того, как я выздоровел, со мной иногда такое бывает. Хочется над другими посмеяться. Наверное, оттого, что я слишком долго чувствовал себя хуже других...
      - Понимаю, - Аваджи слегка растерялся от такой прямоты.
      Любомир ворвался к нему в комнату, где он сидел, снедаемый тоской, один-одинешенек в этом чужом для него мире. Но вот он совсем немного пообщался с братом жены, а уже чувство безнадежности покинуло его.
      Снова скрипнула дверь, и в её проеме появилась незнакомая женщина.
      - Здравствуй, сынок! - тихо сказала она.
      - Мама! - невольно отозвался Аваджи и даже испугался своего порыва. Он сразу догадался, что это - мать Аны, а её голос будто перевернул в нем что-то.
      Аваджи смотрел в спокойные, ласковые - такие же зеленые! - глаза, и все в ней казалось ему знакомым и родным. Еще ни разу в жизни никто не приходился ему так близко к сердцу. С первого взгляда. Кроме Аны, конечно.
      - Ты не хочешь посмотреть на детей? - спросила его боярыня Агафья, внимательно следя за выражением лица зятя - так ли уж он любил малышей, как рассказывала ей Анастасия?
      И тут же все её сомнения исчезли. Глаза Аваджи засияли, он расплылся в улыбке.
      - Идем! Скорей! В разлуке я умирал от тоски! - говорил он, направляясь почти бегом именно туда, где Агафья оставила детей с Прозорой.
      - Ульдемир! Ойле! - вскричал он, протягивая руки к детям.
      Никто не улыбнулся его, казалось бы, немужскому жесту, но Аваджи и не думал о том, как он выглядит со стороны.
      На одну руку он подхватил сына, на другую - дочь. Агафья с удивлением увидела, как малышка, до того слишком серьезно глядевшая на мир, улыбнулась отцу.
      "Он - хороший человек, - подумала боярыня. - Дети доверяют ему, они чувствуют все лучше нас".
      - Привези Настюшку домой, сынок, - говорила она позже, опять прикладывая платок к повлажневшим глазам. - Сколько же ей без вины-то страдать?
      Она почему-то поверила, что Аваджи своего добьется.
      Для того, чтобы быстрей догнать тьму Джурмагуна, требовались быстроногие, выносливые лошади. В конюшне Лозы такие имелись. Их держали для торжественных выездов, но об этом никто и не вспомнил: надо, значит, надо!
      Детей, как и договорились, оставили у Прозоры.
      Аваджи обнял малышей на прощанье и сказал им по-монгольски:
      - Я вернусь. И привезу вам мать.
      А про себя добавил: "Или не вернусь никогда!" Шутка ли, он собрался покуситься на то, что великий багатур считал теперь принадлежащим ему. Увезти женщину от человека, возглавлявшего десятитысячное войско!
      Ему стало страшно брать с собой Любомира. Аваджи пытался его отговорить, но тот и слушать не захотел. Даже обозлился.
      - Уж не считаешь ли ты русских менее храбрыми?
      Отчаянный мальчишка! У Аваджи никогда не было братьев, но если бы были, он хотел, чтобы они походили на этого ершистого, честного Любомира.
      Глава шестьдесят первая
      Хочу, но не могу!
      Три всадника мчались во весь опор по зимней дороге, до земли утоптанной копытами тысяч лошадей.
      Прошедший впереди тумен Джурмагуна, конечно же, уступал им в скорости.
      Все-таки Аваджи пришлось поменять свои планы и взять с собой, кроме Любомира, и бывшего конюшего, потому что иначе тот отказывался давать им лошадей, мол - подумать только, а ещё старый человек! - он не мог отдавать таких дорогих коней в чужие руки, а сам должен присматривать, чтобы в походе с ними обходились как следует.
      Любомир в споре не участвовал. Он сразу понял, что Лоза от своего не отступится и все равно с ними поедет.
      Долго бы пришлось гнаться за туменом, но, по счастью, впереди располагался город Тузлук, к которому Лоза знал более короткий путь.
      Этот городок не станет сопротивляться монголам, как Лебедянь. Да он и не смог бы выдержать такую осаду.
      Кроме того, по слухам, в Тузлуке посадник не слишком был силен в воинских делах и поддерживался не всеми горожанами. А монголам всякие распри между урусами только на руку!
      Если бы не Лоза, Любомиру и Аваджи пришлось бы куда как труднее! Они так бы и ехали за войском, военачальники которого не знали о другой дороге, позволяющей сократить путь до Тузлука на целых пятнадцать верст!
      И успели подъехать к городу на два часа раньше монголов.
      Смертельно напуганный их предупреждением посадник в первый момент только беззвучно открывал рот, не в силах осознать страшную весть. И крикнул первое, что пришло на ум:
      - Закрыть ворота!
      - Не надо, - остановил его Лоза.
      Он прекрасно знал, что сопротивление горожанам ничего не даст, потому что город к осаде попросту не готов.
      - Что же, по-вашему, поклониться поганым? - истерически вскричал один из бояр посадского окружения.
      - Ради спасения многих жизней не грех и поклониться. Встретить хлебом-солью, пожелать долгой жизни...
      - Но у нас даже нет толмача, - забормотал растерянный посадник.
      - У меня есть, - скрывая улыбку, сказал Лоза.
      Вот так и попал Любомир в посольство, отправившееся к воеводе. Правда, свои знания ему удалось выказать, лишь приветствуя Джурмагуна и его войско. Зато он увидел Анастасию...
      Как бы она ни кутала свое лицо, как бы ни опускала глаза, не узнать сестру он не мог. Потому вернулся к нетерпеливо поджидавшим его Лозе и Аваджи с сообщением:
      - Анастасия у него!
      Весть об этом не застала Аваджи врасплох, но все равно поразила в самое сердце: его жена живет с Джурмагуном!
      Умом он понимал, что, оставляя её у себя, тот не интересовался желанием самой Анастасии, но от собственного бессилия, мучимый страшными муками, все же пытался усмотреть в том и её вину.
      Аваджи мысленно застонал. Стон его товарищи не услышали, но взглянули на него с сочувствием, представляя, какие мысли его сейчас гложут.
      За те три дня, что они провели вместе в дороге, Любомир успел привязаться к мужу своей сестры. И теперь, глядя на его закаменевшую в отчаянии спину, он никак не мог подобрать для него слов утешения. Но и укреплять его в недовольстве Анастасией он тоже не хотел, ибо был уверен: сестра в происшедшем не виновата.
      Перед Любомиром как наяву встали глаза Анастасии, невыносимо бесчувственные и пустые. Это было так непохоже на неунывающую, жизнерадостную Анастасию! Когда она узнала брата, на мгновение в них зажегся радостный огонек, но тут же погас, как будто молодая женщина вдруг осознала невозможность их встречи и собственного спасения... Чем же это чудовище-монгол её испугал? Или опоил?
      Он так и сказал вслух. Для Аваджи.
      - Она сидела, будто истукан. Даже виду не подала, что меня узнала. Так выглядит человек, у которого вынули душу...
      - И память, - едко добавил Аваджи. - Значит, она забыла не только меня, но и тебя.
      - Ты несправедлив, друг мой, - мягко вмешался Лоза. - Такое можно сказать о любой другой женщине, но не об Анастасии.
      Они сидели втроем в одной из комнат боярского дома, которую любезно предоставил им старый боевой товарищ Лозы.
      Им было предложили по комнате каждому, но лебедяне отказались: в этой одной им ничто не мешало обсуждать между собой события, ради которых они и прибыли.
      - Надо придумать, как подобраться к шатру и поговорить с Анастасией. Вдруг ей разрешается ходить по куреню. Мы бы раздобыли ещё одну лошадь и ждали её поблизости...
      - Я могу встретиться с нею, - проговорил Аваджи.
      - Как ты это сделаешь? - спросил Любомир.
      - Очень просто, как все остальные воины.
      - Это опасно, - покачал головой Лоза, - ведь твои соратники считают тебя мертвым.
      - Все равно, появление в стане для меня куда безопаснее, чем для любого из вас. Кроме того, далеко не все видели меня погибшим. А другие вообще не знают, что я участвовал в том поединке.
      - И когда ты собираешься идти в курень? - поинтересовался Любомир.
      - В тот час, когда Джурмагун будет обходить посты.