Всеволод хотел напуститься на непокорную жену. Разве не он запретил ей появляться здесь? Но посмотрел на посветлевшие лица окружающих и кивнул:
      - Дозволяю!
      Князю было не по себе. Он оттого запрещал Ингрид сношения с горожанами, что не хотел её нечаянной встречи с Анастасией.
      Он тяжело привыкал к мысли, что бывшая жена потеряна для него навсегда. Но, как водится, не хотел до поры, до времени терять и нынешнюю. И он побаивался, что она узнает о его - месяц назад - посещении дома Астахов.
      Анастасия тоже обернулась посмотреть на Ингрид. Прежде ей казалось, что та, которая заняла её место, должна быть много хуже, и она думала, что Всеволод скрывает жену, стесняясь её невзрачного вида.
      Красота Ингрид ошеломила её. Анастасия на миг даже забыла, что у неё есть Аваджи, и что она сама оттолкнула Всеволода. Женитьба его на такой красавице показалась ей чуть ли не предательством. Спасибо, вовремя опомнилась: ведь Всеволод умолял о любви её, Анастасию, при такой-то красивой жене.
      Думать так было грешно, но думалось. Случилось это всего месяц назад.
      Жила Анастасия, как и прежде, в родительском доме, в своей ещё девической светлице. Дети её не обременяли. С Владимиром возилась нянька, а Ойле отдали кормилице, перетянув Анастасии грудь.
      Боярыня Агафья верила, что Анастасия опять выйдет замуж - не оставаться же одинокой в восемнадцать лет! А значит, не след самой детей кормить - знатной женщине грудь положена упругая. Для кормления кормилицы есть!
      Анастасия в ту ночь долго не могла заснуть. Она не хотела никакого другого мужа, кроме Аваджи. "А вдруг его и в живых больше нет?" колыхнулась мрачная мысль. Она стала думать о муже и вдруг увидела его так отчетливо, будто он был совсем рядом. Аваджи сидел у костра и грустно смотрел на огонь. Она чуть было не крикнула ему:
      - Любимый!
      Но в эту минуту услышала странные звуки снаружи. Кто-то лез в её окно.
      В другое время она отнеслась бы к этому спокойнее, но последние события вывели её из себя. А когда поняла, кто ночной гость, рассердилась ещё больше: его в дверь гонят, а он в окно лезет?!
      Зажгла свечу, накинула поверх ночной сорочки длинный вязаный плат и нарочно низко поклонилась ночному гостю.
      - Здравия желаю, Всеволод Мстиславич! И заранее прощаю тебя за то, что не бережешь чести женщины, бывшей твоей женою. Хочешь, чтобы люди судачили, будто к дочери Михаила Астаха полюбовники по ночам в окно лазают?
      - Настюшка! - растерялся князь. - Я же ничего такого не хотел! Только поговорить, рассказать, как истосковалась по тебе душа моя! Я тут поразмыслил и понял, отчего ты меня прогнала: боишься, что за прошлое попрекать тебя стану. За дочку, от нехристя прижитую. За то, что волей за него пошла. Не сомневайся, слова худого не скажу. Дочку в монастырь отдадим, доброй монахиней станет...
      - Ты за меня уже все решил, - насмешливо перебила его Анастасия. Уверен, что я опять захочу быть твоей женой?
      - Так, это... все женщины хотят! - глупо брякнул князь, и она еле сдержалась, чтобы не расхохотаться.
      - Выходит, все, да не все!
      - Опять же, сын без отца растет.
      - Это моя забота.
      - И моя! - обозлился Всеволод. - А будешь упорствовать, отберу его! Кто против князя слово вымолвит? Чай, родного сына в свои палаты забираю...
      - Да ведь ты женат! - простонала Анастасия. - Разве жена у тебя плохая? Она тебе дюжину народит!
      - Не плохая. А не народит. Бесплодная, вишь, оказалась. Епископ разрешит с нею развестись. Все знают, князю наследник нужен.
      Откуда к Анастасии пришло это знание, она сама удивилась. Очевидно, как и многое другое, что она вдруг стала уметь. Опять будто чей-то голос нашептывал у неё в голове, а она просто повторяла это вслух.
      - Но твоя жена в тягости!
      - Что? - не поверил своим ушам Всеволод. - А почему я не знаю?
      - Откуда ж тебе знать, ежели сыну твоему всего две седмицы.
      Всеволоду стало не по себе. Уж не испортили ли Анастасию нехристи? Иначе, отчего она вещает о том, что никому неведомо? Ведьмино это знание!
      - Как ты можешь ведать о том, ежели и жену мою никогда не видела?
      - Знаю, и все. Один шаман меня научил, - солгала она; все равно ведь не поверит, если ему правду сказать.
      - А ну как ты меня обманываешь? - усмехнулся он.
      - Куда же мне тогда от тебя деться? Я всегда здесь буду.
      Всеволод, обиженный, но и с тайной радостью в душе - отчего-то он Анастасии поверил - все же не выдержал, спросил у нее:
      - Неужели ты меня не любила?
      - Любила. Ты был моей первой любовью.
      - А разве она у людей не одна?
      - Не знаю, как у других, а у меня получилось, что не одна.
      - Хорошо, - сухо кивнул он. - Нонче я уйду. Но гляди, ежели обманула... Тебе и вправду деваться некуда.
      Он вошел в свою опочивальню не без некоторого трепета. И разбудил сладко спящую Ингрид.
      - Душенька, - сказал он, - ты случаем не в тягости?
      Та смутилась.
      - Боюсь и поверить. Решила до срока не оповещать, чтобы уж наверняка знать... Вдруг обманусь?
      - Не обманешься, - отчего-то вздохнул князь.
      Глава сорок пятая
      Благодарность джигита
      Джурмагун слушал молодого юз-баши не перебивая. Потом он легонько хлопнул в ладоши, и молчаливый нукер внес в шатер кувшин с кумысом и поднос с горячими лепешками. Движением бровей Джурмагун указал на Аваджи, и тому подали то же, чем завтракал он сам. Этот скромный завтрак больше всего другого рассказал юз-баши о великом багатуре. Он вспомнил яства, которые в больших количествах потреблял Тури-хан, и подивился, почему такие мысли прежде не приходили ему в голову? Оказывается, настоящий воин должен следить за своим телом, вкушать скромную пищу и уметь выслушать нижестоящего, чтобы поступить с ним по справедливости.
      - Почему ты решил поселить своих людей именно в этом урусском селе? насытившись, спросил его Джурмагун.
      - Мои люди устали. Много дней и ночей провели они под открытым небом, в мокрой одежде, не имея возможности её высушить...
      - Разве джигиты великого Покорителя Вселенной не привыкли переносить лишения?
      - Привыкли, - склонил голову Аваджи, - но уставший воин сражается не так хорошо, как отдохнувший.
      - И что ты хочешь от меня? - полководец сузил свои и без того узкие глаза так, что они превратились в щелочки.
      - Наказания, - просто сказал Аваджи. - Я потерял шестерых воинов, ещё не приступив к сражению.
      - А если я прикажу отрубить тебе голову?
      - Я приму это решение как справедливое, - юз-баши смело встретил испытующий взгляд Джурмагуна.
      - Видно, ты - смелый человек, - усмехнулся Джурмагун. - Мне как раз такой и нужен. Пошли гонца к своим людям - пусть немедля уйдут из села. Дожди прекратились, а обсушиться они могут и у костра. Лучше быть мокрым, но живым. Разберемся мы с этим селом позже, когда город возьмем. Никто не смеет угрожать нашим багатурам: ни человек, ни злой дух!
      Он скупо улыбнулся и жестом отослал Аваджи прочь.
      В ожидании своей участи тот присел у костра неподалеку от шатра, потому что едва он направился вниз с пригорка, намереваясь встретить своих джигитов, как был остановлен незнакомым нукером.
      - Джурмагун приказал тебе остаться и ждать. Он позовет. О твоих людях позаботятся.
      Аваджи сидел, глядя на огонь, а мимо неспешно проходили богато одетые воины и скрывались в шатре Джурмагуна.
      Прошел час. Или больше. Аваджи перестал замечать бег времени. Он словно превратился в одну из каменных баб, которые веками торчат на вершинах степных курганов и смотрят вдаль пустыми глазницами. Что час для них, что год - все едино!
      Пришел он в себя оттого, что тот же самый нукер тронул его за плечо.
      - Полководец зовет!
      Аваджи поспешно встал. Сейчас он узнает свою судьбу.
      В шатре, кроме Джурмагуна, был ещё один человек, напоминавший лицом кого-то из северян. Говорил он по-монгольски совершенно свободно.
      Северянин - кто он, помор, ливонец? - посмотрел на Аваджи вроде мельком, но от его взгляда сотнику стало не по себе, как если бы по обнаженной груди его вдруг проползла змея.
      - Познакомься, юз-баши, с великим человеком, - проговорил Джурмагун, указывая на своего гостя. - Он - рыцарь и наш большой друг. И так же, как мы, ненавидит урусов. Я не могу назвать тебе его имени...
      - Зови меня Литвином, как урусы.
      - Рыцарь - не волшебник, - продолжал между тем Джурмагун, - но он умеет много больше, чем обычный человек. Например, нарядиться в любую одежду и быть своим среди чужих или пройти незаметно мимо любого поста. Он - везде и нигде!
      - Великий багатур льстит мне, - скривил тонкие губы Литвин. - Именно в Лебедяни я чуть не дал себя раскрыть... Но ещё не все потеряно. В Лебедяни остался человек, который по моему знаку откроет ночью городские ворота.
      - Твоя задача, сотник, будет посложнее... - Джурмагун потрогал свой тонкий ус. - Ты постараешься вытащить за ворота Лебедяни коназа Севола...
      Аваджи вздрогнул: так звали мужа Аны. Но, может, на Руси много князей по имени Всеволод?
      От Литвина, однако, не укрылось его замешательство.
      - Ты знаешь князя?
      - Слышал, - кивнул Аваджи, решив, что скрывать ему нечего. Кроме самого малого. - Однажды к Тури-хану, нукером которого я был, привезли рабыню. Говорили, она жена коназа Севола.
      - Как тесен мир! - Литвин доверительно обратился к Аваджи. - Слышал я эту историю. Молодая жена князя напросилась с мужем в поход к южным границам. Там на них напал отряд какого-то хана. Его называли султаном степей. Княгиню увезли в плен. Князь долго тосковал по ней, даже заболел, но потом выздоровел и женился на литовской княжне. Правда, мне говорили, бывшая жена недавно вернулась домой. Думаю, это всего лишь слухи. Может ли женщина без посторонней помощи убежать из плена с двумя детьми? Проехать на верблюде половину Руси...
      Аваджи показалось, что ему не хватает воздуха. Что такое говорит этот иноземец? Слухи слухами, но упоминание о бывшей жене, о двоих детях... Так похоже на правду! Только бы ему ничем не выдать себя!
      Но Литвин уже и так потерял к нему интерес. Он не сомневался, что нукер - он знает этих преданных воинов - выполнит все, что ему скажут.
      Теперь говорил Джурмагун.
      - Как раз в это время рабы заваливают деревьями ров с водой, который кольцом опоясывает городскую стену. Я всегда говорил, что урусы слишком мягкосердны: они жалеют женщин, жалеют стариков и детей. Теперь вот жалеют рабов. Они не стреляют в них лишь потому, что те безоружны! А нам того и надо... Еще немного, и наши пороки смогут подойти к городской стене почти вплотную. Конечно, если рыцарю удастся открыть ворота, стенобитные машины нам не понадобятся.
      - Великий Джурмагун слишком близко к сердцу принимает такой ничтожный городишко, как Лебедянь, - заметил Литвин.
      - Жители этого города посмели выказать неповиновение багатурам самого Бату-хана! - гневно процедил монгол. - Если им удастся противостоять нам, то и другие подумают, будто перед монгольским войском можно устоять. И уйдет из сердец урусов страх. Тот, что ведет за собой наши победы.
      Ничего странного для себя в словах Джурмагуна Аваджи не услышал. Он и сам часто видел этот животный страх в запрокинутых лицах побежденных. Так, наверное, боится дикого зверя человек, столкнувшийся с ним на тропе безоружным и видя в глазах кровожадного свою смерть.
      Но знал он и ярость зверя загнанного. Как живой встал перед глазами урусский багатур, сражавшийся один с десятком напавших на него джигитов.
      Даже непосвященному было ясно, что битва его давно проиграна. Нападавшие рвали воина на куски, как стая шакалов истекающего кровью медведя. А он все бил и бил их, окруженный уже горой трупов, но не желающий сдаться. Страшный, окровавленный и... первобытно красивый! Так восхищался картиной сражения Аваджи-поэт.
      Он чуть было не пропустил объяснения полководца. Тот рассказывал ему свой план: если удастся разозлить урусских воинов упреками в трусости - а это как раз брал на себя Литвин, - то они выедут из ворот города, чтобы ответить на вызов, который должен им бросить Аваджи. Для этого в помощь сотнику Джурмагун выделял лишь небольшой отряд джигитов. Ради дела он брался отвести подальше свое многочисленное войско, чтобы пока не пугать урусов.
      - Горячи головы урусские, - говорил Джурмагун. - Увлекаются они битвой и обо всем забывают. В том и задача юз-баши: сделать вид, будто дрогнули его воины. И побежать прочь сломя голову. Как бы от страха. Разгоряченные битвой урусы кинутся следом, а убегающий отряд приведет их прямо к засаде! Говорят, урусский князь смел. И в бой своих воинов сам ведет. Может, он сам и станет преследовать бегущих.
      Такая хитрость нужна на тот случай, если верному человеку не удастся почему-либо открыть ворота. Оставшись без князя, жители города вряд ли долго продержатся. К тому же, Джурмагун собирается объявить им свою милость, пообещать всем жизнь, если горожане сложат оружие. Правда, Аваджи знал, чем обычно кончаются такие обещания, но война есть война!
      На взгляд юз-баши, план был хорош, и он вполне был готов его выполнить. Вот только что его гложет?
      Аваджи подтягивал подпругу, чистил свое платье, а в голове билась мысль: Ана! Неужели Ана бросила его, чтобы вернуться к князю? Неужели она согласилась выйти за него замуж лишь для того, чтобы выждать минуту, когда сможет от него убежать?!
      Но нет, как можно думать так об Ане!.. А что если ей пришлось бежать? Если Тури-хан посягнул на её честь? Или угрожал жизни детей? Аваджи даже заскрипел зубами от такого предположения. Он дорожил своей семьей, как никто другой. Он никогда не вспоминал, что Владимир ему неродной сын, а когда в первый раз увидел глаза Ойле, тут же отдал ей свое сердце...
      Ана принесла ему счастье, дала семью, которую он прежде не имел, и если Тури-хан посмел хоть чем-то её обидеть, Аваджи вернется и убьет его!
      Глава сорок шестая
      Военные хитрости
      Странная процессия приближалась к Лебедяни. Сидевший на белом коне, сам весь в черном, впереди ехал человек, похожий на кого угодно: на норманна, на викинга, но только не на одного из монгольских воинов, которые его сопровождали.
      Когда воины подъехали к городу на расстояние полета стрелы, странный всадник вытащил большой белый платок и теперь размахивал им, предупреждая: едут послы.
      Однако русские ворота открывать не спешили, потому всадникам пришлось остановиться перед рвом и осуществлять переговоры, крича во всю глотку.
      - Варвары! - презрительно проговорил Литвин, понизив голос. - Они даже не знают, что такое страна, управляемая одним королем. Здесь каждый защищает свой огород, вместо того чтобы объединяться!
      - Мы хотим говорить с князем Всеволодом! - крикнул он.
      А в это время князь, стоя за выступом стены, возбужденно переговаривался с воеводой Астахом. Посольство монголов прибыло так вовремя! Его как раз можно было использовать в задумке воеводы: вызвать монголов на бой, подраться, а когда они побегут, для виду кинуться следом, уводя их от стен города.
      - Все надо будет делать быстро, - напутствовал Астах. - Эти желтолицые собаки сами любят заманивать в засаду. Биться один на один они обычно не хотят. С собой надо взять самых выдержанных, чтобы погоней не увлеклись и от стен города не ушли далеко. В это время оставшиеся в городе дружинники смогут спокойно поджечь деревья, которыми уже переполнен ров. Вон, нехристи подтащили ближе свои тараны...
      - А дозволь, княже, судьбу испытать, да пороки эти поджечь, - не выдержав, вмешался в разговор Глина.
      - Поджечь стенобитные орудия? - оборотился к нему Всеволод. - Погляди, у каждого из них - по десятку басурман!
      - Мы выедем из города вместе с тобой, - рассказал свою задумку Глина, - а когда вы станете сражаться с мунгалами, быстро повернем и помчимся к орудиям. Главное, факелы приготовить так, чтобы их немедленно зажечь... Людей мне много не понадобится: трое лучников - дорогу нам прокладывать, ещё двое повезут сосуды с горючей водой, а двое - орудия поджигать станут. Ну, и кого побойчей мне на подмогу дашь - пусть рубит нехристей, которые мешать нам попытаются.
      - И мне дозволь, батюшка князь, Глине помочь!
      Любомир. Всеволод глянул в его умоляющие глаза. Не дай бог, с парнем что случится, вся астаховская родня взбунтуется. Скажут, в отместку Настасьиного брата на смерть послал. Хорошо, хоть его отец рядом...
      - Погодь! - махнул ему, ибо как раз в это время этот самый то ли рыцарь, то ли какой другой перебежчик стал звать его для разговора.
      - Я - князь Всеволод.
      - Ты узнаешь меня, княже?
      - Литвин! - вглядевшись, крикнул Всеволод. - Убийца и лазутчик рыцарский!
      - Вчера рыцарский, сегодня, вишь, монгольский.
      - Нашел чем хвастаться! - нахмурился князь. - Без корня и полынь не растет, а тебе, значит, хоть в Орде, да в добре? Где ни жить, лишь бы сыту быть?
      Настала очередь раздражаться Литвину, ибо разговор сворачивал совсем не в ту сторону, в какую ему хотелось.
      - Когда мы возьмем ваш вшивый городишко, - пробормотал он злобно, - я сам вырву твой язык и скормлю его собакам!
      Но для ушей князя он прокричал совсем другое:
      - Не вы ли, русские, говорите: на что с тем дружиться, кто охоч браниться!
      - Ты прав: чем ругаться, лучше собраться да подраться! Говори, что тебе надо, а то - езжай подобру-поздорову. Недосуг мне!
      - Что ж это за дело - сидеть за высокой стеной? Ты в чистом поле удаль покажи.
      - Никак ты меня на бой вызываешь? - развеселился Всеволод.
      - Не я, а вот этот монгольский джигит! - Литвин положил руку на плечо одного из своих сопровождающих. - Он зовет тебя в поле сражаться.
      - Не поддавайся, князь-батюшка, - сквозь зубы проговорил ему Астах. Ловушка это.
      - Как я могу вызов не принять? - поджал губы Всеволод. - Гляди-ка, их совсем немного, а джигит ихний вовсе богатырем не смотрится!
      А пока они так переговаривались, черный рыцарь все мял в руках белый плат, все складывал его так да этак, но никто не придал этому значения.
      - Я согласен! - крикнул Всеволод.
      По губам Литвина скользнула торжествующая улыбка.
      Когда монгольские всадники подъехали ко рву, Анастасия была внизу с боярыней Милонегой и... княгиней Ингрид - женщины прикидывали, на сколько дней осады хватит запаса продуктов в городе?
      - Дружинники и вои, - говорила им Милонега, - костьми лягут, чтобы нехристя в город не допустить, а мы должны позаботиться, чтобы наши отцы, мужья и братья не голодали...
      Напрасно старался князь оградить Ингрид от слухов, а тем более от встречи с Анастасией: чему бывать, того не миновать!
      О том, что в Лебедянь вернулась первая жена князя, Ингрид узнала в тот же день, то есть раньше самого Всеволода.
      После гибели Свенки у неё в услужении была холопка по прозвищу Лукавка. Девка огненная, на ногу быстрая. С людьми она сходилась легко и могла в момент разговорить самого неразговорчивого.
      Она и примчалась к госпоже заполошная, как только ей рассказали про верблюда, на котором в город приехала дочка Астаха с двумя малолетними детьми.
      Ингрид сразу поняла, о ком речь. Она подозревала, что Всеволод первую жену не забыл и тут же начнет искать с нею встречи.
      Но что она могла поделать? Как этому помешать? Выслушав холопку, Ингрид приняла равнодушный вид и лишь спросила:
      - Красивая она?
      Хоть Лукавка и казалась порой глуповатой, на самом деле княгиню она жалела и её напускное равнодушие поняла. И сделала вид, что ему поверила.
      - Ничуточки она не красива! Настька эта и ране белокожей не была, а ноне в степи своей почернела, точно арапка! Одни глаза на лице!
      Сегодня, украдкой разглядывая Анастасию, княгиня убедилась: Лукавка таки слукавила! Несомненно, та, что недавно владела сердцем князя, красива.
      Полноте, да прошло ли у него это? Ингрид сама же себе и ответила:
      - Прошло!
      Ибо она понесла. И Всеволод рад этому безмерно, и дом бывшей жены он более не посещает - о том, что он у Астахов был, Ингрид тоже узнала. Только его это воля или Анастасии? С горечью подумала, что, наверное, ее!
      Но почувствовала к своей сопернице благодарность. Она не стала требовать своего - разве и её с Всеволодом не венчала церковь? Разве не могли бы признать его брак с Ингрид неправым?!
      Но не время было женщинам, у одной из которых в руках нити власти, а у другой - уважение и вера в её счастливую судьбу, ссориться между собой.
      Чего-то они друг в друге поняли, эти две княжеские жены, и если не стали подругами, то смогли относиться друг к другу достойно.
      А наверху, на стене, князь Всеволод разглядывал того, кто, по словам Литвина, хотел сразиться с ним в чистом поле.
      Сам рыцарь намеренно красовался перед лебедянами: поднимал на дыбы коня, заставлял того крутиться на месте, а монгол сидел на коне подобно изваянию.
      Даже отсюда было видно, что он молод, не старше Всеволода, и, в отличие от многих своих соратников, одет чисто и опрятно. На нем не было ничего, расшитого золотом, никаких висюлек и амулетов - ничего лишнего, как и надлежит настоящему воину.
      А ещё монгол был красив. Князю на миг показался знакомым его лик. Но его точно не было в отряде, который напал на дружину князя в тот день, когда похитили Анастасию.
      Вот почему монгол вызывал у князя раздражение! Если среди нехристей встречаются такие красавцы, понятно, почему Анастасия захотела выйти замуж за одного из них.
      Всеволод сошел вниз и отдал наказ воеводе:
      - Следи, чтобы монголы внутрь не кинулись, когда ворота станем открывать. Ежели со мной что случится, останешься за меня.
      Однако спокойно уйти ему не дали. Любомир заступил князю дорогу, решив, что лучше пусть его разгневает, но своего добьется.
      Всеволод хотел юношу оттолкнуть, но вспомнил, что сам он участвовал в сражении, когда ему едва шестнадцать сравнялось. И ещё он помнил, как так же умолял глазами собравшегося в поход отца Мстислава, чтобы тот взял его с собой.
      Любомиру приходилось похуже, Всеволод знал это наверняка. Привыкшие видеть перед собой горбуна, калеку, все относились к нему по привычке с состраданием, уберегая от всяческих опасностей. Боялись, что горб вернется?
      И он, Всеволод, кажется, единственный, кто может помочь своему юному другу, который согласен лучше умереть, чем жить подобно калеке, не будучи таковым. Он исподволь глянул на Астаха-старшего. Тот едва заметно кивнул, мол, отпусти!
      И Всеволод сказал:
      - Бери коня. Пойдешь с Глиной. Да не медли. Вон Сметюха уж ворота открывает.
      И с улыбкой посмотрел вслед ринувшемуся к коню, совершенно счастливому Любомиру.
      Князь уже подходил к своему коню, когда, откуда ни возьмись, ему на шею кинулась Ингрид. И в судорожном порыве так крепко его обхватила, что князь едва разжал её казавшиеся такими хрупкими руки.
      - Успокойся, душенька, - сказал он нежно. - Тебе вредно так волноваться.
      Он не заметил, как потихоньку отошла в сторону Анастасия, до того стоявшая рядом с его женой.
      Молодая мусульманка, не отрекшаяся от христианской религии, законная жена двух мужей, поднималась на городскую стену, и душа её рыдала. Не от ревности. От зависти. Как хотелось бы и ей, вот так же, горлицей, броситься на грудь любимому, рассказать ему все, о чем думала долгими одинокими ночами. Показать детей, которых в последнее время и сама мало видела, доверив нянькам и кормилицам.
      Она глянула вниз - как раз открывали городские ворота, - а потом по другую сторону от рва с водой, где в ожидании гарцевала небольшая группа всадников.
      Сначала её внимание привлек человек, резко выделявшийся среди остальных. Он был весь в черном и явно не походил ни на монголов, ни на татар, в то время как именно они его окружали.
      Но нет, этого не могло быть! Силы в момент оставили её, так что Анастасии пришлось ухватиться за выступающий край стены. Это же... это Аваджи!
      Сердце её белым лебедем рванулось со стены вслед за скачущим мужем. Вот оно, то самое страшное видение, в котором князь Всеволод побеждает, сбросив Аваджи с коня.
      Она судорожно обхватила себя руками и покачнулась.
      - Боярыня, что с тобой? - услышала она взволнованный голос Ингрид, которая тоже поднялась наверх и теперь не спускала взгляда со всадников. Ты же белая как смерть!
      - Там, - Анастасия задыхалась, не в силах вымолвить. - Там мой муж!
      Княгиня проследила за её указующим перстом и горько усмехнулась.
      - Ты говоришь о князе Всеволоде?
      - Нет, вон тот, в монгольской одежде и кожаном шлеме. Мой Аваджи!
      Ингрид поспешно закрыла собой Анастасию, чтобы стоящие на стене дружинники не слышали её неосторожных слов.
      Глава сорок седьмая
      И позвали мышку
      - Кажется, они ушли, - проговорил запыхавшийся Рваное Ухо, который, несмотря на строгий запрет Лозы передвигаться по переходам бегом, все-таки не выдержал. И примчался, чтобы сообщить холмчанам радостную весть.
      Это была их победа! И хотя холмчане выиграли её не в сражении, не убили ни одного вражеского воина, но они сумели без оружия взять в плен шестерых врагов и заставили уйти из села отряд в сто человек!
      - Что-то подсказывает мне, что мы так легко не отвертимся, - бурчала Прозора; боялась, что все идет слишком гладко. Она не могла забыть своего столкновения с монголами в прошлом. Казалось, её сердце обуглилось на том огне, в котором сгорела её изба с детьми.
      - Зачем, матушка-боярыня, портить людям праздник, - попеняла ей Неумеха.
      - Надоумил же меня леший вытащить тебя из грязи! - беззлобно ругалась на неё знахарка. - Теперь эта моя ошибка все время передо мной. Дерзкая девчонка, никакого уважения к старшим!
      - Я так думаю, - говорила Неумеха, - что надо жить днем сегодняшним, не откладывая на потом. А то завтра придет какой-нибудь иноземец и всю жизнь тебе переломает!.. А насчет уважения, так я и не знаю, можно ли больше уважать, чем я тебя, матушка!
      - Вот так повернула. Все смешала в кучу!
      - Это потому, что я сразу обо всем думаю, - объяснила Неумеха.
      Немного переждав, холмчане вылезли на поверхность.
      К избам своим они подходили с боязнью. Не хотелось увидеть полное разорение того, что далось тяжким трудом.
      К счастью, сильно напакостить мунгалы не успели. Возможно, проживи они в Холмах неделю-другую, картина была бы иной, а так...
      Понятно,       Кто побрезгливей, так и пух-перо в перинах выстирали, а кто так, на солнышке подсушил.
      На поле ещё не всю работу переделали, не всю репу с поля вывезли, не все сено в скирды сметали. Хорошо, живы все остались.
      Пока другие селяне занимались хозяйственными делами, Лоза с Головачем решили в сумерках поближе к осажденному городу подобраться, посмотреть, что да как? Сейчас они лежали в кустарнике, совсем недалеко от стана монголов.
      Повсюду, насколько мог охватить глаз, виднелись юрты, телеги, горели костры. Монголов было много. Так много, что становилось страшно за осажденную Лебедянь.
      - Не вымочи осенние дожди землю, можно было бы пустить пал, проговорил Головач.
      - Который перекинулся бы на лес, а то и добрался до Холмов, - докончил за него Лоза.
      - Может, попробовать прокопать к ним ход под землей? - подумав, опять спросил Головач.
      - Это на какой же глубине надо копать, чтобы ход прошел ниже рва с водой?
      - Как ни кинь, везде клин!
      - То-то и оно...
      В это время в городе праздновали победу. Всеволод и не ожидал, что у Глины получится - сжечь все стенобитные орудия, а заодно и деревья, которыми успели заполнить ров монголы.
      Не обошлось без спешки, которая чуть было не погубила все дело. Князь с дружинниками только отъехал от ворот, а Глина со своими людьми уже помчался на пороки. Монголы, не ожидавшие нападения, и не подумали как следует охранять орудия. От кого? От урусов, которые сидят в своем городишке, как мыши в мышеловке?
      Но теперь на них летел вихрь. Глина с факелом в руке, за ним Любомир. Сметюха с молодым дружинником плескал на пороки горючую воду. Глина тыкал факелом. Лучники метали стрелы во всякого, кто пытался оказать сопротивление. Любомир с саблей в руке отбивал всяческие попытки прорваться к Глине, чтобы остановить эту дьявольскую езду - после неё на месте стенобитных орудий бушевал сплошной огонь.
      И Литвин, и Аваджи сразу поняли, что, приготовив урусам ловушку, сами попались в расставленную хитрыми врагами.
      Главным для них было увести урусов от города. Джурмагун и помыслить не мог, что, отводя свои войска подальше, он создал положение, о котором осажденные могли только мечтать.
      Теперь Литвину, Аваджи и их маленькому отряду предстоял самый настоящий бой, а вовсе не тот нарочитый, который они хотели изобразить.
      Черный рыцарь рассвирепел: этот маленький князек на глазах Джурмагуна, от которого Литвин ждал так много, зная, что он готовится к походу на Европу, уничтожил то, что казалось беспроигрышным и хорошо продуманным. Он увидел торжествующий огонь в глазах Всеволода и с криком кинулся на него.
      - Охолонь! - на полном скаку остановил его один из дружинников князя, боярин Мечислав. - У князя другой поединщик. Али ты забыл, что сам его привел? Коли сам драться хочешь, милости просим!
      Как ни странно, Литвину давно не приходилось участвовать в поединках. В той войне, которую рыцарь вел, он давно пользовался другим оружием: кинжалом в спину или удавкой, которой он, благодаря выучке монголов, мастерски владел...
      Аваджи подхватил пику у одного из своих нукеров и тоже не стал медлить, помчался на князя. Но, похоже, сегодня был не его день. Как оружие юз-баши пику не любил. Он предпочитал старую добрую саблю. Но раз князь держался за копье, ему тоже пришлось последовать примеру уруса, в надежде, что, обменявшись с князем ударами, они приступят к привычному оружию.