***

 
      Моти потрясённо открыл глаза: "Что за странные разговоры… С чего вдруг мне снятся такие дикие сны?.." Он снова вступил в борьбу с периной. Ему казалось, что если ему удастся сесть, он вынырнет из кошмара. На этот раз ему удалось сесть гораздо быстрее – всё-таки на него уже не давило душное тяжёлое одеяло, да и точку опоры в виде холодного и жёсткого краешка тахты он нашёл почти сразу.
      Сев, он обнаружил, что на нём какая-то чужая нечистая пижама, явно не по размеру, не ему принадлежащая, но и не являющаяся собственностью больницы. Он почувствовал настоятельную необходимость выйти в туалет и стал оглядываться в поисках хоть чего-то соответствующего, но ничего, кроме дырки в полу на смыке с тем, что в этом помещении без углов можно было условно назвать стеной, не обнаружил. Пришлось воспользоваться этим карцерным вариантом… "Ну, что ж… – подумал Моти. – Это, конечно, не Фанфарирующий Золотой Гальюн из Цедефошрии для удостоенных и посвящённых. Стало быть, пр-рава не имею на лучшее…" Забыв о боли, продолжающей тупо сжимать грудь, Моти принялся обследовать стены, которые ни секунды не пребывали в покое. Он даже не мог до них дотронуться, они казались чем-то фантомным, виртуальным, и со всех сторон на него обрушивались глуховато взвывающие, как будто ввинчивающиеся в голову звуки, то взбирающиеся до визга, то падающие до винтообразного рёва… Время от времени повисала вязкая тишина. И тогда снова – и не в кошмарном сне! – раздавались голоса его сыновей, которые в тех или иных выражениях продолжали уговаривать мать согласиться и признать, что за Тимми – будущее их семьи, что daddy – отработанный материал, что в её силах сохранить ему его жалкую жизнь с помощью правильно принятого решения.
      Моти не понимал – что с ним, где он оказался, где Рути? И почему не вернулись его мальчики, которые пришли его проведать после стольких дней отсутствия, посидели считанные минуты, вышли с матерью в коридор на пять минут, да так и не вернулись?.. А что было с ним, после того, как они вышли? А что – за минуту до этого?
      Моти снова присел на краешек тахты. Он твёрдо решил больше не ложиться на перину, от которой все кости ломит, которая вроде бездонного омута, того и гляди! – затянет… Во всяком случае, пока не прояснится ситуация, или когда станет совсем уж невмоготу сидеть или стоять. "Итак, пора подвести итоги. Где я и как здесь оказался? Почему мне не выдают положенных лекарств, почему никто ко мне не подходит? Или они решили, что я уже здоров? Тогда почему меня не домой отпустили, а поместили в это непонятное место? Сколько часов назад я видел Рути и мальчиков?
      Вчера это было или всё ещё сегодня? Где моя Рути, куда подевалась? Она не могла меня оставить, столько дней буквально не отходила от меня, даже спала в кресле подле меня…" Подвести итоги не получалось, на него беспорядочно накатывались один за другим вопросы, вопросы, вопросы… Они были мучительны своей неразрешимостью и безответностью…
      Почувствовав сильную жажду, Моти решительно встал. Он понимал: надо что-то делать. Ничего не делающим ничто не поможет. Смириться с непонятной и непредсказуемой неизбежностью – вот где поистине безвыходность! Не так часто на Моти в последние месяцы накатывала такая решимость. Но сейчас её подстёгивало отчаяние и страх – и за себя, и за Рути. Да и за мальчиков – сколько всего они ему наговорили жалкими голосами, в которых звенели неподдельные слёзы… О страхе за дочку и говорить не приходилось, он не оставлял его с того момента, как они с Рути поехали к её брату Арье, который неожиданно, после стольких лет молчания, позвонил и сообщил о том, что случилось в ульпене, и что Ширли у него.
      Но увидеть Ширли ему и там не довелось: она сбежала оттуда до того, как они с Рути добрались до Меирии. Почему? Что её побудило сбежать? Он снова и снова вспоминал, как они с дочкой расстались почти на въезде в Меирию, куда он привёз её, повинуясь её истеричному требованию. Он так не хотел отпускать от себя свою Бубале… Но она настаивала – и вот… Он вспомнил Турнир, который означал открытие новой "Цедефошрии" – на базе спроектированной им угишотрии. В создание этого монстра он вложил столько творческих сил и таланта!.. и всё украдено, присвоено тем, кто… Моти резко вскинул голову. Только сейчас ему пришла в голову чудовищная мысль: слышанные им как бы в полусне слова сыновей означают, что теперь этот человек захотел присвоить и его жену… Но как такое может быть?!
      Рути человек, а не вещь, даже не мысль, не идея!.. Рути всю жизнь любила только его, Моти!.. На что же Тумбель (как его дочурка зовёт) надеется, на что рассчитывает?.. А может, это просто очередной кошмар в округлой, без единого угла, без потолка и с бесконечно высокими стенами, камере. Да ещё на этой округлой тахте с жаркой чрезмерно мягкой периной и душным пухлым одеялом! И воздух словно застыл и давит, давит, давит всей массой бесконечно-высокого столба непонятного состава, цвета и запаха… Моти ощутил, что его тело покрывается холодным потом от этих мыслей. Он даже перестал замечать, что с унылым постоянством на пространство накатывают то душно-вязкие волны глухой тишины, то – на средней громкости и на октаву-две выше – популярные взрёвывающие и взвизгивающие синкопами пассажи силонокулла. Со странной периодичностью их сменяли одни и те же слова, сказанные голосами сыновей, уговаривающих мать самой придти и ответить согласием на предложение Тимми, за которым будущее… До чего же зловеще теперь звучали мягкие тенора его близнецов о том, что только так (как?) Рути сможет сохранить ему, Моти, жизнь…
      Моти снова решительно встал и подошёл к тому, что можно было условно назвать стеной. Он попытался дотронуться до неё и… пальцы словно вошли в удивительно-мягкую субстанцию, даже не возмутив поверхности, ни на миг не останавливающей вращательное движение. Ощущение было странным и поначалу как бы нейтральным, но почему-то от этого прикосновения заныли виски. Моти медленно отошёл от стены, принялся ходить вокруг, время от времени пальцем пробуя странную с виду и на ощупь поверхность, восходяще-вращательное движение которой уже действовало на нервы. Зато к звуковому фону он вроде начал привыкать. Как только он подумал об этом, звуковой фон изменился. Со всех сторон зазвучали истерические всхлипывания, переходящие в девичьи рыдания. Потом – снова вязкая глухая тишина. И так – несколько раз. Моти смекнул, что, дотрагиваясь до стены, он каким-то образом меняет звуковую картину. Подумав об этом, он решил попробовать исследовать это явление. "Если и не выясню, что к чему, хотя бы при деле буду…" – подумалось ему с не подходящей к ситуации беспечностью. Он твёрдо решил не обращать внимания на звуковой фон, как таковой, а просто фиксировать для себя, как на него влияет то или иное его прикосновение к стене. Да и что это за стена, как таковая – тоже интересно… Он даже забыл про голод и жажду, как это с ним нередко бывало в "Лулиании", когда он погружался в работу. И, что уж было бы вовсе непростительным легкомыслием, – он забыл и о том, что надо не пропустить время приёма лекарств. Впрочем, и напоминать ему о лекарствах в этом таинственном месте было некому, как не было нигде ни намёка на сами лекарства.
      Ему пришла в голову странная на первый взгляд мысль, что в этом диковинном помещении действует закон окривевшего кольца, и это его немного развеселило. Он даже позабыл, что оказался не только как бы вне времени, но и как бы вне пространства, короче, позабыл обо всём на свете.
 

***

 
      Моти Блох снова был в своей стихии. Перед ним была какая-то новая игра, и было совсем нетрудно вообразить, что экран компьютера принял форму объёмного окривевшего кольца, а эти вот сделанные из неведомого материала, струящиеся, пребывающие в состоянии непрестанного движения в нескольких переменных направлениях одновременно, стены – нечто вроде клавиатуры компьютера. Это, конечно же, его дело – найти, как задействовать эту странную и жутко-интересную клавиатуру… э-э-э… компьютера-угишотрии! – да, только так это и можно назвать! Интересно будет разгадать принцип этой игры – и сыграть, и непременно выиграть. Моти вспомнил, как он сам предложил заложить в игру принцип тупиковости, дабы участник игры не мог прервать игру, но и выиграть бы тоже не смог. Вспомнил, как это понравилось жутковатому Арпадофелю. "Ну, так это ж я предложил такой принцип! Значит, я и смогу найти, как его преодолеть. Значит, у меня есть по крайней мере один выход из этого принципа, а если повезёт, то и все два… а может, и больше…" – подумал Моти, и эта мысль непостижимым образом обрадовала его. Он задумчиво прохаживался по периметру окривевшего кольца, которое на глазах превращалось во всё более окривевшее, и мурлыкал какую-то незатейливую мелодию, осторожно и нежно прощупывая волнующуюся поверхность условной стены. По большей части его прикосновения ничего не давали. Но время от времени непроизвольное касание вызывало к жизни тот или иной пассаж силонофона.
      Моти пытался снова воспроизвести свой жест, но у него ничего не получалось: слишком много факторов должно было сойтись, да ещё и по закону случайного изменения кривизны окривевшего кольца… "Да, за один день все факторы учесть невозможно… А, кстати, сколько времени я уже нахожусь внутри окривевшего кольца?.. Сутки, больше?.. А может, всего пару-другую часов? Пора отдохнуть…" – подумал Моти и с этой бесцветной мыслью нежно провёл кончиками пальцев вдоль нервно струящейся и закручивающейся рваной неравномерной спиралью зеленовато-жёлтой полоски. Неожиданно прогремел оглушительный и резкий пассаж силонофона (Моти не знал, что это было новое изобретение Ад-Малека – первый взбрыньк, который назвали классическим). Полоска, которой Моти коснулся, взвилась вверх – и перед ним открылся проход в узкий длинный коридор. Моти долго не раздумывал, не оглядывался, он просто шагнул в открывшийся узкий-узкий, щелеподобный, проход – как видно, он настолько похудел за время болезни, что прошёл без малейшего труда.
      Его мало заботило, что он направляется, может быть, вон из помещения в совершенно неподходящем для прогулок виде. Он меньше всего думал, что облачён не в свою любимую домашнюю пижаму, даже не в казённое больничное одеяние, в котором он провёл последние дни в больнице в обществе преданной жены, врачей и медсестёр.
      На нём, как на вешалке, висело нечто несвежее, неопределённого цвета и формы. Но это всё, повторим, нисколько не смущало Моти. Он увидел выход из окривевшего кольца, может, даже из придуманных им тупиков – и поспешил им воспользоваться.
      Главное – подальше от округлой тахты с душными перинами и ещё более душными, тяжёлыми одеялами!..
 

***

 
      Моти медленно шёл по нескончаемому коридору, который смутно напоминал бесконечную трубу с множеством поворотов. Он не ощущал знобкой сырости, не замечал, что по стенкам, выполненным из неизвестного материала, струится вода – не вода, пар – не пар, а может, просто мерцает и переливается иней грязного, гнойно-бурого оттенка. Он только напряжённо всматривался вперёд, время от времени оглядываясь по сторонам. Было странное ощущение, что он знает, куда он идёт, но почему-то не видит направления. А главное – неясно, куда ведёт этот бесконечно-петляющий коридор. Моти подумал: "Неужели и это построено по типу Ракушки? Но что-то не похоже на сверкающую, манящую "Цедефошрию"… Или всё-таки она же, но для неудостоенных и непосвящённых?" Он начал уставать, да и боли в левом боку снова дали о себе знать. Но остановиться он уже не мог. Что-то ему подсказывало, что, начав этот путь, он не сможет остановиться без веской на то причины.
      И такая причина неожиданно возникла из-за ближайшего поворота. Да ещё такая причина, какой он никак не мог ожидать в этом непонятном месте. А впрочем…
      Повернув в очередной раз он поднял глаза и… увидел, что от лениво струящейся то ли водой, то ли паром, то ли мерцающим и переливающимся инеем стены отделилась туманно-бесцветная знакомая фигура: кустистая борода, лохматая грива, увенчанная глубокой кипой, уныло висящие ниточки цицит. И неожиданно яркие каре-зеленоватые, как огромные виноградины, глаза на сильно осунувшемся лице… Моти удивлённо прошептал: "Б… Бен… ци? Т-т-ты?" – "Да… Тебя это удивляет?" – услышал он знакомый мягкий певучий баритон. – "Но… откуда?" – "А ты-то тут откуда? Я-то – ясно…" – подошёл к нему и отчётливо высветился перед ним его старый армейский друг и бывший коллега Бенци Дорон, изрядно осунувшийся и похудевший, даже обычно круглые щёки с забавными ямочками уныло обвисли. Моти нерешительно протянул руку и дотронулся до него: "Д-да… Пожалуй, не фантом…" – "И ты… тоже не фантом!..
      Но откуда?" – "Не имею представления, откуда я взялся. Сам хочу понять, где я нахожусь… Лежал в больнице, со мною Рути была… не отходила от меня… – недоуменно промямлил Моти, и вдруг возбуждённо заговорил: – Пришли сыновья…
      Бедняжки!.. Что им пришлось пережить!.. Что-то они просили… Что-то… про Ширли… От этого мне стало нехорошо, Рути дала таблетку с тумбочки… – ему казалось, что эта тумбочка очень важна в его рассказе. – Дала запить из графина.
      Мне… ужасно захотелось спать… Как провалился… А когда очнулся, как из грязной воды вынырнул… оказался в странной круглой камере. Круглая душная тахта, и сверху и снизу – мягкая-мягкая душная перина… Вместо туалета – какая-то дыра возле… э-э-э… условной стены… Ну, конечно, не Фанфарирующий Золотой Гальюн! Я чётко помню, что врач обещал меня наутро домой отпустить… А я зачем-то тут – и ни доктора, ни Рути, ни лекарств, ничего!.. И в какой-то круглой камере без потолка… Представляешь? – совсем без потолка!.. Стены закручиваются, словно ввинчиваются куда-то вверх… И силонокулл… неровным пунктиром… Мне показалось – это новая игра…" Бенци удивлённо уставился на Моти с озабоченностью и тревогой. За последние месяцы на фирме он успел привыкнуть к тому, что его некогда весёлый, активный, уверенный в себе приятель за время работы над угишотрией резко изменился: стал нервным и пугливым, растерял весёлость и уверенность в себе. Но таким? Нет, таким он своего давнишнего приятеля и недавнего шефа Моти Блоха никогда не видел.
      Он старался, чтобы при этом скудном освещении тот не заметил выражения неподдельной жалости на его сильно похудевшем лице. Отвернувшись, он заметил: "Ясно: тебя просто усыпили… Скорей всего, и Рути постарались увести от тебя так, чтобы она ничего не видела. Ты находишься в Шестом отделении на 3 этаже. Или в Лабиринте клинических исследований "Цедефошрии" – нечто вроде клиники, где изучают силонокулл-синдром. Ты, наверняка, не хуже меня знаешь, что это есть и у твоей дочки. Мы тоже этим занимались. Поэтому нам… – Бенци сильно понизил голос, подчеркнув это слово, -…стало известно, что синдром, выраженный в явном отторжении силонокулла – по сути спасение для человека, потому как это отторжение в той или иной степени свойственно нормальному здоровому организму. У одного это выражается в явной форме, и это естественная реакция здорового организма на ненормальное явление, у другого – происходит, так сказать, накопление и выражается в неадекватном поведении. А потом… Лучше не говорить!
      А впрочем, ты сам должен знать результат…" Моти с безразличным видом слушал Бенци и вдруг спросил: "А ты-то тут что делаешь?" – "А-а-а… Я под следствием.
      Ты слышал, наверно, что меня арестовали во время Турнира: я детей от дубонов защищал, между прочим, племянников Рути. Они требуют, чтобы я публично признался в том, что вывел из строя дурацкие войтероматы…" – "Но ведь ты же их не трогал!" – "Конечно, нет! Мы о них узнали из прессы, только на Турнире их и увидели живьём!.. Главное обвинение – активное антистримерство! Знаешь, что это такое? – Моти энергично закивал. – Так у нас нынче называется неприятие силонокулла и струи подобающей цветовой гаммы. Ещё меня обвиняют в плохом воспитании детей, хулиганов и антистримеров. А моих близнецов обвиняют в смерти рош-ирия Эрании!
      Знаешь же, что они откололи на Турнире!? – Бенци улыбнулся знакомой, доброй улыбкой, потом снова посерьёзнел и продолжил, качнув головой: – Как видишь, у меня сложный состав преступления. Но, судя по всему, им от меня что-то нужно…" – "Наверно… Что до смерти Рошкатанкера, то… Приступ у него случился в первом отделении, то есть до выступления твоих мальчиков…" – "И племянников твоей Рути… – повторил Бенци. – Значит, и ты в курсе, что там было в антракте?" – "В общем-то, да! Я заметил: дубоны очень подозрительно засуетились. Но как ты тут оказался? Ведь суда или следствия пока не было? Иначе бы…" – "Конечно, нет!" – "При чём тут Шестое отделение? Ты же не болен!" – "Нет, конечно! Это для них идеальный вариант: всё в одном месте! Послушай, – Бенци понизил голос до шёпота: – я боюсь, не следят ли за нами, не проверяют ли каждое сказанное слово, не затем ли нас вместе свели…" Моти побледнел, но постарался спросить как можно спокойней: "Но как же отсюда выбраться?" Бенци заговорил очень тихим голосом, почти не разжимая губ, и Моти едва его слышал: "Во-первых, раз уж мы встретились, не будем разлучаться, может, вместе удастся… Как – я и сам ещё не знаю… Да, вот ещё… Ты, наверно, заметил, что время от времени включаются какие-то разговоры. Которые тебя настораживают, раздражают, пугают…" – "Ага-а… Как будто мои сыновья уговаривают Рути на какое-то предложение Пительмана согласиться, чтобы спасти мне жизнь…" – "М-м-да-а!.. Далеко же они зашли!..
      Моти, ты не должен ни на что реагировать – что бы ни услышал! – и снова, сильно понизив голос: – Ты должен отсюда вырваться – во что бы то ни стало!.. Я постараюсь помочь нам обоим… Для тебя это вопрос жизни и смерти…" В полумраке коридора Бенци не мог видеть, как посерело лицо Моти. Но он почувствовал, как у него задрожали руки. Дальше они пошли вместе, плечом к плечу, по петляющему коридору, сквозь полумрак, освещаемый невидимым источником унылого очень слабого света. Высокий Бенци приобнял Моти за плечи. Они шли и беседовали, не замечая сменяющих друг друга волн душной жары и знобкого, сырого холода. "А как тебе тут, Бенци? Вижу, что не очень хорошо…" – "Да я уже вроде привык…
      Правда, с питанием… э-э-э… не совсем… Сижу на хлебе и воде… Иногда немного овощей…" – "А почему? Неужели голодом морят?.." – "Голодом как бы и не морят… Просто мне же нужно кашерное… А сейчас даже не Арпадофель этим ведает, а сам Пительман. А этого хлебом не корми – дай над нами, фиолетовыми, поиздеваться. Он думает, что так он меня скорее сломает. Было несколько бесед с Мезимотесом. Ты же знаешь нашего обаяшку: нежен, как самый сладкий шоколад со сливками…" – "Я давно знаю…" – иронически скривился Моти. – "Короче, он пытался меня убедить с ними сотрудничать. Что-то они там напортачили, но что – не говорят!.. Да и я не очень понял, могу только догадываться. Напрямую ничего не сказано, что-то о работах…" – "Для заказчика-хуль?" – "Во-во! Типа того! Но мне повезло ухватить некоторые обрывки разговоров: вроде бы, им почти удалось ораковить… кажется, они это так назвали… Юд-Гимель. В результате жители его покидают, а на него претендуют родичи Аль-Тарейфы". – "А-а-а! Это и я слышал…
      Не зря Ад-Малек у нас превратился в Аль-Тарейфа!.." Бенци горько усмехнулся: "Короче, им надо начать обратный процесс, иначе там жить невозможно… Но – силонокулл и угишотрия не работают!.." – "Конечно! И не будут работать! У программы одностороннее действие! Силонокулл, который её запускает, вообще чистая деструкция!" – слабо улыбнулся Моти. – "Мне кажется, они тебя к этому захотят привлечь. Я не вправе тебе что-то советовать… тем более, если за это пообещают домой тебя отпустить…" – "Домой? Вырваться из этого кошмара?" – с надеждой выдохнул Моти и недоверчиво посмотрел на Бенци. Но тот покачал головой: "Пообещать-то они готовы что хочешь, чтобы только тебя купить, твой труд… Но… Моти, неужели ты не понимаешь?.." Глаза Моти расширились и повлажнели, Бенци даже испугался, как на него это может подействовать. Он не мог себя заставить произнести роковые слова. Но Моти и сам не горел желанием их услышать, поэтому он быстро пробурчал, опустив голову: "Этими разговорами они меня с самого пробуждения мучают… – без выражения выговорил Моти и неожиданно проговорил: – Но где же моя Ширли?" – "А где мои ребята? И как там Нехамеле? Как малыши?.. Я же никогда надолго с семьёй не разлучался… и всегда был с ними на связи!.. А сейчас… Столько времени ничего не знать друг о друге!" – взволнованно проговорил Бенци, в его голосе Моти неожиданно послышались слёзы. Моти деликатно отвернулся; он уже для себя решил, что не хочет продолжать эту неприятную тему, поэтому быстро спросил: "Послушай, Бенци, я что-то слышал… может, и ты об этом знаешь?.. Что моя Ширли и твой старший мальчик… э-э-э…" – "Да, это правда. У нас об этом все знают. Но ты не волнуйся: они пока только обмениваются взглядами и улыбками, иногда ещё словами перебрасываются. Ноам очень скромный и тихий.
      Вообще, всю жизнь был таким: сидел в уголке, читал, никогда не дрался… Вот сейчас компьютером увлёкся. Как мы все, хорошую музыку любит… Но никакого сравнения с близнецами. Он у нас очень похож на дедушку Давида, такие же глаза, говорят, и волосы… вообще черты лица, в чём-то характер… А вот талантом в деда близнецы пошли. А уж дочка Ренана… говорят, Нехама была в детстве такая же бойкая и активная. Впрочем, нет – рав Давид говорит, что Ренана – это вообще чертёнок в юбке…" – "Да, Рути почему-то её приревновала… Ведь Ширли как-то сказала, что у вас ей гораздо лучше, чем дома", – слабо улыбнулся Моти. Бенци помолчал, потом спросил: "А почему вы ей такое имя дали?" – "Это моя мама! Они же с папой к её рождению приехали из Австралии. Вот мама и придумала – чтобы имя звучало и на иврите, и для уха говорящих по-английски привычно!" – "Придумано отлично! – улыбнулся Бенци и вернулся к вопросу Моти: – В конце концов, ничего удивительного!.. Молодые! Или они оба переболеют, или… нам с тобой суждено породниться… – он усмехнулся в бороду. – Надеюсь, ты не против?" Моти промолчал, смущённо поглядев на Бенци. "Нам всем твоя дочка очень нравится…" Моти мрачно уставился себе под ноги и задумался. Слишком много информации сразу выплеснул на него Бенци. Снова защемило под левой лопаткой. Как бы ему хотелось сейчас прилечь… Вот только где? Он ощутил, что ему не хватает воздуха, обернулся к Бенци, тот тут же встрепенулся: "Что с тобой, Моти?" – "Да, знаешь, что-то нехорошо… Где бы присесть?" – "Что же делать! Тут решительно негде прилечь, даже присесть… Наверно, не надо было тебе выходить оттуда…" – "Ну, что значит – не нуж-но… – прерывисто, как бы через силу, заговорил Моти. – Там… бы… ло… е… щё… ху… ху… ху… же… Э… та… круг… лая…" – "Мотеле, погоди… Я сейчас поищу… Обопрись на меня, дружище… Давай, я тебя… э-эх! – по-не-су-у…" – и Бенци попытался взвалить Моти себе на спину. Пройдя так несколько шагов, он начал задыхаться, остановился, снова попытался сделать несколько шагов. Моти слабо прошептал: "Оставь меня… Похоже, моя песенка спета…
      Бедная Рути… Только бы…" – "Не говори глупостей! Вон, смотри – там что-то мерцает… Может, комната, где есть койка… Давай… – пропыхтел Бенци и перекинул руку Моти через плечо. – Ну, пошли…" – и он поволок тихонько постанывающего Моти к чему-то мерцающему в конце коридора…
 

***

 
      "Ну, что, друзья-приятели, поговорили, пообщались? А теперь послушайте, что вы говорили, и растолкуйте, что это значит?.." Мерцающий свет в конце коридора оказался действительно большим и светлым помещением. Четверть этого помещения занимал стол, за которым в высоком кресле сидел Мезимотес. Напротив стояло несколько простых стульев с прямыми жёсткими спинками. Бенци, притащивший Моти в это помещение, заботливо усадил его на один из стульев. Моти сразу же сел, бессильно откинулся и закрыл глаза. Мезимотес без улыбки смотрел на явно тяжело больного ещё нестарого человека, который когда-то гордился нежным покровительством известного на всю Эранию общественного деятеля, считая его своим старшим другом…
      Бенци выпрямился, потёр спину и пристально посмотрел на бывшего босса. Его яростно сверкнувший взор вызвал гнев Минея, но он сдержался и продолжал молча смотреть на обоих, потом медленно проговорил вышеприведенную фразу, насторожившую Бенци. Но Бенци быстро совладав с собой, пожал плечами и спросил:
      "А что может означать беседа двух старых приятелей, давно не видевших друг друга…" Мезимотес нажал кнопку прибора у себя на столе, и в комнате гулко зазвучали их голоса. Время от времени Миней останавливал запись и, уставившись на Бенци, спрашивал его: "А это вы о чём? А-а-а?" – "О своём, о заветном… Ничего интересного…" – неизменно отвечал Бенци. Миней снова прокручивал запись и снова задавал тот же вопрос, Бенци радовал его тем же ответом. Мезимотес понимал, что на Моти, который в полузабытьи скорчился на неудобном жёстком стуле, рассчитывать не приходится. Но это давало ему возможность говорить с Дороном более свободно, не гнушаясь откровенными оскорблениями и запугиваниями: "Что ж, мне очень жаль! Придётся устроить тебе свидание с Офелией – перед всей Арценой!
      Надеюсь, ты меня понимаешь? Она-то уж знает, как разговаривать в студийной обстановке с такими, как ты. Все мы люди… А если это не поможет, то… его сыновья… – и Миней указал на скорчившегося на стуле Моти, -…поймают твоего старшего сыночка и… ты, надеюсь, догадываешься, что они с ним сделают!.. А уж если в наши руки попадут твои близнецы, я даже представить себе не могу, чем это для них кончится! Ну, а потом всех троих… можешь не сомневаться! – передадут на перевоспитание к членам клана Навзи… Особенно твоего старшего! Если он вынесет их методы перевоспитания антистримеров, соблазняющих девушек из элитарных семейств Эрании… Знаешь, что это такое?" Мезимотес снова прокрутил запись от начала до конца, то и дело останавливая её и повторяя по нескольку раз некоторые отрывки, которые ему казались многозначительными. Бенци с внутренним трепетом выслушивал его слова, стоя и тяжело опираясь на стул, на котором скорчился впавший в забытьё Моти. "Не понимаю, о чём вы говорите. Вы бы лучше уделили внимание больному человеку…" – стараясь не показать охватившего его нешуточного смятения, проговорил Бенци. – "Ладно, потом поймёшь!.. – Миней недвусмысленно дал понять Бенци, что состояние Моти его не интересует. – Главное, что ты должен понять: мы не собираемся выпускать вас отсюда. Обоих! Вообще! С твоим приятелем, как ты понимаешь, всё ясно… Впрочем, есть выход… Если вы нам поможете, это может здорово облегчить участь ваших детей, влюблённых голубков… Понимаешь? А если нет… Увидишь! Даже отсюда – в реальном времени…" – и зловеще ухмыльнувшись, элегантный и вежливый Мезимотес встал и покинул помещение.
      Бенци тут же пододвинул один из грубо сколоченных стульев поближе к Моти и присел рядом. Он взял друга за руку, начал поглаживать ладонь, глядя на его неплотно прикрытые глаза. Сколько он так сидел, он не знал. Моти продолжал пребывать в полузабытье, и Бенци уже начал испытывать тревогу: столько времени больной человек, нуждающийся в помощи, её не получает. А он сам ничем не может ему ничем помочь!..
      Судя по всему, в этом месте хватает квалифицированных медицинских работников.
      Почему же они не идут к больному человеку? И как её вызвать, эту помощь? Однако… только что из комнаты вышел Мезимотес. Почему он столько драгоценного времени потратил на дурацкие разговоры и угрозы? Это не на шутку тревожило Бенци, он даже не придал никакого значения угрозам бывшего босса в адрес сыновей, не говоря уж об угрозах в свой собственный адрес – ведь он никогда не считал злодеем Мезимотеса, в отличие от Арпадофеля и Пительмана… Что происходит?!
 

***

 
      Бенци просидел рядом с Моти всю ночь, а наутро явились два дубона, ни слова не говоря, поманили его пальцем. Он указал на Моти, которого ещё вечером постарался уложить на составленные рядом три стула, пытаясь что-то сказать. Дубоны его слушать не стали, подошли, крепко взяли за локти и вывели из помещения. Бенци понял: с роботами, даже живыми, говорить не о чём и бессмысленно! Тревожно оглядываясь на Моти, он вышел из комнаты. …Через три дня его привели в маленькую комнатку без окон, где он обнаружил на тахте спящего друга. После пережитого за эти три дня у него только и хватило сил порадоваться, что видит Моти живым и спокойно спящим… Как видно, какую-то помощь ему всё-таки догадались оказать! – и на том спасибо!
      В мучительном неведении Ирми и Ренана добрались до старого дома Доронов. Ирми сразу же провёл Ренану в спальню и усадил её на диван.
      В это время мальчишки сидели в студии, музицируя на большом угаве и ничего вокруг не замечая. Прихода Ирми с Ренаной они тоже не заметили. Ноам деловито вводил в память ницафона наигрываемые ими мелодии. Он полагал, что даже черновой "огрызочек из двух-трёх тактов", может неожиданно оказаться очень важным и ценным для их целей.
      Ирми сбегал на кухню, принёс стакан воды, присел перед Ренаной на пол и, ласково, осторожно поил её, приговаривая: "Попей и расскажи мне, девочка моя, что с вами было…" Ренана дробно стучала зубами о стекло стакана, потом начала лихорадочно и жадно пить, не переставая всхлипывать. Ирми робко погладил её ладонь, потом, словно бы нечаянно, дотронулся до щеки. Ренана отпрянула, удивлённо глядя на него расширенными и полными слёз глазами: "Нет, не надо… Прошу тебя… Мы не должны… Есть предел…" Ирми опешил, густо покраснел, немного отстранился и спросил: "Я что-то сделал не так? Тебе неприятно?" – "Ну что ты!.. Не в этом дело… Ты же знаешь, что мы не должны… Тем более после того, что с Сареле случилось… Понимаешь?.." – "Понимаю… Прости…" – сконфуженно и печально произнёс Ирми, отвернулся от неё, сидя на полу и опустив голову, уши его пылали.
      Немного успокоившись, он робко поднял голову и искоса глянул на покрасневшие глаза девушки и снова попытался взять её руку, которую она осторожно высвободила.
      "Я думаю, сейчас тебе необходимо поспать…" – тихо произнёс он, не глядя на неё.
      Ренана устало и бесцветным тоном произнесла: "Хели с Максом звонили?" – "Я им звонил, Макс сказал пару слов: о состоянии Сареле, о том, что Хели хочет связаться с прессой. У кого-то из её коллег там, оказывается, есть свой человек.
      Твой рассказ о погроме в ульпене может быть очень важным свидетельством…" – "Тогда я расскажу, что могу, сейчас! Пока фанфарматоры не замылили людям мозги!" И Ренана, глядя в пространство, заговорила, прерывая рассказ судорожными всхлипываниями: "Ворвалась банда дубонов, там было несколько штилей, они за нами и погнались… Уроки уже окончились, только у двух классов должна была быть практика, остальные шли к общежитию… Слышал, наверно, новый указ Тумбеля?