Еще одна накладка вышла с самой компартией Германии. Там шли межфракционные раздоры между так называемой "группой Брандлера", представлявшей официальное руководство, и группой "Маслова - Рут Фишер", державшейся особняком от Коминтерна. В преддверии надвигающихся событий конфликт решили срочно устранить.
      Лидерам второй группировки угрожали, что Уншлихт их ликвидирует, предлагали взять отступного и уехать за границу. Но они оказались "идейными" и не соглашались ни в какую. Но попутно выяснилось, что вообще руководство КПГ в качестве "боевого штаба" никуда не годится, и уровень его работы оставляет желать много лучшего. Было признано, что "компартия не подготовлена к быстрым и решительным действиям". И из ЦК КПГ центр подготовки переместился в советское полпредство - на аппарат берлинского представительства во главе с Крестинским легли теперь и закупка оружия, и его транспортировка, и оргработа.
      А тут еще и накладка с финансами - значительная часть тех бессчетных сумм, которые поступали по разным каналам на нужды революции, испарилась в результате безудержной германской инфляции, потому что не все удавалось обратить в твердую валюту. Впрочем, на самом деле ситуация обстояла гораздо проще - ленинский доверенный Рейх проворовался, только и всего. Сколько он упер, пользуясь такой возможностью, навсегда осталось тайной. Ну а какие-то деньги он действительно оставил в жертву инфляции, чтобы потом сам черт не разобрался, что и по каким причинам пропало. В дальнейшем было назначено расследование, благодаря покровительству "старых ленинцев" вроде Крупской, Радека и др. Рейх сумел выкрутиться, даже не подмочив репутацию, но сразу после этого все же предпочел сбежать в США.
      Хотя подготовка восстания и сама дата его 9. 11 считались строжайшей тайной, но естественно, при таком размахе секреты просачивались наружу. Немцы были встревожены переговорами Коппа в Польше, слали запросы. Посол в Москве Брокдорф-Ранцау требовал от Чичерина немедленного выезда Радека из Германии, угрожая разрывом дипломатических отношений. Активизировались и державы Антанты. Французская контрразведка стала оказывать помощь Берлину, снабжая его информацией из своих источников. Приводились в готовность оккупационные войска. Англия начала дипломатические демарши против СССР. А из Москвы сыпались инструкции и директивы, часто взаимоисключающие, вносящие путаницу и неразбериху.
      Разные ведомства продолжали готовить революцию вразнобой. 12. 10. 23 г. мощный взрыв разнес склады боеприпасов и воинской амуниции в Варшавской цитадели. Он был такой силы, что роту солдат, стоявших на плацу за 500 м от крепости, подняло в воздух и выбросило в Вислу. Пострадали сотни людей. Осуществил операцию чекист Казимир Баранский, действовавший под фамилией Кобецкого и числящийся вторым секретарем полпредства в Варшаве. Впоследствии его вычислили, но обладая дипломатической неприкосновенностью, он был лишь объявлен персоной нон грата, а в Москве получил орден Красного Знамени. Другим руководителям террористов, Багинскому и Вечоркевичу, так легко отделаться не удалось. Правда, после ареста их решили обменять на содержащихся в СССР поляков, но конвоиры, возмущенные тем, что убийцы мирного населения уйдут безнаказанными, прикончили их по дороге к границе.
      Чем ближе была дата готовящейся революции, тем активнее разворачивались действия. Но и неразбериха усиливалась. Начались инспирированные Коминтерном волнения в Литве и Эстонии. А в начале ноября произошло мощное восстание в Кракове, вылившееся в баррикадные бои. Восставшие разбили уланский полк, разоружили краковский гарнизон. В полпредство СССР в Варшаве посыпались телеграммы от Дзержинского и Уншлихта, требующие немедленно взять руководство мятежом в свои руки, создавать отряды красной гвардии и начинать польскую революцию. Но в эти же самые дни, 5-8. 11. 23 г., коммунисты устроили всеобщую забастовку железнодорожников! И агитаторы из Варшавы не могли попасть в Краков... Они прибыли туда уже слишком поздно, когда депутаты Сейма Марек и Бобровский сумели уговорить восставших разоружиться.
      А когда этими событиями бурлила Польша, в Германии накал страстей постепенно утихомиривался. И Политбюро констатировало, что "революционная волна" спадает, подготовку закончить не успели, поэтому шансов на успех нет - тем более при явной готовности англичан и французов вмешаться. Поэтому было решено отложить восстание до лучших времен. Правда, при общей неразберихе и несогласованности действий даже команда отбоя прошла неорганизованно, в некоторых местах восстания все же начались. Баррикадные бои шли в Гамбурге, "советские правительства" образовались в Саксонии и Тюрингии. В Лейпциге возникла даже ЧК во главе с Крыловым и готовила списки для расправы. Но это были лишь отдельные очаги, и части Рейхсвера под командованием генералов фон Секта и Меркера сумели быстро подавить их.
      В советском руководстве по данному поводу разгорелась нешуточная ссора. Троцкий катил бочку на Зиновьева, Каменева и Сталина, что они затянули подготовку, а в критический момент просто "сдрейфили". Дескать, надо было отдавать приказ на восстание, и все само пошло бы, как надо. Они, в свою очередь, упрекали Троцкого, что он "переоценил" революционную ситуацию в Германии. А в Коминтерне всю вину свалили на "группу Брандлера", объявили ее "правой" и исключили из компартии. И решено было делать отныне ставку на "группу Маслова - Рут Фишер" (которая в 1927 г. откололась и образовала троцкистскую компартию Германии - после чего и двинули в вожди Тельмана).
      Но кроме отсутствия "объективных и субъективных предпосылок", кроме многочисленных накладок и упущений, была еще одна важная причина, почему же третья попытка "мировой революции" кончилась фальстартом. Ведь и сами эти накладки, ведомственная несогласованность и дезорганизация, во многом были результатом того, что никто, собственно, процесс подготовки не централизовывал и не осуществлял общего руководства. Потому что Ленин находился в безнадежном состоянии, и в советской верхушке уже разворачивалась борьба за власть. Успех германской революции и начало большой войны автоматически выдвигали на первое место Троцкого. В чем, разумеется, совсем не заинтересован был триумвират Сталина-ЗиновьеваКаменева. Только и они в 1923 г. еще не обладали достаточной силой, чтобы просто прихлопнуть начинание, выгодное для конкурента - да еще такое, как "мировая революция", считавшаяся тогда неоспоримым приоритетом всей коммунистической политики. Вот и предпочли пустить дело на самотек, чтобы само разваливалось и запутывалось - и дало весомые основания для отмены. Вероятно, это была первая победа Сталина как "государственника" над апологетами революционного космополитизма.
      5. За кулисами нэпа
      Период нэпа чаще всего принято изображать в розовых тонах - временем разгульным, веселым, изобильным, временем героев Ильфа и Петрова, ресторанов и театров. Только в реальности на эту картину следует наложить очень и очень много серьезных поправок. Во-первых, таким "золотым веком" нэп отложился в народной памяти только в сравнении с предшествующим периодом "военного коммунизма" и последующим, так сказать, "развитого сталинизма". Во-вторых, его существование обеспечивалось, скорее, не политикой государства страны, а борьбой в его руководстве. За сворачивание нэпа были почти все коммунистические лидеры, но тот, кто высказывался об этом открыто, сразу давал мощные козыри своим конкурентам. Еще в 1924 г. Троцкий принялся выступать за новое закручивание гаек и тут же подвергся разгрому за отклонения от "линии партии". В 1925 г. полемику о нэпе развернула "левая оппозиция" Зиновьева и Каменева, указывая на "опасность кулака", который, дескать, "подомнет под себя Советскую власть", и настаивая на программе коллективизации и индустриализации. Но на XIV съезде против них выступил Сталин, вступивший в альянс с Бухариным, и заявил, что "опасность кулака преувеличивать не стоит", поэтому политику уступок крестьянству надо продолжать. И естественно, обеспечил себе этим поддержку подавляющего большинства, потому что выгоды сытой и благополучной жизни и коммунисты на себе ощущали. В 26-27 гг. на прекращении "вынужденного отступления" настаивала "новая оппозиция" - объединившиеся осколки сторонников Троцкого, Зиновьева и Каменева. И тоже легко громилась по тем же причинам. Ну а как только конкурентов у Сталина не осталось, тут и нэпу конец пришел.
      Впрочем, нужно отметить и то, что вся мишура и позолота нэпа на поверку оказывались совсем тоненькими, обманчивыми. С продуктами питания дело действительно наладилось благодаря относительным свободам, предоставленным крестьянству и частному предпринимательству. Но в отношении промышленных товаров страна продолжала жить в крайней нищете. Их можно было разве что приобрести на толкучках - какое-нибудь старье по бешеным ценам, или получить по ордерам - если вдруг удастся после долгих мытарств получить этот ордер по месту работы. А в свободной продаже не было почти ничего. Так, Агабеков в своих мемуарах пишет о традиции, существовавшей в центральном аппарате ОГПУ - сотрудники, направляемые за границу, раздаривали или продавали "невыездным" свои часы, костюмы, ручки и т. п., поскольку за рубежом могли купить все это запросто, а в СССР достать было негде. Огнями увеселительных заведений сверкали лишь центральные улицы столиц, а подавляющее большинство городского населения ютилось в жуткой тесноте коммуналок, представлявших собой в то время настоящие трущобы.
      Были "нэпманы" - скороспелые предприниматели из крестьян, мещан, бывших приказчиков, которые и впрямь часто выглядели карикатурно, пытаясь подражать жизни прежних капиталистов. Но они изначально подвергались травле и гонениям, были главной мишенью издевательств прессы, и преследования на них обрушивались по любому поводу. Можно вспомнить тех же Ильфа и Петрова, у которых нэпман держит всегда наготове "допровскую" корзину для тюрьмы - с точки зрения "пролетарской морали" это было смешно. Скорее, на новоявленных представителей частного капитала смотрели как на гусей, которым позволялось откармливаться и жиреть, пока не придет время потрошить.
      Потрошили, кстати, не только нэпманов. Иноземцев, которые так горячо ратовали за признание Советской России в надежде на освоение и передел ее рынков, тоже ждало жестокое разочарование. Тех из них, кто ринулся к большевикам обогащаться, облапошивали самым бесцеремонным образом. Например, участки для разведки полезных ископаемых сдавали в концессию вразбивку, в шахматном порядке, чтобы получить и данные о соседних участках, остающихся за государством. А в договор о разработке месторождения вносился, скажем, пункт, что если разработка не производится в течение такого-то времени, концессия аннулируется. Капиталист не обращал на это внимания - ведь он намеревался эксплуатировать свою собственность с максимальной отдачей. Но едва завозил и отлаживал оборудование, у него вдруг начинали бастовать рабочие, требуя совершенно невероятную зарплату. А власти разводили руками - это, мол, ваши отношения, капиталистические, вот сами и разбирайтесь. В результате, он терял и вложенные деньги, и свое оборудование, и вынужден был убираться восвояси. Аналогичными способами обирались и выдворялись те, кто позарился на аренду какого-то промышленного предприятия.
      А проявления народного недовольства условиями жизни и правлением большевиков прорывались и в нэповские времена, хотя и пореже, чем раньше. В 1924 г. произошло мощное восстание в Грузии. Причем сведения о его подготовке чекисты получили по своим каналам заблаговременно, и поскольку увидели, что размах оно угрожает принять нешуточный, по всей республике, поначалу пытались как-то предотвратить взрыв. Необычный способ для этого предложил молодой, но подающий надежды заместитель председателя грузинской ЧК Лаврентий Берия. По его инициативе была преднамеренно допущена утечка информации. Руководители готовящегося восстания тоже были уже на заметке, но их решили пока не арестовывать и закинули им предупреждение как раз о том, что чекистам все известно, и выступление обречено на неудачу. Однако лидеры мятежников не поверили, сочли это провокацией и подняли свои силы на борьбу. Которая и впрямь была обречена - самих лидеров взяли сразу же, чуть ли не в первый день, восстание было обезглавлено, а поднявшиеся против большевиков дезорганизованные массы крестьян и горожан были разгромлены и подавлены с большой кровью и многочисленными жертвами.
      В том же году прокатились серьезные волнения среди рабочих Верхнетагильского округа. 6 "зачинщиков" расстреляли, многих пересажали. Случилась и забастовка на Бакинских нефтепромыслах - тут число расстрелянных достигло 11 чел. Может, были и другие выступления, да только сведений о них не дошло.
      А под более или менее "веселой" нэповской оболочкой продолжала бесперебойно функционировать карательная машина, хотя конечно, со временем она видоизменялась и реформировалась. Развивалась система всеобщего шпионажа для быстрого выявления всех "неблагонадежных", и мир коммуналок очень даже этому способствовал. В одной лишь Москве у ГПУ было около 20 тыс. штатных сексотов, не считая кадровых сотрудников и "любителей", имелся целый штат проституток различного ранга от респектабельных "княгинь" до беспризорниц 12-14 лет.
      Ну а для выявленных "неблагонадежных" все так же существовали Северные Лагеря Особого Назначения. Поголовное уничтожение всех прибывших здесь прекратилось где-то в мае 1922 г. И конечно, не из соображений гуманности. Просто с Западом заключались торговые соглашения, а единственным валютным товаром, который в условиях разрухи могла экспортировать страна, был лес. Но и прежние лесозаготовительные предприятия не работали, а проект "трудовых армий" так и не удалось реализовать. Ну и наконец, в связи с нэпом и возвратом товарно-денежных отношений Госплан и ВСНХ стали требовать перевода мест лишения свободы на самоокупаемость - царил голод, кормить заключенных было нечем, и на этот счет начиная с 1921 г. вышло несколько постановлений. Тогда-то и возникла мысль использовать готовые контингента заключенных на лесозаготовках. Да и чекистов соблазняло получить под свой контроль важнейшую статью доходов. И лагерям была дана соответствующая команда. В 1922 г. было принято постановление о ликвидации местных концлагерей, разбросанных по всей стране - их содержание было признано невыгодным. Попытались перевесить их на местные бюджеты, однако там и подавно было шаром покати. И всех заключенных, мыкавшихся на скудных пайках из отбросов, а то и вовсе на милостыне горожан, принялись выгребать в Северные Лагеря, от которых ожидалась прибыль.
      Как ни удивительно, но питание там считалось сперва неплохим - на Севере остались большие склады продуктов, завезенных англичанами, и из-за трудностей с вывозом их в другие районы (скорее по бесхозяйственности, чем по объективным причинам) стали кормить этими продуктами и заключенных. Хотя и маленькими порциями, но по сравнению с другими местами заключения это казалось даже "роскошью". Бараки, тоже построенные при англичанах, были добротными и теплыми. Но внутрилагерные порядки сразу установились кошмарные. Правда, сроки заключения давались еще небольшие - 3 года, 5 лет, но ведь лагеря-то были "особого назначения". И к заключенным продолжали относиться как к смертникам - только чтоб "добро не пропадало", предстояло использовать их физическую силу, так же как одежду расстрелянных. Один из основателей лагерей, чекист Угаров, любил говорить: "У нас, большевиков, такой принцип, если человек не годен к работе - расстрелять. Это не богадельня".
      В Холмогорах свирепствовал комендант Бачулис. По прибытии в лагерь следовал общий обыск, для чего всю толпу, не отделяя мужчин от женщин, заставляли раздеваться догола - все равно, под дождем или на морозе. Хотя сам обыск был чисто формальным, главное было унизить, отобрать мало-мальски ценные вещи, да еще и присмотреть себе красивых женщин. Заключенных Бачулис разделял на десятки, и за малейшую провинность одного расстреливались все десять. Работа устанавливалась по 14 часов в сутки - с надзирателями, вовсю применявшими побои. Однажды комендант, увидев, как заключенные сели передохнуть, без предупреждения открыл по ним огонь. Применялись различные виды наказаний - порки, "темный карцер", "холодная башня". В Архангельском лагере штрафников забивали суковатыми палками-"смоленками" по имени коменданта Смоленского. В Холмогорах ставили "на комар" - обнаженную жертву привязывали к столбу перед комендатурой, закрутив руки назад и зажав ноги в колодку, и оставляли на расправу кровососущим насекомым. В зависимости от продолжительности, это наказание могло и играть роль смертной казни. Похоже, опыт сочли удачным, и впоследствии он упоминается и в других местах - в Кемском лагере, на Соловках. Зимой замораживали - голого человека поливали водой или бросали в камеру, набитую снегом.
      Каждый начальник все так же содержал целый гарем - у него были свои "кухарка", "прачка", "уборщица" и т. п. Причем если выбор падал на какую-то женщину, свои же подруги умоляли ее не отказываться, чтобы не попасть под расправу всем "десятком". А приток из других лагерей продолжался. Массами стали присылать арестованных социалистов - эсеров и меньшевиков. И в дополнение к двум существующим в конце 22-го был создан еще один лагерь - в Пертоминске. Даже по отношению к Архангельску и Холмогорам он считался "штрафным". Тут заключенных держали в кельях старого монастыря, которые вообще не отапливались и нар не имели. И запасов питания тут не было, кормили одной лишь сухой рыбой, зачастую предоставляя пользоваться снегом вместо воды, так что попавшие сюда мерли, как мухи.
      Во всех трех лагерях свирепствовали болезни, да и работа косила не хуже расстрелов. Опыта в лесоповале еще не было ни у тюремщиков, ни у заключенных, поэтому просто гнали в лес без подходящей одежды, без нужного количества инструментов, и заставляли пахать на износ, выполняя "уроки", заданные с потолка. Покалеченных, обессилевших и обмороженных порой пристреливали на месте. А вдобавок, и все результаты оказались коту под хвост - по той же неопытности деревья рубились абы какие, не в сезон, некондиционные, должным образом не обрабатывались, а то и валили в болото, так что невозможно было вывезти. И когда это выяснилось, покатились массовые расправы за "диверсии" и "саботаж". Впрочем, сами чекисты с отчетностью на первый раз выкрутились - в их распоряжении были конфискованные лесосклады, оставшиеся еще от прежних хозяев. И хранившуюся там древесину они толкнули на экспорт, доложив партийному руководству, что это выработка лагерей.
      Но все же весной 1923 г. сюда прикатила комиссия из Москвы - то ли настучал кто-то, то ли в рамках кампании по общему наведению порядка в системе ГПУ, которая тогда проходила. И вскрылись многие вопиющие факты злоупотреблений, пьянок, употребления наркотиков, разврата. Вскрылось то, какие оргии закатывали в окрестных населенных пунктах лагерные "царьки", уверенные в своей безнаказанности - с пальбой, битьем стекол, изнасилованиями. Всплыл и "челночный бизнес" с перепродажей вещей расстрелянных и конфискованных ценностей через местное население. Словом, то, что было допустимым и нормальным в 1918-22 гг., теперь вступало в противоречие с отладкой строгой государственной системы. К тому же, и Архангельск с открытием международной торговли перестал быть "медвежьим углом". И тот факт, что "секретная" сторона жизни лагерей протекает на глазах местного населения, тоже был признан неприемлемым.
      И эти "лавочки" было решено прикрыть с крупными перетрясками и взысканиями среди их руководства. А новые лагеря, перенесли в более подходящее место, на труднодоступный и уединенный Соловецкий архипелаг, где имелись готовые монастырские стены, остатки прежнего хозяйства, напрочь отсутствовали нежелательные свидетели, а природные условия исключали возможности побега или проникновения посторонних. К моменту ликвидации Северных Лагерей в июле 1923 г. из всех стекавшихся сюда людских потоков в них оставалось лишь около двух тысяч человек. Которых и вывезли на Соловки.
      Описание Соловков у Солженицына, пожалуй, получилось несколько искаженным - в его "Архипелаге" они представлены как некий "фантастический мир", в котором сосуществуют рядом и жесточайшие наказания, и почти что опереточная фантасмагория увеселительного заведения - спектакли драматической труппы, изображения слона с буквой "У" на попоне, то есть У-СЛОН (управление Соловецких лагерей особого назначения), свои печатные издания, "раскопочная комиссия" и "дендрологический питомник". Отсутствие обреченности, поскольку и сроки-то у всех чересчур короткие. Видимо, такое смещение акцентов объясняется тем, что Солженицын в качестве основного источника пользовался живой памятью, дошедшей через поколения заключенных. А она, естественно, сохранила самые яркие внешние черты, отсутствовавшие в последующих лагерях. Опять же, память о Соловках передавалась через тех, кто сумел там уцелеть. А уцелели, главным образом, социалисты. Которые в то время еще содержались в льготных условиях отдельно от "контрреволюционеров", в более приличных помещениях, им давали лучшие пайки, позволяли гулять бесконвойно и не гоняли на каторжные работы.
      Но если мы обратимся к воспоминаниям А. Клингера, Ю. Бессонова и др., которым чудом удалось бежать, то увидим, что основная масса заключенных уже тогда содержалась в ежовых рукавицах, без малейшей "свободной" отдушины, впроголодь, и сплошь погибала на общих работах - прокладке железной дороги, лесоповале, или, что считалось еще хуже - торфоразработках. Там находили смерть почти все, и никаких иллюзий относительно своей участи ни у кого не было. При трехгодичных сроках заключения люди с первых же дней понимали, что выжить эти три года у них вряд ли получится. И систематические расстрелы тоже продолжались, хотя и в меньших масштабах, чем в Холмогорах. В 1923-25 гг. тут расстреливали в среднем человек 15 в неделю. Поэтому Соловки действительно можно считать некой переходной ступенью, но не от "фантастического мира" к строгой системе ГУЛАГа, а от лагерей смерти к лагерям "истребительно-трудового" типа. Так же, как в глубинах древности от поголовного истребления пленных и принесения их в жертву богам постепенно переходили к превращению их в рабов.
      Продолжались по стране и "обычные" расстрелы, хотя их размах все же снизился. Информацию о них систематизировал, например, инженер В. Бруновский, который сам был приговорен и просидел 3 года в "коридоре смертников", но как гражданина Латвии, его потом обменяли на арестованных там коммунистов ("Дело было в СССР", АРР, т. 19). По его данным, даже в "золотые" нэповские годы середины 20-х в СССР ежегодно казнили около 6 тыс. чел. - из них четвертую часть в Москве. Поскольку фиктивные расстрелы тоже еще практиковались, то сохранились сведения и о самой процедуре. До 1925 г. приговоры приводились в исполнение по ночам в бане внутренней тюрьмы на Лубянке, а днем там же мылись арестованные. Инструкция о раздевании жертв донага все еще действовала, и приговоренные сдавали одежду тому же каптеру, что моющиеся - разве что на помывку мужчин и женщин водили по отдельности, а на расстрелы - вместе. А после бани те заключенные, у кого не было сменного белья, могли получить белье казненных.
      Правда, в отличие от времен "красного террора" содержали теперь смертников и смертниц в разных камерах, но все еще в общем коридоре - и надзор, и даже обыски женщин осуществлялись мужским персоналом. Только для "физиологического" обыска приглашалась специальная надзирательница. С 1925 г. расстрелов стало меньше, и технология казней изменилась.
      "В канцелярии объявляется приговор, предлагают расписаться в том, что приговор объявлен, причем после прочтения приговора руки крепко связываются веревкой. Если смертник начинает кричать, ругаться, хватают за горло, зажимают нос и в рот запихивают тряпку... Место казни на Большой Лубянке или в Варсонофьевском переулке. Смертники и смертницы сдаются дежурному коменданту для приведения приговора в исполнение. При групповом расстреле в 3-5-7-10 и более человек едет обычно заместитель коменданта Бутырской тюрьмы Адамсон. Для одиночных расстрелов вызывается кто-либо из комячейки ГПУ или приговор приводит в исполнение дежурный комендант. Жертве развязывают руки, снимают платье, белье. Узенький коридор, в конце которого дверь, а за нею лестница в подвал. Палач предлагает своей жертве идти вперед и следует сзади на расстоянии не более одного метра. Смертник подходит к двери, начинает спускаться в подвал, и в это время палач стреляет почти в упор, в затылок, и жертва падает в подвал".
      Упомянутый здесь латыш Адамсон считался главным, так сказать "придворным" палачом. Карьеру он сделал в страшной Одесской ЧК и в качестве командира карательного отряда на Тамбовщине. Бруновский описывает его как совершенно патологического типа. Например, заключенные неоднократно замечали, что при выводе женских камер на оправку, он любил подглядывать за отправлением их естественных надобностей через специальную дырочку. Испытывал мощное влечение к высоким и полным дамам, попадавшим в "коридор смертников", всеми способами склоняя к сожительству и вселяя надежду на заступничество. Но к своим вынужденным любовницам он бывал еще более жестоким, и если приговоры им утверждались, старался сам приводить их в исполнение. Причем в руководстве ОГПУ хорошо знали о его "маленьких слабостях", но смотрели на это сквозь пальцы.
      Однако к середине 20-х Адамсон был уже исключением. Из того поколения садистов и маньяков, которым поначалу дали волю коммунистические вожди, на службе осталось не так уж много. Самых явных и неуправляемых монстров начали помаленьку убирать еще в гражданскую - расстреляли харьковского палача Саенко, расстреляли вырезавших Николаевск-на-Амуре Тряпицына и Лебедеву, в 21-м та же участь постигла бакинских убийц Хаджи-Ильяса и "товарища Любу". Многие погибали сами от водки и наркотиков - по свидетельствам современников, большинство "героев" красного террора были алкоголиками или кокаинистами. Кое-кого, как уже отмечалось, предпочли упрятать в психлечебницы - Кедрова, Белу Куна, без следа сгинули в дурдомах маньячка Ремовер и комиссарша Нестеренко.
      А по "мирному времени" пошли сокращения - уж слишком раздутыми оказались штаты карательных учреждений. При реорганизации ВЧК в ГПУ сократили уездные чрезвычайки, потом - местные концлагеря. Следующий удар последовал весной и летом 23-го. В рамках крутых мер по отлаживанию разболтанных и буксующих государственных механизмов дошла очередь и до чекистов. Комиссия ВЦИК выявила 826 "самочинных" расстрелов, многочисленные злоупотребления, коррупцию, взяточничество. Пошла целая серия дел сотрудников ГПУ и трибуналов, кое-кого к стенке поставили, многих поувольняли и понизили в должностях. Видимо, в ходе этой кампании случилась и описанная выше ревизия Северных Лагерей.
      Кажется, и само коммунистическое руководство наконец-то поняло, что участие в кровавых акциях разрушительно действует на психику. В 1924 г. Луначарский, Крыленко и Радек внесли в ЦК предложение, чтобы при исполнении смертных приговоров чекистов заменить уголовниками - потому что, мол, самое "горячее время" прошло, и использовать для столь грязной работы членов партии уже как-то неудобно. Такое решение было принято и проводилось в жизнь. Например, по официальной версии сибирский бандит Мишка Культяпый (Осипов), истреблявший целые семьи, был расстрелян в 1924 г. На самом же деле за то, что он "ссучился" и выдал соучастников, ему было предложено стать палачом при Московском губернском суде. В Бутырской тюрьме, по воспоминаниям кн. Трубецкого, было двое таких палачей, один - "дегенерат полуидиотского типа", другой - искалеченный китаец. Но подобные убийцы на свободу уже не выходили - их содержали в одиночках, выдавали усиленное питание, водку и устраняли самих, когда считали нужным.
      А кроме того, чекистов крепко задела борьба за власть в верхах. В 1923-24 гг. развернулась полемика вокруг выступлений Троцкого, противопоставлявшего "революционеров" и "бюрократов", потом дискуссия относительно его книги "Уроки Октября". И в ходе этих кампаний выяснилось, что больше половины работников ГПУ поддерживают Льва Давидовича против "бюрократов". И разумеется, поддержали его как раз самые активные участники кампаний красного террора, одним из главных руководителей которого он являлся. Ну а поскольку триумвират Сталина сумел переманить на свою сторону приспособленца Дзержинского, то вскоре последовали организационные выводы. За троцкизм еще не сажали, но и терпеть противников в столь важных структурах сталинисты никак не могли, и тут же весьма эффективно заработали "кадровые методы". Тех, кто имел неосторожность занять сторону конкурента, направляли вдруг служить куда-нибудь на глухую окраину или увольняли "по сокращению штатов". Снова посыпались ревизии - а уж служебные злоупотребления у подобных типов при желании всегда можно было найти. Избалованные вседозволенностью и безнаказанностью, они и в мирное время продолжали по инерции вести себя так же. Привыкли к жизни на широкую ногу и попадались на взятках, на хищениях, сексуальных преступлениях. И по общим впечатлениям современников, где-то в 1924 г. традиционный имидж чекиста кардинально изменился. Вместо грубых мясников и вечно пьяных, разухабистых убийц, костяк карательной машины составили "интеллектуалы" из недоучившихся студентов, политизировавшихся юристов, партийных чиновников и армейских комиссаров.
      Разумеется, те из палачей гражданской, кто достиг заметных должностей, имел высоких покровителей и придерживался "верной линии", оставались на своих постах или неплохо устраивались в других сферах деятельности. Продолжали служить и получать повышения садисты Буль, Фридман, уголовник Фриновский. Лацису даже удалось реализовать свои "научные" комплексы и заделаться натуральным "ученым" - в 1932 г. он стал директором Московского института народного хозяйства им. Плеханова, и со своим незаконченным образованием смог получать эстетическое наслаждение от любимых графиков, статистических таблиц и диаграмм. А видный киевский чекист Яковлев, расстрелявший своего отца, стал заместителем наркома иностранных дел Украины. Хотя кое у кого больное нутро все же прорывалось наружу. Выше уже рассказывалось о послевоенных "шалостях" Петерса и Бокия. Председатель украинского ГПУ Балицкий возил дружков в тюрьмы и устраивал оргии с арестованными женщинами. Бывший чекист Чернов, ставший наркомторгом Украины, привел как-то в номер двух проституток и начал топить в ванне. Одна погибла, другая спаслась, но он отделался лишь строгим выговором. А наркомзем Моисеенко, тоже из палачей, однажды повесил жену - дело списали на самоубийство.