Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Владыка вод

ModernLib.Net / Фэнтези / Шалаев Михаил / Владыка вод - Чтение (стр. 5)
Автор: Шалаев Михаил
Жанр: Фэнтези

 

 


В застенке было уже совсем светло, когда свистулька издала первый звук. Свисток для верности погрел ее еще немного — и заиграл. Будто лес вырос среди глиняных стен. И каких только птиц в нем не было! Застенок наполнился щебетом, трелями, пересвистом. Свисток вылепил лучшую свистульку в жизни.

Лишь одно было не так: когда он играл в лесу, птицы подлетали к нему поближе, а некоторые, самые доверчивые или глупые, бывало, садились на плечи. Но ни одна не залетела в тюрьму. Хотя бы самая доверчивая или глупая.

И вдруг что-то случилось. Свисток обернулся и увидел подходящую к нему Рядицу, — одну! — но не это поразило его, а поразило его то, что рухнула в ее глазах непрошибаемая голубая эмаль, распалась на куски, истаяла — и открыла бездну. Свисток глянул на вторую — она сидела вытянувшись и дергалась как кукла у плохого кукловода, но та уже не интересовала Свистка, и он вновь заглянул в открывшуюся бездну и увидел, что там темно и страшно. «Душой помутилась…» — прошептал несчастный Свисток и проклял весь свет, потому что она была молода и красива, потому что сам был юн и любил ее всей неопытною душой. А тут еще Рядица — свистулька ей напомнила, что ли? — протянула к нему руки и выговорила сквозь муку и слезы: «Свисток, ну скажи, что я одна такая на свете!»

Это было выше сил. Все, что накопилось в последние дни, взорвалось и ударило Свистку в голову. Он потерял себя, забыл про помутневшую ее душу, отшвырнул свистульку и, грубо схватив Рядицу за руку, рывком развернул: «Одна?! А там кто дергается? Не скажешь?» Потом снова повернул к себе, стал трясти за плечи, задыхаясь от злости: «Это все из-за тебя! Из-за твоих безделушек! Гребень ей нужен! — он выхватил из волос ни в чем не повинный гребень, сломал пополам и отбросил в сторону. — Бусы ей нужны! — он рванул нитку с шеи и бусины со стуком раскатились, прыгая по полу. — Теперь у тебя все есть! Довольна?» Он продолжал еще что-то выкрикивать, но заметил вдруг, что Рядица глядит мимо него, туда, где была вторая, и что глаза ее стали совсем безумны. Тогда Свисток обернулся и увидел, что кукла свалилась со скамьи и лежит без признаков жизни — обычная восковая кукла в человеческий рост.

Так и нашли их, когда утром вошли в застенок, убрав с порога спящего Огарка: Свисток баюкал Рядицу на коленях, а кукла, попавшая как раз в квадрат жаркого весеннего солнца, быстро оплывала под его лучами.


Когда о случившемся доложили доминату, он захотел увидеть все лично. К его приходу воск совсем расплылся, не таяли, как он отметил, только бусы, коловшие глаз иголками красного света. Свисток сидел все так же безучастно, баюкая на коленях Рядицу, а она спала, положив голову ему на плечо и бессильно уронив руки. Доминат подумал, что жаль: хорошая была бы казнь, и очень своевременная. А теперь — что ж… Теперь, наверное, и вовсе не стоит: весь город знает, что казнить должны за колдовство, а где доказательства? Нет доказательств. В таком положении казнь была бы ошибкой: вместо того, чтобы вызвать уважение, она может посеять сомнение в его справедливости… Этого никак нельзя допустить накануне предстоящих событий. Но лавочника он непременно накажет: таким взносом обложит — не обрадуется… Потом доминат стал думать о предстоящих событиях и, чтобы не отвлекаться, лишь слабо махнул рукой, покидая застенок.

Его жест был истолкован опытным начальником стражи правильно: Свистка растолкали, Рядицу разбудили и поставили на ноги (она испуганно прижалась к его плечу, лепеча что-то невнятное), а потом их обоих вывели за ворота мимо Огарка, который уже очухался и колотился от похмелья.

На улице Свистка и Рядицу встретили трое незнакомых молодых мужчин. В другое время Свисток, наверное, удивился бы их заботе, но сейчас он плохо понимал происходящее и позволил увести себя вместе со жмущейся к его плечу Рядицей на постоялый двор, где он немедленно уснул со смутной благодарностью, что его ни о чем не спрашивают.

Спал без снов, а проснувшись и еще не открыв глаз, вспомнил все сразу и резко поднялся, ожидая увидеть тюрьму. Но нет: на соседней кровати спала Рядица в своем новом платье, которое вряд ли кто назвал бы уже новым. У придвинутого к окну стола сидел человек с курчавой черной бородкой. Значит, тающая под солнцем кукла, освобождение — все это не приснилось.

Человек, услышав движение Свистка, обернулся и улыбнулся:

— Ну как, отдохнул?

— Да, спасибо. Все хорошо. Только… где мы?

Чернобородый объяснил, что все в порядке, что помочь Свистку их попросил Крючок, который очень переживает за свою неудачную шутку. «Крючок? Значит, это все-таки он…» — потемнел глазами Свисток и на щеках его обозначились желваки. Да нет же, — принялся объяснять чернобородый. — Это же была только шутка! А когда дело стало принимать опасный поворот, Крючок сделал все, чтобы выручить их… «Что он сделал?» — мрачно спросил Свисток. Ну как же — вот их послал, чтобы они передали… — «А что же вы не передали?» — Как? А разве тюремный сторож ничего не сказал? — «Мычал что-то, — вспомнил Свисток. — Потом упал.» — «Ах, Верен!» — досадливо пристукнул кулаком по столу чернобородый.

Но вдруг заинтересовался:

— А как же ты узнал, что бусы снять надо?

— Ничего я не узнал, — хмуро отозвался Свисток. — Просто, так вышло…

— Ну и ладно, — успокоился чернобородый. — Главное, кончилось все хорошо.

— Хорошо?! — вскинулся Свисток. — А с ней что теперь делать? — он кивнул на спящую Рядицу.

— А что с ней? — испугался тот.

— Не знаю… Не в себе она.

Тогда чернобородый погрустнел, сказал, что его зовут Смел и добавил — ничего, мол, может, все еще образуется. Свисток посмотрел на него с тоской и недоверием, а Смел не смог успокоить — отвел глаза.

Тут в комнату вошел новый человек — высокий, светлый, в руках у которого был поднос с дымящейся снедью. «А вот и Верен», — обрадовался Смел. «Доброе утро», — сказал Верен, и Свисток понял, что проспал от утра до утра.


Завершение этой истории не так интересно. Свисток со своей Рядицей, отдохнув, вернулись в Хлебы, и первый, кто их встречал, был Крючок. Свисток едва не кинулся на колдуна с кулаками, но тот сумел его убедить, что злого умысла не было — уж неизвестно, как. Узнав, про болезнь Рядицы, Крючок взялся ее лечить и вылечил целебными травами и колдовскими наговорами. Вот только глаза ее прежними — непрозрачными — так и не стали. А из украшений она носила потом только одно — обручальное кольцо, которое надел ей на палец Свисток.

Что же касается лавочника Черпака, из-за кого все и приключилось, то он после этого и думать забыл о Рядице («кому нужна полоумная?»), да к тому же прилюдно, вслух выражал Свистку сочувствие, пока не был однажды побит, после чего и заткнулся.


Еще надо сказать, что события эти почему-то очень разволновали Верена. Он стал размышлять о странных вещах. Например: ежели куклу нельзя отличить от живого человека, то зачем же у нас душа? И есть ли она вообще? А если есть, то как разглядеть ее внутри тела? Ведь то, что снаружи — слова там, манеры всякие — это ненадежно. Верен по опыту знал: есть такие люди — и говорит, и двигается, а души — нет. Или есть, но такая, что лучше бы ее совсем не было. Такого, точно, от куклы не отличишь. Вот и Рядица, видать…

Стоп. Но ведь не зря же говорят: душой помутилась. А если души совсем нет — тогда как?

Очень это были трудные вопросы. Верен, как ни крутил, не мог найти ответа. И завладела им тоска, которая мешает жить, и против которой есть лишь одно средство — Верен хорошо знал его по прежним временам. Он засел в бражной на первом этаже постоялого двора (правильнее было бы сказать — постоялого дома), где они поселились, однако тоска не отпускала, как Верен не усердствовал.

Наконец к нему подсел хозяин заведения, Грымза Молоток, добродушный, поперек себя шире, малый. Он заботливо спросил — не пора ли отдохнуть, но Верена интересовало другое: «А скажи, хозяин — что такое душа? Скажешь — спать пойду». Тот улыбнулся и положил увесистую, как из чугуна, руку Верену на колено:

— Это вопрос не ко мне, дружочек. Ты сегодня иди поспи, а завтра, дружочек, отправляйся к Философу — он тебе все расскажет.

Верен послушался. На следующий день вскоре после завтрака, проспавшийся и свежий, он подошел к дому, где, по словам Грымзы Молотка, жил Философ. На двери висело объявление: «Надежные советы по любым случаям жизни. Разъяснение мыслимых и немыслимых ситуаций. Разрешение всяческих спорных вопросов. Оплата — по договоренности.» Верен решил, что это ему подходит, и постучал. Изнутри послышалось: «Открыто!»

Философ, толстый дядька с обрамленной кудряшками лысиной, сидел за массивным столом с тумбами и что-то писал. Он указал на свободный стул напротив себя и сказал: «Минуточку». Дописав, поднял на Верена отрешенные глаза: «Спор? Трудное положение? Торговая сделка?» Верен, конечно, оробел:

— Да я, вообще-то… хотел вот спросить: что такое душа?

Философ хмыкнул. «Душа?» Задумался. Потом поглядел на Верена с интересом и сказал так:

— Это, наверное, не по моей части. Видишь ли, душа — это… — еще задумался. Еще хмыкнул. — Это такая странная вещь… Даже сильный порыв самой великой души не погасит и самой маленькой свечки. Но даже одна самая мелкая душонка может погубить самую сильную крепость. Словом, душа… — Философ поморщился. — Нет, тебе лучше обратиться к Поэту. Думаю, он поможет.

Философ объяснил, как найти Поэта и отказался от денег: «Я же ничего не сказал».

Верен нашел дом Поэта. Там тоже висело объявление: «Стихи на все случаи жизни: смерть, рождение, свадьба, семейное торжество. Оплата — построчно.» Верен засомневался, но больше обратиться было не к кому. Постучал.

Поэт оказался каким-то невзрачным, томным, ни толстым, ни тонким человеком с длинными темными волосами. В комнате его стоял полумрак, в камине, несмотря на теплый день, горели поленья. А в углу, в круглом глиняном кувшине, заблудившимся облачком стояли большие белые хризантемы. Уж откуда Поэт добыл их весной — то неведомо.

Услышав вопрос Верена, он наклонил голову набок и слегка выпятил губы: «Тру-удно тут помочь, тру-удно… Но попробую. Заходи завтра в такое же время».

Верен пришел. Упрямства в нем хватало. Поэт встретил его как-то странно, глянул искоса, предложил присесть и ушел в другую комнату. Верен опустился на стул, стоявший около стола, и на глаза ему попалась бумажка с такими строчками:

До конца — не поднять головы,

Узы скорби влачить — до конца:

Рок супруга лишил и отца,

А оставил — лишь слезы, увы.

Камень сей — от детей и вдовы.

Надпись на надгробье, понял Верен. Вглядевшись внимательнее, усмехнулся — Поэт шутил очень рискованно. Тот, неслышно подойдя сзади, выхватил листок у него из-под носа, положил лицом вниз и поглядел с укором: «Это не надо читать… Это — гм… черновик». Поэт развернул бумагу, за которой ходил, пробежал написанное. Опять как-то косо глянул на Верена и, будто сильно сомневаясь, положил лист перед ним, бормотнув: «Вот, гм… Почитай». Верен стал читать, а Поэт между тем расхаживал по комнате, заложив руки за спину и стараясь не глядеть на посетителя.

Вот что прочитал Верен:

Пришел ко мне недавно мой сосед

и попросил вернуть остаток долга.

Ему я объяснил, что денег нет,

и, видимо, еще не будет долго.

Тогда он стал ругаться в мать и в честь.

Я слушал, слушал… Так и не дослушал —

спросил: «Да у тебя душа-то — есть?»

Сказал он: «Есть», — и выругался в душу.

— Вот и все, что получилось, — виновато вздохнул Поэт, разведя руками, когда понял, что Верен дочитал до конца. — Всю ночь просидел… гм… почти.

А потом тоже наотрез отказался от денег.

Стихи Верена позабавили, и в целом понравились. Но он так и не понял — что же такое душа, и как разглядеть ее в кромешных потемках тела.

ТРЕЩИНКА (ПУШКА СТАРОГО ФЕЛЬДМАРШАЛА)

На пустыре за пороховым сараем, где ходить не разрешается, играли в звон. Последыш Лабаст, кидая с черты, попал прямо в горку и разорил казну, а косоглазый гаденыш Хорек, поставивший на кон свою единственную монету, вылетел из игры, так и не вступив.

Все было честно, не придерешься, но не таков был Хорек, чтобы промолчать. Он ощерил зубы, мелкие и острые, поддернул старые отцовы штаны и, глядя ненавистно на Последыша, собирающего с земли монеты, процедил:

— Везет дуракам… Ай да Лабаст, три головы — одна шапка!

С этой дурацкой подначки всегда и неизбежно начиналась драка. А как еще ответишь на обидную бессмыслицу, если и сам не знаешь, о чем речь? Ладно — шапка, тут догадаться нетрудно: есть у прадеда форменная шапка из голубого волка, одна на все Поречье. Потому что и фельдмаршал всего один. Но при чем тут три головы? Что он, змей морской, что ли? Эх…

Последыш вздохнул, потуже затянул подшитый к поясу карман, чтобы не потерять в драке выигрыш, выпрямился. Потом повернулся к Хорьку и нехотя, без особого интереса ткнул ему кулаком в сопатку. Тот отскочил, схватившись за нос, завертел головой по сторонам: «Видели? Он сам первый начал!»

За хилого Хорька вступился толстый туповатый переросток Мешок Брюхо, следом — Бородок и Вороток, два брата-оборвыша с Потрошки. Всем было досадно, что Последыш своим метким броском не дал поиграть. Когда ему удалось вырваться и задать деру, одно ухо уже горело огнем, саднили разбитые губы, ныла левая скула — быть синяку. Всегда так: навалятся кучей — и рады.

Ноги понесли Последыша в порт, где был у него излюбленный уголок, загороженный от мира высокой кладкой бревен и грудами строительного камня. Здесь не мешали чужие глаза, мирно пахло смолистым деревом, мельтешили на меляке мальки. Здесь можно было умыться и посидеть на коряжине, переживая обиду.

Здесь и нашел его Смел.

Нет, он никого не искал. Но Верен шлялся по философам и поэтам, Сметлив целыми днями пропадал с Цыганочкой, заявляясь только к ночи, а Смел скучал в одиночестве. Вот он и стал гулять по городу, и занятие это очень ему понравилось. К молодости своей Смел быстро привык, но волшебная сила клокотала в жилах и требовала выхода. Он весело цеплялся с лавочниками и торговками, задирал молодых девиц (у тех в ответ начинали блестеть глаза), а на ярмарке поспорил с сумрачным пожилым могулом, что усидит на его быке, пока крутится пущенный с веревочки волчок. Могул оказался большим мастером запускать волчок, однако Смел верхом на ревущем и брыкающемся звере цеплялся за что попало, благополучно скатился кубарем в последний момент — и выиграл десять монет. Отпраздновав победу двумя кружками ячменной браги, он пошел поглядеть порт, заплутал там немного и набрел на Последыша.

Сначала Смел услышал всхлип и остановился: река плеснула? Двинулся было дальше, но звук повторился. Тогда Смел заглянул в узкий проход между грузами, приготовленными к отправке, и увидел мальчишку лет тринадцати, сидящего на черной коряжине у самого берега. Мальчишка сопел, всхлипывал и со злостью вытирал со скул слезы сбитым до крови кулаком. В детстве Смел и сам был не дурак подраться (да и потом), но даже если бывал бит, никогда не переживал так сильно. Видно, крепко досталось, — пожалел он мальчишку.

Смел неслышно подошел сзади и положил руку на его угловатое плечо. Тот обернулся резко и угрожающе, но как увидел Смела — сник и безразлично отвернулся. Никого сейчас не надо было Последышу. И этот смуглый — пусть катится. Пусть катится, хотя ясно, что это чужой, а значит, никому не расскажет про увиденные слезы, ничего не знает про подначки, про шапку прадеда, про драки — но все равно, пусть катится.

Тот, однако, не покатился, а напротив, присел рядом на корточки и сказал беззаботно: «Хо! Подумаешь — подрался. Нечего плакать. Все дерутся». Последыш опять всхлипнул и вдруг вскипел: «Это разве драка — когда четверо на одного?» — «О-хо… Так нечестно. И за что ж тебя?» Последыш насупился: «Дразнятся…» Смел подумал, что быть молодым вовсе не так хорошо, как это кажется из старости. Он потрепал мальчишку по голове и предложил: «А ты расскажи…»

Странный он был какой-то, этот смуглый. Другого Последыш послал бы, конечно, на китулин рог, чтоб не совался, где не просят. А этот странный был. Наверно, потому что чужой. И рассказал ему Последыш, шмыгая носом и сбиваясь, как играли они в звон на пустыре за пороховым сараем, где ходить не разрешается. Смуглый покивал и спросил, какая такая шапка. Пришлось объяснить, что прадед у Последыша — фельдмаршал, и ему, прадеду то есть, положена по форме голубая волчья шапка — одна на все Поречье. «А почему три головы?» Последыш пожал плечами: если б знать! Смуглый задумался. «Сколько лет твоему прадеду?» — «Не знаю… Больше ста, наверно». Смуглый замолчал, а Последыш шмыгнул носом, потрогал на всякий случай — не кровь ли? — и стал кидать в воду камешки, пугая мальков.

Наконец Смел спросил мальчишку, не знает ли он в городе стариков — самых старых стариков — кроме прадеда. Ну, Огарок, — стал вспоминать Последыш, — тюремный сторож, пьяница (Смел кивнул), есть еще один старый сержант, есть при дворце лекарь… Но они, кажется, моложе прадеда. Смел помотал головой — все не то. Последыш безразлично пожал плечами и отвернулся. Мол, не нравится — не бери. Обида, скрутившая душу тугим, до слез, жгутом, стала уже отпускать, забываться — и разговор становился ненужным. Но тут Последыш вдруг вспомнил: Мусорщик! Кто такой… Ну, есть один дед — сто лет в обед, мусор собирает. Да кто его знает, где найти… Он вечером мусор в карьер отвозит. Идти? Идти прилично: через весь город, и там еще…

Смуглый спросил: «Тебя как зовут-то?»

Познакомились.

И тогда Смел поднялся: «Вставай, Последыш. Пойдем на карьер».


Каждый вечер по мощенным булыжником улицам Белой Стены проезжала тележка, запряженная старым серым ослом. Осел хорошо знал, каким путем ехать, и сам останавливался у домов побогаче, где могли себе позволить платить Мусорщику три серебряные монеты в месяц. Там старик кряхтя вываливал в тележку ведра, тазы, корзины, которые хозяйки загодя выставляли за двери.

Он ездил так много-много лет, а сколько — никто никогда не считал. Мусорщик был так стар, что при виде его вспоминались дряхлые вязы из Наказанной рощи; правый бок изуродован был, по слухам, ударом чудовищной лапы белого скроббера; левая нога, перешибленная камнем, неправильно срослась — в чем только душа держалась? А вот жил и жил, да еще ковылял пешком за тележкой — берег осла. О Мусорщике знали мало, да и не стремились особенно. Подумаешь, отмотал двадцать зим на Серебряном плато. Это теперь таких мало осталось, а раньше-то!.. Да и не в себе старый, молчит все время, а заговорит… словом, Смут его разберет. Видно, на рудниках ему вместе с зубами и мозги вышибли.

Когда телега наполнялась доверху, Мусорщик вел осла к заброшенному карьеру, где прежде добывали белый камень для строительства городской стены. Там он ставил телегу у обрыва и лопатой скидывал мусор вниз, пугая стаи ворон и диких собак.

Здесь и ждали Мусорщика Смел с Последышем.

Он не обратил на них ни малейшего внимания, пришлось дождаться, пока последняя лопата мусора была отправлена с обрыва, после чего снизу донеслись хриплые крики ворон, лай и рычание. Тогда Смел начал, сочтя момент подходящим:

— Долгих лет! Мы вот спросить хотели…

Но Мусорщик перебил:

— Кому не надо — не спрашивает, а кто спрашивает — тому надо.

— Хо! Конечно, нам надо, — удивился странному повороту Смел, но старик опять не дал продолжить, заключив мысль просто и понятно:

— А кому надо — тот платит. Верно я говорю, Заглот? — обратился он к ослу. Тот скосил глаз, повернул к хозяину ухо и стукнул копытом. — То-то же, — ухмыльнулся Мусорщик.

— Ай, заплатим, — Смел поскреб в затылке. — А сколько?

— На сколько спросишь…

Смел оглянулся на Последыша. Тот, поймав его взгляд, чуть заметно кивнул и крепче сжал разбитые губы. Тогда Смел сказал:

— Мы хотим узнать кое-что про фельдмаршала Лабаста…

Мусорщик впервые взглянул заинтересованно, с вопросом в глазах.

— Про шапку и три головы, — уточнил Смел.

Старик отвернулся, почесал ухо и сказал невнятно:

— С горы далеко видать, да самой горы не видно… А снизу она как есть видна. — Зато закончил яснее ясного: — Пять монет, — и, не дожидаясь ответа, залез в телегу: — Пошел, Заглот!

Мусорщик даже не оглянулся, будто тут же забыл, о чем его спросили и что он ответил. Последыш растерянно поглядел на Смела. Смел плюнул и пошел вслед за телегой.

Так и пришли в маленький дворик с хилой оградой, прилепившийся у обочины дороги. Старик привязал осла к колышку, кинул ему охапку сена и скрылся в темной хибарке, слепленной пополам из веток и глины, как ласточкино гнездо. Гостям, про которых он так и не вспомнил, пришлось войти без приглашения. Тут Смел не выдержал:

— Дед, — обратился он к Мусорщику, который сосредоточенно разводил в очаге огонь, — ты бы хоть спросил — согласны мы, не согласны…

— А что спрашивать? Согласны — придете, нет — своей дорогой пойдете, — проворчал Мусорщик.

Он поставил на печурку черный котелок, присел на чурбак, предупредил: деньги вперед. Смел отсчитал ему пять монет, и Мусорщик начал рассказ, сопровождая его странными изречениями и помешивая варево в котелке грубо обструганной ложкой.

РАССКАЗ МУСОРЩИКА

Так, значит… Дождик в небо полетел — баба девкою проснулась. Рассказывал мне про Лабаста один бедолага, когда мы с Мокрохлюпом заспорили. Ну вот, пока Мокрохлюп на снежку отлеживался, он мне и рассказал. Да я и сам кое-что слышал… Только он подробнее, бедолага этот. Он из стеклодувов был, легкие слабые, — помирал, значит.

Ты, говорит, Шатун, не прав… Знал, что я его бить не стану. Лабаст, говорит, точно был в стеклодувах — только недолго, недели три. Могу даже сказать, говорит, у кого он учился — у Браваста, вот у кого. Это потом уже Браваст в канцелярию ушел.

Потом рассказывает, что Лабаст этот у кого только ни околачивался — у медников, у оружейников. Да только бестолку, руки не оттуда росли. И так пока не оказался у Комка Глины. Стой, — говорю, — врешь. Пока все правильно, а Комка я сам знал. Он к тому времени уже помер. Нет, говорит, не помер. Ты вспомни, мол, доминат на осенние свадьбы угощение обещал всему городу — задабривал. Стал я вспоминать — верно, было такое. Ждали — брагу выкатят, баранину в яблоках… Выкатили нам моргалки на лоб.

А бедолага толкует — с баранины этой все и началось. Вроде медники котлы под нее лить отказались — нет такой глины, говорят, чтобы форма выдержала. Котлы-то огромные. Дошло дело до Комка Глины. А он первейший мастер был. Найду, говорит, то, что нужно. Засобирался вверх по реке… да… вверх по реке — вниз по жизни.

И будто бы думал Глина взять с собой только старшего подмастерья. А Лабаст набился — вам-де тяжело вдвоем будет. Ну и взял его Глина с собой. Перевез бык медведя. Через несколько дней вернулся Лабаст — один. Сказал, что Комка с подмастерьем обвалом на берегу задавило.

В общем, ненамного я ошибся. Насчет Комка.

Как вернулся Лабаст — опять пошел к оружейнику. Тот чудак был… забыл, как его звали… потешными огнями все баловался… Ну, ладно. Натолчет серы с углем, а потом порошочки разные добавляет, чтоб дымы разноцветные. Добаловался: взорвался однажды так, что собирать нечего было. Лабаст первым на пожар прибежал, шкатулку из дома успел вытащить — как для бумаг, вроде. Шибче всех, говорят, убивался. Да… Спрашивала цапля лягушку — не больно ли, голубушка?

Ну, потом известно, — эльмараны явились. Тогда Лабаст и пошел к доминату. О чем говорили — не знаю, да только вскоре под начало Лабасту дали лучших мастеров, каких потребовал. Работали без малого год днем и ночью, но когда эльмараны на город пошли, их пушка встретила. Так и стал Лабаст начальником…

А из мастеров, что под его началом работали, двое со мной на Серебряном плато догнивали. Они говорили, что иных и вовсе казнили. Может, и так. Времена смутные были. Птенец гадал в скорлупке — выходить, или остеречься.

Потом эти двое померли, — один поморозился, другого стражники затоптали, стеклодув кровью из легких изошел. А я, значит, остался.


Мусорщик замолчал и полез ложкой в котелок — попробовать, согрелось ли варево. Смел стоял, не поняв сразу, что рассказ уже закончен, но почувствовал, как Последыш тянет его за рукав к выходу. Вышли без слов, не прощаясь.

На улице было почти темно, только над лесом еще угадывался краешек отхлынувшего света. Они торопливо зашагали вниз, к городу, чтобы успеть до темна миновать ворота. Ноги сами несли под горку, и до стены оставалось уже недалеко, когда Смел заговорил. Осторожно заговорил, чтобы не ляпнуть лишнего:

— Вот тебе и три головы… Шапка-то волчья — не с неба свалилась. Хо! Ловок, видать, прадед твой был!

Последыш ответил неожиданно резко, зло, не по-детски:

— Да? Ловок, по-твоему?

Смел смутился:

— Да я ничего не хочу сказать. Слышь, Последыш? Не все там, конечно, понятно…

Но тот пробормотал с неясной угрозой:

— Ничего… Скоро все понятно будет.

Испугавшись, что мальчишка наделает глупостей, Смел сказал как мог примирительно:

— Ай, не расстраивайся. Дело давнее, забытое. А то, гляди, еще натворишь чего…

— Не натворю, — раздраженно дернул щекой Последыш. Они шли уже по булыжникам улицы.

Расставаясь, Смел попросил:

— Если что, ты найди меня. Я у Грымзы Молотка…

Последыш рассеянно кивнул, так что Смел и не понял — услышал он или нет.


Последыш не зря сказал, что скоро все будет понятно.

…Это случилось давно, Последышу тогда было лет пять или около того. Заигравшись, он оказался однажды у двери в комнату прадеда и подглядел случайно, как тот подошел к платяному шкафу, украшенному резными розетками, взялся за одну из них и сдвинул в сторону. За ней оказалась дыра. Прадед вытащил оттуда ключ и открыл им стоящий у шкафа железный сундучок, а из него извлек, в свою очередь, шкатулку темного дерева. Тут Последыш шевельнулся, старый Лабаст услышал и обернулся с таким испугом на лице, что Последыш и сам неизвестно чего испугался. Однако, увидев правнука, фельдмаршал облегченно перевел дух:

— Ты что здесь крутишься? Иди, иди отсюда, нашел, где играть…

Последыш забыл бы увиденное, но испуганное лицо прадеда намертво врезалось в память, а вместе с ним и весь тот случай. Однако только теперь Последыш понял, чего испугался старик: в железном сундучке он хранил шкатулку оружейника. Может быть, в ней и кроется разгадка тайны?

…Все семейство восседало за ужином. Длинный стол освещался многими свечами, негромко постукивала посуда. Когда Последыш вошел, все взоры обратились к нему: взрослые смотрели укоряюще, ехидные сестренки — злорадно. Последыш постоял, переминаясь, потом бочком, стараясь держаться тени, двинулся к лестнице, ведущей в верхние комнаты. Он уже взялся за перила, но его остановил строгий бабушкин голос:

— Ты почему опоздал?

Ну как же, так он все и рассказал. Последыш опустил голову и пробормотал что-то невнятное. Выручил отец:

— Ладно, быстро умывайся — и за стол.

Последыш, торопясь, плеснул из ковшика себе на руку, пару раз провел мокрой ладонью по лицу. А-а, все равно синяк не смоешь. Взял полотенце — и вдруг замер. А что если наведаться к прадеду прямо сейчас, пока все внизу? Он выглянул в коридор — никого. Тихонько прошел к комнате прадеда и слегка толкнул дверь. Она подалась. Не заперто. Еще раз прислушался, собираясь духом. Тихо.

У прадеда в комнате было темно, как в желудке, но Последыш делал все в каком-то оцепенении, будто во сне. А может, просто от страха мысли отшибло. Розетка послушно поехала в сторону, в тайнике обнаружился ключ и точно вошел в скважину на железном сундучке. Последыш открыл шкатулку, нашарил там бумаги и все до единой сунул себя за пазуху. Проверил еще, не осталось ли чего. Потом запер сундучок, положил ключ на место и задвинул розетку. Все. Выскользнув в коридор, осторожно прикрыл дверь и вернулся к себе в комнату, где спрятал бумаги под матрац.

Теперь надо было спускаться вниз. Тут, конечно, обнаружились все его знаки боевой доблести, и началось. Последыш сопел, уткнувшись в тарелку, и не отвечал ни на вопросы, ни на упреки, ни на причитания. Ему не терпелось уйти к себе. А когда этот желанный момент настал, Последыш, уходя, искоса поглядел на прадеда: тот сидел у камина с кружкой браги в темной, крепкой, как высохший корень, руке, уставясь в огонь мутными глазами.

У себя в комнате Последыш запалил свечу, запер дверь на крючок и достал бумаги. От нетерпения и знобкой жути у него заплясали, задергались пальцы, тяжело забухало в ребра сердце. Пришлось переждать, успокоиться. Только взялся снова — постучалась мать: «Сынок, ты не спишь?» — «Сплю, сплю…» — «А чем это ты там шуршишь?» Последыш обмер, пряча бумаги опять под матрац: «Ничем не шуршу, послышалось тебе.» — «А-а… Ну ладно, спи. Добрых снов».

Какие там сны… Как только стихли материнские шаги, Последыш вновь достал бумаги и принялся внимательно их рассматривать. На первой была карта реки выше города, как понял он, повертев ее так и сяк. Вот обозначена двумя деревцами Оголтелая падь, это полтора дня пути от Белой Стены. Вот повыше — речной перекат Костолом. Еще дальше, на большой излучине — крестик. Ага, это, видимо, та самая глина… Здесь ее нашли. Здесь, значит, и обвал был. Последыш сложил карту и взял следующую бумагу.

Она была сплошь исписана с двух сторон мелким почерком и содержала, видимо, какие-то рецепты. Взять того-то столько-то, растолочь с тем-то, промыть, высушить, добавить… Последыш не стал вникать, только внимательно просмотрел до конца. Ничего существенного.

Третья бумага — чертеж. Пушка в разрезе: канал ствола, камера сгорания, запальный ход… Интересно. Но ничего из того, что нужно Последышу. Еще пара бумажек: указания по приготовлению глины, способу отливки и тому подобное. Нет, все не то.


  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16