Владыка вод

— Черный норик, иди ко мне! Я тебя узнал!

Он прокричал так три или четыре раза, и темнота внезапно пропала, под ногами снова была дорога, а на обочине ее, на старом пеньке стоял норик с чуть крысиной, но без всякого добродушия мордочкой — напротив, выглядел он надменным и злобным. Черная шляпа была на нем, без всяких знаков отличия, поскольку Черный норик не признает власти Владыки Вода, и такого же цвета плащ. Он заговорил голосом одновременно писклявым и скрипучим, от которого свербило в ушах:

— Зачем ты зовешь меня, человек? Разве не знаешь, как опасно призывать Черного норика, если нет на то оснований? Берегись! Я хотел пошутить с тобою и отпустить, но теперь я сердит.

Верен терпеливо дослушал Черного норика до конца, понимая, что злить его не следует, ибо пакостник он великий и может выдумывать пакости без конца. Потом ответил спокойно:

— Тот, кто послал меня, просил передать тебе при встрече записку. Потому и позвал я тебя.

Черный норик, видимо, недовольный тем, что требуемое основание имеется, нехотя проворчал:

— Ну тогда передавай скорее, некогда мне…

Верен достал сложенный кусочек тонкой кожи, Черный норик взял его и развернул. Прочитав, он как будто даже обрадовался:

— Ага! Старый предатель задумал теперь помириться! Черный норик ему понадобился! Ну, постой… — он достал из кармана крохотный черный грифель и стал торопливо выводить на оборотной стороне кожи какие-то знаки. Потом отдал записку обратно Верену: — На, отнеси тому, кто тебя послал. И передай от меня наилучшие пожелания и горячий привет! — Черному норику было весело. Он спрыгнул с пенька, метнулся к корням и пропал, как не было его у дороги. Верен развернул записку, посмотрел: нет, в этих черных закорючках никак не разобраться.

Он миновал Белолес-на-Костях и к вечеру, уже в потемках, набрел на тот сарай, где провели они со Сметливом и Смелом первую ночь дальнего их пути. Верен завалился спать на соломе не разводя огня, и под утро совсем замерз, так что пустился в дорогу чуть свет. Примерно к обеду он вышел из леса, и вдохнул морской воздух, и увидел скалу, с которой началось их странствие. Страшной болью защемило сердце, пусто стало под ним и безнадежно. Так вернулся Верен в Рыбаки, и оставалось доделать лишь кое-какие мелочи — впрочем, он был почти уверен теперь, что бесполезные.

Дома было пыльно, грязно, пахло запустением. Норики, обидевшись, что про них забыли, опрокинули молочное блюдце у своей норки. Верен посмотрев на все на это, скинул с плеч дорожный мешок и отправился к Дюжу. Невмоготу было сидеть сейчас дома одному.

У Дюжа было немноголюдно, но хозяин выглядел озабоченным: скоро осенняя торговля, а значит самое урожайное время. Только налив Верену вторую кружку, он спохватился:

— Эй, Верен, а что тебя не было так долго? В город ездил?

Верен молча кивнул и отошел на свое любимое место у окна. Не хотелось ему отвечать на расспросы. А Дюж, к счастью, и не стал приставать. За окном, в промежутке между домами, Верен видел берег Большой Соли, белопенную полоску прибоя, старый сарай для сетей. Все вернулось. А, нет. Смел и Сметлив не вернулись.

Посетители, зная необщительный характер Верена, не подходили к нему — только здоровались издали, на что он отвечал кивком и вновь глядел в окно, прихлебывая из кружки. Лениво думалось ему, что надо бы сходить к Скуп-сыну, обменять кольцо Генерала Гора на Капелькино, но и это казалось не очень важным. Никуда он в тот день не пошел, просидел у Дюжа, накачиваясь брагой — благо, денег хватало. К ночи уже не верилось Верену, что ходил он куда-то далеко, что случилось с ним то, что случилось. Только кольцо с хрусталем, которое он время от времени вытаскивал из кармана и разглядывал, подтверждало: нет, не сон. Все было. Когда бражная закрылась, Верен отправился домой, на жесткую свою лежанку.

Утром сходил за молоком для нориков, купил кое-какой еды домой и хотел пойти к Скуп-сыну, но ноги опять занесли в бражную — решил чуть-чуть промочить горло. А потом до лавки так и не дошел. В тот день вечером к нему пришел Управитель. Увидев его у норки, Верен засмеялся:

— А-а, явился? Во, погляди! — он полез в карман, достал кольцо Генерала Гора и повертел в руке: — Видал? Мы тоже не шиком лыты… Ой, то есть не лытом…

Управитель укоризненно покачал головой, пропищал:

— Зачем же так напиваться? — и хотел было перейти к делу, но Верен возмутился:

— Как — зачем? А чё мне делать? Нашли дурака… Умные там остались, — он потыкал пальцем туда, где остались умные, — а я дурак. Дурак… — он поставил локти на стол, обхватил ладонями голову: — Дурак…

Управитель попытался осторожно его отвлечь:

— Не встречался ли Черный норик?

Верен вскинул мутный взгляд:

— А, да. Как же. Встречался. В колодец меня, дурака — за дурость… Так и надо.

— Что с запиской? — по тону ясно было, что вопрос этот для Управителя важен, но Верен не заметил:

— А-а… записка… Вот она.

— Неужели, забыл отдать? — норик посмотрел на Верена с досадой.

— Н-нет. Не забыл. Тут ответ, — услышав это, Управитель немедленно схватил записку и развернул, а Верен продолжил: — Велено так же передать горячий привет и наилучшие пож… желания. А я — дурак. Слышь, Управитель? — Верен поднял глаза и увидел, что говорит уже сам с собой. Управитель исчез, получив записку. Тогда Верен опустил голову на руки, пробормотал еще раз «дурак» и уснул тяжелым пьяным сном.

Утром, проснувшись, он увидел себя на своей лежанке — видимо, перешел ночью, а как — не вспомнил. Зато вспомнил вчерашний разговор с Управителем, и устыдился. А устыдившись, решительно превозмог головную боль и принялся убираться. Когда дом приобрел относительно жилой вид, Верен пошел в лавку к Скуп-сыну.

Молодой лавочник сидел с каменным лицом. За минувшее время он вошел в роль, заматерел, появилось в нем особая стать богатого торговца. Верен даже слегка оробел. Он пробормотал «долгих лет», Скуп-сын важно кивнул круглой рыжею головой. Тогда Верен разозлился, и сухо сказал:

— Я принес.

Скуп-сын посмотрел непонимающе.

Желваки заиграли у Верена на щеках, но он сдержался:

— Кольцо Генерала Гора, как договаривались.

Испуг метнулся в глазах рыжего лавочника. Он оглянулся, прижал палец к губам:

— Тс-с…

Потом, подумав, встал, запер лавку и сказал:

— Пойдем наверх.

Они поднялись по скрипучим ступеням лестницы в ту самую комнату, где стоял стол с выдвижными ящиками и железный шкаф. Скуп-сын уселся в кресло и нетерпеливо потребовал:

— Покажи.

Верен достал кольцо Генерала Гора, показал лавочнику, не выпуская из пальцев.

— А откуда я знаю, может, это не то?

Тогда Верен взял кольцо за хрусталь и показал Скуп-сыну печатку в виде снежинки на нижней внешней стороне ободка. Лавочник, поглядев, пошел к шкафу, звеня по пути ключами. Он вынул шкатулку и отдал ее Верену, забрав у него кольцо с хрусталем. Верен откинул плотную крышку: Капелькино кольцо с редким камнем цвета морской воды лежало на мягкой обивке, и опять услышал он в голове шум — будто раковину к уху поднесли. Но не время и не место здесь было предаваться воспоминаниям. Он закрыл шкатулку и хотел уйти, но лавочник, жадно разглядывавший кольцо Генерала Гора, спросил:

— Как же ты его добыл? Ведь там, говорили, верная смерть.

У Верена не было ни малейшего желания заводить с лавочником разговоры, поэтому он только бросил через плечо:

— А я жив, как видишь.

И тут раздался в комнате тоненький ехидный смешок: спрятавшись под занавеской, за ними подглядывал крохотный норик в малиновой курточке и синих штанишках. Скуп-сын, рассвирепев, стал стаскивать с ноги башмак, чтобы запустить в негодяя, а норик стрелой метнулся к своей норке — и пропал. Башмак Скуп-сына бесцельно шлепнулся в угол. Лавочник еще ругался и шипел, но Верен не стал дожидаться, пока он успокоится — ушел.

А Скуп-сын вечером того дня, волнуясь, запалил свечу в своей комнате и надел кольцо Генерала Гора на палец. И… ничего не произошло. Он подумал тогда, что все толки — сплошное вранье. Взялся за бумаги, хорошо поработал, а над одной неожиданно глубоко задумался. Когда же поднял голову, глаза его блестели от удовольствия: он обнаружил в договоре со своим поставщиком зияющую брешь, что сулило немалую прибыль…

Первое время Верен еще ждал чего-то. Но дни проходили за днями, Управитель диких нориков больше не появлялся, а кольцо мирно лежало в шкатулке, и Верен нечасто открывал ее, чтобы взглянуть. Он видел, что всеми забыт и никому не нужен. Зачем же он вернулся? Все чаще возникал перед ним этот подлый вопрос, когда сидел он за очередной сетью, а ответа искать было негде, кроме как в бражной у Дюжа. Верен опять проводил там все вечера, но легче не становилось. Однажды он от отчаянья решил снова пуститься вверх по реке в безумной надежде, что все повторится. Но дошел только до старого рыбацкого сарая — и понял, что надежда напрасна. Ничего не менялось в нем. Видимо, заклинание Управителя было рассчитано только на один раз.

Он вернулся в поселок еще более угрюмый чем обычно, днями плел сети, а вечерами сидел у Дюжа. Как-то он взял кольцо с собой в бражную, и после четвертой кружки ему в голову пришла странная мысль надеть его на палец. Он так и сделал. Посмотрел, взялся за кружку — и замер. Откуда-то ему стало известно, что у Крива, бельмастого рыбака, сидящего за соседним столиком прямо за спиной, сильно шалит печень и брага Криву не в радость. Верен потряс головой и, подумав, толкнул односельчанина локтем под бок:

— Эй, Крив!

Тот поморщился от толчка и недовольно ответил:

— Чего тебе?

— У тебя что, печень болит?

— Болит, болит. А ты пихаешься…

Верен отвернулся, ошеломленный. Он повел глазами по бражной, полной в это время посетителей, и услышал еще многое: все боли, тревоги, заботы, что терзали тела и души сидящих людей, стали ему доступны. Он поглядел на кольцо и сорвал его с пальца, бормоча:

— Этого мне только не хватало… Своих бед мало, что ли…

Без кольца все стало как обычно. Он поглядел еще на него, и спрятал в карман. От нечего делать стал Верен вспоминать весь их путь — как Сметлив не хотел идти, как ликовали они, поняв, что начали молодеть. Припомнил он и последний куплет песни, что ревел тогда Сметлив:

Пусть плещется под веслами вода,

пусть счастлив будет дом, и те, кто возле.

А догорит рыбацкая звезда —

не позже и не раньше — вот тогда

и я уйду, как все. Но это — после.

А припомнив, подумал, что его звезда уже догорела, и заскрипел зубами от запоздалой бессильной обиды. Зачем же он вернулся? Ах, как подвел его Крючок! «Рука», «судьба», «храбрец»… Тоже мне, колдун паршивый. Молчал бы лучше…

Верен посмотрел в окно, где над крышей старого сарая горел матовый зеленый огонек и стал вспоминать дальше: как пришли они в город, как встретилась им Цыганочка и как Сметлив рассказывал им про рыбу-бормотуху. Что она ему там говорила? «Ходи ловко верх». Да, вроде так. Потом: «С руки камень вода брось». «С руки камень»? Это не про кольцо ли? Хм, интересно. Он вспомнил, как ходил за кольцом к Скуп-сыну, в его комнату наверху. Э, э! Да это же разгадка. Ах ты, Сметлив, старый глухой пень! Не «ловко» рыба тебе сказала, а «лавка». Лавка! Понял? Погоди. Но если так, значит, выходит, речь шла как раз об этом колечке. Странно…

Верен вновь достал кольцо и стал разглядывать. Почти сразу он обнаружил на ободке знак Владыки Вода — то ли трезубец, то ли корона, каким изображают его на морских картах. И тогда так подумал: «Не простое колечко… Откуда оно взялось у Капелькиной матери?» Но поскольку ответа на этот вопрос не предвиделось, стал думать о Капельке и о проклятой обман-траве, подавшей ему дурацкую несбыточную надежду. Ну что ему теперь делать? Хоть топись…

Чтобы отогнать шальную, нелепую мысль, он взял еще браги, но мысль никак не отлипала. И более того, чем упорнее заливал ее Верен, тем крепче она становилась, тем настойчивее возвращалась. А действительно, чего ему ждать? Если сам оказался дураком, тут никто не виноват. Но терпеть это, сидеть и дожидаться смерти, когда другие живут заново — простите. Это уж слишком. Как там рыба сказала? С руки камень вода брось? Ладно. Он бросит. Но только и сам вместе с ним…

Придумав рассчитаться с жизнью, Верен решил так надраться напоследок в долг, чтобы земля закачалась. Он пил до самого закрытия, а когда Дюж подошел к нему, чтобы получить деньги, сказал, едва ворочая языком:

— З-за… пши на мня, — и потыкал себя пальцем в грудь.

Дюж согласно кивнул — Верен всегда аккуратно отдавал долги. А тот вышел из бражной и сделал неприличный жест в сторону двери:

— Вот ты у меня получишь!

На улице ветер валил с ног, Большая Соль страшно ревела в темноте. Верен, пошатываясь, огляделся, послюнил палец и поднял его над головой. Определив таким образом направление, он пошел в сторону моря, бормоча:

— Оч-чень… хорошо… Погодка — то, что надо. Не придется камень за пазуху брать. Прыгнул — чик! — и готово…

По морю ходили смерчи. Огромные, светящиеся слабым светом, они медленно колыхались над гребнями остервенелых волн, упираясь макушками в низкие тучи. Увидев Большую Соль, разъяренную первым осенним штормом, Верен испугался и чуточку протрезвел. Но мысль упрямо гнала вперед, и он отыскал в потемках причальный мол, уходящий в море шагов на сто. Эти сто шагов и станут последними в его никчемной жизни.

Волны перехлестывали через мол, но только верхушками. Они пытались сбить Верена с ног, но он шел и шел по скользкому дереву — осторожно, будто тщательно оберегая здоровье, и скоро уже стоял на краю, а под ногами его была бездна, воющая дикими голосами и разевающая на него всепожирающие пасти. Там он постоял, уже почти трезвый, но по-прежнему не видя иного выхода. И все же не хватало сил сделать этот последний шаг, чтобы все прекратить навсегда. Навсегда… Он вспомнил про кольцо и решил надеть его, а уж потом… Потом…

Может быть, кольцо Верен решил надеть, чтобы еще потянуть время под благовидным предлогом. Но тут в бездонной утробе моря столкнулись неизвестные силы и зародилась огромная волна, и покатилась, набирая силу, на берег. Она ударила в мол и пошла дальше, грохоча и неистовствуя, и даже не заметила крохотной человеческой фигурки, стоявшей только что на краю пропасти.

Волна слизнула Верена в единый миг, он не успел ни опомниться, ни хотя бы вскрикнуть. Ужасная сила скрутила его, сломала и завертела как щепку в потоке. Он подумал было, что вот и хорошо, не надо самому прыгать, но как только хватка воды ослабла, сделал непроизвольное движение руками и пробкой выскочил на поверхность, задыхаясь и отплевываясь. И вот тут будто огнем его обожгло: кольцо было на пальце, и понял он, что где-то совсем рядом гибнет человек. Точнее, уже почти погиб — искорка жизни теплится в нем едва-едва, и эта искорка криком кричит и молит о спасении.

Тьфу ты, Смут! Хотел сам утопиться — а тут кого-то спасай. Верен хотел сдернуть кольцо с пальца, чтобы не слышать, но такая отчаянная мольба звучала над морем, что не выдержал: завертел головой, стараясь разглядеть в кромешной пучине яростных волн тонущего человека. И увидел на долю мгновения — невнятным светлым пятном, мелькнувшим невдалеке. Он стал подгребать руками в ту сторону, а море злилось, захлестывало его и старалось утопить. Откуда взялась в нем сила — Верен сам не понял. Скорее всего это была злость на человека, надумавшего так невовремя тонуть. «Вот если спасу, — даже стукнуло ему в голову с очередной волною, — то так потом отмутузю…»

Над морем полыхнула запоздалая молния, и в свете ее он совсем рядом увидел своего утопленника — а точнее, утопленницу: волна как раз разметала ее длинные волосы. За них он и ухватился, и стал выгребать одной рукою к берегу.

Силы уже кончались, когда ноги коснулись дна. Измученный Верен еще немного проплыл, попытался встать — волна сбила его. Он снова поднялся, и снова рухнул под могучим ударом. Но каждая новая волна теперь приближала его к берегу. И, главное, не затихала крохотная искорка жизни, взывающая о помощи — иначе бы он не выдержал. Но наконец Верен прочно встал на ноги, последним усилием вытащил утопленницу на песок, туда, где не доставали волны — и рухнул рядом с нею почти без чувств.

Полежав немного, сел, перевернул утопленницу на живот и начал резкими толчками в спину пробуждать дыхание. Через некоторое время девушка (да-да, именно девушка — это он заметил еще когда вытаскивал) мучительно закашлялась, освобождая легкие от воды. Тогда Верен облегченно уселся рядом и стал ждать, закрыв глаза от чрезмерного утомления. Наконец она зашевелилась, поднялась на руках, негромко застонала. Он посмотрел на нее, усмехнулся. Как в романе. Только нужно, чтобы спас ее не такой старый хрен, как он, а молодой и красивый. И чтоб обязательно в конце — свадьба.

Тем временем девушка, окончательно приходя в себя, села и сказала вдруг слабым голосом, в котором как будто звучали тихие колокольчики:

— Верен? Это ты меня спас?

Опять полыхнула слабая молния, и он увидел ее лицо. Увидел — и зажмурился. Проклятая обман-трава! Что делает!

— А где Скуп? — снова раздались тихие колокольчики.

Он помотал головой и открыл глаза. Капелька сидела перед ним — с мокрыми волосами, в светлом платье, облепившем тоненькую фигурку, и говорила:

— Скуп, противный, бежал за мною, за руки хватал — вот, кольцо мамино сорвал даже… Я от него убегала — и упала…

Верен, слушая ее, помимо воли снял с пальца кольцо, протянул ей. Она обрадовалась:

— Ты нашел? Вот молодец! — и надела кольцо, счастливо улыбаясь.

Тогда Верен, вконец одуревший и готовый поверить уже в любую чушь, посмотрел на свою руку, провел пальцами по лицу. Два десятка лет было ему, судя по ощущениям. Да если даже и три — какая к Смуту разница? А она все говорила, и не было для него на свете музыки лучше:

— Я теперь одна, Верен… Я тебя ждала, а пришел Скуп… Ты меня теперь одну не оставляй, да?

Верен, не в силах сказать ни слова, кивнул и поглядел на затихающее море: над волнами еще слабо светились водяные смерчи, и внутри одного из них почудилась Верену фигура высокого бородатого человека с золотым ободом на голове. Над высоким лбом этот обод венчался грозным трезубцем. Человек глядел прямо на них, бесстрастно и пристально. Верен испуганно перевел взгляд на Капельку — она отжимала мокрые волосы, — и снова на смерч, но тот рассыпался на глазах, лишившись внезапно могучей опоры ветра. И никогда не узнал Верен, видел он человека на самом деле, или это ему лишь показалось.

Да, так все и было там, где Большая Соль вечно бьется в берега жизни и смывает песок человеческих судеб. Но его не становится меньше.