Они трусили все медленнее, и наконец первый, приблизившись к Смелу на прыжок, встал. Смел прикинул: «Если сразу удастся убить вожака — может, выкручусь. Но едва ли», — и сосредоточился на волке, стоящем посредине. Тот подбирался для броска, молча, но как-то нерешительно, будто к чему-то прислушиваясь. Смел тоже готовился — соображал, как бы ловчее поймать его влет на лезвие. Но вместо того, чтобы прыгнуть, волк, лязгнув стальными клыками, вдруг мотнул башкой в сторону, взвыл леденящим, отчаянным воплем и стрелою метнулся прочь с дороги, на кипящее снежное поле, огромными прыжками уходя в обманчивый лунный свет. Двое других кинулись следом.

Смел, еще не поняв, что случилось и не успев перевести дух, глянул, что могло так испугать волков, и увидел: сбоку от дороги, вытянув руки вперед, как слепая, шла женщина. А может, девушка: при луне не поймешь. Ветер рвал на ней обрывки легкого платья, трепал длинные волосы. И главное — голос… Смел ощутил, что коченеет внутри: перед этим все прежние страхи измельчали в мимолетный детский испуг. Невеста слепо шла мимо него, но он-то, конечно, знал, что она его видит, и мимо не пройдет. Она и не прошла — растаяла, хохотнув напоследок дико. Смел отчетливо увидел, как за миг до исчезновения стала она бесплотной, и снежные струи неслись сквозь нее.

Пропала, как не было. Смел постоял, все так же до боли сжимая рукоятку ножа закостеневшей рукой, не замечая, что намело уже снегу за ворот овчины, и тает он, соскальзывая на грудь ледяными струйками. Потом осторожно повел глазами — никого не видать, — и, стараясь почему-то не двигаться, стал страшно медленно, будто глыбы ворочал, думать окоченевшей головою, что делать. Бежать? Все, наверно, пытались. Стоять? Холодно, насмерть замерзнешь. Что еще придумать? Придумал: глотну напоследок из фляги, а там…

Тут Невеста вновь появилась. Она шла теперь с той стороны, где скрылись снежные волки, и опять как будто бы мимо, и опять исчезла шагах в десяти от него. Смел подождал, пока откатила от сердца черная ледяная волна, свободной рукою полез в мешок, зубами пробку из фляжки вырвал. Приложился. Так. Хорошо. Подумал: а что, собственно, я стою? Может, попробовать улизнуть потихоньку? Ни кольца ему уже было не нужно, ни спасать никого… Оглянулся он воровато, повернулся к ветру спиною и сделал один только шаг — или, даже, шажок…

И оказался с Невестой лицом к лицу. Тут он успел ее разглядеть: глаза безумные, щеки впалые, острый нос. Губы бескровные искривлены рыдающим хохотом. Руки тонкие и корявые к нему тянуться. Кольцо на безымянном пальце. Мелькнула еще мысль: «Верена дочка…» — и пропало все, темнотою сделалось и пустотою.

…Придя в себя, Смел обнаружил, что стоит точно так, как стоял, когда попробовал «улизнуть». Сколько пробыл без памяти — неизвестно. А может, он уже камнем стал? Глаза скосил — да нет, вроде руки-ноги на месте. Медленно, осторожно снова к ветру лицом повернулся. Потянулся за флягой заветной — и опять Невеста из поземки возникла. Подошла поближе к нему — и растаяла. Страха у Смела уже поубавилось. Подумал даже: «Хо! Поиграться ей хочется. Ну правильно — Невеста… Кокетничает». Еще приложился к фляге, и понял вдруг с погибельной ясностью, что положение — безнадежно. Уйти не удастся: пробовал, хватит. А чтобы кольцо с нее снять — и подумать страшно. Не сможет. Ни за что не сможет. Значит, времени — пока ей играть прискучит.

И началась бесконечная пытка. С места Смел больше двигаться не решался, только фляга его согревала. Невеста появлялась то тут, то там, и когда оказывалась поближе, всякий раз накатывал замогильный холод, вышибая остатки тепла. В какой-то момент он вспомнил, что есть еще маленькая надежда — ведь знает он, вопреки заклятию, кто она есть и откуда. И стал кричать в темноту: «Ну, иди ко мне! Я знаю, кто ты! Ты — дочка Верена!» Но Невеста, возникнув неподалеку с видом как будто заинтересованным (так ему показалось, а вообще-то — поди по ней, разбери), тут же исчезла вновь. Смел смертельно устал, так устал, что когда посветлел край неба над снежными склонами, то даже не смог обрадоваться. Да и чему было радоваться?

Зато для Невесты рассвет означал, что пора игру заканчивать. Смел понял это, увидев ее прямо перед собой, и шла она к нему неотвратимо, не уклоняясь ни на шаг. Теперь он ясно видал ее всю — безумную, истерзанную, нелепую — и смешались в нем страх, отчаянье и жалость. И понял он, что вот сейчас станет камнем у дороги, примет смерть — примет от дочки друга своего, Верена. И подумал: «Ну, нет. Что угодно, только не это. Уж лучше я сам…» — а Невеста шла на него, не сворачивая, не отрывая от его глаз своего безумного взгляда. И ощутил Смел в ладони рукоятку ножа: вот оно, избавление. Он уже слышал, как снег скрипит под ее ногами, как тихонько постанывает она, будто просит о чем-то, видел, как сверкает на протянутой к нему руке граненый хрусталь. И все ближе и ближе подкатывал знакомый уже черный холод. Смел боялся теперь лишь одного: пропустить тот короткий миг, когда кончится всякая надежда, а волна черного холода еще не захлестнет совсем. Тогда и надо воспользоваться ножом. И колотилась в мозгу последняя, единственная мысль: «Чем погубит меня дочка Верена — лучше я сам…»

Он не упустил своего мига. В двух шагах от него Невеста была, когда Смел почувствовал — вот теперь, вот-вот станет темно и пусто. Он ударил себя ножом в грудь, в остывающее, каменеющее сердце. Острую боль ощутил, крик безумный услышал — и увидел вдруг, что Невеста висит на его руке, не давая ему зарезать себя, и кольцо на скрюченном пальце ее — прямо перед глазами. Последним усилием он сорвал его, и замертво рухнул на снег.

…Снился ей странный и длинный-предлинный сон. Как будто идет она по горам — просто так идет, не зная куда и зачем, не разбирая дороги, и нипочем ей ветер и снег, и что ноги босые. Встречала она на пути людей, и смешно становилось — они почему-то ужасно пугались. Одному из первых хотела она сказать — мол, не бойся! — да обнаружила, что речи лишилась. Такое во сне бывает. Ну и ладно. Подошла она к нему поближе, хотела за руку взять — глядит, а он упал на дорогу, скорчился весь, и вдруг оплывать стал, скругляться, и через несколько мгновений лежал перед ней на снегу обыкновенный серый валун. Она засмеялась: вот ведь сон какой удивительный! И после этого стала нарочно искать встреч, чтобы посмотреть, как превращаются люди в камни. Иногда и знакомые попадались, из Овчинки, что в бражной на нее пялились… Так тех она никого не пропускала. Веселилась: вот придет завтра в бражную, уставится снова, как сыч, а я смеяться буду, вспоминать, как он камнем сделался. И входила во вкус: уже не просто подходила, а кружила вокруг подолгу, мучила. Исчезала и снова появлялась — оказывается, во сне и такое можно. Поначалу никто не разговаривал с ней, а потом как будто узнавать стали: кричали — уйди, проклятая! сгинь, исчезни! — а она еще больше веселилась. Другие умоляли: не губи, не убивай! Деньги предлагали, драгоценности. Тогда она жалела: жаль, что во сне. А то бы разбогатела… Этим, которые откупиться пытались, она в лицо хохотала. И не кончался этот странный сон, а длился бесконечно. Ей уже и надоедать стало, пыталась проснуться — да не выходит. Ну ничего, — утешала она себя. — Любой сон рано или поздно кончается. И дальше шла, ища одиноких путников. Почему-то ни женщины ей никогда не попадались (а жаль, иных бы она с удовольствием в валуны обратила), ни те, что ходили по двое, по трое.

А этот один шел. Незнакомый. Смуглый, нос с горбинкой. Она его давно приметила, на выходе из ущелья, а когда снежные волки поужинать им захотели, решила, что настало время вмешаться. Это ее добыча, а не волков. И волки, учуяв ее, как обычно сбежали (нравилось ей, что во сне все дикие звери ее боятся, даже скробберы — ворчат, но уходят), а она начала морочить смуглому голову. Похрабрее он был, чем другие. Держался получше. Конечно, она всяких видала, но с храбрыми играть интереснее. А он вдруг кричит: «Ну, иди ко мне! Я знаю кто ты! Ты — дочка Верена!» Какой такой Верен? Мать никогда ей про отца не рассказывала, только плакала иногда по вечерам. И впервые за весь долгий свой сон пожалела она, что речи лишилась: спросить бы, что этот смуглый знает. Но тут уже светать стало, и пришлось торопиться: каждый раз опасалась она, что это уже настоящее утро, и теперь-то она проснется. И пошла прямо на смуглого. Только видит — в руке его нож, и готовится он убить себя. И — от неожиданности, что ли? никогда раньше такого не было, — пожалела она его. Да и обидно стало: так не честно, не убивать он себя должен, а камнем стать. Словом, прыгнула она на него, за руку схватила — правда, ударить себя он успел, а потом вдруг схватил ее за руку, крепко и больно, и — упал. А она глотнула морозного утреннего воздуха, огляделась по сторонам, и поняла, что больше не спит…

Смел очнулся от того, что над самым его ухом кто-то повторял, всхлипывая: «Холодно мне… Холодно…» Он открыл один глаз и опять закрыл, зажмурил от солнца. Потом открыл оба и увидел, что над ним склонилась незнакомая девушка, встав коленями прямо на снег. Он сел — девица отпрянула. В груди болело. Смел отодвинул овчину, рубаху, посмотрел на струйку запекшейся крови, потрогал. Больно. Видно, в ребро ножом угодил. Ну ладно, пройдет… А это, стало быть, Невеста. Смел поглядел на нее с любопытством и подумал: «Хо! Какая красивая…» Она, собрав лохмотья в кулак на груди, тряслась мелкой дрожью и часто мигала до смерти перепуганными глазами. Смел вяло помотал головой, приходя в себя, оперся сжатыми кулаками о снег, стал вставать. Что-то впилось в ладонь. Он разжал кулак: кольцо. Смел чуть было не бросил его в сугроб, но вспомнил, удержался, спрятал в карман. Девица, поднявшись с колен, все так же тряслась и смотрела на него испуганно и жалобно.

Смел огляделся. Метель улеглась, ослепительно сверкали под лучами встающего солнца белые горы. Тишина была в мире. Тишина и покой. «Хорошо бы сейчас баранинки Горлохватовской», — подумал Смел и стащил с себя овчину. Встряхнув от налипшего снега, укутал ею девицу — та вздрогнула от последнего приступа дрожи, и затихла, кутаясь и переступая босыми ногами. Смел поглядел, вздохнул. Снова уселся на снег, разулся, отдал ей башмаки. Достал из мешка свои старые штаны, — хорошо, не выкинул! — разорвал их, и принялся мастерить себе на ноги что-то вроде обмоток. Закончив, бросил взгляд на девицу. Она, неловко согнувшись, едва двигая закоченевшими пальцами, пыталась завязать тесемки башмаков. Смел заворчал под нос недовольно, — вот горе-то, — убрал ее руки и завязал сам, поплотнее, чтобы не сваливались. Потом, подумав, вытащил из мешка свою фляжку, взболтнул возле уха — есть еще! — и ей передал: «Пей!» Девица сделала два глотка, захлебнулась, закашлялась. Смел переждал, потом кивнул: еще давай! Девица послушно приложилась к фляге, но теперь пила осторожно и медленно. Смел забрал флягу, допил остаток и, запихивая флягу в мешок, спросил наконец:

— Как звать-то тебя?

Девица едва выговорила непослушными закоченевшими губами:

— Мать Незванкою называла.

— Хо! — удивился Смел. — Что за имя такое?

— Да такое… — девица говорила еще едва-едва шевеля губами, но вино уже начало действовать, на щеках ее появился бледный румянец, и Смел опять удивился — до чего же красива!

— Так и вышла — Незванка, — сказал Смел, чтобы отвлечься. Девица посмотрела на него непонимающе. — Ладно, ладно. пошли. Далеко еще топать.

— А куда? Где мы? — девица, согреваясь, будто начала просыпаться. — Как я тут оказалась?

— Домой пойдем. Про остальное потом расскажу. Хм… Незванка… Нет, имя тебе другое нужно. По пути придумаем.

Они пошли вниз по дороге, которую выравняла, зализала за ночь поземка — не видно было на ней ни следов Смела, ни волчьих лап, ни босых ног Невесты. Только камни по обочинам угадывались, заметенные снегом. Сначала девица шла, задумчиво покусывая губку, словно вспоминая о чем-то, потом вдруг спросила:

— Слушай, а что с Тропотопом?

Коротко и спокойно ответил ей Смел:

— Погиб Тропотоп.

Замолчала девица, нахмурилась. Но через несколько шагов, схватив Смела за руку, страшным шепотом прошептала:

— А ОНА… — не придет больше?

— Кто — она? — не понял Смел.

— Ну… ОНА!

— А-а… — стало быть, Деву Долу вспомнила. — Не придет, не бойся.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю…

Некоторое время шли молча. Потом девица на руку посмотрела, на которой было кольцо. Снова нахмурилась. Наконец остановилась, вынудив встать и его, проговорила со страшной тревогой в срывающемся голосе:

— А что со мной было, а?

Смел вздохнул. Как ей про все рассказать? Да и надо ли? Но она настаивала:

— Я вижу, ты знаешь… Скажи!

Смел подумал малость, и сказал:

— Наказание тебе вышло.

— А теперь?

— А теперь, наверное, все. Хотя… — Смел замолчал, подумав, что это еще вопрос.

— Ничего не понимаю, — помотала девица головою нечесаной. И вдруг уставилась на него: — А ты кто такой?

— Я-то? — Смел усмехнулся. — Так, случайно нашел вот тебя…

— Врешь, — она прищурилась. — Это ж я тебя нашла. Ты лежал, а мне было холодно…

— Ну, значит ты меня, — равнодушно согласился Смел.

— Опять врешь… Как я сюда попала?

— Ай, отстань! — Смел рассердился. — Идти далеко. Жрать хочется. Ноги у меня — видишь в чем? Хватит болтать. Топай!

Он ускорил шаг, девица послушно последовала. Она промолчала весь обратный путь через поросшее сосняком ущелье, по снегу а потом по траве, по дороге, которую столько лет завораживала ужасом. Она едва поспевала за Смелом, и солнце еще не дошло до зенита, когда они спустились в Овчинку.

Распахнув дверь в постоялый двор, Смел прямо с порога счастливо заорал:

— Эй, хозяин! Жрать давай, чего есть — поскорей и побольше!

— Сейчас, сейчас, — отозвался из-за стойки Горлохват. — Чего кричать-то… — тут он поднял взгляд, увидел вошедших и замер, втянув голову в плечи. И так и стоял, пока не сели они за стол. Смел, радостный, только что поверивший, наконец, что все уже позади, поторопил:

— Давай, хозяин, давай! Живот подвело! И вина!

— Да-да-да… — мелко закивал Живоглот и, часто оглядываясь, удалился на кухню.

Его не было довольно долго, так что изголодавшийся Смел уже принялся было стучать костяшками пальцев по столу, но тут появился хозяин. Он не нес ничего съестного, подбирался к ним как-то странно, боком и с видом одновременно боязливым и угрожающим.

— Хозяин, ну не тяни ты, Владыки ради… — взмолился Смел, но осекся, поняв, что что-то неладно. А неладно было то, что вместо закуски Горлохват держал в руке маленький топорик для разделки мяса. — Ты чего, хозяин?

— А ну, убирайтесь отсюда, — глухо сказал Горлохват.

— Хо! Да ты что, сдурел? — Смел еще недоумевал. — Думаешь, у нас денег нет, да?

— Не надо мне ваших денег, я сказал — убирайтесь.

Смел взглянул на девицу, приглашая разделить с ним его удивление, но она сидела, сжавшись в комочек, глаза перепуганные, как недавно утром, и уже наготове блестят в них слезы. Тогда-то Смел осознал, что все это время Горлохват глядел, главным образом, на нее, и подобрался, почуяв опасность. Слишком он рано обрадовался, вот и не подумал по легкомыслию, что девицу в селении могут узнать. Лет-то прошло не так уж много. А Горлохват продолжает:

— Корми тут, понимаешь, всяких…

— Каких это — «всяких»? — Смел был уже спокоен, только резко вскипела в нем кровь, как всегда перед дракой.

— А таких. Она думает, я ее не помню… Сколько людей из-за нее… — договорить Горлохват не успел: выпрямившись, как пружина, Смел изо всех сил запечатал ему рот кулаком.

Недаром опасались бешеного в гневе Смела рыбацкие мужики. Ростом он невелик был, и легок, но когда бил — дикая сила бралась в нем откуда-то. И Горлохват, на голову выше Смела и тяжелее вполутора, отлетел к стойке, трахнулся об нее головой и остался лежать, одурело вращая глазами и хватая воздух разбитым ртом. Топорик его отлетел в сторону, где был мгновенно подхвачен Смелом, поскольку четверо-пятеро посетителей привстали, готовые защитить Горлохвата.

— Всем сидеть, — прошипел Смел, задыхаясь. Те задержались, не отрывая от Смела глаз. А он схватил девицу за руку и, пятясь, прикрывая ее собой, вышел на улицу.

— Где твой дом?

— Там, напротив… — девица дрожала всем телом.

— Не трясись. Пойдем скорее отсюда.

Дверь скромного домика оказалась заколочена большими гвоздями. Смел пустил в ход топорик и они вошли в нежилую комнату, холодную, пыльную, с застоявшимся запахом пустоты. На столе так и стояла дорожная корзина, с которой юная красавица собиралась бежать из Овчинки. Смел запер дверь на засов и стал оглядываться, подыскивая, что бы таким подпереть ее для надежности. От этого занятия его оторвал голос девицы, которую он так и не придумал, как называть. Надо бы как-нибудь по-городскому. Ему нравились тамошние имена.

— Можно, я переоденусь?

— Давай, давай, — он стал двигать к двери тяжелый шкаф.

Вот теперь можно ждать гостей. Смел не сомневался, что они будут. И знал, что долгой осады ему не выдержать — не еды у него, ни питья. А, Смут тебя забери! Опять попал в переделку… Одна надежда — на Верена со Сметливом. Хватятся же они в конце концов. Хотя… Что они смогут сделать? Против целого селения?

От мрачных раздумий отвлек его шорох, и он поднял глаза: в комнату вошла девица. Она сменила свои лохмотья на простенькое голубое платьице, наспех причесалась, обула легкие туфельки, сплетенные из полосок кожи. И он увидел такое нежное, испуганное и беззащитное существо, что почувствовал, как самого душит нежность. А поскольку к подобным чувствам был непривычен, то сжал кулаки и забормотал угрожающе:

— Я вам покажу, хвосты собачьи… Попробуйте троньте… — и понял вдруг с пронзительной ясностью, что даст избить и убить себя, примет любые муки, но никому не позволит ее обидеть.

Она как будто прочла все это в его глазах, потому что вдруг подошла, уткнулась головою в грудь и горько, по-девчачьи расплакалась. Смел одной рукою обнял ее за плечи, а другой неумело погладил ее по голове, приговаривая:

— Ну что ты… Да ладно тебе… Никто тебя не тронет…

Но плакала она, как оказалось, не о том. Не отрываясь от его плеча, сквозь плач, она невнятно выговорила:

— Так значит, это не сон был, да? Про горы и… и про камни?

Смел тяжело вздохнул. Прижал ее к себе покрепче.

— Ничего, ничего… Ты не виновата.

— Ведь я же не знала, не знала! Я думала — сон! — девица захлебывалась слезами и пристукивала кулачком по его плечу. — Ты веришь мне? Веришь? — она подняла к нему мокрые глаза, полные отчаянья и надежды.

— Конечно, верю…

После этих его слов девица немного успокоилась, села, всхлипывая, на пыльную скамью. Сказала горько:

— Я ведь и тебя хотела… как всех…

Смел поежился, вспомнив минувшую ночь, но пересилил себя и ответил бодро:

— Ну, на меня у тебя силенок не хватило.

— А почему? — широко раскрыла она глаза, голубые как небо после дождя.

— Да потому… — начал он, намереваясь отшутиться, но не успел: с предсмертным звоном вылетело оконное стекло и по полу, грохоча, покатился булыжник.

Сметлив и Верен шли в «залу», гадая: куда мог Смел запропаститься в такую рань? Вчера он предупредил, что ужинать не выйдет — дескать, устал, спать пораньше ляжет. Утром же, когда заглянули позвать его на завтрак, нашли постель заправленной, а комнату — пустой. Главное — и хозяин утром не видел, хотя встает ни свет ни заря. А теперь уже вон — обед… Куда ж его Смут унес, этого Смела?

Они сели за стол, строя разнообразные догадки и смеясь, но Сметлив вдруг указал Верену глазами в сторону стойки. Верен обернулся и поймал злобный взгляд Горлохватихи, вытиравшей за стойкой большое блюдо из обожженной глины. Самого хозяина видно не было. Верен отвернулся и вполголоса спросил у Сметлива:

— Чего это она?

— Сейчас узнаем, — так же тихонько ответил Сметлив и громко обратился к ней: — Хозяйка, а хозяйка! Ты, случаем, товарища нашего не видела? С утра пропал куда-то…

Горлохватиха одарила его таким же взглядом и буркнула что-то под нос, делая вид, что сильно занята блюдом.

— Не понял! — Сметлив был добродушен и терпелив.

Хозяйка со стуком поставила блюдо и заорала, вызверившись:

— Не видела, и видеть не хочу!

— Вот вам, не угодно ли… А что так?

— Мы с колдунами не знаемся! — Горлохватиха так орала, что жилы на шее чуть не лопались. — И нечего к нам нечисть таскать!

— Постой, постой… — Сметлив насторожился. — Ты о чем? Какую нечисть? Объясни толком.

— Вот такую! Которая по горам шляется! — Горлохватиха неожиданно всхлипнула: — Дерется еще… Ну ничего, наши мужики ему покажут, где у рака задница!

Сметлив и Верен уже стояли за своим столом, вслушиваясь в ее неразбериху. А при последних словах Верен метнулся к стойке и схватил хозяйку за руку:

— Где он? Говори!

— Не хватай! — она пыталась вырваться.

— Где он, я спрашиваю?

— Там, — она махнула свободной рукой. — Напротив…

Они побежали к выходу, а Горлохватиха злорадно проорала им вслед: «Да не спешите так! Там на всех хватит!»

— Это что же… значит, он в горы ходил… — на бегу соображал вслух Сметлив. — Вот ненормальный… как же он смог, а?

Они подоспели вовремя. Самые дюжие мужики уже доламывали дверь, дружно наваливаясь плечами. Горлохват ими командовал: «А вот… еще! А вот… еще!» Остальные с удовольствием добивали немногие уцелевшие стекла, не рискуя, впрочем, приближаться после того, как Смел засветил одному в лоб прямо через окно. Всего было человек пятнадцать.

— Эй! Вы что делаете? — Верен отвлек внимание осаждающих на себя. Дюжие мужики остановились перевести дух, оглянулся и Горлохват, оскалился:

— А-а… Дружки явились! Хотите, чтоб вам тоже перепало? — стекольщики побросали камни и подступали со всех сторон ближе, так что слова Горлохвата вполне могли сбыться.

— Да погодите, — рассудительно сказал Сметлив. — Давайте разберемся. Что он сделал-то?

— А во, в морду ему заехал, — здоровенный, подстать Сметливу, мужик с широким добродушным лицом, указал пальцем на Горлохвата.

— Подумаешь — в морду заехал. Может, за дело? А если и не за дело, то пусть сами выяснят — один на один. А то сбежались… — Сметлив обвел глазами обступивших людей.

— Пусть выходит один на один, — развел руками мужик. — Че же он спрятался? Мы все по-честному…

Но такой поворот не устраивал Горлохвата:

— Заткнись ты… «Один на один»… Его-то я не боюсь, а с этой как быть?

— С кем — с этой? — как только от действий перешли к разговорам, Сметлив почувствовал себя уверенней.

— Которую он с гор привел?

— А что она?

— Заколдованная! Камнями все станем! — прошипел Горлохват, чтобы было страшнее. И достиг своего: соратники его загудели. Но Сметлива непросто было сбить с толку:

— Так ведь Смел не стал.

— А откуда я знаю, — снова оскалился Горлохват, — может, он сам колдун?

— Не-ет, — Сметлив покачал головой. — Я с ним с детства рос, знаю. И вот Верен тоже.

— Мужики! — завопил Горлохват, чувствуя, что теряет преимущество. — Да что мы его слушаем? Давай дверь ломать! Выгнать их надо к Смуту, а то всем труба будет!

— А ты послушай, — раздался вдруг хриплый тяжелый бас, и все оглянулись. Сзади, за каменной оградкой, облокотившись на нее, стоял старый Скалобит и внимательно следил за происходящим. — Послушай, когда дело говорят…

Все притихли. Велико было уважение к Скалобиту. Он редко вмешивался в чужие дела, но если вмешивался — значит, имелась на то причина. Только Горлохват попытался возразить:

— Да брось ты, Скалобит! Какое дело? Сколько людей она погубила! Мало? Хочешь, чтоб побольше?

— А больше не будет, — Скалобит говорил так уверенно, что даже Горлохват не осмелился перебить. — Это во-первых. Во-вторых, не она людей погубила, а колдовство. На ее совести один Тропотоп, да и тот… В общем, от случая это зависело. А в-третьих… Ты, Горлохват, лучше б спасибо ему сказал, — Скалобит кивнул головой на домик, где держал оборону Смел.

— Это за что же? — огрызнулся содержатель постоялого двора, понявший уже, что посчитаться с обидчиком не удастся.

— А за то… Нет больше Невесты. Нет больше страха на нашей дороге. — Скалобит усмехнулся. — Может, теперь у тебя посетителей станет побольше, богатым будешь…

Горлохват постоял, насупившись, развернулся круто и ушел. За ним разбредаться стала и вся дружина. А Сметлив подошел к двери:

— Эй, Смел! Это мы, открывай!

В доме послышался приглушенный шум и возня, но дверь не открылась. Сметлив потерял терпение:

— Открывай же, ну!

— Да постой, шкаф не могу отодвинуть… — послышался голос Смела. А когда наконец дверь, почти сорванная с петель, распахнулась, вздохнул: — Уф… Как я его сюда притащил? Сдуреть можно…

Вот так и закончилась грустная история про Невесту Генерала Гора. Смел, само собой, ходил счастливый и гордый, а девицу друзьям представил так:

— Вот кого я там нашел. Хо! — и обнимал ее при этом одной рукою за плечи, предлагая оценить находку. Девица уже бледно улыбалась, приходя в себя после всего пережитого за столь короткое время, и невозможно было представить, что она и есть то страшилище, тот ходячий ужас, которым пугали в Овчинке детей.

А когда Сметлив спросил, как же ее зовут, Смел неожиданно для себя ответил:

— Нежица. — И повторил еще раз, чтобы вслушаться самому: — Нежица. Да, так ее зовут.

Девица от удивления захлопала небесными глазами, но Смел не позволил ей возразить — заорал во все горло: «А пожрать мне сегодня дадут, наконец, или нет?!» Так это имя — Нежица — и осталось у нее на всю жизнь. Под этим именем и узнали ее потом, когда стряслась Великая война, все пореченцы.

Верен притащил из лавки кучу съестного, вина — и пошел у них пир, и продолжался до ночи. Пили за Смела, за старого Скалобита, за новую жизнь Нежицы и за всех вместе. Потрескивал в печке огонь, ни следа не осталось от пыли на столе и скамьях, только в окна с разбитыми стеклами дуло. Нежица, робко улыбаясь, сидела у краешка стола, торопливо вставая всякий раз, чтобы поменять посуду и долить в кружки. А когда старый Скалобит отправился домой, когда проводили в другую комнату задремавшую сидя Нежицу, стал им рассказывать Смел, как все вышло — как догадался он, кто такая Невеста, как понял, что должен идти один и каково пришлось ему в в дороге. Верен покряхтел и спросил коротко: «А откуда ты знаешь, что она не того моряка?» Смел пожал плечами. Помолчали немного, а потом случился у них трудный и важный разговор.

Начал его невзначай Сметлив. Он сказал:

— А где кольцо-то? Показал бы хоть…

Смел вытащил из кармана кольцо с хрусталем, положил на стол. Сметлив повертел его в руках, хмыкнул, передал Верену. А сам продолжил:

— Ну, а с нею теперь что делать?

— Ай… — видно, этот вопрос заботил Смела и самого. — Пока не знаю. Думаю, думаю — ничего не могу придумать.

Сметлив молчал, уткнувшись в кружку с вином, а Верен сосредоточенно разглядывал кольцо. Не дождавшись помощи от товарищей, Смел неуверенно заговорил:

— Нельзя же ее здесь одну оставить…

Сметлив поднял голову:

— Значит, с собой забирать надо.

— Куда? — вскинулся Смел. — В Рыбаки? Да я же там… — помолчал. — В городе мы никому не нужны, а здесь хоть домик есть для начала, — он оглядел комнату, в которой они сидели.

— Это надо так понимать, что ты остаешься, — утвердительно сказал Сметлив, и внимательно посмотрел на Смела.

— Ну, не то, что остаюсь, а другого выхода нет… — пожал плечами Смел. И взмолился: — Да поймите вы, она девчонка совсем — на кой Смут ей старик нужен? Не-ет, — устало помотал он головой. — Мне дороги в Рыбаки нету.

— Погоди, — рассудительно заговорил Сметлив. — А кто тебе сказал, что на обратном пути мы станем стареть? По-моему, это совсем не обязательно. По крайней мере, можно попробовать…

Смел задумался, а потом прошептал:

— Боюсь… и пробовать не хочу. Не могу.

Верен все так же молчал, разглядывая кольцо. Сметлив глянул на него раздраженно и пробурчал:

— А мы, значит, не боимся… — И, не зная, на ком бы еще сорвать раздражение, вдруг вспомнил: — А где этот Управитель писклявый? Загнал нас сюда, не угодно ли, не объяснил ни Смута — сиди теперь гадай!

Тут Верен спокойно и ровно сказал, пряча кольцо в карман:

— Я возвращаюсь назад.

Сметлив покусал губу, согласился:

— Ясное дело. Я тоже. А ты… — но ничего не нашел сказать Смелу, только махнул рукой.

Через два дня на высокий холм, отгораживающий Овчинку от равнины, поднялись четверо. Верен был невозмутим, Сметлив хмур, Смел подавлен. Нежица, которой все уже стало известно об их похождении, глядела на уходящих с тревогой и болью.

— Ну, вот и все, — сказал Верен, зайдя на вершину, и остановился, оглянулся. Позади уютно, как в ладони, лежала в горной долине Овчинка, вилась от нее дорога вверх, к белым вершинам Оскальных гор, на невидимый отсюда перевал Белых башен. А впереди тонуло в голубой дымке Поречье — великая страна, которую пересекли они втроем. Теперь предстояло проделать этот же путь, но вдвоем. Смел оставался в Овчинке.

На прощание обнялись. Сметлив поцеловал Нежицу в лоб и шепнул: «Береги Смела». Верен, прижав к груди Смела, шепнул: «Береги Нежицу». Смел чуть заметно кивнул. На том расставанье и кончилось. Только Сметлив заключил:

— Может, даст Владыка — свидимся еще…

Потом Смел, обняв за плечи Нежицу, долго глядел вслед удаляющимся фигуркам. А она сказала:

— Так это и есть, значит, Верен?

— Да… — рассеянно отвечал Смел, думая о своем. — А что?

— Ничего. Просто, я вспомнила — мать говорила как-то, что отец живет на берегу Большой Соли.