Хирургическое вмешательство

      Он замолк и уставился в небо. С крыши на крышу над колодцем двора летали вороны.
      — А ты чего в инспекцию пошел? — спросил он. — Ты на каком курсе вообще?
      — На третьем, — Лейнид вздохнул. — Да я просто подработки искал. Подумал, какое-то касательство к профессии будет… опять же, ошибки исключены, меня любой оператор опознает. Слушай, я спросить хотел — чего этот шкаф, Ника, болтал? Про тысячи жизней? Вроде же как…
      — У Ники инструкция со вдохновенной речью, — усмехнулся Даниль. — Он ее зачитывает. Кто ее писал — я не в курсе. Чудак какой-то на букву «м». Нету тысяч, конечно. Зафиксированный минимум физических жизней от образования тонкого тела до его распада — три, прописью, три штука. Максимум, вроде, около сотни.
      — Сотня — это тоже прилично. — Лейнид подумал и добавил: — Но все-таки обидно как-то. Раньше в сказку верили…
      — Во-первых, не все в нее верили. А во-вторых, тебе и сейчас никто не запрещает. Вон церквей пооткрывали сколько. Вера — вещь иррациональная. А если точно знаешь, что с телом не умрешь, дальше можно что угодно себе придумывать.
      — Если точно знаешь — не получается…
      — У кого как. Когда реинкарнацию доказали научно, буддисты радовались как дети. А с буддизмом, по сути, еще хуже вышло, чем с христианством. Потому что нирвана, которая у них цель, означает то же самое растворение личности, которое в любом случае происходит в конце концов с кем угодно, будь он буддой или придурком последним. Только у будды оно осознанное и с придуманным смыслом. А значит, оно такая же иллюзия, как и все остальное. Майя.
      — Сансара — нирвана, — сделав умное лицо, заметил Лейнид.
      Даниль ухмыльнулся.
      — По-моему, это очевидно.
      — А как они выплыли?
      Аспирант хихикнул.
      — На концепции бодхисаттвы, конечно. Бесконечный отказ от окончательной нирваны. То бишь бодхисаттва может воплощаться и сотню раз, и тысячу, и миллион…
      — И в мух и комаров тоже?
      — Не дури. Сансара — такой же результат эволюции, как разум, и тесно на него завязана. Максимум, то есть минимум — в человекообразную обезьяну. — Даниль засмеялся. — А потом удивляются, почему шимпанзе язык жестов осваивают…
      — И что, — озабоченно спросил Лейнид, не быв впечатлен свойствами шимпанзе, — из нее — вообще никак и никуда?
      Собеседник скорчил рожу.
      — Как только люди понимают, что нечто есть, они тут же стараются из него вылезти. Из детского манежика, из атмосферы, из сансары… как будто им там денег дадут. — Даниль философствовал, Лейнид внимал; помедлив, аспирант затянулся и докончил, глядя в сторону: — Можно.
      — Как? Куда?
      — Никто не знает.
      — То есть?!
      — Ящер говорит — можно.
      — И? — Лейнид подался вперед.
      — Любопытство кошку сгубило.
      — Блин!
      — Он говорит, что за сенсациями не гонится и научной общественности представлять неподтвержденные гипотезы и непроверенные данные не будет, — Даниль ухмыльнулся. — Я так думаю: он знает, но не скажет.
 
      Отпустив инспектора с миром, стажер еще постоял, задрав голову и щурясь на птиц, а потом отправился обратно, к казенному оптоволокну. Ника попытался его пристыдить, но Даниль зыркнул левым глазом, и менеджер притих: опыт взаимодействия с кармахирургом у него был больше, чем ему бы хотелось.
      Сергиевский вошел в кабинет и закрыл окно; в комнате было холодно, как на улице. Сел. На широком столе работало сразу два компьютера, оба в спящем режиме: стационарный, положенный ему как оператору, и личный данилев лэптоп. Вентиляторы гудели дуэтом, завывая поочередно, точно машины переговаривались между собой.
      Даниль посмотрел на часы: около трех.
      Вопреки нелестному мнению Ники, аспирант не резался ни в Контру, ни в Линейку — он занимался делом, хоть и не тем, за которое ему здесь платили. Проснувшийся лэптоп явил открытый файл с диссертацией, и Даниль обреченно поморщился. Щелкая по клавишам, он просмотрел кусок позднего текста; поленился заново вникать в строчки формул, надеясь, что не ошибся тогда, когда считал. Ему было скучно и тошно. Через час или два в Москву возвращался Ящер, Tyrannosaurus Rex, жуткий человек и еще более жуткий научный руководитель. Конференция, на которую он летал, подарила Данилю полсентября свободы, но все хорошее неизменно закачивается. Присущая Лаунхофферу потусторонняя жуть заключалась, в частности, в том, что он никогда не отдыхал, потому что никогда не уставал. После многочасового перелета, вдобавок зная, что завтра на работу с утра, всякий нормальный человек предпочел бы обождать с делами — но Ящеру передышки не требовались.
      Чужую потребность в них он тоже не признавал.
      Даниль еще раз поморщился, выключил оба компьютера и убрал лэптоп в сумку. Уходить с работы в неприличную рань вошло у него в привычку, а сейчас для того и вовсе имелась веская причина. Внезапного появления клиентов Сергиевский не опасался: у любого контактера интуиция работает с точностью зрения, а Даниль был не любой контактер, Даниль был кармахирург с дипломом.
      Мимо Ники он прошел в тишине: менеджер сам был рад избавиться от него пораньше. Охранник на выходе пожелал удачного дня; мужик был искренен, но в складывавшейся ситуации его слова приобретали оттенок сарказма.
      В небе над крышами чернели птицы. Сергиевский снова остановился и некоторое время смотрел на них.
      Когда хорошо знаешь Лаунхоффера, некоторые безобидные вещи начинают вызывать нервную дрожь. Например, городские птицы, белые кошки и цитаты из «Понедельника» Стругацких. Это потому, что юмор у Ящера еще жутче, чем сам Ящер.
      Даниль потер лоб, встряхнулся и застегнул ремень плаща, неподходящего для не по-осеннему холодной погоды. Аспирант пересек двор, лавируя между машинами, обогнул глубокую лужу и скрылся в темноте под аркой, которая вела из колодца двора на улицу, к подземному переходу и к метро.
      Из тоннеля Даниль не вышел.
 
      Он вышел из дверей подвального бара в другом районе Москвы, много дальше от центра города. Здесь было красиво и тихо. В минуте ходьбы начинался почти-парк, где раскидистые кроны старых деревьев мало не целиком скрывали дома в пять-семь этажей; машины появлялись раз в полчаса, и можно было идти по проезжей части, засыпанной палой листвой. Даниль шел, загребая ногами шуршащее разноцветье, и думал, что Аннаэр, в отличие от него, создание крайне ответственное — если и уйдет с работы раньше, то от силы на полчаса. Остальное время, как пить дать, его протомят в приемной.
      От мыслей делалось еще тошней и скучней.
      Сестра Даниля по несчастью, вторая аспирантка Лаунхоффера работала в маленькой частной клинике. Клиника предоставляла полный спектр услуг, но обращались в «Валимар+», главным образом, за услугами, не входящими в стандартный список: их наличие в прейскуранте диктовало астрономические цены на все остальное. За нестандартные услуги Аннаэр и отвечала, и еще за рекламу — конечно, не за дизайн или промоушн: у нее уже было имя. Уникальные операции требовали уникальных возможностей, а профессура МГИТТ не занималась клинической практикой.
      Даниль помедлил на маленьком уютном крыльце. Дверь, отделанная деревом, казалась только что промытой, золотистого металла ручка — отполированной, и лишь на мраморные ступеньки ветер успел нанести дождевую пыль и желтые листья. За такими дверями обычно висит китайский колокольчик, мелодичным звоном упреждающий о том, что кто-то вошел. Но Даниля встретила тишина.
      Медицина тонкого тела имеет с классической немного общего; клиника меньше всего напоминала больницу, скорее — элитный салон красоты. Сергиевский успел удивиться безлюдью, но из бокового коридора тотчас вылетела хорошенькая секретарша, на ходу цепляя на лицо улыбку, и поторопилась извиниться за то, что все переговорные комнаты заняты. Секретарша была новая, прежняя хорошо его знала и не стала бы молоть чепухи.
      — Я по другому делу, — вежливо отмахнулся Даниль, утомленный от одной мысли, что придется объяснять, кто он такой. — Анна Вячеславовна должна сегодня освободиться раньше. Я за ней.
      Секретарша встревоженно покачала головой.
      — К Анне Вячеславовне вип-клиент. Маша… это консультантка, так Маша уже полтора часа с ним работает и, боюсь, до конца дня Анна Вячеславовна не успеет провести операцию…
      Даниль представил себе Аннаэр, выбирающую между вип-клиентом (любым) и научным руководителем (Ящером); картина вызвала глумливый смешок. Вопрос времени сводился только к ответственности Аннаэр и ее же терпению. Или нетерпению.
      — Я подожду, если можно, — сказал он.
 
      «А.В. Эрдманн».
      И ниже, шрифтом помельче:
      «Кармахирург первой категории».
      Табличка на обитой темной кожей двери тускнела мрачно-роскошным золотом. Даниль созерцал ее, размышляя, что ответственная девочка Анечка сейчас, должно быть, тоже занята диссертацией, а отнюдь не проблемами очень важной персоны, некстати застрявшей в переговорной комнате… Мимо него прошла в сопровождении другого консультанта, Егора, ухоженная стареющая дама с грустным лицом. Несмотря на пластические операции, маникюр и дорогую одежду, дама чем-то напоминала профессора Воронецкую и показалась Данилю довольно милой. От нечего делать он прикинул на глаз состояние ее тонкого тела, но серьезных нарушений не заметил. Дама скрылась в кабинете второго врача; Егор, возвращаясь к себе, поздоровался с Сергиевским, и тот мимолетно поинтересовался:
      — Реинкарнация?
      Егор потемнел лицом.
      — Почти, — он зачем-то остановился рядом, помялся и объяснил, — не своя. У нее сын семилетний погиб. Утонул. Найти хочет.
      Даниль удивился.
      — Запрещено же.
      — Анонимно. Без всяких личных контактов. Просто зафиксировать рождение. Нарушение, конечно… но мы такое делаем.
      Даниль прикрыл глаза. Егор тоже был контактером: жрецом, полным адептом богини удачи. Рыцари разных орденов, но оба — рыцари, они хорошо знали, что и от кого можно скрывать.
      — Я бы тоже сделал, — признался аспирант. — Хорошая женщина…
      Егор молча кивнул.
 
      Даниль ждал. Сказать по чести, он всего лишь тянул время по принципу «перед смертью не надышишься»; очень не хотелось ехать в институт встречаться с Ящером, нравилось сидеть здесь на диванчике в тишине и покое. Конечно, можно было попробовать отворить дверь с золотой табличкой и войти, но он знал, что обычно спокойная и уравновешенная Аннаэр от некоторых вещей сатанеет. Нельзя, к примеру, заглядывать ей через плечо в монитор, и входить без приглашения в комнату, где она привыкла сидеть в одиночестве, тоже нельзя. Аннаэр вообще не любила пускать в свое приватное пространство случайных людей; Даниль уже довольно долго пытался перестать быть случайным, но не преуспел.
      К четырем часам ждать надоело, и Сергиевский потащил из кармана мобильник.
      — Ань, — сказал он. — Это я. Я уже тут. Ты не забыла?
      Донеслось хрипловатое: «О чем?»
      — Нас Эрик Юрьевич сегодня ждет.
      — По-твоему, я могу об этом забыть? — изумилась трубка.
      — А тут говорят, — улыбнулся Даниль, — ты еще и задержишься. Випы какие-то…
      Аня недовольно выдохнула.
      — Сейчас, — сказала после секундного раздумья. — Сейчас разберусь.
      Разговор по телефону через дверь окончился: блеснула табличка, и А.В. Эрдманн вышла, все еще сжимая трубку в ладони.
      «Девочка, Которая Не Улыбается», — подумал Даниль, поднимаясь навстречу ей. Когда привлекательная женщина напускает на себя столь строгий вид, это может выглядеть прелестно. У Аннаэр были правильные черты лица, хорошая фигурка и безупречный стиль, но чего-то в ней не хватало, и вместо роковой женщины из нее, с ее деловым костюмом и тугим узлом на затылке, получался маленький синий чулок.
      — А что там творится-то? — спросил Даниль. Из своего кабинета хирург должна была слышать все, что происходило в переговорной комнате.
      — Большой дядечка пришел, — Аннаэр брезгливо дернула плечом. — Хочет коррекцию кармы сейчас и заказывает предустановки на реинкарнацию. Я думаю, киллеров боится.
      — И что?
      — Предустановки со стопроцентной предоплатой делаются. Наверное, поэтому его и переклинило… Территориалку требует точную — непременно в Калифорнии родиться хочет.
      Сергиевский рассмеялся.
      — Флорида не устраивает?
      Девушка только раздраженно фыркнула.
      — Ты бы слышал, до чего он упертый. Я даже динамик выключила. Двадцать раз ему повторили, что точнее материка территориалку нельзя выставить, и все как об стенку горох… На самом деле, на предустановках многих клинит. Потому консультантов и держат — такие разговоры не хирург должен вести, а психолог.
      — Что ж ты хочешь. Жизнь себе заказать — удовольствие недешевое.
      — Нет, — вполголоса сказала Аня. — Не потому, что дорого.
      — А почему?
      — Страшно.
      Она решительно прошла к двери в переговорную комнату и распахнула ее настежь. Даниль скользнул взглядом по измученно-вежливому лицу консультантки Маши и присмотрелся к клиенту. Дядечка был действительно большой, особенно в области брючного ремня — и, должно быть, бумажника. «Препаршивая карма», — мгновенно определил Сергиевский. Для уточнения деталей нужно смотреть анализы, но аспирант и без них видел, что работать над этим Аннаэр придется до седьмого пота. Даниль в очередной раз поздравил себя с тем, что не пошел в практикующие хирурги.
      — Анна Вячеславовна… — пролепетала Маша; она была старше Имя-Отчество-Эрдманн лет на двадцать.
      — Сидите пожалуйста, Маша, — Аня остановилась в дверях.
      Клиент поднялся.
      — Вы? — хрипло пробасил он. — Это вы… доктор?
      — Я, — кивнула она.
      — Извините… — клиент, мужчина лет пятидесяти, выглядел не менее измученным, чем консультантка, но вдобавок всерьез обозленным. Пиджак его был расстегнут, галстук ослаблен; в распахнутом вороте рубашки виднелась дряблая шея, по которой бежали капли пота, — извините, вам сколько лет?
      — Двадцать четыре. Вас что-то не устраивает?
      — Я бы предпочел, — клиент астматически захрипел и надвинулся, — кого-то более… солидного…
      — Анна Вячеславовна — самый квалифицированный из практикующих в России специалистов, — обессиленно произнесла Маша.
      — Да что вы говорите… — протянул он.
      Кармахирург первой категории А.В. Эрдманн скрестила руки на груди. От нее веяло холодом.
      — У вас сложный случай, — сказала она. — Я, боюсь, не рискну за него браться.
      Глаза клиента выкатились из орбит. Он засопел и подтянул галстук, забыв застегнуть рубашку.
      — Тогда, — он задыхался, — тогда что вы мне мозги пудрите?! Скажите, кто…
      — У вас сложный случай, — безразлично повторила Аннаэр. — Ни один специалист за него не возьмется.
      Клиент даже как-то осел от этих слов.
      — Что?..
      — Вы пришли без карты.
      — Какой?
      — Медицинской.
      — Но я же…
      — Карты тонкого тела. Мне нужно распланировать операцию, я не могу делать это на пустом месте, — педантично говорила Аня. — Мне нужен спектральный анализ кармы, трехмерный снимок биополя, данные о состоянии всех точек сцепки тонкого тела с плотным… вы понимаете? Ничего этого я не имею.
      — А что же тогда я?.. — на два тона ниже начал клиент.
      — А вы мне вместо анализа спектра принесли фотографию ауры. — Аня склонила голову к плечу. — Вы хоть понимаете разницу?
      — Я…
      — Мы уже устали объяснять, что полную диагностику кармы в Москве делают только пять городских больниц и ЦКБ. Да, это платная процедура, но никаким частным организациям лицензии на ее проведение не выдают. Кроме того…
      Даниль практически кожей чувствовал, как упала в помещении температура, и млел от восторга. Мрачная Девочка не допускала ни единой ноты агрессии, говорила без нажима и возмущения, но пузатый чей-то-начальник перед ней сначала напрочь утратил спесь, а теперь вовсе опадал, как сугроб по весне. Светило отечественной медицины, развернувшись, неторопливо направилось к входной двери, и клиент на автомате, как привязанный, потопал следом.
      — Сделайте все анализы и приходите, — хмуро говорила Аннаэр присмиревшему клиенту, — тогда мы с вами и будем думать, что можно сделать…
      — Конечно, Анна Вячеславовна, — тот кивал и скашивал губы в деловитой гримасе.
      — И решите заранее, — строго сказала она, доведя его до двери, — будете ли вы заказывать эвтаназию!
      Это было немного слишком; Даниль даже голову втянул в плечи. Но клиент уже совершенно оробел, как случается с больными перед врачом, и только испуганно выдавил:
      — Д-да…
      — Будете? — невозмутимо заломила бровь Аня. — Эта услуга у нас бесплатна.
 
      Маша заливисто хохотала, стукая кулаком по рассыпанным на столе бумагам. Незнакомая новенькая секретарша сидела с видом рыбки-телескопа, выпучив глаза и хватая ртом воздух. Высунулся Егор и восхищенно помотал головой — он тоже все слышал.
      — Анют, — растроганно объявил Даниль, — ты жжёшь. Жжёшь глаголом. Йокарный бабай!..
      — Некоторые люди способны нормально разговаривать только с теми, кого боятся, — по-прежнему хмуро ответила та и направилась к своей золотой табличке. — Пусть и правда все анализы соберет.
      — А ты?.. — полувопросительно глянул Сергиевский.
      — Я как-то без них обхожусь обычно, — вопреки всему, Аннаэр не улыбалась. — У меня глаза на месте, я и так вижу. А вот ему полезно будет. Карму слегка почистит…
      Она утомленно вздохнула и сделалась печальной и хрупкой. Плечи ее опустились, Аннаэр вяло толкнула тяжелую дверь своего кабинета; Даниль невольно сунулся туда за нею. Обычно Мрачная Девочка шипела на него и ускользала за золотую табличку бажовской змейкой, но сейчас не успела — и из кабинета светила аспирант спасся сам, как клоп от дуста. Такого количества японской анимации, какое в виде постеров украшало стены логова А.В. Эрдманн, он вынести не мог физически.
      Пока Даниль пытался вспомнить, имелись ли рисованные рожи еще и на потолке, Аннаэр вышла. Заперла дверь, защелкнула сумку и спросила:
      — Как ты думаешь, Эрик Юрьевич уже прилетел?
      Сергиевский озадаченно моргнул. В шесть вечера Лаунхоффер намеревался быть в институте, но успел ли сесть его самолет, Даниль не знал.
      — Позвони ему, — без всякой задней мысли предложил он.
      И внутренне застонал, потому что Мрачная Девочка вспыхнула и опустила глаза.
 
      Они шли по тротуару, рядом, и Даниль смотрел на носки туфелек Аннаэр: они то зарывались в желтые листья, то ступали поверх. Девушка по обыкновению молчала, уставившись оцепенелым взглядом в пространство, и думала о своем. Дул ветер; облака из серых становились белыми, и в разрывах проглядывала голубизна. Кажется, скоро должно было стать теплее.
      Даниля грызла тоска. С каждой минутой делалось все тошней, и он уже ловил себя на том, что хочет что-нибудь разнести. Начистить чью-то морду или разбить машину. Шла рядом Мрачная Девочка, мягко переставляя по листьям серые туфли; у нее был нежный точеный профиль, и по щекам спускались прядки, которые она не смогла зачесать в узел. «Но я же не люблю ее!» — повторял про себя Даниль, злея от изумления: Аннаэр его раздражала, она была не в его вкусе, его бы только порадовала перспектива никогда ее больше не видеть — и все равно, раз за разом, он заходил за ней на работу, провожал до дома, представлял темные волосы распущенными, тонкие губы — улыбающимися… Как-то он ради эксперимента представил ее голой и ждущей. Не заинтересовало.
      И все равно — шел. Смотрел.
      Шизофреническая Аннаэр со склонностью впадать в прострацию, любовью к японским мультикам и способностью сутками сидеть в интернете.
      Мрачная Девочка.
      — Ань, а почему ты боишься Ящеру звонить? — не вынеся молчания, ляпнул, наконец, он. Углубившаяся в размышления Аннаэр не услышала, и вопрос пришлось повторить.
      Тогда она подняла голову и смерила его мрачным взором.
      — Не называй Эрика Юрьевича Ящером, — сказала холодно. — Хотя бы при мне. Я много раз просила.
      — Ладно, ладно… почему ты Лаунхофферу не звонишь?
      — Я звоню.
      — А сейчас?
      — Я не хотела помешать.
      Даниль помялся. Он, конечно, сам себе устроил инквизиторские пытки, уйдя с работы слишком рано и слишком рано выманив с нее Аннаэр. Каждый раз некстати воскресала надежда, что вот сегодня-то он сумеет нормально с ней поговорить, а то и пригласить куда-нибудь. Сергиевский лелеял коварный замысел: в этом «куда-нибудь», куда нормальные парни водят нормальных девушек, Аня перестанет быть вещью в себе и сделается обычной заученной дурой. Излучение ее внутреннего мира, слишком живого и могучего, рассеется, а тогда, быть может, исчезнет и наваждение.
      — А… как у тебя с диссером?
      Говорить с Аннаэр можно было на три темы: о науке, о Лаунхоффере лично и о японских мультфильмах. С последней темой Даниль был в пролете, так что оставались первые две.
      — Нормально, — Мрачная Девочка, похоже, не собиралась поддерживать беседу, но все-таки сдалась. — Мне летом пришлось половину третьей главы переделывать, данные неверные оказались. Ну и теоретическую часть тоже переписать надо было… я переписала, не знаю, что Эрик Юрьевич скажет. Мне не нравится, — она опустила глаза, занервничав, — надо еще думать, я не успевала ничего, работы много было… ужасно. Я и сегодня весь день думала, ничего не придумала. Голова кругом пошла. Эрик Юрьевич…
      — Что ты так из-за Ящера переживаешь? — тоскливо спросил Даниль.
      — Не называй его Ящером! — Аннаэр резко обернулась. — И не делай вид, что тебе все равно. Можно подумать, я не вижу.
      — Что?
      — Эрик Юрьевич курит — и ты начал. Эрик Юрьевич носит зимой летние плащи — и ты носишь. Ты тоже перед ним преклоняешься.
      Даниль окончательно скис, тем более, что крыть было нечем.
      — Ань. Ну почему мы все время говорим о нем?
      — Потому что мы к нему идем, — сердито отвечала она.
      — Ань, — беспомощно повторил Даниль. — Может… может, мы в кино как-нибудь сходим?
      — Зачем?
      Она его не отшивала, она искренне изумлялась, зачем люди ходят в кино. Сергиевский приближался к отчаянию. Снова та же фигня.
      — Ну… — он мучительно искал тему, — а кто ты на ЖЖ?
      — У меня нет ЖЖ.
      — Ну… у тебя же есть место, где ты в Сети обычно сидишь?
      Аннаэр покосилась на Даниля с таким видом, точно он попросил у нее код от кредитной карточки.
      — Там нет ничего для тебя интересного.
      — Ну почему ты так решила? — он решил, что в меру поканючить будет забавно, но просчитался. Лицо Аннаэр приняло неописуемое выражение, напоминавшее одно из неописуемых выражений лица профессора Воронецкой; Мрачная Девочка остановилась, прикрыла глаза и странным голосом изрекла:
      — Ибо.
      Даниль смирился.
      — Понял.
      Слишком много времени оставалось им пробыть вместе. Аспирант готов был скрипеть зубами. Даже отправься они к метро, все равно приехали бы раньше назначенного. «Кстати, а может, правда в метро?» — пришло Данилю в голову. Подземки он не видел уже лет пять, с тех пор, как доцент Гена обложил его матом, после чего студент Сергиевский внезапно научился передвигаться как положено — через совмещение точек.
      Идея романтичной поездки с девушкой в метро некоторое время занимала его мысли, но казалась все менее и менее удачной. Потом образ матерящегося Гены встал перед глазами, и Даниля осенило.
      — Ань, — улыбнувшись, окликнул он.
      — Что?
      — У нас еще времени прорва…
      — Да уж, — недовольно согласилась та. — Не надо было меня вытаскивать.
      — Я вот чего — давай по тонкому плану погуляем вместе. По крышам, или просто так.
      Эрдманн покривилась, но вместе с тем черты ее немного смягчились.
      — Только на крыши меня не тащи, пожалуйста.
      Переход через совмещение точек выполняется просто, легко и мгновенно: тонкий мир параллелен плотному, но на этих параллелях можно соединить любые две точки. Вся задача — только переназначить координаты достаточно быстро, и немедля окажешься в нужном месте.
      Есть еще один способ отделаться от тяжести плоти. Он значительно сложней и опасней, но захватывающе интересен, потому что позволяет будто бы оказаться в совершенно другом мире, на деле же просто увидеть под иным углом мир привычный, и не как полагается — после смерти плотного тела — а при жизни. Душа — уникально мощный энергоноситель, но переход в чистую форму требует использовать ее еще и как жесткий диск. В специально выделенный фрагмент записывается информация о каждом атоме плотного тела, а потом тело распыляется на атомы. Пока информация сохранна, его в любой момент можно восстановить.
      …Перейдя в чистую форму, Даниль выпрямился и поискал Аннаэр взглядом. Он не знал заранее, нравятся ли ей такие прогулки, но явно угадал. Идея была та, что чем сложнее работа с тонким планом, тем выше квалификация работающего, а высокая квалификация у Мрачной Девочки определенно должна ассоциироваться с обожаемым Лаунхоффером.
      Аннаэр чуть оступилась, когда сквозь нее там, в плотной Вселенной, что-то прошло или проехало. Потом раскинула руки в стороны и подняла лицо к небу: здесь было непрозрачное, сияюще-мглистое небо, точно инкрустированное золотой нитью, прочерченное мерцающими дорогами влечений и закономерностей Неботца. Две величайшие стихии ограничивали мир сверху и снизу, как сближенные ладони. Дочерние сущности жили и мыслили между ними; если пожелать, вдали тут и там можно было различить личности антропогенных богов, подобные колоссальным областям света. Заметить людей было куда труднее.
      «Полная аналогия», — думал Даниль. Полная аналогия обнаруживалась с эволюцией жизни в мире плотном. Сущности, соответствующие в тонком мире высшим животным — клетки-прокариоты, души людей — эукариоты… это было видно, тонкое зрение выделяло разум, как более темное образование, похожее на ядро клетки. Кроме того, нетренированные души без тел быстро принимают естественную амебоподобную форму. И эти-то простейшие, одноклеточные, во многом определяют облик мира, в котором живут…
      «А кармические структуры аналогичны ДНК», — вспомнил Сергиевский. Высокие размышления посетили его не потому, что аспирант Ящера сильно впечатлился давно знакомой картиной, а потому, что на втором курсе ему фантастически повезло: вместо Казимеж начала физики тонкого мира им читала Воронецкая. Такие вещи много значат в судьбе.
      Ворона — это вообще часть судьбы. Одна из лучших частей. В нее Даниль был бы и правда не прочь влюбиться, невзирая на разницу в возрасте. Она была неописуемо милая тетка.
      …Тонкие тела двух аспирантов не принимали естественной формы; Аня вначале стала ярким золотым контуром посреди сиренево-серого вихря, а потом превратилась практически в саму себя. Даниль помахал ей рукой и пальцами зачесал назад волосы: странноватое и приятное было ощущение — прикасаться к ненастоящей плоти.
      — Куда пойдем? — с улыбкой спросил он, когда Аннаэр подошла; марку Мрачной Девочки она держала по-прежнему, но вид все-таки имела довольный.
      — К институту, конечно, — строго сообщила та. — Только…
      — Что?
      — Давай полетим, — и смутилась. — Я летать очень люблю.
      — А почему же по крышам не любишь? — удивился Даниль.
      — А что в них хорошего, в крышах? — Аня запрокинула голову, прищурившись туда, где, словно медленные молнии, свивались мысли великого стихийного бога, и прошептала: — Я люблю — небо…
      Он хотел взять ее за руку, но Аннаэр слишком хорошо контролировала остаточную память; она не пыталась летать как птица и летала как человек — полностью расслабившись, уронив руки вдоль тела и управляя движением с помощью одного разума.
      Даниль вздохнул иллюзорными легкими.
      В тонком мире не было зданий — лишь измененные формы Матьземли. Не было деревьев — только мыслящее тело ее дочери, стихийного божества растительности. Это был мир душ, разумов и сознаний, и все же найти в нем здание МГИТТ, равно как и любого другого Института тонкого тела в другой стране, не составляло труда.
      Там прекращалась аналогия.
      В природе не было аналогии тому, кем становились человеческие существа, полностью овладевшие собственными возможностями.
 
      Они поднялись над крышами; стало светлей и легче. Внизу едва колыхался лик Матьземли, прозрачные облака аур живых существ наполняли пространство и перемещались, напоминая течения в океане. Неботец сиял в вышине.
      — Ань, — сказал Даниль, оглядевшись, — а ты не знаешь, что это там такое?
      — Где?
      — Вон. Ну видишь? Нестабильность локальная в стихии, на карусель по модели смахивает…
      Аннаэр открыла глаза.
      — Я вижу, что Эрика Юрьевича самолет уже приземлился. — В ее голосе прозвучало невероятное облегчение. — Смотри! Да не там! На севере!
      Даниль, напротив, испытал необычайно острый облом и напряг. Эрдманн так и засветилась, а поскольку она находилась в чистой форме, то засветилась вполне зримо, и это внушало грусть: лететь рядом с лучистым солнцем, которое радовалось исключительно тому, что сейчас покажет научному руководителю свою диссертацию.
      Ящера действительно сложно было не заметить. Аура его даже в компактном состоянии перекрывала по мощи излучения любую другую. Даниль невольно задумался, чему же энергетически эквивалентна душа такого человека как Лаунхоффер, и сам испугался — кощунство какое-то получалось.
      Аннаэр рванулась к институту ласточкой. Контуры ее тела расплылись.

3

      — Во-первых, уясни главное. Шансов у тебя нет.
      Жень дернулся, как от удара.
      — Они тебя найдут, — без жалости рубил Дед. — Раньше или п-позже. Не надейся, что скроешься. Тебя еще не нашли потому, что всерьез и не ищут. Ждут, когда замучишься бегать. Т-тебя гоняют неофиты и обычный угрозыск. Как только иерархи решат, что пора, тебя найдут через полчаса. У них отца т-твоего слепок т-тонкого тела остался.
      — А Ксе… — едва разлепил губы Жень.
      — А Ксе дурак.
      — Дед… — слабо сказал Ксе.
      — У тебя одна есть надежда, — продолжал Дед. — Т-только не думай, что шанс есть. Надежда твоя в том, что Матьземле не все равно. Линии в-вашей, я думаю, лет этак тысяч пять, и если ее из Матери сейчас выдернут н-некие особо умные люди, то даже ей, при всей ее тупости, будет больно… Но шансов у тебя нет.