Хирургическое вмешательство

      В числе того, о чем Ксе не хотелось думать, было чувство беспомощности, которое накатывало всякий раз, когда он собирался что-то решить. При Деде этого чувства не возникало, потому что Дед — учитель, учёный, человек мудрый и опытный — знал, что происходит и принимал решения осмысленно. Но сейчас Арьи не было, а советы Арьи остались, и Ксе разрывался между доверием к Деду, велениями собственной интуиции и зудящим голосом разума, который заявлял, что все это чушь.
      Сильнее всего Ксе действовали на нервы пять остановок. Если б нужно было ехать на другой конец города, толкаться в метро или вызывать такси — голос разума, пожалуй, возобладал бы, и Ксе никуда не поехал. Но он жил в соседнем районе, за пять автобусных остановок отсюда, и добраться на глупое, скучное, век ему ненужное собрание выпускников мог меньше чем за полчаса. Вчера он действительно хотел добраться до школы, увидеть, какими стали теперь одноклассники, прежние девчонки и пацаны, а еще романтически купить цветов и признаться Светке Масловой, что она была его первой любовью. Но после всего, что успело произойти за день, намерение казалось несообразно нелепым и мелким, почти постыдным, будто Ксе на передовой собрался позаботиться о красе ногтей. Кроме того, вставал вопрос, куда девать Женя: оставлять одного было боязно, везти с собой — дважды нелепо. Уже хотелось сесть и сидеть спокойно; но стоило прислушаться к интуиции, и та вновь сообщала, что поездка безопасна, что в отсутствие Ксе не случится плохого, а пропустить собрание будет нестерпимо обидно и горько, как что-то, чего никогда в жизни больше не случится…
      — Ксе!
      Шаман вздрогнул и завертел головой.
      — Блин, Ксе, ты как в спячку впал, — Жень, отдуваясь, плюхнулся перед ним на пол. — Если б ты сейчас не проснулся, я б тебя в тонком мире нафиг ошпарил.
      — Ну спасибо, — проворчал шаман, потирая веки.
      — Пожалуйста, — божонок фыркнул. — Ты, между прочим, будильник на мобиле проставил и не услышал, труба минут пять завывала. Я и решил разбудить.
      — Уй-ё, — сконфузился Ксе. — Спасибо, Женька.
      Тот, радостно заулыбавшись, кивнул — и в очередной раз выбил Ксе из равновесия, непринужденно сказав:
      — А я у тебя деньги потырил, это ничё?
      — Ч-чего? — обалдел Ксе.
      — Я сходил пожрать купил, вот, — с достоинством сообщил парень. — Яичницу будешь?
      С кухни действительно пахло; Ксе унюхал и вспомнил, что у него с самой ночи маковой росинки во рту не было. Живот разом прилип к позвоночнику.
      — Ну… — промямлил он. — Не откажусь.
 
      — А ты и готовить умеешь? — с почти мистическим трепетом вопросил Ксе: в жениной яичнице помимо яиц наличествовали молоко, тертый сыр, помидоры и сладкий перец, и было все это необыкновенно вкусно, а голодному шаману вообще сходило за амброзию и нектар.
      Жень рассмеялся, уплетая свою половину.
      — Я еще и на машинке умею, — мурлыкнул бог войны с интонациями кота Матроскина, а потом объяснил просто: — У нас же мамки не было. Что мы, два здоровых жеребца, должны были на сеструхе ездить?
      — Я думал, — честно сказал Ксе, — вы должны были по-человечески жить… то есть, в смысле, как боги. Уж всяко с прислугой. Жрицами какими-нибудь на подхвате… неофитками.
      Жень помолчал, поковырял яичницу вилкой.
      — Старшая богиня красоты, — сказал он, — училкой в школе работает. Изо. А ее верховная жрица — в той же школе математичка.
      — Это как так? — моргнул Ксе.
      — Это культ нерентабельный, — сказал Жень. — А у младшей сестры рентабельный еще как, вот она живет как богиня. У нее верховная знаешь кто? — и он назвал имя известной светской дамы.
      Ксе хрюкнул: верховная жрица богини красоты была похожа на лошадь.
      — Младшая красоты — шакти наживы, — Жень пожал плечами с безразличным видом: для него это было вроде Волги, которая впадает в Каспийское море. — Она по части красоты, которая стоит денег — мода там, шоу-бизнес всякий… А старшая — шакти творчества. Нерентабельные они.
      — А вы? — Ксе в недоумении представил себе расходы на армию, — вы разве нерентабельные?
      — Рентабельные, — мрачно сказал Жень, — а жаль. А то бы стали они за мной гоняться, как же!.. это папка решил, что мы им козью морду сделаем.
      — Жрецам?
      — Угу. Он офицер… был. А мы с Женькой в обычной школе учились. А потом я бы служить пошел, срочником. А потом в военный университет… — Жень погрустнел. — Дома, наверно, все так же осталось. Или не осталось. Мне пофигу, ничего не жалко, только жалко, что я фотки не взял, когда линял тогда… фоток жалко. Хорошо людям, они хоть знают, что реинкарнируются…
      — Не всегда, — сказал Ксе правды ради.
      — Почти всегда, — махнул рукой божонок. — А папка мой… и Женя…
      Шамана мучил вопрос, зачемпонадобилось жрецам делать то, что они сделали, но невозможно было придумать худшей бестактности, чем сейчас заговаривать об этом. Жень прежде не говорил о своей близняшке, только об отце — должно быть, мысль о нем придавала мальчишке твердости, он вспоминал о долге и мести и обретал новые силы. Воспоминание о сестре заставило его поникнуть; и Ксе готов был никогда не узнать ответа на свой вопрос, потому что на глазах Женьки выступили слезы.
      — Блин, — сказал божонок. — Блин… — и вывернулся из-за стола.
 
      Уже стемнело. Ксе запер дверь своей квартиры и нажал кнопку лифта. Перед тем, как он, наконец, оставил Женя одного, беспокойство все-таки вылилось в дельную мысль: он оставил божонку свой мобильник, а сам зашел в салон и купил еще один. С нового номера Ксе отправил Женю СМС-ку, и теперь, если что, был на связи.
      Он даже не опоздал в школу. И рядом с нею, в ларьке возле автобусной остановки, успел купить белые розы для Светы Масловой, которая, вероятно, носила сейчас другую фамилию. Когда-то давным-давно мышонок Лёша не осмеливался и подойти к первой школьной красавице; в старших классах она уже работала моделью, и это возводило Светку практически в ранг богини. Вспоминать было забавно.
      Ксе предполагал, что почувствует, подходя к школе, но все равно удивился тому, какой маленькой и обшарпанной оказалась она. Вторая смена уже разбежалась по домам; неопрятная уборщица домывала фойе, у входа толстый сонный охранник грубо спросил, кого Ксе тут надо. Ответить Ксе не успел — от стенда с расписанием ринулся Кабанище, Боря Кабанов, и заорал охраннику, что один раз уже объясняли. Кабанов был точно такой же, как раньше, только выше, толще и в шикарном пальто. От раздевалок подошли Колян и Серый, тоже непривычно взрослые, раздавшиеся в плечах. Шаман Ксе мигом превратился обратно в Лёху Смирнова, разговор завязался, и былая компания подымалась на третий этаж, заваливаясь на перила от хохота.
      Классная ждала их, довольно скалясь: выпускники уже нанесли ей подарков. Ксе сам перед собой оправдался тем, что в его ситуации было уж точно не до подарков классной, но чувствовал себя неловко, пряча от нее цветы. «Отдам под конец, — решил он. — Масловой что-то не видно…» Сидеть за изрисованной шаткой партой было весело; с минуту Ксе изучал настольное творчество молодых поколений, и взгляд поднял, только услышав, как восхищенно присвистнул Кабан.
      — Светка! — заорал беспардонный Боря. — Да ты как с обложки!
      Маслова улыбнулась с легкой иронией: с ее стажем работы моделью комплимент звучал глупо.
      Она действительно была необыкновенно красива — и знала об этом, и умело подчеркивала красоту. Ксе сглотнул: кажется, его даже спустя десять лет одолевала робость. Мужчину, вошедшего следом за Масловой, Ксе не разглядывал, и узнал только тогда, когда бывший сосед по парте уселся на свое место.
      — Ого! — сказал он добродушно. — Какие люди!
      В школьные времена их часто принимали за братьев. Двое белобрысых за одной партой, два узкогрудых и тихих троечника, у них даже имена были похожи — Лёша и Лёня: одинаково бесцветные имена под стать обладателям. К старшим классам шевелюра у Лёши потемнела, и похожими они быть перестали, но дружили по-прежнему, хотя вялой была их дружба и кончилась вместе со школой.
      Ксе пожал протянутую руку.
      — Я думал, меньше народа соберется, — сказал он. — Все занятые.
      — Да я тоже удивляюсь, — Широков огляделся. — Ты глянь, Маслова… и Сонька Липецкая… а ты с работы?
      — Не-а, — пожал плечами Ксе, оглядывая класс. — Я три через три работаю…
      — А где, если не секрет?
      — Стройфирма, — уклончиво ответил Ксе: он не любил распространяться о своем шаманстве.
 
      После того, как решили не ждать отставших, пришло еще пятеро; каждого встречали хохотом и аплодисментами. Эльвире Петровне пришлось утихомиривать класс почти как в былые времена — она стучала по столу журналом и перекрикивала великовозрастных бузил профессиональным учительским воплем, от которого у Ксе закладывало уши.
      Классная, как оказалось, составила программу вечера: она вообще была спец по составлению разнообразных программ, методичек и руководств, ее труды печатались и вот-вот должны были принести ей звание заслуженной учительницы. Первый пункт программы назывался «Знакомство сквозь года» и хуже него Ксе ничего вообразить не мог, разве что бег в мешках. Все, что ему нравилось рассказывать о себе и своих достижениях, умещалось в ритуальную фразу «меня зовут Ксе, я шаман», и эту фразу ему совсем не хотелось произносить перед одноклассниками.
      Широков рядом с ним тоже скривился, и Ксе обрадовался родственной душе; остальные, похоже, ощущали прилив энтузиазма и рвались вперед.
      Слушать их оказалось неожиданно интересно — как продолжения читанных давным-давно книг. Шумный Кабанов стал помощником депутата, бледный математический гений Горюшенко затих в сисадминах, Маслова работала дизайнером, Леваков — автослесарем, вторая красавица класса Сонька Липецкая сидела дома с детьми. На пьедестал был вознесен открывший собственное дело Колян. Наслушавшись их, Ксе удачно обошелся упоминанием строительства и не стал уточнять специальность. Никто и не спрашивал: каждого больше волновало, как представиться самому.
      — Лёнечка, — по-крокодильи улыбнулась Эльвира; на лице ее так и читалось «уж мне-то можно быть фамильярной», — а ты? Расскажи нам о себе, пожалуйста.
      Широков вздрогнул так, как будто былые троечные времена вернулись и его вызывали к доске.
      — Нам же интере-есно… — тянула классная.
      Ксе глянул на него ободряюще — точь-в-точь как в былую пору.
      Лёня обреченно вздохнул.
      — Я учусь. Второе высшее получаю, — скромно сказал он.
      — Вот как? — искренне удивилась классная; симпатии в ее улыбке было немного — неприятно обнаруживать, что твои пророчества не сбылись. По ее оценке, Лёне вообще не светил институт, не говоря уже о втором. — А в какой области, если не секрет?
      Тот посопел. И произнес — как прошел по лезвию, осторожно, напряженно следя, чтобы не звучало хвастовством:
      — Медицина тонкого тела.
      Следующие три минуты Ксе с удовольствием наблюдал один из интереснейших социальных процессов: в классе происходила переоценка ценностей. Широков сидел как на иголках, все взгляды были устремлены на него — взгляды завистливые, восторженные и корыстные. Он покидал школу прыщавым тихоней, и при встрече его не заметили, как не замечали тогда; а теперь статус его взлетел до небес, и каждый выискивал в памяти зацепку, чтобы подобраться к бывшему неудачнику ближе, наладить с ним отношения.
      Колян враз утратил статус альфа-самца и хозяина жизни местного значения: беднягу аж перекосило. Лицо классной стало льстиво-угодливым. Липецкая вспыхнула робкой надеждой — должно быть, у кого-то в семье была кармическая проблема, и Сонька сама думала о терапии…
      Широков вымученно улыбался.
      — Что же, Лёнечка, — наконец, нежно зажурчала Эльвира, — это очень, очень достойная и нужная профессия! — Ее улыбка сделалась смущенно-лукавой. — Надеюсь, мы сможем рассчитывать на скидку? На консультацию?
      — Я… в самом деле, Эльвира Петровна, — смешался Широков, — я только на третьем курсе… еще учиться и учиться, даже при лицензии не факт, что самому работать позволят…
      На него смотрели — как кричали; даже Ксе, просто сидевшему рядом, тяжело и неловко становилось от этого крика, и он сочувствовал Лёньке, который сглупил, не додумался скрыть гордую контактерскую профессию. Из всего класса более-менее равнодушными оставались только Ксе и Светка Маслова.
      Продолжение «Знакомства сквозь года» оказалось скомканным: после Широкова мало кому и чем удалось бы похвастать. Кабанов и Серый извлекли на свет упаковку пластиковых стаканчиков, несколько бутылок шампанского возле учительского стола оказались предназначенными к распитию. Трое или четверо приятелей решили уйти и откланивались, извиняясь, что им уже пора. Оставшиеся вышли в холл со стаканчиками в руках; это напоминало пародию на светский раут — среди грязных окон и облупленных стен.
      Ксе вытянул на свет мобильник: «Ty kak tam?:)» значилось в СМС. «Poryadok», — ответил он и огляделся, ища глазами Лёньку. За Женя Ксе, наконец, беспокоиться перестал. Голос разума смолк, уступив интуиции, которая получила вещественные доказательства своей правоты.
      Московский Государственный институт тонкого тела.
      Шаман еще не знал, куда вела подаренная ему нить: то ли Широков способен предложить помощь, то ли — что вероятней — помочь могут в институте. В чем помощи предстояло выразиться, Ксе и вообразить не пытался. В МГИТТ владычествовала теория, а шаман занимался чисто прикладной деятельностью и даже научную терминологию понимал через слово.
      Его это не смущало. Злосчастного Лёньку готовы на коленях умолять люди, — но никогда и ни о чем его не попросит громадная вечная Матьземля.
 
      «Ёлки-палки», — Широков стоял, опершись о подоконник, и разглядывал желтое шампанское на дне стакана. Вид у него был крайне неприветливый, приближаться к карматерапевту опасались. Подошел только простой как репа, нечувствительный к непроизнесенному Головин, но лишь хлопнул Лёню по плечу и выразил восхищение тем, насколько тот реальный пацан.
      «Ёлки ж зеленые, — вздохнул студент, — кто меня за язык тянул? Пойду уже, что ли…»
      — Эй, Лёнь.
      Он вскинул отработанный уже хмурый взор, но бывший сосед по парте смотрел открыто и серьезно, без заискиваний и просьб. Широков невольно выпрямился, чувствуя смутное облегчение.
      — Меня зовут Ксе, — тихо сказал Смирнов и второй раз за день протянул ему руку. — Я шаман.
      Мгновение Широков молчал. Смешливая радость была — надо же, сколько лет за одной партой сидели два контактера и не распознали друг дружку; и была добрая зависть — оттого, что шаман оказался умнее и не стал рассказывать о себе всё. Ксе понял это и улыбнулся.
      — Лейнид, — Широков крепко сжал его кисть. — Карматерапевтом буду.
      — В хирургию не захотел? — неуверенно спросил Ксе.
      — По баллам не прошел, — беспечно объяснил Лейнид. — В хирургию монстры идут, чудотворцы. Мы помаленьку…
      Они помолчали, глядя друг на друга со взаимной симпатией. Ксе несколько потерялся: он не знал, что еще сказать. Выкладывать Широкову подноготную не время было, да и неудобно.
      Тот сам пришел на выручку.
      — Слушай, — сказал он доверчиво, — а шаман — это как? Нам теологию читали, но галопом по Европам и все в теории. Понимаешь, принципы разные…
      Ксе улыбнулся.
      — Да ничего особенного. Постоянный контакт со стихийным богом. У меня, например — с Матьземлей. Занимаешься тем, что энергопотоки настраиваешь, по большей части. Только не сам, а богиню просишь. Меня Коган учил, который Останкинскую башню настраивал, может, слышал?
      — Ну да, — Лейнид залпом допил шампанское. — А мы как раз сами. Ну, трансформируем собственную тонкую энергию. Я пока в Минтэнерго работаю… — он глянул куда-то поверх плеча Ксе и умолк. Глаза Лейнида расширились; Ксе последовал его взгляду и замер.
      К ним, улыбаясь с искренней радостью, шла красавица Маслова.
      — Лана, — мелодично произнесла она, поднимая длиннопалую, с изысканным «креативным» маникюром руку — три широких золотых кольца светились на большом, указательном, среднем… — Жрица богини красоты. Полный адепт.
      Ксе похолодел.
      «Все жречество — это одна контора», — вспомнилось ему. Конечно, Маслова совершенно ни при чем, она здесь затем же, что и все остальные, и Ксе ничего не сказал Лейниду опасного, — но жрица слышала их беседу с самого начала, потому и решила представиться собратьям по контактерству… мышцы живота судорожно напряглись.
      — Младшей? — переспросил Ксе, только чтобы не показать замешательства.
      — Конечно, — мягко изумилась Маслова.
      Лейнид просиял.
      — Ну надо же! — сказал он открыто и весело, — полный комплект собрался. А в школе-то никому и в голову не приходило! Карматерапевт, шаман и жрица, как нарочно. Ну, нам ничего не страшно!
      Светлана засмеялась. Ксе через силу улыбнулся; под ребрами у него ворочался ком холодного скепсиса. Лейнид действительно радовался тому, как все вышло… Интуиция молчала, и шаман напряженно пытался вспомнить свои ощущения: ведь не было же чувства опасности, никак не предполагал он встретить здесь жрицу. Может, и правда случайность, зря испугался?..
      — А давайте телефонами обменяемся? — непринужденно предложила Светка; под глянцевым, прочным, как сталь, лоском гламурной дамы на миг проглянула красивая лукавая девочка.
      И Ксе чуть не рассмеялся от облегчения: то, что должно было случиться, случилось. Теперь стало ясно, зачем он шел сюда, подгоняемый со всех сторон — за единственной строчкой цифр, телефоном Лёни Широкова. Ксе не мог придумать предлога, чтобы спросить, а заговорить с карматерапевтом о своем непростом щекотливом деле сейчас было немыслимо. Но подошла прелестная женщина и решила все, не задумываясь, парой легкомысленных слов.
      — Давайте! — радостно сказал Широков, и пока они, смеясь, звонили друг другу на мобильники, чтобы снять с определителей номера, Ксе тихо восхищался Арьей, чья интуиция работала не просто как зрение, а гораздо лучше, и думал, сможет ли когда-нибудь стать таким, как Дед.
      А потом жрица Лана лукаво выгнула бровь и кивнула ресницами его розам.
 
      На площадку Льи шаман вернулся ближе к одиннадцати; перед этим он еще раз зашел к себе и сложил в пакет пару пледов. На посторонний взгляд, конечно, абсурдно смотрелось — ночевать в походных условиях рядом с собственным домом; но из квартиры Ксе в блочной новостройке не была слышна «песня жизни». Божественный подросток со своими фокусами за полтора дня совершенно вывел Ксе из резонанса с Матерью, и шаман чувствовал себя разбитым. Перспектива провести ночь на полу была чревата больной спиной и заледеневшими ногами, но у Льи Ксе мог спать в стихии и восстановить способности, нужные, чтобы выполнить ее же, стихии, просьбу.
      — Ну чего? — спросил Жень, уставившись на него из темноты ярко-голубыми, как газовая горелка, глазами; божонок решил на всякий случай сидеть без света.
      Ксе отдал ему пакет и хлопнул по плечу.
      — Порядок. Я ж знал, что Дед не ошибается. И правда надо было туда сходить.
      — И что? — вскинулся Жень с острым любопытством, — что теперь? Ты что там узнал? Кого-то встретил? Зачем надо было?
      — Эй-эй! — шаман с улыбкой отодвинул его. — Ничего я не узнал и вообще понятия не имею, зачем ходил. Ты ж бог, должен знать, чем интуиция от предвидения отличается.
      — Ксе, блин!
      — Короче, — сказал Ксе, — теперь у меня есть телефон одного человека. Однажды окажется, что нам очень надо ему позвонить. Когда и зачем — этого никто не знает. А теперь давай перекусим и спать.
      Жень устроился быстро; он успел отряхнуть ковер и сложил его вдвое, пристроил под голову куртку Санда. Ксе улегся рядом, глядя в серый, с разводами, потолок. За окном проехала пара машин: веера желтого света описали дугу по стенам, послышались далекие, отдавшиеся эхом гудки. В сквере напротив окон сидела хмельная компания, слышался девичий смех. То, что где угодно действовало бы на нервы, здесь, в «песне», порождало странное глубинное умиротворение, сознание правильности того, где ты находишься, что делаешь и как живешь. Сейчас, в темноте и покое, Ксе ощутил это особенно остро.
      — Ксе, — тихо сказал Жень.
      Шаман повернул голову; мальчишка смотрел на него. У человека глаза бы в темноте поблескивали, у бога — ровно светились собственным фосфорным светом. «Нарочно выпендривается, хрюндель», — подумал Ксе, но это вызвало лишь ласковую усмешку:
      — Что?
      — А что мы дальше делать будем? Сначала тут сидеть, да? А потом? А мне еще в одиннадцатом классе учиться…
      — Успеешь доучиться, — сказал шаман. Подумал немного и ответил: — Дед сказал, что дольше трех дней нам тут сидеть не придется. Наверно, он за свои ниточки потянет. А может, и нет. В любом случае куда-нибудь свалим.
      Жень моргнул. Потом приподнялся на локте, и яркие глаза беспокойно расширились. Ксе знал, что сейчас ему зададут вопрос, вопрос о чем-то страшном и не дающем богу покоя.
      — Ксе, — наконец, несмело прошептал Жень, — Ксе, а ты меня не бросишь?
      Шаман выждал, с улыбкой следя, как меняется выражение жениного лица — от ожидания к невыносимой тревоге, — и ответил:
      — Куда ж я от тебя денусь?
 
      Ночью позвонил Лья.
      Жень куда-то убрал мобильник Ксе, сим-карты они не поменяли, и с минуту искали трезвонящий аппарат. Лья говорил недолго; с чего ему вздумалось звонить в три часа ночи, Ксе так и не понял, и подозревал, что исключительно из вредности и обиды — на то, что волею Арьи и по вине Ксе компетентнейший на свете шаман оказался втянутым в пренеприятную историю, да еще и не на первых ролях. Лья не любил быть на подхвате.
      — В общем, все схвачено, — с обычными своими интонациями ведущего специалиста сообщил он. — Я за вами приезжаю завтра в обед, чтобы до вечернего часа пик успеть… готовьтесь.
      — Куда поедем? — спросил Ксе. — Это Арья решил?
      — Завтра, — многозначительно ответил Лья, явно ощущая чувство глубокого удовлетворения от того, что поставил Ксе на уши.
      Тот вздохнул. За несколько часов сна в стихии «песня» увлекла его в свои переливы настолько, что всерьез испортить Ксе настроение стало попросту невозможно.
      Наутро Лья, не уставая доказывать свою предусмотрительность, приехал на машине из проката.
      — Не хочу мою светить, — хмуро заявил он. — Там ментов много ошивается… некоторые даже в штатском.
      — Где? — спросил Ксе, но Лья определенно решил, по примеру Арьи, до последнего хранить все в секрете. Ксе только пожал плечами и подмигнул встревожившемуся Женю. Лья, при всей своей проницательности, склонен был мерить людей по себе и как-то не задумывался о том, что Ксе, в отличие от него, очень хорошо умеет ждать. Божонок, смерив Лью недобрым взором, последовал примеру своего «опекуна» и погрузился в созерцание городских пейзажей.
      — Выяснил я кое-что, — сумрачно сказал Лья, когда автомобиль все-таки встал, несмотря на благоволение Матьземли, в одной из неизбежных пробок. — Кое-что.
      — Лья, — лениво и благостно отозвался Ксе, — ты либо говори, либо не говори.
      Тот криво усмехнулся: Ксе увидел, как сощурились его глаза в зеркале.
      — Проект войны с терроризмом, — наотмашь резанул Лья, и Ксе все-таки вздрогнул, потому что дернулся Жень. — В самых высоких сферах подписанный. Влипли мы с вами по самую шейку, короче. И я уже сам не знаю, есть ли в этом смысл.
      — То есть как? — тихо спросил Ксе.
      — Открыл Америку, — злобно сказал божонок, уставившись на Лью фирменным снайперским взглядом. — Он уже сколько лет как утвержден.
      — А ты молчишь, как пленный партизан.
      — А то я всем растрепать должен.
      — В чем дело? — жестковато вклинился Ксе.
      — Антропогенное божество, — равнодушно объяснил Лья, игнорируя мрачное сопение Женя, — это воплощение некоего понятия высокой степени обобщенности. Для того, чтобы понятие обрело персонификацию, необходимы три условия. Во-первых, этому понятию нельзя дать однозначного определения, во-вторых, его нельзя связать со строго определенными причинами и-или следствиями, а в-третьих, оно должно очень долго и очень серьезно волновать человеческий ум. Есть еще какие-то хитрые закономерности, из-за которых персонификации большей частью мультиплицированы по национальному признаку, то ли из-за языка, то ли из-за специфики менталитета. Я, в общем, дальше вчитываться не стал. Это из учебника теологии.
      — Ты это к чему? — спокойно сказал Ксе.
      — Я щас тоже расскажу, как человек от обезьяны происходил, — пообещал Жень. — Сначала были рамапитеки, потом питекантропы, потом эти… неандертальцы. Ну и что, блин?
      — А то, что понятие войны не сводится к боевым действиям. Если вдруг решат объявить войну с коррупцией, это тоже будет твоя сфера ответственности.
      — Ну и что… блин, — раздраженно потребовал теперь уже Ксе.
      — Пусть он скажет, — процедил Лья.
      — Жень?
      Тот резко выдохнул и сгорбился, уставившись на сплетенные в замок пальцы.
      — Жень, — без нажима повторил Ксе.
      — Ксе, — сказал тот несчастным голосом. — Ну… понимаешь, я, конечно, оружием любым владею, боевыми искусствами там… могу игрушечное оружие в настоящее превратить… много чего, короче, могу, особенно если служение принимаю… но это все фигня. Это не настоящее дело.
      — А какое — настоящее? — Ксе чувствовал себя так, словно его накрыли периной — тяжело, душно и серо.
      Жень облизнул пересохшие губы и тихо сказал:
      — Даровать победу.
      — Вне зависимости от исходной ситуации, — чеканно завершил Лья. — В разумных пределах, конечно. Ага! а вот и он.
      Шаман вырулил к обочине и остановил машину. Ксе запоздало понял, где они: в нескольких шагах поднимались массивные, зеленые с оттенком бирюзы стены Белорусского вокзала. Милиции здесь действительно собралось много, с собаками и автоматами; Ксе пришло в голову, что, возможно, был звонок о готовящемся теракте, проверяют на взрывные устройства… Жень рядом с ним сжался в комок. Лья мог быть доволен, он все-таки выбил Ксе из равновесия. Шаман искренне не хотел думать о том, что кумирня бога войны пуста, что жрецам некому молиться о даровании победы, что силовым структурам приходится полагаться исключительно на физическое воздействие, и что кончиться это может очень плохо — но думал.
      И еще думал о Жене, Матери Отваги, с болезненным недоумением пытаясь понять, кто и зачем принял то, жуткое решение, чего хотел этим добиться. Сказать Лье — и он бы, конечно, выяснил… но компетентный Лья был последним, к кому Ксе обратился бы с этим вопросом.
      — Эй! — окликнул компетентный, — извините, что опоздали!
      Ксе глянул в окно. К ним шел, ежась на холодном ветру, худой человек с совершенно белыми волосами. По серой куртке, которая сама по себе навевала мысли о Черкизовском рынке, змеились темно-алые узоры ручной вышивки.
      Лья распахнул дверцу.
      — Все в порядке, — сказал тот, садясь на переднее сиденье рядом со Льей. — Здравствуйте.
      Голос был мелодичный и мягкий; новоприбывший повернулся на сиденье, и Ксе понял, что он вовсе не седой, а именно редчайшей масти платиновый блондин. Глаза в не по-мужски длинных, снежно-белых ресницах были ярко-голубыми — почти как у Женя.
      Тут Ксе заметил, с каким видом таращится на беловолосого Жень, и встревожился: мальчишка точно пришельца увидел. Потом шаман сложил два и два и понял, что недалек от истины.
      Лья усмехнулся.
      — Простите, — сказал человек глуховато, — я не представился. Вообще-то я Ансэндар, но лучше просто Анса.
      Выговор у него был неестественно правильный, точно у потомка белоэмигрантов, учившего язык у родителей. Сходство усиливала тонкая кость беловолосого и какая-то аристократическая сдержанность его движений и жестов. Лицо у Ансы было молодое, бледное и измученное; казалось, он знает за собой какую-то вину и все время ждет, что ему станут напоминать о ней.
      Анса вежливо приподнял краешки губ.
      — Извините, — сказал Ксе, не выдержав, — извините, но… вы — стфари?

6

      В буфете было людно и шумно. Даниль за время аспирантуры успел забыть расписание и явился аккурат в обеденный перерыв. Поняв это, он оставил мысль перекусить в родном учебном заведении и собрался уже отправиться в нормальный ресторанчик, но приметил за увитой зеленью аркой матерщинника Гену. Тот в гордом одиночестве восседал за одним из преподавательских столов.
      Настоящее имя у Гены было такое, что после смены родной языковой матрицы на русскую он и сам не мог его правильно выговорить. Руководитель практики работал в МГИТТ по контракту. Лаунхоффер сказал сущую правду насчет международных конференций: среди национальных школ медицины тонкого тела только немецкая и русская всерьез занимались теорией. По части практики Гена не уступал самому Ящеру, но хотел большего. Москва показалась ему ближе Берлина.
      Даниль направился за арку. Во-первых, он просто хотел пообедать, а во-вторых, Гена был крупный специалист по Т-моделированию, то есть созданию искусственных тонких тел. Не то чтобы Сергиевского днем и ночью мучил вопрос об адском зверинце, но порасспросить кого-то вроде Гены он при случае намеревался. Аннаэр расспрашивать не хотелось — по многим причинам.
      Гена дружелюбно вскинул ладонь.
      — Я тут еще сижу, если что, — сказал он, жуя. — У меня следующая пара пустая.
      — Да я девушек не приглашал, если что, — отшутился Даниль.
      — А жаль!
      Даниль ушел и вернулся с полным подносом.
      — Ну, — панибратски изрек Гена, — рассказывай, йопт.
      Сергиевского всегда занимало, разыгрывает Гена рубаху-парня или и в самом деле таков. Он даже для первокурсников был «Гена» и «матерщинник».
      — Я документы относил, — ответил Даниль, принимаясь за салат. — И стипендию получал. А так я тут и не бываю почти, только разве у Лаунхоффера в лабе.
      — Чего Ящер рассказывает? — непринужденно поинтересовался Гена.
      Даниль не сразу понял, что услыхал кличку вместо имени, а поняв, несколько съежился.
      — Ладно тебе, а то он не знает, как его называют! — захохотал Гена. — Его как-то на экзамене один страдалец Ящером Юрьевичем в глаза назвал. Оговорился со страху.