Утром следующего дня после побоища комбат Стойлохряков тщательно выбрил лицо, попросил жену отгладить ему рубашечку, сам погладил брючки и явился на службу при полном параде. День был рядовой, обычный день, только по опыту комбат знал, что сегодня ему придется держать ответ перед Шпындрюком. И он не ошибся.
      Не прошел еще батальонный развод после завтрака, а «Волга» Протопопа Архиповича уже въехала на территорию части и подкатила к штабу. Оставив майора Холодца разводить людей на занятия, подполковник поспешил повстречать своего собутыльника.
      Маленький и пухленький Протопоп Архипович был мрачен и вяло поздоровался с комбатом, даже и не пытаясь своей маленькой пухленькой рученькой как следует отжать огромную лапищу.
      Поднимаясь наверх, комбат снарядил дежурного по части за чаем. Батальонное хозяйство небольшое, личным адъютантом не обзаведешься – слишком уж расточительно. Поэтому и приходится дежурному по части лишний раз и чаек комбату приготовить.
      В будний день-то подполковник сам себе нальет, но уж когда такое начальство лично жалует, надо все-таки немножко и пыльцы в глаза пустить. Пусть понимает, что он тоже – какая-никакая, а величина. Во всяком случае, в масштабах его Чернодырьевского поселка.
      Шпындрюк не стал садиться на стул, а сел на тот самый диван, на котором вчера еще, мертвецки пьяный, валялся Мудрецкий. Уловив поведение Шпындрюка, подполковник не стал также садиться за стол и уж тем более на свое рабочее место (со своего места он разговаривал только с подчиненными) и, взяв стул, неформально оседлал его, словно жеребца.
      Шпындрюк долго не тянул. После того как дежурный по части принес чай с лимоном, поставил поднос на стол и ушел, он начал распекать комбата.
      – Что смотришь, Петр Валерьевич? Е-мое, дери тебя в три шкуры. Ты знаешь, че творится у меня в поселке? А знаешь, что происходит сейчас в Черноболотном?
      Комбат взял с подноса стакан с чаем и начал размешивать ложечкой сахар и разглядывать подстаканник.
      – Откуда же мне знать? Я гражданскими вопросами не занимаюсь.
      – Не занимается он. Дай и мне чашку.
      Шпындрюк отхлебнул:
      – Хорош у тебя чай.
      – Стараемся.
      – Ты на всех фронтах стараешься. Что вчера твои головорезы устроили на дискотеке?
      Комбат перестал мешать чаек.
      – Ну, это... – начал он.
      Но тут же его перебило начальствующее лицо:
      – Ты послушай, ведь они избили сто человек. У меня сейчас в милиции все столы завалены заявлениями от родителей.
      – Ну да, ты сам-то веришь в это? Что тридцать моих – ты видел химиков-то у меня – избили сто человек?
      – У тебя один там есть такой здоровый, который у меня вон свинарник строил, он и двести замочит.
      – И во все это ты веришь, да?
      Шпындрюк рванул на себе дорогую рубаху.
      – Ты представляешь, сколько будет вони, когда сюда нагрянут корреспонденты из области? Это же не закроешь, не замажешь. Сто человек – это толпа!
      – Да ладно, – легко отмахнулся Стойлохряков, – сто человек – это одна рота. Причем там надо посмотреть, среди этой сотни много ли таких, которые никак не дождутся, пока их заберут к нам сюда и не наденут на них зеленые джинсы и черные кроссовки?
      Шпындрюку мысль понравилась.
      – Вероятно, вероятно, – он поднял стакан, будто бы в нем был не чай, а водка, приветствуя подполковника. – Это умно.
      – Глядишь потом, у кого-нибудь и приводы в милицию есть, – почесал гладко выбритый подбородок подполковник.
      – Охо-хо, – тяжело вздохнул Шпындрюк и снова отхлебнул чаечку. – И то верно. Может, еще десяточек уберем из этой сотни.
      – Там ведь были самые отъявленные, и, между прочим, мои пытались только разнять.
      – Да ты не защищай, не надо. Про того здорового, который потешился с оставшимися на ногах, я наслышан. Мне все рассказала уже завклубом. Она все это наблюдала. Ты че с ним сделаешь?
      – С ним я ничего не сделаю, – забасил комбат. – Между прочим, он третье место по стрельбе на округе занял. Я больше чем уверен, занял бы первое, но уже по борьбе, если бы я позволил ему выступить.
      – А что ж не позволяешь?
      – А людей у меня не хватает. Работать кто будет?
      Шпындрюк пил чай, допил до половины, попросил еще лимон и получил с блюдечка, посыпанный сахаром.
      – Слушай, Петр Валерьевич, знаешь, по моим слухам, журналисты сюда нагрянут, а мои слухи – это не слухи, а, можно сказать, достоверные сведения. Разведка знаешь как у меня работает? Во, не хуже, чем армейская. Поэтому ты давай, что хочешь делай, но чтобы ни одного из тех, кто был вчера на дискотеке, корреспонденты обнаружить не смогли. Понял?
      Комбат пошел и сел на свое рабочее место, открыл какие-то бумаги, начал разглядывать план мероприятий на год.
      – Хорошо, договорились. Но в следующий раз, – он сурово посмотрел на Шпындрюка, – ты уж позаботился бы о том, чтобы хотя бы у тебя там один мент со стволом стоял, на дискотеках на этих. Или вообще, на хрен, никого не приглашай сюда, если они бьются.
      – Да биться-то они бились и будут биться, а уж после этой дискотеки... – Шпындрюк поднялся. – Ладно, дела. Заглядывай в выходные. Посидим, погутарим. Жинку прихвати.
      На этом Шпындрюк и комбат расстались. Протопоп Архипович уехал, а комбат поспешил на все еще продолжающийся развод.
      «Что-то там Холодец так телится?» – вначале возмутился про себя подполковник, затем вспомнил, что начальник штаба у него просто дебил.
      Над химвзводом всю ночь колдовала Елизавета Дмитриевна, и сейчас несколько человек в строю, в том числе такие, как Алиев и Казарян, стояли с перевязанными головами. У двоих были сломаны пальцы, и еще несколько человек были с серьезными ушибами.
      Те трое, что лежали вчера в конце строя, сейчас находились в лазарете, и на их счет надо было что-то думать.
      «Еще один раздолбай, кажется, на губе», – вспомнил комбат.
      – Значит, так, – подошел он к химикам, перед которыми стоял еще не успевший протрезветь лейтенант Мудрецкий и пытался втереть взводу, что сейчас они будут заниматься теоретической подготовкой, что означало, что они просто пройдут в казарму, рассядутся на табуретках и подремлют еще полдня, сидя.
      А то, может, если вот комбат уйдет, глаза закроют и вообще спать повалятся после вчерашнего, – так думали многие, считая себя героями и надеялись на батькино снисхождение.
      Стойлохряков протопал напрямую к химвзводу.
      – Смирно! – скомандовал Мудрецкий, приложил руку к виску, повернулся и стал было там что-то докладывать.
      Комбат оборвал его, прослушав пару слов, удовлетворенный тем, что Мудрецкий службу знает и по трезвой башке уже ему не хамит.
      – Здравствуйте, товарищи.
      – Здравия желаю, товарищ подполковник, – выдохнул взвод.
      – Вольно, – бросил комбат.
      – Вольно, – отдублировал Мудрецкий.
      Подойдя поближе к химикам, подполковник разглядывал одного за другим. Стоя в две шеренги, двадцать пять человек глядели на комбата честными и преданными глазами.
      Петр Валерьевич намного чаще, чем хотелось бы ему самому, был вынужден по долгу службы поступать с людьми достаточно жестко. Сейчас, разглядывая побитых во вчерашнем бою своих подчиненных, он в душе гордился и, зная по утреннему рапорту от старшего лейтенанта Кобзева, что и как происходило, должен был бы, по идее, дать этому взводу день отдыха на восстановление.
      Но Шпындрюк – он же тоже не шутит. Если выйдет дело наружу, то многим из этих ребят не поздоровится, и он будет вынужден, в лучшем случае, отправить их служить в другие части. Особенно этого Простакова.
      Комбат дошел до конца, посмотрел на последнего в строю – рядового Бабочкина и вернулся на середину к Мудрецкому.
      – В общем, так, – пузо его колыхнулось, из горла раздался затяжной рык. – Вчера, – сейчас комбат ненавидел самого себя, слова, которые приходилось говорить, застревали в горле, но ситуация того требовала. – Вчера вы, вместо того чтобы поддерживать порядок на дискотеке, устроили побоище, ваших мам так-растак! Я не мама и не папа, у меня таких, как вы, почти четыреста человек плюс офицеры, – комбат посмотрел на Мудрецкого, стоящего рядом и уже почти не шатающегося.
      Кто-то из солдат гыгыкнул.
      – Рты закрыть, – рявкнул комбат. – За нарушение дисциплины и за марание чести военнослужащего Российской армии... – Весь взвод замер. Таким тоном могут объявить и расстрел. – Весь взвод во главе с лейтенантом Мудрецким...
      – Я! – выкрикнул Мудрецкий в ухо комбату, чего мог бы и не делать.
      – Во-во, он, – комбат сплюнул на асфальт. – С этой головкой, – Мудрецкий покраснел от стыда и негодования: «За что такие оскорбления!», – все вы направляетесь в леса, – он сделал паузу. – Вас ждет тренировка на выживание, тем более что она прописана в плане подготовки на этот год, – тут же сам оправдал собственные действия Стойлохряков. – Поэтому делаем так: сейчас девять без двадцати, в девять ровно все стоят с вещмешками на этом месте. Брать все необходимое. Мудрецкий, займитесь личным составом.
      Комбат удалялся. Все смотрели ему вслед. И ни у одного на языке доброго не было.
      Подполковник прошел мимо Холодца, проводившего развод, и поднялся к себе в штаб звонить.
      По соседству с отдельным батальоном располагался вертолетный полк. Так, километрах в двадцати. Ну, не очень далеко.
      Между командиром полка и командиром батальона кинули проволоку, и теперь они могли общаться друг с другом по телефону. Поздоровавшись, комбат запросил три вертушки. Это единственное, что он мог сделать. Устроить пацанам настоящее военное приключение.
      Валетов вслед за остальными ввалился в каптерку. Схватил вещмешок с пришитой к нему деревянной биркой со своей фамилией и выскочил обратно. Оглядев построившихся перед ним в коридоре солдат, Мудрецкий лихорадочно соображал, что это еще за такая тренировка на выживание в лесах.
      А у него вообще ничего нет. Он пришел в камуфляже, и все. Лейтенант нервно ощупал собственную грудь. Слава богу, хоть еще майка под кителем. Че у него еще? Трусы на нем – болтушки, семейные то есть. Носки тонкие да берцы. Вот и вся его одежа.
      Лейтенант приказал взять фуфайки, а фляжки наполнить водой.
      – Сейчас должны взять сухой паек на двое суток, я надеюсь, – добавил лейтенант, чем поверг взвод в уныние. Теперь до всех дошло, что им придется вертеться без жратвы.
      Петрушевский тихо завыл:
      – Я ни в какие леса не поеду. Я в армию служить пришел, а не в лес.
      – Заткнись, проститутка, – Забейко через одного врезал ему кулаком по спине. Ефрейтор дернулся и невольно вышел на полшага из строя.
      – Что с вами, Петрушевский? – лейтенант внимательно присмотрелся к солдату.
      – Голова закружилась, – скривился Петрусь, становясь на свое место.
      – Он беременный, – уточнил Забейко. – У него слабость.
      – Нужны лески, крючки, спички, соль, – соображал лейтенант, наблюдая, как личный состав, хромая и охая после вчерашней битвы, разбирает фуфайки по размеру.
      Ну вот, теперь лучше, намного лучше.
      В девять ноль-ноль все стояли на плацу. Комбат договорился с вертушками на двенадцать.
      Они действительно получили сухпай на два дня и даже вспомнили о Резинкине, отбывающем наказание на губе. Никто не решался задавать этот вопрос комбату, так как он лично и отправил туда бедолагу. Только Фрол обратился к шефу:
      – А Резинкин не едет?
      – А где он? – запамятовал, как самолично отправил солдата на губу. Эх, пьянство, пьянство, – великая отрада русских офицеров. Мудрецкий подсказал:
      – А, забирайте с губы и сюда его.
      – Разрешите, – Валетов сделал шаг вперед.
      – Бегом!
      Когда Фрол увидел, что Резина обнял чудесные ножки двух девушек и дремлет на травке, согреваемый солнышком, в нем проснулась зависть.
      – Резина, э! – кричал Фрол.
      Девчонки начали вдвоем шикать на него.
      – Пусть поспит, – белокурая замахала на него руками, а черноволосая длинная показала ему кулак.
      – Э, женщины, хватит заступаться за солдата, он и сам за себя может постоять.
      – У меня может и постоять! – спросонья затянул разморенный Резина, поджимая под себя ноги и поднимаясь.
      – Ты че, дурак? – набросился на него Валетов. – Бегом хватай свое шмотье, и ломанулись на плац.
      – Мне и тут неплохо. Пива хочешь? – Он нашел полуторалитровую бутылку между стройных ножулек черненькой Вики.
      Фрол проморгался.
      – Вот это у тебя тут сервис. Девчонки, в следующий раз вы и на меня берите. – Он отвернул крышку и сделал несколько больших глотков. И все хорошее кончилось. – Прикольное пивко, бежим, бежим!
      – На фиг у тебя фуфайка под мышкой и вещмешок? Что, куда собрались, что ли?
      – Ага, война началась.
      Они бежали рысцой через плац к выстроившемуся взводу.
      Увидев комбата, Резинкин почувствовал, что его состояние ухудшается. Когда он спросил разрешение встать в строй, его немного мотнуло, от пивка.
      – Что это с тобой? – Стойлохряков выпятил вперед огромный нижний подбородок, плавно переходящий в пузо. – Ты на губе был или в баре?
      На беду, Резинкин рыгнул секунды на три.
      – Встань на место!!!
      Подъехала «шишига», но за рулем был не ефрейтор Петрушевский, а какой-то другой чувак. Петрусю теперь не до машины. Он едет со всеми.
      Взвод разместился в кузове, и машина, подождав, пока залезет припозднившийся Резинкин с надыбанным в каптерке шмотьем, тронулась в дальние дали.
      Через полчаса их выкинули на какой-то поляне.
      Мудрецкий разжился в роте фуфайкой и теперь смотрел в завтрашний день более уверенно. В фуфаечке-то ночью теплее будет. Только вот вещмешка у него не было. Вообще никаких личных вещей. Комбат даже собраться не дал, а ведь время было у него. Нет, сказал, быть вместе с личным составом. Стойлохряков последовал за «шишигой» на «уазике», прихватив с собой еще и начальника штаба. Построив людей, подполковник объявил, что вместе с ними на учение отправляется майор Холодец. У последнего началось брожение во всем теле. Майор начал почесываться, переминаться с ноги на ногу и коситься на комбата, от которого он явно не ожидал такого подарка.
      – Единственный, у кого будет питание на весь месяц, – а вам предстоит провести в северных лесах месяц, я разве не говорил? Так вот, питание будет только у майора Холодца.
      – В тундру поедем, однако? – не выдержал Простаков. В его понятии северный лес был неким разреженным пространством с маленькими деревьями и тучами комаров.
      – Никакой тундры, – комбат протянул начальнику штаба планшет. – Карты местности.
      Прапорщик Евздрихин вытащил из кузова тяжеленный мешок.
      Было слышно, как трутся друг о друга жестяные банки со жрачкой. Потом еще мешок, точно такой же.
      В двенадцать из-за горушки показались три «Ми– 8». Солдаты, ожидавшие неизвестно чего под деревцами, повскакивали с земли. Еще никто не верил в реальность происходящего. Неужели за ними?
      Вертолеты стали садиться.
      – Лейтенант! В каждую машину по десять человек! – кричал комбат в ухо лейтенанту.
      Выходя сегодня из дома, Холодец не предполагал ничего такого и планировал вечерочком вернуться обратно к жене под подол. Теперь, похоже, они с супругой не свидятся целый месяц. Хорошо хоть комбат дал жратвы и рацию для связи да запасной комплект батарей.
      Договорились, что каждый день в пять вечера Холодец будет выходить на связь и докладывать о состоянии дел.
      Единственная сложность – рация допотопная и весит больше двадцати килограммов. Для того чтобы ее таскать, придется выделить двух солдат.
      Резинкин, Валетов и Простаков попали в разные отделения и сейчас забирались в вертолеты. Для Простакова влезть в вертушку, с которой никто и не думал спускать лесенку-трап, плевое дело. Он с легкостью махнул внутрь одним из первых и подивился тому, как просторно в салоне вертолета. Вот смотришь на «Ми-8» со стороны и не скажешь, что в нем может не десять человек разместиться, а все двадцать, только тогда перегруз получится, наверное.
      Вертолеты ему приходилось видеть у себя в Красноярском крае, но летать ни разу не довелось.
      Простаков ощутил, как весь его ливер ушел вниз, но затем вернулся в нормальное состояние. Куда летят, никто не знал. Сидящий рядом с Резинкиным Петрусь орал ему в ухо:
      – Вот сейчас забросят в Афганистан или в Чечню, а может, в Зимбабве, эге-ге!
      Простаков сидел на каком-то ящике и был рад тому, что ему не приходится сидеть на полу, подложив под попу фуфаечку. Ради любопытства Леха приподнял свой зад и дернул за деревянную ручку, притороченную к ящику стальной полосой. Тяжеленький, чем-то наполнен.
      Мудрецкий, сидя напротив на точно таком же, заорал ему, стараясь донести до рядового свои мысли через свист ротора. Простаков понял приказ по губам. Значит, не для них ящики. Получается только сухпай в вещмешках, да Холодец с собой кой-чего забрал. Зря ему наши помогали, пусть сам свою жратву в вертолет забрасывал бы. Так, нам целый месяц перебиваться, а он будет консервы лопать и по-тяжелому в кусты ходить.
      Фрол быстренько уселся на полу, поджав под себя ноги на взлете. Когда шум от лопастей стал оглушительным, он заткнул пальцами уши.
      И так он просидел минут пятнадцать, уткнувшись носом в колени. Когда он поднял глаза и наконец вытащил пальцы из ушных раковин, то удивился. Они до сих пор в небе. По его представлениям, вертолеты не могли долго находиться в воздухе и очень скоро их где-то выбросят.
      Народ уже пообвыкся, и, самое интересное, пока никто не проблевался, хотя Рустама Алиева, того самого Али-бабу, явно мутило. Он заметил еще несколько бледных лиц и, оценив свое собственное состояние, пришел к выводу, что он еще не самый вялый из их отделения. Счастливцы, кто оказался рядом с иллюминатором, иногда посматривали вниз, видели леса, поля и реки. Этого заманчивого зрелища – вида с вертолета – Валетов оказался лишенным по воле случая, и ему пришлось довольствоваться приевшимися рожами сослуживцев, а не пейзажами Родины.
      Меж тем летели уже больше сорока минут. Фрол Петрович успел окончить не только одиннадцать классов, но и полкурса политеха, а хотел стать архитектором, да не вышло – променял учебу на торговлю. Так вот, он стал прикидывать, что при скорости вертолета километров сто пятьдесят в час, если они побарахтаются в воздухе еще столько же, их успеют забросить от казарм километров на двести пятьдесят-триста. Действительно, могут куда– нибудь завести, потом фиг выйдешь без карты. Здесь Валетов надеялся на комбата, но не мог же подпол взять и выкинуть их черт знает куда, ведь он видел, как Холодцу передавали планшет. Наверняка там карты, а эта здоровая радиостанция, которую он вместе со жратвой к себе в вертолет погрузил? Это же явно для того, чтобы связь поддерживать. Нет, они не брошенные, просто у них вот такое вот задание.
      Они в воздухе больше часа, и многих начал смаривать сон. За ночь они полностью в себя не пришли.
      Простаков, широко расставив ноги, уперся локтями в колени и свесил огромную голову. Таким образом он пытался дремать и не скрывал, что был утомлен перелетом и предшествовавшими ему приключениями. Вообще, все было по фигу. Он сейчас был в том неведомом далеком далеке, в том месте, где их должны выбросить. Эх, прямо там бы, прямо на травке, где сядет вертушка, там бы и поспать, вытянуть ноги.
      Леха не мог сказать, через какое время после взлета кишки сыграли и машины стремительно начали садиться, как казалось не имевшим никакой практики перелетов солдатам – просто падать на землю.
      Наконец все закончилось. Через полтора часа переброска завершилась. Машины выплевывали людей. Пилот одной из посудин, разглядывая солдат, не удержался и прокричал:
      – Вы чего, все стройбат?!
      – Не, – орал Фрол, вылезая, – мы химики!
      – А! Зарин-зоманычи! А рожи, как у стройбатовцев.
      Машины поднялись в воздух и исчезли за деревьями. Взвод оказался на небольшой полянке, окруженной плотной стеной леса. Солдатам не дали полюбоваться пейзажем, тут же зазвучала команда: «Становись всем!» Народ построился, чувствуя неформальность обстановки. Несмотря на то что они были в армии и все такое прочее, подразделение сейчас находилось в поле, где надлежало применять смекалку и выучку.
      Выучки не было как таковой, а насчет смекалки...
      Вот Фрол в себе был не уверен. Он всю жизнь провел в городе, но все же знал, что найти в лесу пожрать – дело практически бесполезное. Клубника в лесах не растет, а вся остальная ягода – малина там, ежевика – ее искать надо. Потом, много ягод съешь, может, и дрисня будет. Тяжело.
      Чего еще делать? За тушканчиками бегать, или как они тут называются? Нет, тушканчики здесь не водятся. Наверное, какие-нибудь бобры. А бобры, они запруды строят на реках. Реки не видно. Так чего тут жрать-то?
      Холодец заботливо оглядел белые мешки из синтетической нити с продуктами и наконец посмотрел на построившийся личный состав.
      – Товарищи солдаты, – обратился он, не думая становиться по стойке «смирно», не на плацу вроде как. – По приказу командира батальона вы прибыли в район сосредоточения, где вам нужно провести один месяц, ровно тридцать суток. Шестьдесят дней и ночей, так сказать. По тридцать. Необходимо в течение данного промежутка времени сохранять способность, боевую в том числе, не завшиветь и не запаршиветь. Первого, кого увижу грязным и оборванным, по прибытии в часть заставлю до конца службы заниматься только грязной работой.
      – А я так чистой и не увидел, – возмутился Забейко, успев оттеснить Простакова от старшего сержанта Казаряна и встать рядом со своим корешом. Нарушая тем самым ранжир.
      – Разговоры, рядовой! – заскрипел Холодец, понимая, что нельзя допустить разброда. – Вы не в бане, я не тазик, – кричал он обычную свою несуразицу. – Об меня руки вам не тереть! Вафельное полотенце бреет лучше любого станка, и я не позволю здесь, посреди леса, орать мне наперерез, иначе будете все у меня ходить с гладкими мордами и обоссанными портянками! Молчать! И вообще, я здесь, чтобы не вами командовать, а для наблюдения. Буду оценивать, как вами погоняет лейтенант Мудрецкий! Вот так! Который и будет решать, кому из вас здесь какое место и чем брить! И кому, ему, поперек его какого места, чего нагло разговаривать! Иначе всем обрезание сделаю! А то и того хуже – на губу посажу!
      Холодец отошел в сторону и сел на рацию, подложив под зад планшет, и стал любоваться природой. Но тут же вскочил, вспомнив о том, что надо отдать командиру взвода карты. Он расстался с планшетом и теперь уже успокоился окончательно.
      Мудрецкий, для того чтобы сориентироваться, подозвал к себе старшего сержанта Казаряна и сержанта Батракова, а всем остальным скомандовал «разойдись».
      Развернув карту, он долго искал место высадки и наконец, сдавшись, подошел к майору за подсказкой.
      – Вы не могли бы сказать, где мы находимся?
      Ответ оказался резким:
      – Кто из нас университет заканчивал? Вот и определяй, где находишься.
      Суровая правда заключалась в том, что сам начальник штаба не имел ни малейшего представления, куда же их забросили вертолетчики. Он даже не был уверен, что карты, переданные комбатом, отражают именно эту местность.
      – Надо ориентиры найти на местности, – предложил Ашот, – а пока мы как слепые котята.
      – Хорошо, – лейтенант извлек из внутреннего кармана блокнот. – Составим четыре разведгруппы. И пусть они идут на все четыре стороны. Надо пройти по лесу три километра и вернуться обратно.
      Простаков попал в пару с Казаряном. Они очень быстро отработали «север» и вернулись на поляну первыми.
      – Ну что? – Мудрецкий обозначил свой собственный штаб развернутой картой, разложенной на сухой траве и прижатой камушками, а также фуфайкой, подложенной под зад. Он сидел, скрестив ноги, сняв с себя китель, и загорал.
      Ответ оказался неутешительным. Они прошли трешку – а у Простакова ощущения расстояния в лесу развито с детства – и вернулись обратно, не обнаружив ни домов, ни дорог. Самое обидное – не было и реки. На реку Простаков очень рассчитывал, так как придется довольно долгое время выживать, а река – это рыба, но главное, река – это вода, как ни банально. Им нужен источник пресной воды.
      Выслушав доклад, лейтенант поставил в блокноте «минус» и принялся ждать остальные три группы.
      Забейко с Резинкиным чесали «восток». Пришли вторыми, при этом у Резины Мудрецкий заметил на лице свежий фингал помимо двух, приобретенных вчера.
      – Это что такое? Забейко, ко мне!
      Петро успел закурить. Не удосужившись потушить сигарету, подошел вразвалочку к лейтенанту, попыхивая табачком.
      – Что случилось?
      – Рядовой Резинкин наступил на грабли. Умудрился в лесу найти садовый инвентарь, – наглая лоснящаяся рожа лыбилась. – Неосмотрительно ходит, под ноги не смотрит.
      Впервые по службе молодой лейтенант столкнулся с ситуацией, когда не было никаких рычагов давления на солдата. Они были посреди леса. Как наказать его в полевых условиях? В Чечне, он слышал, проштрафившихся сажают в яму. Копать яму? Или к дереву пристегнуть? Так наручников нет. Привязать. Своего к дереву. Тьфу.
      – Ясно. Грабли. А лопату не находили там?
      Забейко не мог понять, серьезно сейчас лейтенант или это прикол такой.
      – А, это вы так шутите, товарищ лейтенант?
      – Сядь вон там, – рявкнул лейтенант, показывая на край поляны. – Если ты не хочешь, чтобы я заставил тебя голыми руками яму рыть.
      Услышав про яму и про голые руки, Забейко сбавил газ и побрел к обозначенному кусту.
      Третьими вернулись Батраков и Валетов.
      – Метров четыреста отсюда старая просека, – доложил хоть что-то дед Женя.
      – Просека широкая? – офицер ткнулся носом в карту.
      – Нет. И мы по ней не пошли. Она перпендикулярно нам уходит куда-то.
      – Значит, идет с севера на юг. А где последняя пара? Где эти два?
      – Зря их вдвоем послали, – Казарян пялился в карту.
      Багорин с Замориным вызвались сами пойти в разведку, и лейтенант не стал возражать, хотя оба были молодыми. Сейчас он жалел, что не стал сочетать опыт и молодость.
      – Будем ждать, делать нечего. – Мудрецкому неприятно было думать о возможности поиска пропавшей парочки. – Через два часа начнем искать. Черт.
      Хорошо, световой день длинный. Успеют до ночи, случись потреба большой район прочесать. Только не надо бы этого!
      – Вдруг домой сиганули? – Батраков заложил большие пальцы за ремень и выставил вперед левую ногу.
      Мудрецкий смотрел снизу вверх на сержанта, сидя перед картой.
      За самоходы ему медаль не дадут. Будут полоскать мозги и кишки. Как неприятно. За лыжников предполагалось крепкое комбатовское имение.
      – Будем надеяться на лучшее. – Лейтенант снова уткнулся в карту, пытаясь найти на ней эту самую просеку. Батраков не уходил. – Сержант, нечего стоять надо мной, идите и смотрите, чтобы до вечера никто не прикасался к сухому пайку.
      Батраков ушел, а он стал вести дознание с Простаковым.
      – В разведке видели ключи, родники, болота. В конце концов, лужи. Но зверье есть. Следы видел. Если зверь, то и вода должна быть недалеко. Надо искать.
      Запас пресной воды у взвода был ограничен. Влага хранилась во фляжках, и при нормальном потреблении этой водички хватит на день. Растянуть – на два, а дальше? Но сейчас больше всего волнений по поводу пропавших. Где они, иху маму?!
      Лес стоял стеной и молчал. Никаких подсказок. Это не компьютерные игры. «Хелп» не нажмешь.
      Об исчезновении солдат знал и Холодец. Наоравшись, он как сел на здоровую рацию, так и сидел на ней, четко выполняя роль наблюдателя. С постной маской на лице постукивал пальцами по металлическому ящику, как бы намекая лейтенанту о возможности вызвать помощь.
      Слушая размеренное постукивание, Мудрецкий решил плакаться комбату только в экстренной ситуации.
      Спустя час после прибытия первых трех групп показались Багорин с Замориным. Оба предстали перед лейтенантом.
      – Чего видели?
      – Ничего не видели, – мякнул Забота, переминаясь, словно девушка в танце.
      – Как же! – Багор отпихнул его в сторону. – Товарищ лейтенант, мы отсчитали ровно три тысячи шагов, а дальше не пошли, но впереди видели небольшую полянку и разрушенный дом.
      – И чего же на полянку не вышли?
      – Так три километра.
      Лейтенант уткнулся в топографию. Разведчики хреновы.
      – Багорин, Заморин, Простаков и Казарян – старший. Мне нужно знать, что за дом. Может, это выселок. А дальше деревня. Долбите на юг километров пять-шесть.
      У Мудрецкого был в запасе компас. Он отдал его Казаряну.
      – Смотрите не блуданите там. За два часа надо обернуться. Положение наше не очень хорошее. Мы должны обязательно найти источник. Идите цепью и смотрите под ноги. Ищите ключи. Пока у нас не будет источника пресной воды, мы не можем чувствовать себя уверенно.
      – А остальные? – надулся Ашот. – Пусть тоже шевелятся.