Это им по дороге предстоит давать салажатам первые наставления и напутствия, рассказывать пацанам о том, что их ждет впереди, в чем заключается солдатская жизнь. Дело свое они знают и за пару дней нагонят салагам такой жути, что от нынешней веселости и шумливости не останется и следа. Она испарится даже у закоренелых оптимистов, едва перед глазами замаячат ворота части, символизирующие окончание гражданской жизни и начало армейских будней.
      Прибыв на продуктовый склад, они пристроились в хвост огромной очереди из других команд, прибывших сюда раньше, для получения пайка, которым им предстоит питаться по дороге. О ресторанах, даже таких занюханных, как в этом городке, можно было забыть.
      По количеству полученных продуктовых пайков, можно было судить о продолжительности пути группы. Были среди них те, кто при получении довольствовался одной коробкой, но также и те, кто отходил от склада с ворохом упаковок, по количеству которых можно было предположить, что пилить бойцам по необъятным просторам родины, как минимум неделю. Лешка по количеству полученных пайков, оказался где-то в золотой середине. Не слишком много, не слишком мало.
      Получив картонные коробки с провиантом, которые тут же перекочевали в рюкзаки, команда будущих пограничников, вслед за командиром, устремилась к поджидающим за воротами, автобусам. А спустя полчаса безжалостной тряски по здешним дорогам, грузились в поезд.
      …И замелькали перед глазами бесконечные просторы необъятной Родины, в непрестанной череде вокзалов, перронов и мельтешении лиц. Вагон пассажирского поезда получила в распоряжение пограничная команда. Но этого оказалось ничтожно мало для того, чтобы разместить всех хотя бы с минимумом удобств. Людей оказалось вдвое больше, чем лежачих мест. Сидячих хватило всем, слава богу, что к ним не подселили еще каких-нибудь горемык, также спешащих отдать Родине двухгодичный, а то и трехгодичный срок.
      Сидеть на одном месте и пялиться до рези в глазах на мелькающие за окном пейзажи надоедало. Даже самые выносливые не могли продержаться на месте больше пары часов. Да и от долгого сидения начинало нестерпимо ломить задницу, и организм настоятельно требовал прогулки, дабы размять затекшее от сидения, тело. Требование организма невозможно проигнорировать, и тело поднималось с места, приступая к разминке. Хотя разминаться было особенно негде. Максимальный маршрут продвижения, пролегал до туалета и еще пару шагов до тамбура.
      Вагон был последним, и болтался бесполезной погремушкой в хвосте состава, готовый в любой момент отделиться от временного пристанища. С одной стороны вагона, ограниченной тамбуром, лежала бескрайняя ширь родных просторов, ежеминутно убегающая вдаль на целый километр, а то и более. Земля мелькала перед глазами с сумасшедшей быстротой, как бы говоря отчаянной голове, что рискнула бы ступить на нее, как она быстротечна и ненадежна. Но, глядя на стремительно убегающую из-под ног землю, вряд ли бы у кого возникло желание прыгнуть с поезда в бесконечно убегающую даль. Вот если только во время остановки, когда состав на несколько минут затихал, скрежеща тормозами на очередной станции, чтобы выпустить из чрева очередную группу пассажиров, а затем принять в гостеприимно распахнутое дверями нутро, новую партию людей, стремящихся в неведомую даль, по одним им ведомым делам.
      Иногда состав останавливался на крохотных полустанках, где не было иного жилья, кроме крохотного домишки путевого обходчика, или стрелочника, ведущего уединенный образ жизни. На полустанках из поезда никто не выходил и не садился в него. Поезд просто стоял и ждал. Иногда ожидание длилось всего несколько минут иногда растягивалось на несколько часов. Но и многочасовому ожиданию приходил конец и промчавшихся мимо товарняк, прогудев басовито, давал знать о том, что проход открыт и пассажирский может продолжать движение.
      Заскрипев, состав трогался с места и уже спустя минуту, набрав привычный темп, монотонно стучал по рельсам.
      Мыслей о побеге ни у кого не возникало. Времена были не те. Каждый в душе гордился, что его призвали на службу, тем более ни в советскую армию, в так называемые «шурупы», а в элитные, пограничные войска КГБ СССР, служить в которых было заветной мечтой любого парня. Мечта близка к воплощению. С каждым километром, оставшимся позади, они приближались к заветному часу, когда на плечи упадут зеленые погоны, а голову украсит зеленая же фуражка. В душе они опасались только одного, как бы все в последний момент не переигралось. И забравший команду пограничный представитель не поделился бы частью ребят с каким-нибудь охотником до солдатских душ, что неминуемо привело бы к крушению заветной мечты.
      Но километры продолжали убегать вдаль, а ничего не менялось. Иногда поезд останавливался на какой-нибудь станции, испещренной десятками путей, пересекающих ее во всех направлениях. Подкативший маневренный паровоз, отцеплял вагон от состава и куда-то тащил, бесконечно петляя по переплетению железнодорожных путей. И казалось, бесконечному кружению на пятачке железнодорожной станции не будет конца, и они обречены остаток дней провести в блуждающем по лабиринту путей, вагоне. Но по прошествии некоторого времени труженик-паровоз завершал казавшееся минуту назад бессмысленным кружение, и, пыхнув дымком на прощание, упирал вагон в хвост очередному составу, за которым им предстоит продолжить дальнейший путь. А затем, издав прощальный гудок, паровоз исчезал в хитросплетении рельсов и столбов, навсегда скрываясь из глаз.
      А затем вновь следовало ожидание, которое заканчивалось всегда одинаково. Состав медленно трогался с места, и словно крадучись покидал приютившую его на время, железнодорожную станцию, чтобы, миновав ее, вновь начать стремительный бег за горизонт. Парни продолжали сидеть и таращиться за окно, или валяться на полке, кому как повезло. Или совершать прогулки до тамбура, чтобы, покурив, и понаблюдав на простирающиеся за окном пейзажи, вернуться на место.
      Если какой-нибудь отчаянной голове и пришла бы мысль покинуть пределы отведенного им для жизни на ближайшие трое суток вагона, вряд ли бы что из этого вышло. Покинуть вагон было невозможно, даже ночью, даже на безлюдном полустанке. Причиной этому были парни в зеленых фуражках и с оружием в руках, зорко следящие и ночью, и днем, за тем, чтобы никто из дурости своей, не покинул прицепного вагона.
      Поезд мчался вперед, по мере уменьшения количества банок с пайком в рюкзаках будущих солдат, приближая их к окончанию пути длинною в тысячи километров.
      Привычные, милые сердцу леса, остались далеко позади. Перед глазами раскинулась центральная часть России, с многочисленными городами, возделанными полями, множеством рек и речушек, озер и водоемов, кишащих рыбой и пернатой братией, обитающей в густых прибрежных зарослях. Проходящий вблизи речных лент поезд, вздымал бесчисленные сонмы пернатых, застилавших солнце, заставляющих Лешкино сердце сжиматься в сладостном томлении.
      Ему, с детства привыкшему бродить по лесу с ружьем, в надежде добыть обитающего в лесу, на земле, или в небе, зверя или птицу, невыносимо было видеть многообразие непуганой дичины. Глядя на проплывающие мимо бесчисленные реки и озера, Лешка мысленно пообещал себе, когда-нибудь вернуться сюда. Он обязательно посетит эти места позже, когда отдаст родине, армейский долг. Он покажет этой пернатой, непуганой живности, кто есть царь природы и повелитель животного мира. И никакие запреты и угрозы наказания, не остановят его в заветном желании пальнуть из обоих стволов мелкой дробью в затмившее солнце, курлыкающее крылатое сообщество.
      …Вскоре центральная полоса России осталась позади. Под колеса поезда легла южная часть, необъятной советской империи. Потянулись за окном унылые пейзажи сухих, выжженных солнцем степей, лишенных даже намека на какую-либо растительность. За исключением серо-бурой травы, да одиноких колючих кустарников, столь корявых и неказистых, что ими невозможно было прельстить ни одно живое существо. По обе стороны состава простирались унылые, выжженные солнцем степи. Настолько мертвящие, что трудно было поверить в то, что в этом безжизненном пекле, может быть какое-то подобие жизни. В саму возможность существования жизни здесь, в прокаленных солнцем местах, верилось с трудом.
      И все-таки жизнь существовала и там. Конечно, жизнь эта не шла ни в какое сравнение с жизненным многообразием в центральной части России, с ее молчаливой суровостью в лесных краях, откуда прибыл Лешка. Но она существовала и была по-своему разнообразна и многочисленна.
      Иногда они останавливались на каких-то заброшенных полустанках, где-то в глубине прокаленной пустыни, изнемогая от палящего зноя, от которого нет спасения, ожидая начала движения, сдвигающего с места плотные слои раскаленного воздуха, создающего ветерок, пусть и яростно-жгучий, но это все же лучше, чем застывшее в неподвижности знойное марево.
      Прильнув к окну в полудремотном от невыносимой жары состоянии, уставившись застывшим взглядом в точку, лежащую за несколько метров от вагона и замерев в неподвижности на несколько минут, можно было заметить, что этот раскаленный мир не такой уж пустынный, как могло показаться на первый взгляд.
      Он также наполнен жизнью, и в нем кипят нешуточные страсти. Пробежит по раскаленному песку шустрая ящерка, преследуя добычу, большого рыжего паука. Серой тенью мелькнет мимо стремительная молния песчаной змеи. Прошмыгнет мимо неведомый зверек, смешно прыгая на двух длинных задних лапах, смешно сложив на груди короткие передние. И вновь все надолго затихает, и сонное марево обволакивает сознание, погружая в сон.
      Лешке повезло. Он оказался шустрее многих будущих сослуживцев. Не стал любоваться красотами, раскинувшегося за окном лесного края. Проигнорировал и прелести центральной части России, что приводили в восторг его товарищей. На подобное любование вполне хватало времени, что он затрачивал на прогулку в туалет, и обратно. А затем он забирался на предусмотрительно занятую в начале пути третью полку, где, подложив под голову рюкзак с вещами и остатками продуктов, погружался в сон, или в мечтательные грезы. Лешке понравилось спать в поезде, когда колеса размеренно стучат по рельсам, унося человека в неведомую даль. Приятно и необычно осознавать, что, уснув, проснешься, утром за многие сотни миль от того места, где глаза напоследок захватили кусочек опустившейся на мир темноты. И мечталось на третьей полке плавно и легко, по сравнению с бедолагами, что купившись прелестями раскинувшегося за окном мира, заняли нижние полки.
      Так и ехали они всю дорогу сидя, по три-четыре человека на одной полке и не было никакой возможности даже на время сна изменить болезненное вертикальное положение, на горизонтальное. И с каждым оставшимся позади километром, задницы все сильнее разламывались от нестерпимой боли, и все чаще они покидали седалища для того, чтобы размяться. Отправляясь гулять по вагону, с завистью поглядывали на счастливых обладателей вторых и третьих полок. У них не было подобной проблемы. Помимо боков, которых два, в отличие от одной-единственной задницы, существовали еще живот и спина, отдыхать на которых было не менее удобно. И поэтому у обладателей верхних полок не было ни малейшего желания, поменяться местами с бедолагами, оказавшимися внизу из-за глупости и чрезмерной любознательности.
      Теперь они жестоко расплачивались за излишнее любопытство. И хотя всем, оказавшимся в поезде в это время, было нелегко, но хуже всего приходилось несчастным обладателям нижних полок. Днем, за стуком колес и беспрестанным брожением по вагону будущих солдат, это было не сильно заметно. Но ночью, когда вокруг воцарялась тишина, и прекращалось всякое движение, поднимались к небесам мысленные мольбы несчастных парней о скорейшем окончании мучительного путешествия.
      Что касается Лешки, то он был не против продолжения поездки и был готов, провести на своей полке еще несколько дней, благо оставшиеся в рюкзаке консервы, позволяли это. Из-за изматывающей жары, есть совершенно не хотелось, а только пить. Выпитая вода, минуту спустя испарялась из организма, выходя наружу вместе с потом, и человеку снова мучительно хотелось пить. Многодневная жажда была, пожалуй, единственным отрицательным моментом, отравлявшим его, в общем-то, неплохое путешествие.
      По прошествии нескольких дней ночные моления страдальцев достигли таки небес, и их мучениям был положен конец. Рано утром состав остановился на железнодорожной станции большого и красивого азиатского города. По отрывкам речей звучащих снаружи, по еще более закопченным и худым, скуластым и узкоглазым лицам, снующим за окном во всех направлениях, можно было догадаться, что за минувшую ночь они миновали Казахстан, с его бесконечными и надоедливыми степями, и полупустынями.
      Фрунзе. Большой азиатский город, столица Киргизской ССР, о чем они, вчерашние школьники, были прекрасно осведомлены. Поезд, дернувшись в последний раз суставчатым вагонным телом, замер на перроне, а из его чрева повалил на привокзальную площадь разнообразный люд груженый баулами. Площадь зашумела, пришла в движение. Все куда-то спешили, суетились, сталкивались друг с другом в непрестанном движении, которое со стороны казалось хаотичным и лишенным смысла. Но все же в движении был определенный смысл, о чем свидетельствовала опустевшая спустя несколько минут площадь, вновь погрузившаяся в сонное оцепенение, готовая в любой момент взорваться шумом и гамом.
      Очередной город, множество которых повстречалось на их пути. Они не удостаивали его особым вниманием, ожидая, когда подползет шустрый маневренный паровоз, и потащит прицепной вагон по лабиринту стальных путей, на встречу с новым составом, с которым они продолжат дальнейший путь. Но время шло, а паровоза не было. Более того, самыми глазастыми было передано по цепочке сообщение о том, что сопровождающий офицер-пограничник, покинул купе проводников, где безвылазно обитал последние три дня. И направился прямиком к зданию вокзала. Такого за ним ранее не наблюдалось и это могло свидетельствовать только о том, что либо путешествие закончилось, либо близко к завершению.
      Спустя полчаса, офицер в сопровождении человека в штатском, вышел из здания вокзала, и направились к прицепному вагону, одиноко торчавшему на опустевшей привокзальной площади. Штатский остался на перроне, таращась на одинокий, и оттого такой нелепый вагон. Хлопнула тамбурная дверь, послышался короткий доклад солдата, охранявшего выход на улицу, после чего дверь, ведущая в вагон из тамбура, распахнулась и в дверном проеме нарисовалась довольно улыбающаяся физиономия офицера.
      А затем последовала команда на выход с вещами и построение на перроне, команда, которую многие уже не чаяли услышать в ближайшем будущем. И хотя она ясно давала понять, что многодневное ничегонеделание подошло к концу, и вскоре их ожидают суровые армейские будни, они рады были ее услышать. Настолько они устали за трое суток отлеживать бока и отсиживать многострадальные задницы.
      С любопытством поглядывая по сторонам, они вслед за провожатым, отправились куда-то внутрь железнодорожного вокзала. Идти пришлось не долго, и вскоре они грузились в старенький автобус, который и должен доставить их в конечную точку назначения, где на ближайшие пару лет им обеспечена совсем иная жизнь, воспоминания о которой, останутся в памяти на всю оставшуюся жизнь.
      Парни с интересом прильнули к окнам, разглядывая проплывающие за окном пейзажи. Даже несчастные сидельцы, с задницами разламывающимися от невыносимой боли, на время позабыли о страданиях, увлекшись красотами раскинувшимися за окном. Чем дальше они уезжали от столичного города, с его многолюдьем и многоголосьем, тем картины открывающиеся взору становились все привлекательнее.
      Любоваться действительно было чем. Ведь автобус проезжал не абы где, не по глухим киргизским деревушкам, где и разглядывать ничего с их серостью и убогостью. Автобус вез их словно на экскурсию, через гордость и красу Киргизской ССР, центр отдыха и туризма. Озеро Иссык-Куль, растянувшееся в гигантской долине меж горных хребтов на сотни километров. Жемчужина Киргизии, всесоюзная здравница. Блистающую гладь вод, по берегам сплошь облепляли бесчисленные дачи и корпуса санаториев, пансионатов и домов отдыха, куда приезжали приятно провести отпуск, люди со всех уголков необъятной советской страны. Здесь отдыхалось неплохо, учитывая мягкий климат, щедрое на ласку солнце, близость манящих объятий исполинского водоема. Глядя на озеро, теряющееся где-то в необозримой дали, на белеющие на другом берегу горные кручи в голове вырисовывались самые фантастические картины.
      Можно только представить, какое сказочное зрелище открывалось глазам бесчисленного множества отдыхающих вечером, когда изрядно потрудившееся за день светило, устало опускалось на ночлег за горные кручи, расположенные на другом берегу Иссык-Куля. Озарив напоследок засыпающий мир багряной вспышкой, делая все вокруг нереальным, неземным, словно пришедшим сюда из иного мира. И в эти несколько волшебных, закатных минут, в голову лезли самые невероятные мысли. Стоило лишь на мгновение зажмурить глаза, как в голове всплывали легенды о Лох-Несском чудовище, живущем за тысячи миль отсюда, о прочих невероятных существах, возможно доживших до нынешних дней. В таком сказочном и невероятном месте должны, просто обязаны водиться не менее невероятные существа, которых нет нигде в мире. И быть может, им и принадлежала бы честь их открытия, если бы неугомонный старичок автобус, остановился передохнуть на ночь у голубой водной глади. Окунувшись в прохладу вод, охладив в глубинах озера свое горячее, стальное сердце.
      Но, увы, не суждено им было полюбоваться красотами погружающегося в сон заповедного озера Иссык-Куль, жемчужины и гордости Киргизии. Автобус, деловито жужжа, увозил их все дальше, и ему не было никакого дела до красот, раскинувшихся по сторонам. А может, и было ему до них дело, когда-то давным-давно, в прошлом, но красоты приелись, примелькались, стали чем-то обыденным, на что перестаешь со временем обращать внимание.
      Басовито гудя, автобус мчался по ровной, асфальтовой дороге, лежащей вдоль красавца озера, облепленного бесчисленными корпусами санаториев, пансионатов и домов отдыха, в которых отдыхали простые люди советской страны, съехавшиеся сюда со всех уголков необъятной державы. По другую сторону дороги, в паре метров от границы серого, прокаленного солнцем асфальта, росли зеленые насаждения. Подобных насаждений им встречалось превеликое множество и в центральной части России, и в родных краях. Высаживались они не ради чьей-то прихоти, или большой любви к природе. Они призваны были защищать дорогу от пыли, песка и прочего мусора принесенного издалека, который оседал в своеобразном зеленом фильтре. Помимо защиты от песка и пыли, зеленые насаждения корнями прочно удерживали на месте грунт по краям дороги, препятствуя ее разрушению и осыпанию.
      Везде, в любом уголке страны, зеленые насаждения играли одинаковую роль. Отличие было в другом. Если все видимые ранее живые фильтры состояли из обычных деревьев и ничем не примечательного кустарника, то здесь все было иначе. И деревья здесь были необыкновенными, и расположившийся меж них кустарник, был не прост. И дело не в том, что они были какие-то экзотические. Как раз наоборот, они были очень известны, и узнаваемы. Яблоневый лес, раскинувшийся вдоль дороги на многие километры. На яблоневых ветвях красовались налитые соком, восхитительно прекрасные и такие манящие плоды. Ветви согнулись под тяжестью, не имея возможности стоять гордо расправившись. То же самое можно было сказать и о кустарнике, который оказался вишневым при ближайшем рассмотрении. Он был усыпан крупными, кроваво- красными ягодами, при одном взгляде на которые, рот наполнялся тягучей слюной.
      Их заинтересованные взгляды на раскинувшееся снаружи великолепие, не могли остаться незамеченными. Вперившиеся в яблочно-вишневое изобилие глаза парней, не имевших в своем рационе последние несколько дней ничего, кроме опостылевших каш и сухарей, не заметить было трудно. Уловив всеобщий настрой, сопровождающий офицер, решил сделать ребятам подарок, устроить им напоследок, праздник живота. Подобного изобилия фруктов, а это он знал наверняка, им вряд ли придется увидеть ближайшие пару лет.
      По команде старшего, автобус остановился, распахнув двери, приглашая желающих выйти и освежиться. Данных офицером 15 минут, хватило оправиться, покурить и набрать целую гору ароматных яблок, успеть заглотить пару пригоршней спелой вишни.
      Дальнейший путь был более веселым. И чем больше парни поглощали набранных во время остановки витаминов, тем оживленнее они становились. Весь их путь, от места остановки до ворот части, куда они прибыли по прошествии нескольких часов, можно было проследить по яблочным огрызкам, устлавшим дорогу. Но едва скрипнули ворота части и солдатики на КПП открыли доступ внутрь, веселье и напускная бравада, покинули новобранцев. А когда автобус остановился, распахнув двери, и прозвучала команда строиться, остатки былого веселья, испарились бесследно.

3.6. Начало армейской службы