И плевать на жестокость, за которую не погладят по головке проверяющие из центра. Кто-нибудь из заключенных обязательно доложит высокому начальству о том, что он здесь вытворяет. Но даже если начальство не снизойдет до беседы с заключенными, все равно найдутся доброжелатели, которые расскажут обо всем, с красочными подробностями. Наказания ему в любом случае не миновать. И наказание будет весьма строгим, так что лишний упрек в чрезмерной жестокости по отношению к заключенным, ничего не изменит. А там, кто знает, быть может, найдется среди членов комиссии человек, столь же жестко, настроенный по отношению к зэкам, врагам народа. Быть может он даже придет в восторг от показательной казни, и сделает все, чтобы по возможности смягчить наказание провинившемуся капитану.
      О том, чтобы избежать наказания вовсе, не стоило и мечтать. И дело даже не в том, что сбежал заключенный. Ради этого комиссия не потащилась бы в такую даль, чтобы на месте разобраться в причинах побега, и разработать меры по недопущению подобного впредь. Дело в другом. От рук сбежавшего преступника погибли двое сотрудников тюремной охраны. А это уже ЧП союзного масштаба, осложнявшееся еще и тем, что, сбежав, преступник прихватил оружие убитых охранников, и представлял огромную опасность.
      Скрыть гибель охранников капитан Шалмин не мог, поэтому и готовился к приезду высокого начальства, которому уже было доложено о ЧП, случившемся во вверенном ему учреждении. Приезд комиссии для разбора полетов должен состояться со дня на день. Чем закончится их визит, неизвестно, но в одном Шалмин не сомневался, влетит ему по первое число. Он чувствовал, как шевелятся звезды на погонах, готовые ссыпаться с них дождем, подобно листве облетающей с осеннего дерева. На дальнейшей карьере можно поставить большой и жирный крест. Даже если ему каким-то чудом и удастся отстоять нынешнее место, то случившееся ЧП, долгие годы будет аукаться самым неприятным образом.
      За все заплатит сполна мерзкий зэк Халявин, который где-то рядом. Он выведет его на тюремный дворик голым, на всеобщее обозрение. А затем приступит к процессу, наглядному и поучительному для построенных для просмотра, заключенных. Он лично отрежет гнусному бегунку член и заставит его тут же, этот самый член сожрать. Он выколет перочинным ножом наглые зенки, что так часто, вызывающе таращились на него. Он будет наслаждаться медленным течением сукровицы из зияющих провалами, выколотых глазниц. Не спеша, начнет резать ему шкуру на множество мелких лоскутов. А затем, не торопясь, желая продлить удовольствие, начнет эту шкуру сдирать ломтями, обнажая розовое, истекающее кровавой испариной, тело. Он посыплет солью кровоточащее тело, с безумно вытаращенными глазами, с перекошенным от боли лицом. Ничего не соображающего зэка подведут к растревоженному муравейнику, где и водрузят его тело на заботливо вбитый в центр кучи, кол. И под гробовое молчание, глазеющей со всех сторон тюремной братии, взбешенные огромные красные муравьи, набросятся на тело, медленно оседающее на колу. И вместе с воплями, из сведенного спазмами боли горла, будут вырываться ошметки кишок и органов, вывороченных наружу остро заточенным колом.
      Он сделает все возможное для того, чтобы не дать Халявину умереть слишком быстро. Он доведет показательное наказание до логического завершения. Заставит беглого зэка испить мученическую чашу до дна. И когда он станет умирать и растрескавшимся языком попросит воды, исполнит эту просьбу. Для этого он заставит его сокамерников, с которыми разберется немного позже, дрочить в кружку, наполнив ее до краев спермой. Именно это угощение вместо воды, собирался он поднести умирающему зэку.
      Ну, а чтобы предназначенный для показательной экзекуции объект не отбросил копыта в начале представления, над ним, изрядно поработает тюремная медицина. Доктор под завязку накачает его обезболивающими для того, чтобы объект мучился как можно дольше, но не умер от болевого шока. И тогда беглец до конца изопьет чашу позора и унижения, окунется в фантастический океан боли, что уготован ему мстительным капитаном.
      Его телу, издохшему и начинающему подванивать в осенние теплые дни, надлежит находиться на колу еще несколько дней. Провинившемуся зэку будет поручено дежурить у кола, с начавшим разлагаться трупом, и шевелить палкой муравейник, не давая его обитателям покоя. Заставляя муравьев снова и снова в ярости бросаться на гниющее тело. И лишь когда на колу останется висеть лишь начисто обглоданный скелет с зияющими провалами пустых глазниц, эта часть показательно-воспитательного процесса будет завершена.
      Затем он перейдет ко второй части воспитательной работы, где наказуемыми будут сокамерники казненного зэка. Почему не донесли о готовящемся побеге, не воспрепятствовали в осуществлении гнусного замысла. За это они должны ответить, как и за то, что после побега, вздумали бунтовать, давая беглецу шанс уйти подальше. Оттягивая силы тюремной охраны, отвлекая их на себя, не давая возможности броситься за беглецом. Из-за их неповиновения, потеряно столько драгоценного времени, результатом чего стала многодневная, изматывающая погоня.
      Сбитых ног, сорванного дыхания, ночевок на холодной сырой земле он им не простит. Их ждет наказание, пусть и не смертельное, но не менее страшное и поучительное.
      Сперва они поживут в карцере, где их будут ежедневно и еженощно дубасить молодцы из охраны, проведшие несколько дней и ночей в лесу, в поисках беглого зэка. Они-то хапнули горя побольше, нежели он. Он хоть и был педерастом, но окончил военное училище с отличием не только благодаря привлекательной и безотказной заднице, всегда благосклонно оттопыренной в сторону начальства. Кроме премудростей извращенного секса, его научили многому полезному его наставники, всегда относившиеся благосклонно к смазливому и понятливому, чернявому юноше, всегда готовому ради учебы к дополнительному общению с учителями.
      Задница ему, конечно, изрядно помогла в процессе получения красного диплома, но побегать и пострелять, ему все-таки пришлось, не меньше прочих курсантов. К подобного рода пробежкам, что порой затягиваются на несколько суток, с ночевками на сырой земле, в дождь и непогоду, когда огонь разжигать строго-настрого запрещено, он за годы учебы привык. Не раз учителя устраивали подобные вылазки на природу, тренируя силу воли, выносливость у будущих офицеров. Вот только к чему ему все это. Родной кабинет куда как приятнее непролазных лесных дебрей, кишащие всякой мерзостью. Охранникам, отправившихся на поимку беглеца под его началом, которым все это в диковинку, не позавидуешь. Они не рассчитывали на подобные нагрузки. И если в начале гонки они торопились, буквально летели от едва сдерживаемого возбуждения, а глаза их горели огнем, то к вечеру все переменилось. Жестокое разочарование ожидало их. Легкой прогулки не получилось, более того, она превратилась в многодневное, изматывающее действо. К вечеру их глаза потухли, они едва волочили ноги, с трудом переставляя их, пробираясь сквозь лесной бурелом, мечтая о привале.
      До окончания погони осталось всего ничего. Шалмин был уверен в этом. Люди из тюремной охраны и прежде не отличавшиеся особой любовью к заключенным, вконец возненавидят их, из-за того мерзавца, на преследование которого было истрачено столько сил. Но он готов применить оружие, чтобы не дать подчиненным голыми руками разорвать в клочья ненавистного зэка, когда его все-таки поймают. Он доставит его обратно в целости и сохранности, чтобы прилюдно сделать с ним все то, о чем мечтал лежа на стылой земле бесконечно длинными, стылыми осенними ночами.
      Разделавшись с Халявиным, он примется за его сокамерников, которые не могли не догадываться о готовящемся побеге. И ведь никто не донес тюремному начальству о злонамеренных планах заключенного. Значит, они с ним заодно, а стало быть, и наказание должны понести вместе с ним. Пускай оно будет менее суровым, нежели у главного виновника, но не менее поучительным. Пусть все знают, как карается преступное молчание, и делают для себя выводы. Он научит их докладывать обо всем подозрительном, даже если сокамерник просто не так вздохнет, повернется, или пернет во сне.
      Построит вверенный ему контингент в тюремном дворе, под прицелом автоматов и пулеметов охраны, и приступит к публичному наказанию сокамерников сбежавшего, ныне казненного зэка. К тому времени бравые парни из охраны поработают над ними. Количество сломанных ребер, выбитых зубов, синяков и ссадин на их телах, в совокупности будут неисчислимы. Физически они будут сломлены, измождены до предела. Условия содержания и скудный рацион изолятора, довершат процесс надлома угодивших туда людей. После карцера, обычная камера покажется пятизвездочным отелем.
      Но на этом уготованный для них сюрприз не кончится. Он разрушит их сплоченный коллектив. Чего-чего, а камер в тюрьме предостаточно. Расселит каждого в отдельную камеру, лишив привычного окружения. Но и это еще не все. Через своих людей распустит по тюрьме слушок, что все они записались в стукачи, не выдержав испытания изолятором. Как поступают со стукачами, он знал не понаслышке и был уверен в том, что благодаря его стараниям, уже на следующее утро в тюремных камерах встретят рассвет, добрый десяток свежеопущенных петухов. И будут они до конца срока жить возле параши, и ублажать похоть сокамерников, удовлетворять тоску по женскому полу, превратившись к окончанию срока в законченных, пассивных педерастов.
      Выйдя из тюрьмы, они навсегда позабудут про баб и будут по привычке, ставшей второй натурой, тянуться к мужикам, чтобы унять свербение в заднице. Советские законы четко обозначили подобное извращенное влечение, отмерив за него реальный срок. А значит добро пожаловать обратно в тюрьму, место, где сбываются самые смелые сексуальные фантазии. Ну, а насчет удовлетворения других фантазий позаботится капитан Шалмин, если ему вновь посчастливится лицезреть выпорхнувших из его курятника петухов. Или кто-нибудь другой, наделенный полномочиями, если петухи облетят его курятник стороной.
      Но прежде чем они превратятся в презренных петухов, он сыграет с ними в одну веселую игру. Называется она просто и незатейливо, - съешь муравья. Он заставит их принародно жрать муравьев, тех самых, что в течение недели объедали труп казненного зэка. Того самого, что надумал играть с ним в игры, и навлек беду на товарищей по несчастью. Пусть он, горячо любимый сокамерниками, навсегда останется с ними, посредством муравьев переместившись в их желудки. А кто откажется их жрать, или просто поморщится, того ждет смерть. Он даст сигнал охране, наблюдающей за происходящим с высоты пулеметных вышек, окружающих тюрьму по периметру. Он верил в то, что они не раздумывая, с превеликим удовольствием исполнят приказ. И уж будьте уверены, они не промахнутся. Прихлопнут, словно надоедливую муху и посмевшего перечить начальнику зэка, и пару-тройку несчастных, имевших неосторожность оказаться рядом.
      Их трупы станут наглядным примером для остальных, после которого не нужны слова и увещевания. Малейшие сомнения покинут их, слетят как ненужная шелуха и это арестантское быдло наперегонки ринется к муравейнику. И упав на колени у подножия кола, с застывшей на нем полусгнившей тушей казненного зэка, горстями захватывая ошалевших от подобного нашествия муравьев, начнут запихивать их в рот, громко чавкая, со счастливыми гримасами, страшась поморщиться от раздирающей глотку муравьиной кислоты, дабы не привлечь к себе внимание, что вполне может закончиться смертью.
      Совместными усилиями, спасая собственные шкуры, они сожрут не только всех муравьев до единого, но и от муравейника не останется никакого следа, кроме ощущения тяжести в желудке. Сколько потом их изведется животами, наплевать. Плевать даже на то, что пара-тройка издохнет, отравившись всем тем дерьмом, что они сожрали, спасая шкуру. Их жизни все равно ничего не стоят, как для него лично, так и для государства, чьи интересы он блюдет. Списать в архив еще несколько дел, проще простого.
      Он уничтожит не только Халявина, но и добрую память о нем. Заставит зэков вздрагивать от ужаса, при одном только упоминании его фамилии.
      Скоро, очень скоро все это произойдет. Собаки уже рвут поводья из рук солдат. Они больше не наклоняют голов к земле в поисках затерявшегося средь жухлой осенней листвы, следа. Они несутся с гордо поднятыми головами, глаза горят хищным блеском, тела подобно натянутым струнам устремлены вперед. Они еще не видят добычу, но чувствуют ее, и ускоряют ход, пытаясь настичь. И если бы не тянущие назад удавки ошейников, не эти медлительные людишки, они бы уже давно настигли добычу, впились зубами в трепещущую плоть.
      Капитан Шалмин видел уверенность собак, готовность в любой миг сорваться с поводка и вцепиться в горло убегающего преступника. Ловил он и взгляды вожатых-собаководов, то и дело бросаемые в его сторону. В их глазах он читал вопрос. Когда прозвучит команда, что отпустит собак на волю, дав им возможность в считанные секунды догнать, свалить с ног и разорвать в клочья беглеца.
      Он прекрасно читал в их глазах невысказанный вопрос, но никогда не даст на него положительного ответа. Слишком ценен уходящий лесом беглец, слишком много времени и сил, физических и моральных, затратил он на него, чтобы вот так, походя, убить. Нет, он обязательно доставит его живым и невредимым обратно в зону. Он воплотит в жизнь все замыслы касательно его, пришедшие в голову за время ночевок в промозглом лесу. Пусть потерпят еще немного, и беглец будет у них в руках. Обратная дорога будет спокойной и неторопливой, целиком посвященная одной-единственной заботе, доставить в целости и сохранности обратно на зону бесценное сокровище, за которым пришлось погоняться по глухим, таежным дебрям.
      Беглый заключенный явно не ожидал от них такой прыти. Он их и в грош не ставил, считая себя лесным человеком. Куда им, избалованным бездельем, тягаться с ним в умении передвигаться по лесу. Он недооценил их. Возможно, они во многом действительно уступали ему и не выдержали бы слишком долго такого темпа. Окажись они одни, в этой глуши, махнули бы на него рукой еще пару дней назад. И возвратились бы обратно на зону, наплетя что-нибудь начальству о его гибели в одном из множества лесных болот.
      Но им не повезло дважды, даже трижды. Во-первых, беглец оказался личным врагом начальник тюрьмы, и он просто обязан был лично участвовать в погоне. Во-вторых, гнусный зэчара не просто сбежал, а прихватил с собой оружие убитого охранника. Ради такого дела они бы и сами не повернули назад, пока воочию не убедились бы в его смерти, или бы не поймали беглеца. Окажись он в их руках живой, или мертвый, погоне, был бы положен конец. Только тогда, они могли повернуть вспять, и с чистой совестью взглянуть в глаза женам и детям, убитых товарищей.
      И, наконец, в-третьих. Не попадись они в ненужный момент и ненужном месте на глаза начальству, то сейчас бы сидели себе спокойненько в тепле и покое казенных стен, жрали бы свою пайку и размышляли вслух о перспективах поимки беглого зэка. А эту грязь, холод, сырость, изнуряющую погоню, познали бы другие. Им не повезло тогда, значит должно повезти сейчас. И судя по всему, конец их мучениям совсем близок. Не тот ли, мелькнувший на вершине ближайшей сопки, полосатый человеческий силуэт и есть конечный ориентир в затянувшейся погоне?
      Судя по поведению собак, натянувших до предела сдерживающие бег поводки, они были совершенно правы. На мгновение мелькнула на вершине ближайшей, поросшей лесом и кустарником сопки, полосатая фигура и тут же исчезла из глаз, перевалив за ее гребень. В отличие от преследователей, фигура не бежала, шла неспешно, широким, уверенным шагом. Беглец не оглядывался, уверенный в том, что ему ничто не грозит по прошествии стольких дней, что преследовать его отказались даже самые настырные из возможных преследователей.
      Это было только на руку, что беглец не подозревал о преследователях. Тем приятнее будет прочесть на его лице ни с чем, ни сравнимое удивление, смешанное с ужасом, когда он поймет, как жестоко ошибался на их счет. Удивление и страх промелькнут в его глазах за мгновение до того, как в ноги вцепятся мертвой хваткой собачьи клыки, а на тупую башку сокрушительным молотом обрушится приклад армейского карабина. Всего лишь за мгновение до того, как разум погрузится во мрак, а башка затрещит от удара, как старый, растрескавшийся колокол.
      А когда он очухается и сможет вновь адекватно воспринимать окружающий мир, то увидит глаза поймавших его людей, и прочтет в них приговор, жестокий и окончательный, и горько пожалеет о том, что очнулся.
      Осталось еще чуть-чуть. Преодолеть сопку, на вершине которой они заметили силуэт беглеца, и он будет у них как на ладони. От осознания этой мысли у солдат открылось второе дыхание и они, на удивление собакам, смирившимся с человеческой медлительностью, резво устремились вперед, на пути к желанной добыче.
      А она рядом, совсем рядом. Она не бежит, не уходит размашистым шагом, внимательно глядя на них сквозь ветви кустов, поджидая преследователей. И нет ничего хорошего в этих глазах. Нет ни тени страха и смятения. Они просто терпеливо ждут приближения собак и людей. Еще миг и глаза взирают на приближающихся, через прорезь автоматного прицела.
      На мгновение все как будто остановилось. И лес, и люди, и собаки. Даже легкое дуновение ветра, умерло, не успев родиться. Все застыло в ожидании. А мгновение спустя треск автоматной очереди разорвал хрупкую паутину зачарованной тишины. Все вокруг зашевелилось, пришло в суматошное движение, стремясь наверстать упущенное за время сумеречного покоя.
      Взвизгнув от боли, кубарем покатились с сопки вниз, путаясь в поводьях, служебные овчарки. И не успели их тела грузными серыми кулями застыть внизу, как души вознеслись к небесам, к заоблачному собачьему раю. Где нет людей, кровавых погонь, где тишь и благодать, много вкусных косточек и никаких врагов. Никого не нужно преследовать, ни с кем, ни нужно драться. Просто лежи себе спокойно и наслаждайся умиротворением и покоем.
      И улетели собачьи души прочь, к небесам, лишь на мгновение, бросив взор на землю, на неприметные, заросшие серой шерстью холмики, покрытые алой, сочащейся кровью. Мимолетное сожаление и позабыв обо всем на свете, они уже мчатся по дороге в рай, той дороге, по которой можно мчаться вечность, не чувствуя усталости.
      Грянувшие как гром среди ясного неба, автоматные очереди, унесшие жизни служебно-розыскных собак, ошеломили людей. Они настолько были поражены случившимся, что даже не попытались упасть на землю и вжаться, врасти в нее, спасаясь от обрушившегося на них свинцового ливня. Ничего не соображая, словно зачарованные, продолжали мчаться к намеченной сопке, с вершины которой на них глянула смерть.
      Очередь была одна, но очень длинная. Похоже, устроивший засаду зэк, после убийства собак, особо не целился. Он просто выпустил в преследователей очередь, высадив патроны оставшиеся в магазине. Но одно дело, если оружие в руках дилетанта, впервые имеющего с ним дело, и совсем другое, когда в руках у профессионала. Даже не целясь, он одной очередью нанес ощутимый урон преследующим его людям. Обоих собаководов, бежавших впереди основной группы, он уложил наповал. Одному из солдат повезло несколько больше, он остался жив, но был ранен настолько серьезно, что нуждался в срочной медицинской помощи. И каждое мгновение, что он валялся на земле, неловко подложив под себя руки, только уменьшало его шансы на спасение. А его товарищи, слившись с землей в ожидании нового шквала пуль, не спешили на помощь.
      Несколько бесконечно долгих минут пролежали они, уткнувшись носами в землю, не смея поднять голову, но очередного свинцового шквала не последовало. И тогда капитан Шалмин приподнял голову и огляделся. Вслед за начальником, начали осматриваться и остальные. В их руках появилось оружие, через прицел которого они рассматривали окружающий мир. Наконец, изрядно поредевший стараниями беглого зэка отряд, стал походить на боеспособное подразделение, изготовившееся к бою.
      А схватки, похоже, и не намечалось. Спустя несколько минут капитан Шалмин привстал, а затем и выпрямился в полный рост, продолжая глядеть в направлении смертоносной сопки, готовый в случае малейшей опасности вновь упасть на землю. Зарыться в нее по уши, оставив невидимому стрелку лишь округлую и аппетитную часть тела, на которую так любили западать большие начальники, задницу. Все было спокойно. Похоже, беглец, оценив урон, нанесенный преследователям, решил более не ввязываться в схватку, а спокойно уйти, пока противник приходит в чувство. Возможно, он решил, что преподанный им болезненный урок, остановит преследователей, и они откажутся от дальнейшей погони, позволив ему уйти.
      Но если он действительно думал так, то сильно заблуждался. Не такой был человек капитан Шалмин, что скрежетал сейчас зубами от злости, и сжимал кулаки в бессильной ярости над телами погибших. Он и прежде не думал отступать, а теперь и подавно не отступится от намерения, во что бы то ни стало поймать, и доставить на зону беглого заключенного. Тем более он не отступится сейчас, когда к погибшим сотрудникам тюрьмы, добавилось еще двое, и еще один почти не подавал признаков жизни. Вряд ли ему суждено дожить до возвращения. Жить ему оставалось день, от силы два, а затем он умрет. Слишком серьезным было ранение, слишком много потерял он крови.
      С ним срочно нужно что-то решать. Проклятый зэк, словно специально оставил его в живых, чтобы доставить капитану Шалмину побольше хлопот. Тащить раненого с собой, значит затормозить продвижение отряда, да и не выдержит организм бедолаги даже размеренного темпа. Оставить его умирать, он тоже не мог. Ведь это солдат, гражданин советской страны, а не какой-нибудь лишенный прав, зэк.
      За подобное деяние, он точно пойдет под трибунал. А это лишение погон, и тюрьма. На зоне новости распространяются очень быстро, и ему останется от силы пара дней, чтобы привести приговор самому себе в исполнение, дабы избавиться от неминуемых издевательств и смерти в муках от рук сокамерников, едва они узнают, что за человек попал к ним. Под трибунал капитану Шалмину не хотелось, и поэтому он думал о том, что делать с раненным. И хотя раненый все равно не жилец и возможно доживет последние часы, он, начальник, обязан о нем позаботиться. Быт может потом, при расследовании ЧП, происшедшего во вверенном учреждении, этот поступок зачтется ему в актив, и хоть чуть-чуть, сработает в его пользу.
      Вернуться обратно вместе с раненым он не мог. Он не сделал главного, не поймал беглеца, возвращение без которого, теряло всякий смысл. Что он скажет в свое оправдание комиссии, что уже наверняка прибыла на зону и ожидает результатов погони. Только при наличии задержанного зэка, он мог рассчитывать на более-менее благоприятный исход дела. И хотя даже в самом лучшем случае он многое потеряет, но это все же лучше, чем пойти под трибунал. Он будет преследовать беглого зэка до конца.
      Оставалось единственное решение в сложившейся ситуации. Он отрядил из группы четверых бойцов, дав им конкретные указания. Им предстояло предать земле тела погибших товарищей, дабы не добрались до них хищные звери, не растащили кости по всей тайге. Отдав последний долг бывшим сослуживцам, им предстояло выдвигаться по направлению к тюрьме, неся раненого. Донесут они его живым, это другое дело, он поступил правильно. Не подкопается ни одна штабная сволочь с большими звездами на погонах.
      Оставив назначенных бойцов выполнять поставленные задачи, капитан с парой оставшихся при нем людей, старых и опытных охранников, вновь бросился по следам ушедшего вглубь леса, беглеца. Они не спешили, не мчались по лесу сломя голову, теперь они бы не купились на кажущуюся беспечность преследуемого. Он был опасен, смертельно опасен. И как бы не хотелось Шалмину доставить беглеца обратно в зону в целости и сохранности, чтобы сотворить с ним все то задуманное, он вынужден был отдать приказ. Стрелять на поражение, едва преступник попадет в поле зрения. Взять его живым, или мертвым. И хотя первое было предпочтительно, второе более реально.
      Махнув на прощание рукой, они скрылись из глаз оставшихся с раненым товарищей, окунувшись в непролазные лесные дебри. Не видели они, да и не могли видеть того, как разгладились и просветлели сумрачные лица людей, оставшихся отдать последний долг павшим. Каждый в душе благодарил судьбу, и капитана, втравившего их в историю, из которой они не чаяли выбраться живыми. Им был дан шанс вернуться назад к привычной работе и семьям, и они его не упустят, воспользуются им незамедлительно, пока придурок в погонах со звездами не передумал, не потащил их за собой вновь, навстречу смерти, прячущейся в лесу с автоматом в руках.
      Они спешили. Наскоро вырыв неглубокие, на пару лопаточных штыков могилы, уложили трупы охранников и закидали их землей и еловыми лапами, нарубленными здесь же, изобразив нечто вроде могильного холма. Отдав долг павшим и прихватив раненого, разместив его на сделанных из еловых лап носилках, они зашагали в направлении противоположном движению небольшого отряда капитана Шалмина. Так и прошли они добрую половину дня без остановок, опасаясь одного, услышать за спиной начальственный окрик, призывающий вернуться обратно.
      На первом же привале раненый, отданный им на попечение, умер. В таежном лесу появилась еще одна неглубокая могила, укрытая сверху слоем еловых лап. Невесть, какая защита от хищника возжелавшего полакомиться мертвечиной, но зато красиво! Отдав последние почести очередному ушедшему в мир иной товарищу, они вновь зашагали по направлению к дому.
      И хотя их руки были пусты и не обременены более тяжелой ношей, им и в голову не пришло изменить маршрута движения. Им был дан шанс вернуться назад, к семьям живыми, и они не собирались упускать его, гоняясь по лесу за неуловимым и смертельно опасным, вооруженным беглецом. Оружие попало в умелые руки, став опаснее вдвойне. Нужно быть полным идиотом, чтобы продолжать преследование преступника, наглядно продемонстрировавшего им, серьезность своих намерений остаться на свободе.
      Капитан Шалмин с бойцами, не помчался сломя голову за беглым зэком. Вооружившись картой, довольно грубой, сделанной когда-то давно одним из искателей золота в здешних краях и руководствуясь ее показаниями, группа капитана умело оттесняла беглеца к одному из болот, которых в это время года в этих местах было в изобилии. Золотоискатель, составивший карту, похоже, так золота и не нашел, но нашел смерть в одном из любовно обозначенных на карте, болот. С тех пор, как карта попала в руки тюремному начальнику, о ее прежнем хозяине не было ни слуха, ни духа. Он просто ушел в лес и не вернулся. Растерзал ли его хищный зверь, или же гиблая топь прибрала бренные останки, неизвестно.
      Руководствуясь показаниями карты, а также опытом полученном в военном училище, капитан Шалмин загнал беглеца в промежуток между двумя протяженными и непроходимыми болотами. Судя по оставленным следам, беглец сунулся поначалу к одному из болот. Затем повернул к другому, но так и не рискнул идти через него. Человек, всю жизнь проживший в лесу, не раз имевший дело с подобными гиблыми местами, прекрасно понимал опасность такого перехода.
      Беглый заключенный, прекратив блуждания по кромке болот, не стал уходить вглубь леса по узкому перешейку между болотами, отмеченному на карте пунктирными линиями с множеством восклицательных знаков. Обычно так на картах обозначают границы. Вот только чего? В том, что эта граница не сулит ничего хорошего, можно не сомневаться, судя по тому, что беглец не рискнул ее пересечь. Казалось бы, что может быть легче для гонимого человека, как занести ногу и сделать всего один лишь шаг за запретную черту. Халявин предпочел этого не делать.
      Дойдя до границы отмеченной на карте зоны, Халявин повернул обратно, чтобы лицом к лицу встретиться с преследователями. А они были уже совсем близко, так как он потерял впустую уйму времени, рыская от одного болота к другому, пытаясь найти дорогу на другую сторону.
      Его расчет застать преследователей врасплох, не оправдался. Урок пошел преследователям на пользу. Они больше не перли вперед без оглядки, передвигались осторожно, готовые к любой неожиданности. Их уже не взять голыми руками, что стало очевидно с первых секунд начавшейся перестрелки. Ему противостояли опытные противники, старые вояки, сладить с которым не так просто, как с зеленой молодежью.
      При первом же выстреле они упали на землю. Но не зарылись в нее с головой, как прежде, а устроившись поудобнее, открыли ответный огонь. И был их свинцовый шквал гораздо гуще. Боеприпасов у них было в избытке. И на патроны преследователи не скупились, щедро поливая свинцом местность, где затаился, огрызаясь короткими очередями, беглый преступник, на совести которого уже, как минимум, четыре жизни сотрудников исправительного учреждения.
      Расстреляв один из двух имеющихся у него рожков, Халявин решил отступить. Слишком плотным становился огонь преследователей, все кучнее ложились вокруг пули. Все чаще свистели они над головой, напоминая о бренности человеческого существования. Промедли он еще немного, и они достанут его. Загонщики получили соответствующие указания на его счет. Прикончить его как бешеного пса, предварительно нашпиговав свинцом. С подобным итогом Халявин мириться не хотел, но и не в его силах было изменить сложившийся расклад. Слишком опытным оказался противник.
      Выбора не оставалось. Приходилось уходить, ради спасения собственной жизни. И он ушел, дав напоследок в сторону преследователей длинную очередь, заставив их на некоторое время вжаться в землю.
      И он ушел, оставив на месте недавней лежки, пустой магазин. Напрасно потом искали его, шарили по краю болот. Беглого зэка нигде не было. Не ушел он болотами, как и не мог уйти лесом. Загнанный охотниками в угол, беглец не придумал ничего другого, как, спасая собственную шкуру, пересечь запретную черту. Он ушел туда, за отмеченную на карте пунктиром границу, с черепом и костями в центре.