Но и здесь разъяренного папашу ожидало разочарование, и он отправился домой, караулить провинившееся чадо. Понемногу остывать, выпуская пар за стаканом самогона. Если повезет, папаша наклюкается в стельку, ожидая его возвращения, а затем и вовсе завалится спать, позабыв о порке малолетнего преступника. А наутро, проснется опухший с похмелья, с больной головой, ужасно злой. Здесь главное, не попасться ему на глаза, иначе расправа будет жестокой. Лучше переждать эти несколько минут на улице. Пока папаша, кривясь и корчась от разламывающей голову боли, будет рыскать по дому поисках заначки со спиртным. И лишь когда он похмелится, примет стаканчик на грудь, изгонит из головы боль, размякнет, оттает душой и телом, в этот момент и нужно предстать перед ним, с покаянной головой. Порки ему, конечно, не миновать, но это будет детская шалость по сравнению с тем, чтобы ждало его вначале.
      …В этот знаменательный день, ему чертовски не повезло. Отец, вопреки обыкновению, к моменту его возвращения не спал, а, поигрывая ремнем, ждал возвращения сына с улицы. А затем до полуночи не спал весь дом, и даже соседи, из-за оголтелого лая собак, что бурно реагировали на вопли, доносящиеся из дома подвергнувшегося экзекуции, пацана. Не спали и домочадцы, настолько истошным был визг, звучащий звуковым сопровождением, сползающей с задницы, кожи.
      Две недели после того случая, провел он дома, лежа на животе, на диване, пока задница не зарубцевалась, не обросла новой кожей. Единственным утешением было наблюдать за тем, как всякий раз с опаской и страхом, лезет сестрица в ящик с платьями. Как осторожно перебирает его содержимое, опасаясь очередного, кошмарного сюрприза. Память о дне, когда в кипе платьев она обнаружила змею, пусть это даже безобидный уж, навечно укоренилась в сознании, заставив быть предельно осторожной.
      События того, памятного дня, нашли отражение на ее лице. Один глаз почти год дергался в нервном тике, и столько же времени она заикалась, пребывая в волнении. И эти ее временные уродства, не раз, и не два, становились мишенью его насмешек, доводящих сестрицу до истерики, сопровождающуюся ревом, и размазыванием по лицу слез и соплей.
      Когда подвергшаяся жестокой порке задница поджила, обрела прежнюю подвижность, а с ее обладателя был снят домашний арест, пацан вновь оказался на улице. Слава о его поступке гремела по всей деревне, обеспечивая почет и восхищение со стороны мальчишеской братии, и немой испуг девчат. В их среде он получил звание первейшего деревенского отморозка, чем очень гордился, как лучшей из наград.
      Девчонки с ним не связывались, не задирались, старались обходить стороной, чтобы не дай бог, не стать объектом нападок отморозка. И он настолько уверился в собственной значимости, что потерял всякую осторожность в обращении с девчонками. А они оказались существами в высшей степени злопамятными. И не так сильно боялись его, как показывали. Скорее, они не боялись вообще, а лишь делали вид, чтобы усыпить его бдительность. Поджидали удобного случая, чтобы поквитаться с ним. И однажды, такой случай настал, и он пал жертвой собственной беспечности, и самоуверенности. Познал позор, настолько великий, что отмываться от него, придется всю жизнь.
      И хотя грандиозная порка, и избиение трех маленьких фурий, которых он щедро наградил синяками и ссадинами, способ, которым они спасались от него, непременно добавят авторитета в глазах друзей, но все равно этого будет слишком мало, чтобы покрыть приключившийся с ним, позор. Придется ему не раз, и не два, доказывать кулаками свою правоту тем, кто захочет напомнить ему об этом. Он будет бить морды и носы, всем, кто посмеет заговорить на эту тему, или ухмыльнуться насмешливо при встрече. И хотя он был не самым сильным в компании, был готов постоять за свою честь, скольких бы синяков, ссадин и ушибов это не стоило.
      Гораздо труднее было разобраться с девчонками. Эти зловредные твари наверняка ожидают его выхода на улицу, чтобы вдоволь поиздеваться. И эти издевки будут куда более продолжительными и болезненными для его самолюбия в силу того, что они прекрасно осведомлены о том, как он поступил с их подругами.
      Он явственно представлял их, проходящих мимо мальчишеской компании, отпускающих ядовитые шуточки и едкие шпильки в его адрес. Апофеозом издевок и унижения, падения в пучину позора, станет палка, несомая их вожаком, на вершине которой, подобно знамени, будут победно развеваться снятые с него штаны. А чуть ниже, знаменем поменьше, но еще обиднее, и трусы, ставшие самым ценным трофеем зловредных девчонок.
      После подобного девчачьего демарша, ехидных ухмылок и насмешек со стороны приятелей избежать не удастся, при всем желании. А значит снова в бой, кулаками прокладывать дорогу к вершинам подорванного авторитета.
      Можно было не смотреть на этот позор, и просто отвернуться, пропуская мимо ушей колкости и ядовитые насмешки со стороны визгливой и языкастой девчоночьей компании. Можно закрыть глаза и предаться более приятным воспоминаниям, вспоминая в мельчайших подробностях его триумф, по сравнению с которым блек недавний случай с ужом. Случай, что принес ему авторитет среди сверстников, и огромное желание поквитаться, со стороны девчонок.
      Речь идет о воспитательной работе посредством ремня и кулаков, что он провел с сестренкой и двумя ее подружками. Целый месяц ходили они по селу, разукрашенные разноцветными ссадинами и кровоподтеками, оставшимися на месте воспитательного рукоприкладства. Тело девчачье, намного нежнее пацаньего, и не предназначено для подобного воздействия. Поэтому так долго держатся на них синяки и ссадины, и так легко садятся.
      После экзекуции, учиненной девчонкам, он был пойман взбешенным папашей и нещадно бит. Папаня не поскупился на обработку ремнем задницы, разделав ее не меньше, чем после подложенного сестренке ужа. И в постели он провалялся не меньше прошлого раза. Много погожих летних дней было вычеркнуто из жизни, из-за пакостных девчонок, мстить которым он поклялся всю оставшуюся жизнь.
      …Все эти дни, лежа перед телевизором, он с тихой радостью и умилением, перебирал в памяти события минувших дней, приведших его на диван. Самой приятной и запоминающейся, была картина девчачьего бегства. Ее он запомнил, на всю жизнь.
      В тот самый миг, когда он прочел в девчачьих глазах надежду и сделал шаг навстречу, чтобы помешать, или, по крайней мере, приостановить бегство, они решились. Всем скопом, толкаясь и мешая друг другу, бросились открывать единственное, ведущее во двор окно. Оттаскивать и отшвыривать их от окна, не имело смысла. Кто- то из отброшенных мог под шумок открыть дверь и смыться через нее, а значит будет испорчен и смазан эффект от их проводов на волю. Поскольку бегства все равно не избежать, нужно постараться сделать так, чтобы оно было как можно более эффектным и запоминающимся.
      К тому времени, как девчонки, толкаясь и мешая друг другу, открыли окно, освободив желанный путь на свободу, он был готов выпустить их на волю. Ремень, оброненный в пылу недавней схватки с троицей взбешенных маленьких фурий, прочно занял подобающее место в руке. И теперь пел воинственную песнь, раскручиваясь в воздухе, прицеливаясь и выбирая момент, чтобы резко упасть вниз, впившись в сочную девичью плоть.
      И вот показалась в окне первая пара загорелых девичьих ног. На краткий миг мелькнула в оконном проеме округлая девичья попка, облаченная в ажурные, узкие белые трусики. Даже платье, эта никуда не годная тряпичная защита задралось, обнажив любопытствующему мальчишескому взору все, что скрывалось под ним.
      В другое время и других обстоятельствах, он не преминул бы подольше задержать восхищенный взгляд на представших взору, соблазнительных прелестях девичьего тела. Но сейчас иной случай, упускать который не стоило, даже ради таких соблазнительный вещей.
      Мелькнула и задержалась на миг в оконном проеме, аппетитная девичья задница. И тотчас, воинственно жужжащий где-то наверху ремень, со свистом рассекая воздух, устремился вниз. Еще мгновение, и пряжка солдатского ремня сладко припечаталась со звонким шлепком, прямо по центру белого треугольника на нежной девичьей попке.
      Хлопок солдатского ремня, словно включил невидимый глазу рубильник сирены, которой могла позавидовать охранная сигнализация самого навороченного, городского магазина.
      Не снижая звукового порога, тело рухнуло вниз, под оконный проем, на который споро карабкалась очередная девичья фигура. Стремясь побыстрее покинуть ужасный дом, в душе надеясь избежать болезненной и позорной участи, что постигла предшественницу. Но надеждам не удалось сбыться, даже отчасти. Как бы проворно не взбиралась она на подоконник, мальчишка был быстрее. Ремень вновь пел воинственную песнь, взлетая высоко-высоко, чтобы в нужный момент стремительно рухнуть вниз. А затем был новый шлепок, от души, отчаянный визг, и шум тела падающего куда-то вниз.
      Настал черед выбираться из дома горячо любимой сестренке. Чувствуя, что приходит конец торжеству, мальчишка разошелся не на шутку. Истекали последние секунды его триумфа, и следовало как можно лучше распорядиться ими.
      И он распорядился должным образом. Ремень стремительно взлетал ввысь и также резво падал вниз, практически не целясь, всякий раз находя добычу, будь то задница, спина, или ноги жертвы.
      Безумным крикам зловредной и голосистой сестрицы казалось, не будет конца. Даже вывалившись из окна куда-то вниз, исчезнув и с его глаз, и с зоны досягаемости ремня, она продолжала по-прежнему истошно вопить. Желая еще больше насладиться триумфом и видом поверженного врага, пацан отбросил в сторону ставший более ненужным ремень, и по пояс высунулся в окно.
      Увиденное, не могло не порадовать. Подружки сестры, находились на почтительном расстоянии, возле калитки, ожидая освобождения ее из кошмарного плена. Без смеха на них невозможно было смотреть, настолько жалки и ничтожны они были. С синяками и кровоподтеками по всему телу, с разбитыми носами, синяками под глазами, зареванные, застыли у калитки, размазывая по зареванным лицам сопли и кровь, с ужасом поглядывая в его сторону.
      И им было чего опасаться. Страшились они, что и этого ему покажется мало, и он следом за ними сиганет в окно, чтобы продолжить избиение. Они-то успеют удрать, в этом можно не сомневаться. От желанной свободы их отделяла только калитка, выскочить за которую секундное дело, а на улице он не посмеет тронуть эти ходячие сирены.
      Хуже обстояли дела у сестрицы, ей наверняка не удастся избежать тумаков, если он решит сигануть в окно, дабы продолжить воспитательный процесс. Это прекрасно понимала и она, поэтому, не дожидаясь, какое решение примет братец, по мере возможностей спешила к калитке.
      А возможности были ограничены. Видимо ремень задел какой-то нерв, ноги ее не слушались и она по-змеиному, ползком, спешила к калитке. Это обстоятельство остудило его воинственный пыл. Если бы она попыталась удрать на своих двоих, он непременно бы выпрыгнул в окно и погнал бы ее к калитке пинками, большим специалистом по раздаче которых являлся. Но, видя ее плачевное состояние, пацан махнул рукой, довольный и без того, проведенной с представителями зловредного девчачьего племени, воспитательной работой. Он смотрел в окно, наслаждаясь волнующими минутами, не думая ни о чем, кроме одержанной победы.
      Не доползая нескольких метров до застывших у калитки подружек, сестра встала на четвереньки и засеменила к ним уже, таким образом, чем вызвала у наблюдающего за происходящим брата, новый приступ эйфории. Подружки, продолжая все также испуганно озираться на застывшего истуканом в оконном проеме мучителя, подхватили под руки подругу, едва перебирающую ноги.
      Потом было исчезновение из дома, долгое прятанье от папаши, взбешенного его выходкой, и последующая по окончании всего экзекуция, по сравнению с которой все бывшие ранее порки, выглядели безобидной забавой. В дальнейшем, последствия его воспитательной работы аукались много месяцев, когда ему лишь благодаря ловкости и хитрости, удавалось избегать жаждущих собственными руками наказать обидчика, родителей проученных им девчонок.
      Слава о его поступке разлетелась по всему поселку, вызывая почет и уважение в определенных кругах. Но даже и тогда, елозенье голым задом по крапиве в девчоночьих руках, не раз и не два припомнилось ему, во время мальчишеских ссор. Частенько приходилось отстаивать свой авторитет посредством кулаков, пролив не мало чужой, и своей крови, понаставив уйму синяков и шишек, и столько же обретя.
      И лишь десятки лет спустя, будучи в зрелом возрасте, перестал он с кулаками бросаться на каждого, кто вспоминал об этом происшествии. Более того, по прошествии многих лет, воспоминания о днях юности, вызывали в нем восторг и умиление. Тем более после стольких лет совместной жизни с одной из выпоротых им, сестриных подружек.
      Видимо не зря он тогда от души поработал кулаками и ремнем. Воспитал в супруге покладистость и уважение к собственной персоне. Взамен на доброту ее, и он был добр и нежен особенно в темное время суток. За что был награжден многочисленным и здоровым потомством, так и не узнавшим секрета столь прочной дружбы и привязанности, матери и отца.
      Случался в зимнюю пору еще один позорный момент в биографии ребят, который, впрочем, происходил и весной, и летом, правда, несколько измененный. Для этого, был необходим значительный девчачий перевес в численности и нерасторопность, медлительность жертвы. Как правило, ребята постарше, наученные горьким опытом, старались не встречаться с глазу на глаз с девчачьей компанией, не находя ничего зазорного в том, чтобы при встрече, обойти стороной, или даже показать спину в позорном бегстве. Лучше стыдливо избежать встречи с ними, чем, пойдя на поводу у гордости, испытать невероятный позор и унижение.
      Стоящих противников девчонкам отлавливать удавалось не часто. Не бродили они по улицам в одиночку, задумчивые и отрешенные, подходящие для нападения. Передвигаться по селу они предпочитали группами по несколько человек. В этом случае, справиться с ними было невозможно, не стоило, и пытаться делать это. Если и встречался на улице одиночка, то, не раздумывая, обращался в бегство, не обращая внимания на насмешливое улюлюканье, и оскорбления несущиеся вдогонку.
      Иногда, правда, встречались гордецы, чересчур уверенные в собственные силы. Они и становились жертвами стремительного девчачьего наскока, короткой отчаянной схватки и сладкого мига торжества. И на попавшем в их руке мальчишке, мстили они всему ребячьему племени, за все гнусности, настоящие и будущие.
      Но чаще всего жертвами девчачьего произвола и злобы на мужской пол, становились ребята помладше, еще не вовлеченные, по крайней мере, до этого дня, в пучину постоянной войны со зловредным девчоночьим племенем. Такой, ничего не подозревающий пацаненок, как правило, и становился несчастной жертвой.
      На ничего не подозревающего ребенка набрасывалась девчачья ватага, многократно превосходящая его, в численности, и силе. Его утрамбовывали мордой в сугроб, а в штаны напихивали под завязку снега. Надавав отчаянно вопящему от боли, страха, холода и унижения пацану поджопников, довольно визжа, девчонки устремлялись на поиски очередной малолетней жертвы.
      Вытирая слезы обиды, размазывая их по щекам, вытряхивал пацан из штанов, из-за шиворота комья снега. Вытряхнув по возможности большее количество снега и обретя былую подвижность, он спешил домой, отогреться и обсушиться. С этого дня зловредное племя девчонок, обретало очередного заклятого врага, что в силу молодости будет мстить исподтишка. Пока не подрастет, чтобы давать отпор старшим девчонкам. Ровесницам и тем, что помладше, начиная с завтрашнего дня, он устроит веселую жизнь.
      Существовала подобная разновидность девчачьего произвола и в летнее время. Вместо снега в штаны подвернувшегося пацана, напихивались земля и песок, и мордой его елозили не по снегу, а по уличной пыли. Хотя в подобной экзекуции отсутствовал зимний холод, но сама процедура становилась от этого еще более болезненной и унизительной.
      В подобной, ежедневной, непримиримой борьбе, существовали мальчишки и девчонки. Но со временем они подрастали и на смену ненависти, приходили иные чувства. Былые обиды забывались, вытесненные другими эмоциями. Мальчишки влюблялись в девчонок, дружили, провожали из школы до дома, держали за руки и целовали в укромных местах. Они вместе гуляли, посещали сельский клуб, напрочь выпадая из привычных компаний, находясь во власти новых чувств и впечатлений.
      В более младшем возрасте, этот процесс не был столь безнадежным и легко поддавался коррекции. Некогда дружившие парочки, обнимавшиеся и целовавшиеся по углам, не мыслящие своего существования друг без друга, ссорились, порой по пустякам, и расставались. Как правило, главной причиной расставания становились друзья-подружки, стремящиеся вернуть отколовшегося человека, в привычную среду обитания. И если удавалось сделать это, то можно было не сомневаться, больших врагов, чем некогда милующиеся голубки, трудно было представить.
      В более старшем возрасте, процесс возврата отступника в привычную компанию, происходит с куда большим напрягом, зачастую заканчиваясь ничем. К тому времени большинство мальчишек смотрело на девчонок другими глазами, в которых на смену ненависти и злобе, читалось любование и восхищение. И было, отчего измениться взглядам. Из нескладных худышек, лишенных намека на женственность, эдаких гадких уточек, превращались они в прекрасных лебедушек. С точеными фигурками, аппетитными задницами, приятно округлившимися выпуклостями грудей, с манящими алыми губками и затянутыми пленительной поволокой, бездонными как озера, глазами.
      И мальчишки, вслед за первым отступником, потихоньку откалывались от привычной компании, с головой окунаясь в омут волнующих впечатлений, делая первый шаг во взрослую жизнь.
      По прошествии еще нескольких лет парочки, окончательно определялись с решением посвятить жизнь друг другу. И под свадебный марш Мендельсона, рождалась в сельском ЗАГСе новая семья. И выходили из его стен некогда непримиримые враги, ныне муж и жена, связанные любовью, и клятвой идти по жизни вместе, рука об руку. И лишь изредка, в тесном семейном кругу, со смехом вспоминали они о счастливых днях детства, когда даже в страшном кошмаре, они не смоли бы представить исхода многолетней вражды. Заклятые враги, готовые порвать друг друга в клочья, сидели, мирно обнявшись, с нежностью поглядывая затуманенными от счастья глазами на детскую кроватку в центре комнаты.
      Их несмышленое чадо, мирно спящее в кроватке, не знающее иных лиц, кроме матери и отца, непременно вырастет, встанет на ноги, и выйдет во двор. И тогда жизнь ребенка в точности повторит жизнь родителей. Год за годом, жизнь неспешно движется по заранее отведенной орбите.

Глава 2. Взросление