Как приятно и здорово насладиться поздним ужином в прохладной, но не холодной атмосфере летнего вечера, уминая за обе щеки эту вкуснятину, с едва скрываемым злорадством наблюдая за недовольной физиономией старшей сестры стервы, с которой идет постоянная, невидимая война, которой нет конца. Можно не сомневаться, что за ней не заржавеет, она непременно найдет способ сполна отплатить ему подобной монетой, и в свою очередь ехидно посмеется над ним. Но позже, потом, не сейчас, сегодня его звездный час, и он упивается победой. Наслаждается вкуснотищей на столе, видом озлобленной сестрицы у которой на сегодняшний день были свои планы, которые и рядом не стояли с разделкой принесенных из леса, поганцем братом, кучи грибов.
      Сегодня, в сельском клубе дискотека и там непременно будет ее жених, возлюбленный и воздыхатель, местный тракторист Митька, на счет которого у нее были определенные планы. Ее не приход в назначенное место неприятно удивит и ей придется отвечать на недоуменные вопросы и еще долго созерцать его обиженную физиономию. И все из-за этого гаденыша, младшего братца, пронюхавшего про ее планы и злонамеренно устроившего эту подлянку, прекрасно зная, что она не сможет отмазаться от работы и сбежать в клуб к поджидающему ее там, дружку. Вот он гад, лопает во всю харю грибы со сметаной, и его рожа буквально светится от счастья, и она прекрасно знает причину такой бурной радости, которую гаденыш и не пытается скрыть. Он чертовски рад, что ему удалось так здорово насолить сестре, спутав ей все карты, став устроителем грандиозного облома. Светится и лучится гад от удовольствия, ну ничего, она еще поквитается с ним, обязательно поквитается. Он, чертенок, пожалеет о содеянном, умоется подлец кровавыми слезами, приползет на коленях моля о пощаде, но она будет непреклонна, раздавит его, как червя, и поделом.
      Так думала она, жуя без особого аппетита ставшие ей так дорого, грибы, время от времени с нескрываемой ненавистью поглядывая на виновника ее сегодняшних злоключений. В ее глазах легко читалось все, о чем она думала. С мыслями о мести она ложилась спать, еще более распаляя себя придумыванием различных способов отомстить гаденышу брату, и сон не шел в голову. И ворочалась она с боку на бок до самого утра, страдая от жуткой бессонницы, причина которой сладко посапывал во сне в соседней комнате, отделенный от нее лишь тонкой, фанерной стенкой. Его спокойный сон еще больше распалял ее, давал новый виток злобным мыслям о мести. И прогонялся все дальше, и без того не могущий найти к ней дорогу, сон.
      Под утро она все-таки забывалась глубоким сном без сновидений и дрыхла без задних ног до самого обеда. В результате вставала с постели разбитая, с дурным настроением, растрепанная и не выспавшаяся, с кругами под глазами. Она была вся какая-то враз подурневшая, осунувшаяся, а ведь сегодня ей предстоял непростой разговор с воздыхателем, напрасно прождавшим ее весь вечер у клуба. Возможно, и он не спал всю нынешнюю ночь, прокручивая в голове картины одна страшнее другой, в которых она играла главную, но далеко не положительную роль. И никуда не денешься, придется ей объясняться, если конечно гаденыш-братец, не притащит из леса новую кучу грибов, и пытка дарами леса, начнется по новой. Надрать бы ему уши, надавать тумаков и хорошенько поддать под зад коленом, а еще лучше, снять с него штаны и посадить голым задом в крапиву, чтобы надолго осталась память о сестре, чтобы он знал, как устраивать ей подлянки.
      Но, увы, маленький изверг давно вне пределов досягаемости разгневанной сестры, да и вряд ли сейчас он вообще о ней помнит, увлеченный дурачеством и возней с такими же шальными дружками, такими же пакостниками и отравителями жизни сестер. Когда-нибудь они вырастут, повзрослеют и поумнеют, изменится и их отношение к девчонкам. И взглянут на них не как на досадных и докучливых существ, мешающих существованию. Посмотрят на них другими глазами, станут ждать ночами под окнами, ловя каждый жест, каждый взгляд, слово, даря цветы и дорогие подарки, ласковые слова и все лучшее, что есть у них, готовые ради девчонок на любое безумие, на самый безрассудный поступок.
      Вот бы тогда всем девчонкам объединиться, да и припомнить ребятам все их гадости и подлости, совершенные в детстве и юности по отношению к женскому полу, перед которым они сейчас так благоговеют. Это было бы конечно здорово, но вряд ли возможно, даже чисто теоретически. Она по собственному опыту знала, что когда девушки вступают в полу зрелости и расцвета красоты, меняются и их взгляды на парней. Этих извечных врагов, противных существ, жизненной целью которых, является полное уничтожение девчонок, как конкурирующий вид жизни. И куда девается пренебрежительное отношение к пацанам, желание делать все назло им, противным, куда девается девичья гордость?
      Ведь это ради них, тех, кто еще вчера дергал их за косички, щипал по темным углам, ставил подножки, толкал и шпынял, делал массу всевозможных гадостей и гнусностей, чтобы только испортить им существование, они теперь готовы на все. Это ради них они морят себя диетами, ради них гоняются за модными тряпками, стараясь перещеголять друг друга нарядами. Для того, чтобы привлечь их внимание, девичьи юбки становятся с каждым годом все короче, грозясь однажды вообще прекратить свое существование, как отдельный элемент женской одежды, превратившись в нечто, служащее для поддержки ажурного, кружевного белья, одеваемого не для собственного блага, а ради их восхищенных глаз.
      Но до этого восхищенно-влюбленного возраста несносному братцу, еще далеко, еще не мало попьет он у сестрицы крови.
      …Лес был богат и щедр на дары людям, щедро делился своими богатствами, гостеприимные распахивая перед ними, природные кладовые. Но не только богатая пожива ожидали зашедших в глубь леса, людей. Подстерегали их там и опасности, многие из которых были смертельными для неосторожного путника. И не только обитавшие в тайге хищники были тому виной. Конечно, и они представляли опасность для человека. Но они были лишь одной, составляющей их частью, причем далеко не главной. Встречались в глухом, таежном лесу, опасности и более страшные, чем рыскающие в поисках добычи голодные хищники, отрицающие закон о главенстве человека, которые совсем не прочь употребить его в пищу. Но человек был сильным и опасным противником, и слишком редко попадал в их лапы, успев нанести в своей жизни не малый урон в ряды хищных, и не хищных тварей.
      Были в глубинах леса чудовища, чуждые как людям, так и всему живому, с одинаковым удовольствием проглатывающие и людей, и зверей, не оставляя от них ничего, даже жалкой кучки костей. Люди, живущие в глухих селениях, утопающих в лесу, таких как Шишигино, вполне справедливо предполагали, что именно эти порождения тьмы собирали львиную долю, принесенных лесу человеческих жертв. А с виду они были так спокойны и чисты, ничем не выдавая своей злобной, внутренней сущности. Такие с виду мирные, неприметные болотца, словно бородавками усыпанные выступающими над поверхностью кочками, островками среди мутной, покрытой ряской растений, водицы. Такие пухлые и симпатичные кочки, с виду твердые и нерушимые, как камни, на деле мягкие, предательски рыхлые, так и норовящие нырнуть с головой в мутную, зеленовато-желтую жижу, увлекая за собой на дно, неосторожно ступившего на них человека. Они манят доверчивого путника ступить на них, довериться, и как по самому прочному из мостов в зыбком, качающемся мире, перенестись на другую сторону, преградившего путнику дорогу, болотца.
      Нет, они не настаивают, не тащат к себе насильно, вовсе нет. У человека, этой вершины природной эволюции, всегда есть выбор. Довериться зовущим и выглядящим незыблемыми ступеням, обещающим скорую и легкую переправу на другую сторону топи, или же не довериться, и избрать дорогу в обход. Выбрав второе, человек обрекал себя на многочасовое блуждание по лесу, вдоль изгибов предательской топи, петляющей так причудливо. Болото кривизной своей вытворяло черт знает что, словно озаботясь единственной целью, окончательно доконать человека, дерзнувшего пойти в обход. Вынудить его в сердцах махнуть рукой и возвратиться ни с чем обратно, поближе к деревне и выбрать себе иную дорогу, или все-таки перебороть себя, и рискнуть перебраться по манящим и зовущим кочкам, на другую сторону болота.
      Вернуться назад, значит почти наверняка обречь себя на возвращение домой с пустыми руками. Там, позади, на расстоянии 1,5-2 километра от деревни, лес настолько обжит и исхожен грибниками, собирающими ягоды бабами, и просто резвящимися в лесу пацанами, что вся живность, когда-то обитавшая там, давно перекочевала вглубь леса, напуганная царящим там оживлением, шумом, мешающим привычной звериной жизни. А потому прочь оттуда, по предательским зеленым кочкам, за надежную защиту болотной топи, где люди появляются гораздо реже, чем вблизи от деревни.
      Там можно жить более спокойной жизнью, но не расслабляясь. Здесь мало людей, но с лихвой хватает хищников, не столь алчных и прожорливых, как двуногие, но голодных, рыскающих по лесу в поисках добычи. Они также сбежали в потаенные места следом за привычной дичью, подальше от людей, которые одинаково легко убивают, как мирных лесных зверушек, так и охотящихся на них хищников.
      Не стоило расслабляться зверью еще и потому, что не смотря на защиту протянувшегося через лес на весьма внушительное в несколько десятков километров гиблое место, люди все-таки перебирались на другую сторону, используя заветные, известные единицам места перехода, где можно было относительно безопасно перебраться на другой берег. Находили такие проходы методом проб и ошибок. Кто находил подобный переход, о нем хранил гробовое молчание, чтобы проторенной дорожкой не воспользовался кто-нибудь из конкурентов. Кто прохода не находил, хоть старательно искал, либо возвращался домой ни с чем, либо вынужден был идти в обход десятки километров. Либо же он свято хранил молчание на дне болота, злобного чудовища, терпеливо ждущего очередную добычу.
      Лакомый кусочек, именуемый человеком, в количестве 1-2 в год. Всевозможного зверья предательская топь потребляла изрядно, но это было не так интересно, и не так вкусно. Безмозглое зверье, ведомое по жизни инстинктами, совсем другое дело человек, ведомый по жизни разумом.
      Охотник, не рискнувший перебраться через топь, не знающий через нее дороги, вынужден был повернуть назад, и все, на что он мог рассчитывать, в качестве добычи, это глупый заяц, невесть как оказавшийся здесь, в местах столь часто посещаемых людьми. Даже воздух этих мест пропитался человеческим духом, приводящим в ужас всякое клыкастое, зубастое, пернатое и когтистое, зверье. Да еще он мог рассчитывать на тетерева, или куропатку, по собственной глупости оказавшихся там. Им, с рожденья наделенным крыльями, возможностью взирать на мир с высоты полета, не было дел до болот, как и проблем с его пересечением.
      Все это делалось на раз, взмах крылами и ты на другой стороне, еще взмах и ты над головами странных двуногих существ, ползающих у подножия леса и выбирающих из густой зелени трав, ослепительно-красные ягоды, поклевать которых любили и эти, пернатые наблюдатели. Слишком часто, примостившись где-нибудь на ветке, они увлеченно рассматривали двуногих существ, ползающих по поляне, или блуждающих по лесу в поисках грибов. Кстати весьма не вкусных, произрастающих прямо из земли водянистых столбиков, горьких на вкус и совершенно неаппетитных. Но странные двуногие, увлечены ими, стараются перещеголять друг друга в количестве добытого, хвастаясь добычей. Особенно это было заметно по маленьким двуногим особям, их детенышам, молодым и бестолковым.
      Вид снующих по лесу человеков был интересен и завлекателен. И чрезмерно увлеченный им тетерев, или глупя куропатка, совершенно забывали об опасности, могущей подстерегать их в мире двуногих. Увлеченные зрелищем, они забывали о том, что не все существа заняты сбором сочных ягод и бесполезных грибов. Что есть среди них иные особи, сильные и хищные, что возможно они сейчас уже где-то рядом, крадутся завидя их. Подойдя поближе к сидящему на дереве наблюдателю, на мгновение замирают, задерживают дыхание, любуясь пернатым красавцем через прорезь ружейного прицела. А затем, тишину леса, нарушаемую лишь отдаленным перекрикиваньем грибников и ягодников, с грохотом и ослепительной вспышкой, распарывает ружейный выстрел.
      И еще долгое время гулким эхом отдается он в лесу, заставляя обитающую в нем живность, замереть на месте, и чутко поводя ушами прислушаться, как далеко находится источник шума, не грозит ли их жизни опасность. И лишь спустя минуту, убедившись, что их жизни ничто не угрожает, они принимались за прерванные выстрелом, занятия.
      И лиши глупая птица, чрезмерно увлеченная двуногими, уже не могла никоим образом продолжить прерванное рукотворным громом, занятие. И это немудрено, любопытный тетерев, неподвижной темной массой, возлежал у подножия облюбованного им для наблюдения за людьми дерева, безучастный ко всему, с развороченной дробью грудью, с залитой кровью глупой головой.
      Тетерев становился трофеем охотника-неудачника, не рискнувшего перебраться через топь, на другую сторону, богатую разнообразной дичью. Эта крупная птица, превосходная добыча, с которой не стыдно явиться домой и весь день почивать на лаврах кормильца-добытчика, наблюдая за тем, как жена споро и сноровисто разделывает принесенную из леса добычу.
      Благодаря ее стараниям, в самое ближайшее время тетереву уготована судьба, превратиться в ароматное, источающее благоухающий вкус кушанье. И оно будет с превеликим удовольствием сметено со стола семьей охотника. От красавца-тетерева не останется ничего, что напоминало бы о его существовании в этом мире кроме горстки пуха и перьев. Даже кости не ложились бесполезным грузом в землю, им находилось достойное применение. Имелся и у них поклонник в лице домашней собаки, какого-нибудь Шарика, Тузика, или Мухтара.
      Не стоит забывать кота Ваську, или кошку Мурку, что также были не прочь, полакомиться принесенной из леса дичиной, косточками и требухой, особенно вкусными, если стащить их из-под носа глупой собаки. А затем, взобравшись куда-нибудь повыше, чтобы не смог добраться хозяйский блюдолиз и любимчик пес, с аппетитом пожрать украденное, с презрительным высокомерием наблюдая с высоты, как выходит из себя взбешенный кошачьим поступком, нагло обворованный хвостатым воришкой, пес.
      Можно было на этой стороне добыть и зайца, скорее зайчонка, в то время, когда они молоды и глупы, и то ли не зная опасности, то ли не воспринимая ее всерьез оказываются здесь. Они легко перепрыгивают с кочки на кочку, и даже самая предательская из них не успевает прогнуться под их тяжестью, и оказываются в запретной для зверья, зоне. Кому-то удавалось вернуться назад, отделавшись легким испугом, зарекшись в будущем переступать запретную черту, ограниченную пределами топи, но большинству вернуться обратно, было не суждено. Неудачливого перебежчика ожидала сходная с любопытным тетеревом, участь.
      Тетерев хотел узнать жизнь двуногих существ как можно ближе, изнутри и этого добился, в прямом и переносном смысле. Пройдя по человеческому организму через желудок и выйдя жутко смердящей массой, наружу. Эта же участь ждала и зайца, попавшего на глаза в запретной для зверья зоне, одному из множества бродящих там охотников, или угодив в расставленные повсюду, силки.
      Участь зайца, отличалась от участи тетерева, только в способе его приготовления, да пожалуй, еще и в гарнире, подаваемом к блюду.
      Заяц и тетерев, это и был полный список трофеев, могущих оказаться добычей охотников, промышляющих с ружьишком вблизи болота. Иная живность появлялась здесь крайне редко и была явно не местной, пришедшей в эти края в поисках лучшей доли. Но и здесь она их вряд ли ожидала, судя по тому, как они стремительно удирали прочь, едва завидев людей, даже самых безобидных его представителей, грибников, или сборщиков ягод. Их поспешное бегство красноречиво говорило о том, что они слишком хорошо знакомы с людьми, и от продолжения знакомства, не ждут ничего хорошего.
      Охотники, имевшие проход через топь, доставшийся по наследству в период обучения охотничьему ремеслу, имели куда более весомую и солидную добычу. Именно им, приносящим в дом помимо глупой птицы и бестолковых зайцев, еще и шкурки лисиц, волчьи шкуры, а порой и медвежью тушу, был в деревне особый почет и уважение.
      Таким добытчиком во времена своей молодости и зрелости, был Лешкин дед, таким стал отец, когда пришло его время, таким предстоит стать и Лешке, тем более, что у него имеются все предпосылки для этого.
      Не смотря на возраст, Лешка прекрасно обращался с отцовским карабином, выбивая из самодельной мишени, прикрепленной в лесу к дереву, исключительно десятки и девятки, лишь в редких случаях выбивая к своему превеликому огорчению, всего-навсего восьмерки. Благодаря усилиям отца, Лешка был отлично подготовлен для жизни в лесу, с которым был на «ты».
      Отец не беспокоился за сына, который легко впитал и его знания, и опыт предыдущих поколений. Глядя на него, отец гордился отпрыском, его успехами в обучении жизненному ремеслу. Глядя на сына, мысленно вспоминал себя в молодые годы. Он не был столь послушным и прилежным учеником, как Лешка. Он при первой же возможности старался избежать, отлынить от казавшейся нудной и неинтересной учебы. И если принужденный дедом, и вбирал в себя вдалбливаемые премудрости, то половину из услышанного пропускал мимо ушей, увлеченный собственными мыслями, а другую, переиначивал на свой лад. Немало досталось ему тумаков и затрещин за период обучения, не раз, и не два, дед безжалостно порол любимое, единственное, а поэтому избалованное и своенравное чадо. Вбивал ремнем через задницу в непутевую голову ценные навыки, что, несомненно, пригодятся в дальнейшей жизни, за которые потом, он не раз скажет «спасибо».
      Упорство ли деда, его тяжелая рука, и частенько обжигающий пятую точку ремень, или все это вместе, достигли нужного эффекта. Не смотря на все выверты и выкрутасы, Лешкин отец усвоил-таки дедову науку. Много позже, повзрослев и став самостоятельным, он еще более уверился в том, насколько был прав его отец, вдалбливая в шалопая, охотничью мудрость. Во многом благодаря его терпению, ремню и тумакам, Лешкин отец стал лучшим в Шишигино, а возможно и во всем районе, охотником и следопытом. Некогда гремевшая по району слава его отца, перешла к сыну, благодаря успехам на охотничьем поприще.
      Сын, Лешка, был полной противоположностью ему. Он пошел в мать, серьезную и вдумчивую женщину, всегда во все вникающую и не делающую безрассудных поступков. Лешка учился охотно, с интересом, как губка, впитывая секреты ремесла, навсегда откладывая их в самых надежных уголках памяти. Он гордился сыном. Даже дед, вечно всем недовольный, мог на законных основаниях гордиться внуком, знаниями и умениями оставившим далеко позади не только сверстников, но и парней постарше, даже из числа тех, кто уже достиг зрелости, превысив отведенный обычаем возрастной ценз, и кому было разрешено в одиночку пересекать запретную лесную границу.
      За сына, он не боялся. Он знал, что как только Лешка подрастет, то обязательно займет его место, лучшего охотника и следопыта района. Он бы со спокойной душой отпустил сына за болотистую топь, тем более что он стал обладателем одного из сокровенных секретов рода, заветной тропы через топь. Найдена она была давным-давно одним из предков и использовалась мужчинами рода Халявиных, для перехода на другую сторону болота.
      До сих пор никто из сельчан не пронюхал о местонахождении секретной тропы, хотя все были прекрасно осведомлены об ее существовании. Трудно, было не догадаться об ее существовании, видя с какими завидными трофеями, возвращался всякий раз Лешкин отец после очередного похода в лес. Куда там зайцам да тетеревам, а также прочей бегающей и летающей мелочи. Его трофеи были куда весомее и почетнее. Лисьи шкуры, волчьи, шкурки соболей и горностаев, все попадало в руки удачливого охотника, на зависть остальным, менее удачливым, лишенным тропинки на ту сторону болота.
      Его супруга рядилась в них, как самая шикарная барышня и выглядела, как первая богачка и щеголиха. Глядя на нее, надувались от зависти и злости на своих мужиков, жены менее удачливых добытчиков, может быть и вкусно кормящих семью, но не в состоянии одеть их в шикарные меха. Несчастным не оставалось ничего другого, как, ругаясь сквозь зубы, чтобы не дай бог, не услышала благоверная, и не устроила разнос, доставать из заначки, припрятанные от супруги рубли. А затем поспешать в Лешкин дом, за обновками. Его мать была известной в селе мастерицей, особенно ей, удавались шапки, шубейки и тулупы из меха лесного зверя.
      Она обшила мехом и мужа, и Лешку, и деда с бабкой, благосклонно принимавших подарки невестки, радуясь, что сыну досталась не только лицом и телом пригожая спутница жизни, не только домовитая хозяйка, но и вдобавок и прекрасная мастерица. Нередко бабка, да и дед, несмотря на то, что мужик, любили похвастаться перед друзьями и соседями, успехами сыновней супруги.
      Познав об ее умении и зная наверняка о наличии в Халявинской избе ценного меха, и зачастили туда сельские мужики, с припрятанными от жены червонцами. Доведенные до предела их постоянным недовольством и нытьем, они были готовы расстаться со столь любезной сердцу заначкой, лишь бы вновь в доме воцарился желанный покой.
      Спустя неделю, жена измученного постоянным нытьем мужика, радостно вертясь перед зеркалом, примеряла и так, и эдак, принесенную мужем обнову, не забывая целовать его в порыве нахлынувших чувств, и ворковать про себя. А довольный супруг возлежал на диване, гордый и напыщенный, наслаждаясь счастливым днем, каких не было уже много лет. С тех самых пор, как супруга, из милого и воздушного существа с осиной талией и одухотворенным лицом, существа, которому он посвящал стихи и песни, превратилась в здоровенную, начисто лишенную талии бабищу. С красными руками, огромной задницей и голосом, то громыхающим раскатами, то пронзительно-визгливым. Но сейчас, напевающая, мурлыкающая под нос какой-то легкий мотивчик, веселая и счастливая, она была вновь привлекательна для него и столь же желанна, как и во времена молодости.
      Тогда она была мила, грациозна и стройна, не было и малейшего намека на то, что станет с ней в дальнейшем, во что превратят ее безжалостные годы. А время оно никого не милует, не оставляет в стороне, не забывает никого одарить вниманием. В этом он убеждался всякий раз, когда мимоходом заглядывал в зеркало, на секунду задерживал взгляд на отражении в его глубине. Куда подевался тот стройный, голубоглазый красавец с блистающим взором и смоляными кудрями, что улыбался ему из этого зеркала, много-много лет назад. Тот неунывающий, преисполненный оптимизма тип, что сочинял стихи и исполнял ночами серенады под окнами избранницы, не обращая внимания на бешеный лай собак, на проклятия ее родителей, и возмущение соседей. Он с уверенностью и оптимизмом смотрел в будущее, веря, что все ему по плечу, что он преодолеет все на жизненном пути, что все у него будет хорошо.
      Счастливое будущее так и осталось несбыточным мечтаньем. Из зеркала на него смотрело его, не столь радужное, каким он его когда-то представлял, настоящее. И было это настоящее невысокого роста, с мутным взглядом серых глаз, с изрядной проплешиной на голове, с выпирающим из-под майки, здоровым пузом, в растоптанных и дырявых домашних тапках, в потертом и заношенном халате.
      Глядя на собственное отражение в зеркале, дивился тому, во что превратило время молодого и стройного, голубоглазого красавца. И уже по-другому оценивал крутящуюся перед зеркалом супругу, что прожила с ним бок о бок, ни один десяток лет, нарожала ему целую кучу детишек. Он должен быть ей признателен по гроб жизни, не обращая внимания на такие мелочи, как исчезновение талии, громовой голос и красные руки со здоровенными кулаками, что порой бьют так больно. Особенно если в них скалка, или сковорода, и она ожидает припозднившегося и загулявшего муженька, чтобы вбить ему в голову, утерянный под воздействием алкоголя, разум.
      Но эти же руки, и он прекрасно об этом знал, могут быть заботливы и нежны. Когда она нянчит, лелеет очередного отпрыска, или же ласкает в постели его обрюзгшее, и непривлекательное тело. И разжигает в нем ответный огонь, когда он позабыв обо всем не свете, и в первую очередь об отражении брюхатого мужика, случайно подсмотренного им в зеркале, с молодым пылом и страстью, как и много лет назад, набрасывается на нее, готовый растерзать ее на части в стремительном, сладострастном порыве. И потом всю ночь его безумное рычание и ее сладострастные вздохи, оглашают сонное очарование ночи, заставляя притихших, делающих вид, что спят детишек, настороженно прислушиваться к доносящимся из комнаты родителей звукам. Звукам столь непривычным на фоне ежедневного храпа, или размеренного скрипа старых кроватных пружин, заканчивающегося удовлетворенным хрюканьем отца и недовольным бурчанием матери.
      До самого вечера он наслаждался заслуженным покоем и пользуется безграничным вниманием и любовью со стороны супруги. Увы, великолепие это продлится недолго, до вечера, до тех пор, пока не вернутся с улицы, набегавшиеся за день и проголодавшиеся детишки. Младшеньких опасаться не стоит, но со стороны старшей дочери, придется выдержать яростную атаку с долговременной осадой.
      Этой, сформировавшейся в стройную и симпатичную девушку, еще вчера такой нескладный, угловатый подросток, все мысли в голове которого заняты исключительно одним, как понравиться парням, как выбрать из имеющегося, наиболее удобный и приемлемый вариант. Краски, лаки, всевозможные крема и помады идут в ход неудержимым потоком, подобно артиллерийским снарядам бьют в цель, поражая намеченного избранника в самое сердце. Завидя обнову матери, глаза ее загорятся, а руки затрясутся в предвкушении. Появиться перед любимым в облачении из меха ценного зверя, будет равносильно попаданию в цель крупнокалиберного снаряда гаубицы, разящей наповал.
      С вечера начнутся попеременно уговоры, слезы, сопли, угрозы, в ход будет пущен весь возможный девичий арсенал, чтобы добиться желаемого, выпросить у матери поносить, а затем присвоить меховую обнову. Но добиться этого непросто, даже невозможно. Супруга ни за что не упустит из рук симпатичную вещицу. И напрасны все слезы, уговоры и увещевания дочери. Каждый останется при своем. Мать с симпатичной меховой обновкой, а дочка со своей обидой.
      Итогом баталии станет то, что он окажется крайним и будет обвинен во всех смертных грехах и особенно в том, что вносит раздор в семью своим бессердечием. И еще ему гарантированы косые взгляды со стороны оставшейся ни с чем дочери, ее нежелание разговаривать с черствым и бездушным типом. И в окончательном итоге, придется ему снова, скрипя зубами, доставать из потайного места и без того изрядно похудевшую заначку, дрожащими руками отсчитывать красные десятки, синие пятерки и зеленые трояки, теперь уже на обнову для дочери. А затем с тяжелым вздохом прятать оставшееся, что и прятать уже не имело смысла. Ведь пару тройку мятых рублей вряд ли можно назвать заначкой, которую следует утаивать. А затем он вновь спешил к Халявиным с очередным заказом, должным внести в дом мир и спокойствие.
      Лешкин отец только посмеивался над мучениями сельских мужиков и с завидным постоянством, вновь и вновь пересекал непреодолимую для большинства сельчан, преграду. Регулярно уходил в заветный, заболотный край, где полно желанной, на любой вкус добычи.
      Не раз и не два мене удачливые, нежели он, но хитрые и практичные мужики, пытались проследить за ним, высмотреть заветную тропу для перехода на другую сторону болота, и тем самым нарушить его монополию на отстрел пушного зверя. Но как бы они не таились, как бы не изощрялись, отец всегда оставлял их в дураках, не дав приблизиться к разгадки места нахождения потаенной тропы. Однажды несколько человек, следили за ним неотступно почти неделю, но так и не смогли уследить, настолько умело он запутывал следы, мастерски петляя по лесу, оставляя в дураках увязавшихся ищеек.
      Словно в насмешку, он в ту памятную для многих неделю, пристрелил на том берегу, а затем по частям перетаскал домой тушу и шкуру медведя, обеспечив и себя, и соседей по сходной цене, вкусным мясом на несколько месяцев. А затем неторопливо, со смаком, на зависть проходящим мимо людям, не преминувшим заглянуть через забор, разделывал и выскабливал шкуру гигантского косолапого. Ей, вместе с оскаленной пастью и вытаращенными глазами, предстояло занять почетное место в гостиной, встречая грозным видом гостей.
      После того грандиозного облома в желании выследить тропинку, которой пользовался удачливый охотник для перехода на другую сторону болота, от него отстали, осознав бесперспективность подобной затеи, не желая становиться объектом насмешек сельчан. После того случая, их иначе, как горе следопытами и не называли, позора и насмешек им пришлось вытерпеть не мало. Это же надо, целую неделю следить за человеком и не выследить его. Более того, у них под носом он перетаскал в деревню по частям медвежью тушу, со шкурой и черепом.
      Конечно и после того, охотниками-одиночками предпринимались попытки проследить за ним. Но эти одиночки надеялись скорее не на свое мастерство разведчиков, а на удачу, на то что Халявин утратит бдительность и опрометчиво выведет к заветной тропе. Но Лешкин отец, также легко и просто уходил от слежки, не давая шпионам ни малейшего шанса. Он был истинным профессионалом по части запутывания следов, нарезал по лесу такие петли, что никому из преследователей было не под силу распутать их.
      Он никогда не шел к заветной тропе напрямик и неважно, следит ли кто за ним, или нет. Это уже был у него ритуал, раз и навсегда заведенный. Лучше потратить пару лишних часов, побродить по лесу, чтобы заморочить голову возможному соглядатаю, а затем спокойно, не опасаясь чужих глаз перемахнуть на другую сторону, нежели в спешке выдать налаженную на другую сторону дорогу, с вытекающими отсюда последствиями. А это означает скорый конец славе лучшего охотника.
      Прознай кто-нибудь дорогу на другую сторону, придет конец его монополии на поставку в село шкурок зверей из ценного меха, и как следствие этого, будет нанесен существенный удар по семейному бюджету. В основе его средства от пушнины и изделий из нее, мясо, употребляемое в пищу семьей, тоже по большей части имело заболотное происхождение. Отец, служил в пожарной части и имел небольшую, но стабильную зарплату, льготную пенсию по выслуге лет и достижения соответствующего возраста, а главное, устраивающий его во всех отношениях график работы, сутки через трое.