Литая бронзовая труба висела на перекладине меж двух столбов, вкопанных на "площади" неподалеку от "Развеселого рудокопа", так давно, что успела подернуться благородной зеленью. Простая и безыскусная - никаких барельефов и украшений, кроме узкого канта сидовских рун по нижнему краю. За время моей жизни на Красной Лошади ни единого разу рука смертного не притронулась ни к колоколу, ни к зацепленному за костыль на одном из столбов увесистому билу. Лишь перворожденные Лох Белаха, наведываясь за податью, подавали сигнал общего сбора. Два раза в год. Последний раз он звучал прошлой осенью, в конце златолиста накануне Халлан-тейда. То ли низкий гул, тающий в раскаленном воздухе, имел непостижимую силу, притягивающую людей, то ли многолетняя привычка была тому причиной, только ноги сами понесли меня к площади. Кинуть бы снасть да сумку (вот тебе и поохотился, вот тебе и собрал тютюнника) в хижину, но не по пути. Мимоходом я отметил про себя, что старатели, бросив работу в забоях и прочие неотложные дела, спешат в том же направлении. Вот Пупок, семеня на коротеньких ножках, сдержано кивнул, здороваясь. Плешак обогнал меня широкими шагами, сделав вид, что не заметил, увлеченно изучая прореху на левом локте, а Рогоз демонстративно отвернулся, скользнув взглядом, как по пустому месту. Что ж, немудрено, с учетом того, что болтают обо мне на прииске. Да я бы сам с таким не здоровался бы, а то еще и в морду плюнул! Вот и "площадь". Черные стены харчевни - немой укор. Боль памяти и память о боли. Народ помалу прибывал. Серые да грязно-белые полотняные спины. Большинство в латках, а то и вовсе сверкают прорехами. Над сутулыми плечами - кавалерийской выправкой ни один не похвастается - торчат головы. В основном русые да разных оттенков рыжины. А где же Белый? Уж он-то при своем росте и цвете шевелюры фигура приметная. Что-то задерживается наш старшой. Толпа не бурлила, как это частенько бывало в прошлые годы. Не слышался гомон, перемежаемый вспышками ядреного мужского гогота. Оно и понятно - радоваться особо нечему. Все настороженно молчали, старательно рассматривая пыль и пожухлые стебли копытника под ногами. Лишь изредка косой взгляд скользил по "виновникам торжества", застывшим у перекладины с колоколом. Десяток сидов, усталых, припорошенных пылью. Даже взглянув мельком, я приметил покрасневшие от частого недосыпа и дыма бивачных костров глаза. Где остальные, интересно знать? Ах да, наверняка с лошадьми. Мак Кехта стояла впереди всех - руки скрещены на груди, с запястья правой на ременном темляке свисает изящная плеть. Росту, действительно, небольшого. Теперь, когда была она не в седле, я мог сказать это с уверенностью. Шести стоп не будет. Гелка скоро ее перегонит. Старик сид застыл у ее левого плеча. Единственный из перворожденных, кто не прикасался к оружию. Глаза, полуприкрытые веками, рыщут по толпе. Внешняя расслабленность позы - лишь маска, карнавальный костюм. Даже несведущему в воинских искусствах понятно: ни нож, ни стрела Мак Кехты не коснутся пока рядом с ней невозмутимый охранник. Телохранитель. Когда-то мне случалось наблюдать выезд его императорского величества в храм на ежегодное молебствование Сущему. Десяток окружавших его угрюмых бойцов с решительным блеском настороженных глаз, все, как один, в посеребренных кольчугах и шлемах с белыми султанчиками орлиных перьев, показались тогда мне, безусому школяру, волкодавами, натасканными на убийство чудовищами, и только теперь я понял - по сравнению с этим сидом все они были словно кутята несмышленые. Своей показной готовностью спасать государя они отрабатывали звонкие империалы, хотя дойди дело до свалки, каждый наверняка стоил в рукопашной доброго десятка гвардейцев. Здесь было другое. Ничего нарочного, ни единого жеста напоказ. Только опыт бесчисленных лет и готовность вспыхнуть щепотью гремучей соли в любой момент. Остальные сиды - юнцы по их мерками, но отмерявшие по два-три людских срока тоже не зевали. Четыре самострела скользили вслед за оценивающими взглядами вдоль толпы. Другие держали наготове дротики. Я снова закрутил головой - где же Белый с ребятами? Если спрятались, то и к лучшему. Как бы ни натаскивал их голова, какие бы уроки не давал старый Хвост, одного телохранителя-сида хватит на всех. Даже с лихвой. Каким-то образом, совершенно непонятным, ибо в первачи не рвался никогда, я оказался в первом ряду. Прямо напротив перворожденных. Мак Кехта подняла глаза и обратилась к старику. К своему удивлению я обнаружил, что все еще понимаю речь сидов. Старшую речь, как называли ее в Школе. С трудом, не дословно, но понимаю. Видно не все из головы вылетело. - Гах тар, Этлен? Все собрались, Этлен? - Кэсуул, шеа, феанни. Похоже, да, госпожа. - Эн'шин тосии. Тогда начнем. - Риэн орт фэйн, феанни. Держи себя в руках, госпожа. - Та эхэн'э, - дернула щекой сида. - Я знаю. Шагнула вперед. Немножечко. На каких-то полшага. - Где старший? - эти слова прозвучали на человеческом языке. Мак Кехта выговаривала звуки очень чисто, куда лучше Лох Белаха. Даже слишком чисто. От этого речь казалась неестественной. Толпа безмолвствовала. - Кто здесь старший? Я огляделся - Белого нигде нет. - Подушные списки? Тишина. Как на рассвете в холмах. Еще бы, всяк боится дыхнуть, а не то, что пошевелиться или вымолвить словечко. - Кто старший? Где подушные списки? В голосе Мак Кехты зазвучало плохо скрываемое раздражение. Тонкие пальцы перехватили плеть за рукоять. Изящные сапожки с выдавленным по голенищам цветочным орнаментом сделали еще два шага вперед. Этлен не отставал, держась по прежнему у левого плеча феанни. - Где голова? Нет, Белый с парнями точно в холмах скрывается. Испугался? Бросил общину на произвол судьбы? Вряд ли. На Белого не похоже. Значит, рассчитывает драться. А такую силу, как отряд Мак Кехты ударом в лоб не возьмешь. Хитрость надобна. Это даже мне, не смыслящему ничего ни в тактике, ни в стратегии, ясно. Ночью, например, напасть. На сонных. Или когда начнут подать собирать. Расслабятся, разобьются на мелкие кучки. Выходит, нужно время тянуть. Не дать сидам возлютовать и начать крушить направо и налево. Иначе некого будет потом спасать. Да и работать на прииске тоже будет некому. Только Белому с товарищами. Если выживут. Почему же тогда голова не оставил никого разыграть представление с изъявлением покорности. Подучил бы пару-тройку человек, что делать. Передал бы кому-нибудь эти списки проклятые, кровью писанные, лохмотьями кожи, со спин содранной, переплетенные. Или сам бы остался глаза перворожденным отводить. С командованием отрядом и Хвост управится, даром что ли в лесных молодцах ходил? Или может все-таки струсил Белый и нарезает сейчас пятками на юго-восток, к побережью Аен Махи, где можно еще наткнуться на поселки трапперов? Нет, брось, Молчун. Нечего на человека напраслину возводить. Особенно, когда он жизнь за тебя отдать готовится... Я тряхнул головой, отгоняя упрямо прокрадывающиеся гаденькие мыслишки, и поднял взгляд. От неожиданности даже вздрогнул. Прямо в мою душу глядели раскосые светло-зеленые глаза Мак Кехты. - Ты, - черенок плети указал мне под ложечку. - Грамоте учен? Что отвечать? Глотку скрутило - ни вздохнуть, ни крякнуть. Сказать правду? Соврать? - Руны знаешь? - повторила вопрос несколько по-другому сида. Знать-то я их знал. Учили нас в Школе и старому, позаимствованному от перворожденных, письму и новым буквицам, упрощенным лет двести назад при императоре Марциале Просветителе, который вознамерился обучить грамоте всех свободных граждан Империи. Пустая затея. Прежде всего жрецами в копья принятая. Умел я не только читать, но и писать. Скорописью и каллиграфически. Только как в этом признаваться? Боязно. Что она удумала? - Э... А,.. - потешно небось со стороны выглядело мое блеяние - в толпе раздались несколько смешков. - Умеет, умеет,.. - послышался из-за спин негромкий, но очень хорошо различимый в тишине голос. Ну, спасибо, братцы. Удружили! А действительно, чего со мной церемониться! Одиночка, без друзей, без приятелей. Ату его! Авось выкупим себе полдня жизни малой кровью. Делать нечего. Нужно признаваться - все равно отмолчаться уже не получится. Я кивнул, краешком глаза отмечая, как медленно образуется за моей спиной пустота. Довелось как-то наблюдать стаю каменных разрывающих подраненную метким куском породы товарку. Воистину, люди ничем не лучше. Всегда готовы вцепиться слабому в глотку, пнуть упавшего, бросить на произвол судьбы обреченного. А исключения, вроде Сотника, поднявшего оружие на родного брата во имя спасения совершенно чужих ему людей, только подтверждают общее правило. - Кличка! Мак Кехта не собиралась терять времени даром. Я ответил: - Молчун, - и тут же, непонятно зачем, перевел на старшую речь. - Эшт. Знание языка перворожденных произвело эффект. По лицу ранее невозмутимой сиды пробежало легкое, как предрассветный ветерок над гладью реки, удивление. И тут же скрылось за маской высокомерия. - Будешь головой, Эшт! Вот те и нате! Попал ты, Молчун, между грифоном и пещерным медведем. Теперь тебе одна дорога - к Сущему. Откажешься - бельт между глаз или, того чище, запорют насмерть для острастки остальных. Согласишься - найдут в отвале со сломанной шеей на следующее же утро после отъезда перворожденных. Скажут, туда и дорога предателю, прихвостню остроухой сволочи. Кто тогда о Гелке позаботится? Уж лучше пускай прямо сейчас прикончат. На миру и смерть красна, как говаривал учитель Кофон. Эх, Кофон, Кофон... В преданиях, который ты во множестве нам рассказывал, герои всегда побеждали. Когда силой духа, когда острой сталью. Жизнь показала - мало правды в старинных легендах. - Не буду. Слова отказа пробирались на волю с трудом, а выпорхнули, будто птички. И сразу легче стало. Да не просто полегчало, а наплевать на все захотелось. Словно душа отделилась уже заранее, не дожидаясь лютой расправы, от тела и вспорхнула ввысь, наблюдая со стороны охнувшую и зароптавшую неразборчиво толпу, седого дурака с кривыми плечами и заносящую плеть сиду. Медленно, как во сне (только там бывает - двигаешься эдаким жучком, угодившим в каплю сосновой живицы) плеть опустилась. Страха не было. Не было и вполне обычного и ожидаемого желания уклониться, а коль не получится, так хоть съежиться в комочек. Я только слегка прикрыл веки. Боль пришла не сразу. Вначале лопнула на плече недавно заштопанная и выстиранная Гелкой рубаха. На коже вздулся рубец, набряк багровым изнутри и рассыпался алыми бусинками. Я успел пожалеть одежку, в которой и полдня не походил, и тут... Давненько меня не пороли - успел отвыкнуть. Словно штырь в горне каленый в руку загнали с размаху. Закричать не закричал, хвала Сущему, не опозорился, а вот засычал сквозь стиснутые зубы не хуже рогатой гадюки. Тут же все вернулось на круги своя. Не парил возвышенный дух над бренной землей, а скособочился жалкий мужичонка перед гордой воительницей. - Ты будешь головой, салэх, - с нажимом повторила Мак Кехта. Унизительная кличка. В переводе со старшей речи "салэх" это мерзкий, грязный, вонючий. Емкое содержание в коротеньком словечке. Учитель Кофон подробно объяснял, что так назвали сиды первых встреченных ими людей. Диких необузданных наших предков, промышлявших охотой и собирательством кореньев. Кулак с плетью вновь медленно поднялся, не торопясь, впрочем, наносить удар. Так учат собак и лошадей. Подчинишься - избегнешь наказания и связанной с ним боли. А кто мы, люди, собственно, для перворожденных? Вырвавшееся из-под хозяйского присмотра зверье. Зачастую мы сами даем им повод уверовать в это еще крепче. Но только не в этот раз... - Нет, феанни, не буду. Верно говорят знатоки: самый болючий из ударов - первый. Человек равно быстро привыкает, что к хорошему, что к плохому. На второй, на третий раз ощущения притупляются. Я даже умудрился не зашипеть повторно. Только поднес запястья к лицу, прикрывая глаза. - Я научу тебя повиновению, салэх! Видать, в детстве мечтала зверюшек учить, да жизнь не заладилась. - Нет, феанни. В моей жизни и смерти ты вольна по праву сильного. Но душе моей только я хозяин. А теперь: хочешь - режь, хочешь - так ешь... Яркие смарагды очей потемнели от вырвавшегося на волю давно сдерживаемого бешенства. Пальцы зашарили по поясу в поисках рукоятки корда. - Ах ты!!! Ну, что, Молчун, жил сикось-накось, так хоть помри, как положено сыну... А впрочем, какое кому дело, чей я сын? Как положено умирать человеку, уважающему себя. Мак Кехта наконец-то нащупала кинжал. Потянула... Узкая ладонь в кожаной черной перчатке накрыла ее кисть. Толкнула клинок на место. Этлен? Телохранитель без малейшего усилия удерживал руку рассвирепевшей воительницы. Качая головой, произнес укоризненно: - Феанни... Сида оскалилась, как дикая кошка. Сейчас укажет дерзкому слуге, где его место. - Нет! Не трогайте его!!! От звонкого крика зазвенело в ушах. Гелка рыжим растрепанным вихрем ворвалась между нами. Из косы выбивались пряди. Голос прерывался - видно, что бежала почти от самого дома. Нарочно что ли кто-то надоумил? Хорошо хоть сапожки надела. Иначе ноги в кровь по нашим камням постесывала бы. Четыре самострела враз глянули на нас. Этлен, попытавшийся при первых признаках переполоха отправить Мак Кехту к себе за спину, поднял руку успокаивающим жестом. Трудно поверить, но старик-сид улыбался. Одними глазами, но улыбался. Сида открывала-закрывала рот, как снятый с крючка шелеспер. Она даже про корд позабыла от изумления. Кто мог ожидать такого поворота? Мне вспомнилось далекое детство - еще до Школы - и как опешил сопровождавший меня повсюду огромный пес боевой пригорской породы, когда сунул нос в кусты и наткнулся на защищающую выводок утку-черношейку. Но пса было кому успокоить и отозвать, а если лопнет непрочное терпение перворожденной... Не дам я тогда за наши с Гелкой жизни и куска обманки. - Не трожь его! - продолжала кричать девка, ошалев от собственной смелости. - Он хороший, добрый! А вы!.. Да он сам-один вашего хоронил! А ты плеткой!.. Ну вот, сейчас наговорит невесть чего - точно корд в бок схлопочет. Да и мне тогда не жить - зубами сиде в горло вцеплюсь. Я тихонько взял Гелку за плечи и потянул назад. Кажется, что-то шептал успокаивающее, хоть самого впору водой отливать было. - Погоди, - вдруг дрожащим голосом выговорила Мак Кехта (от чего он дрожит - от гнева, от презрения?). - Пусть говорит. Только, пожалуй, не в состоянии Гелка сказать что-нибудь связное. - Пусть говорит! Привыкла сида повелевать. Как еще ножкой не топнула. Странное дело - ладонь ее соскользнула с эфеса и Этлен, похоже, теперь не удерживал, а заботливо поддерживал воительницу. - Что говорить, феанни? - мне хотелось верить, что противная слабость не так уж и заметна в голосе. Уверенность в себе еще не вернулась, но черные крылья ужаса, застилающие глаза, отступали. Прежде, чем Мак Кехта ответила, телохранитель взмахнул рукой: - Лойг, Дубтах! - двое молодых сидов шагнули к нам, опуская самострелы. Гелка ойкнула - куда только подевалась ее недавняя храбрость - и разрыдалась, уткнувшись носом в мою рубаху. - Тише, тише, белочка, - проведя ладонью по ее пахнущим ромашкой волосам, я ощутил силу, которая позволит мне сжечь на месте всех перворожденных разом. Опасное заблуждение. Помни, приятель, кто ты есть на самом деле. Однажды мне довелось явить свое магическое мастерство. Что из того хорошего вышло? Этлен тем временем обратился к приблизившимся юношам (с первого взгляда ясно близнецам) с быстрой, отрывистой фразой. Моего знания речи перворожденных хватило лишь на то, чтобы разобрать "хиг эвал'э" и "ков'иид" ("по домам" и "проследить"). Кого "по домам"? За кем проследить? Ага, вроде бы понятно. Разогнать толпу. Тут перворожденным особо надрываться не придется. Только намекни - каждый рад будет в свою норку юркнуть. И затаиться там, как зайченок-сеголеток, - авось лиса мимо пробежит. А проследить? Надо думать, чтоб в холмы с нажитыми самоцветами не удрали. Сиды есть сиды. Выгоду упускать не собираются. А что ж им от нас с Гелкой нужно? - Что говорить? - повторил я. Гелка уже не рыдала взахлеб, а просто изредка всхлипывала - Все говори, Эшт, - ответил вместо сиды Этлен. - Какого "нашего" ты хоронил? - Мак Кехта дернула плечом, отбрасывая ладонь телохранителя. - Когда? - В конце зимы, - врать или запираться не имело смысла. - Незадолго до Беллен-тейда... Вы называете его День Встречи Весны. - Ты знаешь его имя? - Конечно. Лох Белах. Кто видел когда-либо куклу-марионетку, у которой вдруг нечаянно или с умыслом перерезали все ниточки сразу, поймет меня. Грозная мстительница, одним своим именем внушавшая страх и трепет не только простому люду, но и бывалым воинам, побледнела, обмякла и не рухнула ничком благодаря вовремя поддержавшей ее руке Этлена. - Держись, феанни, - шепнул он голосом, в котором слышалась такая отеческая нежность, какую я даже представить себе не мог, наблюдая со стороны холодных и высокомерных перворожденных. - Я в порядке, Этлен, - опровергая свои слова сида медленно опустилась на землю.
      - Тебе виднее, феанни. Зеленые глаза смотрели на меня снизу-вверх. - Как зовут тебя, са... человек? - Молчун. - Эшт, - подсказал телохранитель. Сида кивнула, вспоминая. Кем ей приходился Лох Белах? Не станет же высокородная ярлесса так убиваться по обычному вассалу? Пусть даже очень верному и незаменимому. - Расскажи мне, Эшт... - Что рассказать, феанни? - Как умер Лох Белах? А вот это мне вряд ли стоит делать, памятуя о всех слухах об отряде Мак Кехты, достигавших нашего прииска. Даже, если правда они только наполовину, как и положено слухам. Не с очень хорошей стороны показала себя наша приисковая братия. Я замешкался и тут увидел, что Этлен легонько, едва заметно, качает головой. Видимо, старик-телохранитель вполне разделял мои опасения. Стрыгай меня загрызи, я почувствовал нечто похожее на симпатию. Он оказался первым встреченным мною за время жизни на севере сидом, думающим не только о себе и своих сородичах, но и о грязных "салэх". Значит, правду говорить нельзя. Лгать тоже как-то не хотелось. Придется отделываться полуправдой. Это известная уловка, к которой с успехом прибегают все, начиная от мамаш с няньками и заканчивая умудренными годами монархами, правителями государств. - Он погиб как воин, феанни, - Гелка с изумлением уставилась на меня распухшими от слез глазами. - В бою, с доброй сталью в руках. Ага, и в ногах тоже. С содроганием я вспомнил ржавые костыли, не желавшие выдираться из закаменевшего на морозе тела даже при помощи молотка и клещей. - Кто? Вопрос застал меня врасплох. Он был недосказанным, но от того не стал менее понятным. - Это чужаки, феанни. Не наши люди. Не приисковые. Главное, самому уверовать, что это правда, и тогда голос будет звучать убедительно, без предательской дрожи. В конце концов, я же не знаю наверняка, распинали Лох Белаха Трехпалый с Юбкой и Воробьем или это дело рук исключительно воинов капитана Эвана. - Какие чужаки? Откуда пришли? - Похоже, феанни, это были наемники... - Чьей армии? Экхарда? Витгольда? - Откуда мне знать, феанни? Гербов они не носили. Гербов они действительно не носили, но зачем Мак Кехте знать, что под полушубком Эвана Белый обнаружил бляху с гравировкой - распластавшийся в прыжке олень. Даже самым затюканным работягам не нужно было ничего растолковывать. Символ и королевский герб Ард'э'Клуэна знали все. - Куда они направились потом? - Никуда. Коротенький ответ вызвал замешательство даже у невозмутимого Этлена. Неужели они подумали, что убийцы Лох Белаха остались жить у нас и превратились в мирных старателей? Или, что они засели в засаду на них с начала весны до конца лета? - Они все погибли, - поспешил я с объяснениями. - Все до единого. Вот тут удивление перворожденных наконец-то прорвалось наружу. - Кто их убил, Молчун? - пристально впившись в меня взглядом негромко проговорил Этлен. Словно пытался подловить меня на лжи. Ничего не получится. Это как раз и есть самая настоящая правда. - У меня был друг, - честно, как жрецу перед смертью, сказал я. - Никто не знал, откуда он пришел к нам и чем занимался раньше. Он оказался мастером меча. О таких я слышал только в сказках... Телохранитель скептически прищурился. Что ж, оттачивающий боевое искусство столетиями сид может презирать потуги людей сравняться с ним в рукопашной. Сколько лет было Сотнику? Около сорока. Туда-сюда пара годков. В каком возрасте он мог взять меч в руки? Даже с учетом пригорянского акцента и южного загара лет в пять, не раньше. Вот так и выходит, что его тридцать пять годков против этленовых, который явно в Войну Обретения был полноправным воином. Но сида я в бою не видал, а завораживающий танец Сотника в вооруженной толпе помню очень хорошо. Не известно, кто из них взял бы верх, сойдись эти бойцы в рукопашной. - Его заслуга не только в воинском мастерстве, - продолжал я. - Он первым бросился на пришельцев, а уж люди потянулись за ним. Здесь Этлен кивнул одобрительно и с пониманием. - Их могилы там, - совсем невпопад ляпнул я и махнул рукой в сторону пустыря за руинами. - А Лох Белах? - убитые люди Мак Кехту по прежнему интересовали мало. - В лесу, феанни. В горы я не смог бы его дотащить. Пришлось сбить помост на дереве. Этлен открыл было рот, но сказать ничего не успел - воительница перебила его, поднимаясь на ноги одним плавным движением: - Ты отведешь меня к нему! А то у меня есть выбор? Оставалось кивнуть головой угрюмо. - Девочку здесь оставлю, - только и нашелся что сказать. Мак Кехта махнула рукой, разворачиваясь. Действительно. какое ей дело до человеческих детенышей? Этлен глянул госпоже в спину и подошел ко мне. Спросил в полголоса. - Где сейчас твой друг? - Погиб в холмах, - я отвечал чистую правду - в этом не было ничего запретного, да и врать старику попросту не хотелось. - Думаю, замерз. - Зачем? - сид от удивления оговорился, но тут же поправился. - Почему? По какой причине? Мне не хотелось ничего рассказывать перворожденным. Это все равно, что обнажать душу, ожидая плевка. Чего еще жать от существа иной, высшей по своему убеждению, расы, если свои не слишком-то церемонятся? Но телохранитель смотрел так открыто и пристально, что я не выдержал. - Один из убитых чужаков оказался его родным братом. Он унес его тело хоронить и не вернулся. Вот. Вроде бы и объяснил, и без излишних подробностей. Лицо сида скривила презрительная гримаса. - И никто не искал его? - Никто, - крыть нечем - никто не искал, а и я не кинулся. - Салэх! Первый раз из уст Этлена я услыхал эту кличку. У Мак Кехты она звучала как унизительное, но все же привычное и обиходное слово, а телохранитель выплюнул его сквозь стиснутые губы. Словно пощечину влепил. Правильно! Поделом! Так нам и надо! Не просто салэх, а каменные крысы. Надо думать, после моего рассказа о Сотнике, люди хоть немножко поднялись в глазах Этлена, а теперь снова упали ниже прошлогодней травы. Сам-то он, конечно же, не раздумывая, бросился на поиски пропавшего друга и, если бы не спас, вытащив обмороженного из любых сугробов, то хотя бы в последний путь к Престолу Сущего снарядил как положено. Не бросил волкам на поживу. Все легендарные герои так поступали. А мы - не герои. Мы - работяги, озабоченные тем, чтобы был кусок хлеба, а к нему, желательно, ломоть мяса либо сала, чтоб было что на плечи надеть да на ноги обуть, чтоб податью не утесняли слишком сильно. Да мало ли чего еще? Вот и зашорены наши глаза и души вместе с ними. Верим, ясное дело, и в дружбу настоящую, и в любовь до погребального костра. Только в жизни чаще не их встречаем, а подлость, предательство. Не щедрость, а жадность, Не доброту, но жестокость кровавую. Перворожденный обобрать норовит до нитки. Торговец - выдурить барыша побольше, нажиться за твой счет. До героизма ли? Каменные крысы... Съешь, не то съедят тебя. Словно в ответ на мои мысли Этлен проговорил по прежнему негромко, не желая быть услышанным никем иным. - Детеныша с собой возьми. Спокойнее будешь. А ведь он прав. Мало ли как воспримут на прииске мой уход с сидами в холмы. Ко всему прочему, не известно, что затевает Белый. Не начнется ли заваруха, пока предводительница отряда вместе с лучшим бойцом будут в отлучке? Видно, о том же подумал и Этлен. Что он втолковывал подбежавшим с докладом Лойгу и Дубтаху, я не расслышал (не вслушивался особо - мне оно не нужно), но, судя по озабоченности, медленно, как корочка льда гладь тихой старицы, покрывавшей их лица, распоряжений хватит близнецам с лихвой, чтобы не скучать пока старшие сиды будут отсутствовать. Когда юноши умчались, телохранитель снова повернулся ко мне: - Пойдем, Эшт. Показывай дорогу. Кроме меня с Гелкой да Этлена с Мак Кехтой с нами отправился один из молодых сидов - Коннад - для перворожденного чересчур приземистый и широкоплечий. Он, видно, тоже получил предостаточно наставлений от старика. А может быть просто преисполнился ответственности от осознания оказанного доверия - сопровождать предводительницу. Какими глазами пожирали свою феанни все без исключения молодые сиды, я заметил. Поставленный замыкающим Коннад непрерывно озирался, выискивая в редком подлеске затаившихся врагов. Того и гляди, шею себе скрутит. Мак Кехта, в отличие от него, была полностью погружена в свои размышления. Внешний мир, казалось, престал для нее существовать. Даже свободно отпущенный на шею каурого коня повод она не удерживала в руке, а слегка перебирала пальцами. Я шагал впереди, бок о бок со светло-серым скакуном Этлена, а Гелка поспевала рядом, вцепившись в мой рукав. Нам, понятное дело, коней никто не подумал предложить. Может это и к лучшему. Мне всю жизнь свои ноги представлялись наиболее удобным средством передвижения. Премудрости верховой езды каким-то образом миновали меня и в юности, и в более зрелые годы. Скорее всего, и Гелка, рожденная и выросшая на прииске, не изобиловавшем иной тягловой силой, кроме людей-работяг, не стремилась взгромоздиться в седло. Неторопливо проплыла мимо нашей процессии злобно оскалившая зубы Красная Лошадь. Мне показалось, что ее образованный сменой жары и холода выпуклый глаз внимательно посмотрел на мирно шагающих в одном направлении людей и перворожденных. Дальше, на юго-восток от прииска, разлеглись холмы. Иные приземистые со скругленными вершинами, другие похвалялись крутыми склонами, где сквозь сползшую к подножьям землю проглядывали яркие мазки скального основания - костей гор. Небесное светило, миновав полуденную отметку, поползло к закату. Зной струился не только сверху, но и от прогретых валунов, потрескавшейся земли, заставляя вспомнить печь-каменку. Все лесные обитатели давно укрылись в надежде сохранить малую толику прохлады, а мы все шли и шли, обливаясь потом. Ведь если мне в простой рубахе начало становиться невмоготу, то каково же сидам, не снявшим из предосторожности брони? Мак Кехта оставалась все в том же кольчужном капюшоне койфе, в котором я увидел ее впервые. Коннад несколько раз украдкой смахнул струйки пота, набегающие на брови из-под островерхого шлема, украшенного по бокам изящными кованными крылышками. Ничего. Пускай потерпят. Злости или раздражения у меня не оставалось. выгорело все на площади перед "Рудокопом". В глубине души пряталось легкое ехидство. Хотелось посмотреть, как перворожденные начнут избавляться от своих раскаленных безжалостными лучами железяк. Не доставили они мне такого удовольствия. Не знаю, радоваться мне тому или печалиться? Все мы, исключая разве что Этлена, отмахав по солнцепеку без малого лигу, выглядели неважно, ни дать, ни взять отжатые под прессом маслины. Но вида друг перед другом не показывали. Знакомая низинка меж трех холмов встретила меня неожиданно новым штрихом. Стаявший по весне снег подмыл краснозем на одном из склонов и столкнул его широким коржом вниз, перекрыв дорогу протекавшему здесь ранее ручейку. Образовалась нерукотворная запруда. Маленькая - шага четыре что вдоль, что поперек. Зеркальная гладь дохнула навстречу освежающей прохладой. Просто подарок усталым путникам и измученным коням. - Вон на том грабе, - ткнул я пальцем (клыкану под хвост хорошие манеры) в раскидистое старое дерево. Помост располагался не высоко. Белый, встав на цыпочки, вполне мог дотянуться ладонью до края. Не такой уж я силач, чтобы поднять сколоченный из горбыля щит на самую верхушку. Да еще водрузить туда тело воина, тоже весившее немало, даром что перворожденные тоньше нас в кости. Лоскутки взаправду выцвели. Теперь, не зная, и не догадаешься, что они были желтыми. Но дело свое невзрачные тряпочки сделали. Даже с земли я разглядел Лох Белах лежал, будто вчера умер. Руки-ноги в том же положении, в каком я их оставил пять месяцев тому. Ни зверье, ни птицы тела не коснулись... А может, не в лоскутках дело, а в избытке желчи и яда в душах перворожденных? Да нет, вряд ли. На всякую ядовитую тварь находится другая, которая слопает ее за милую душу. Гадюку коршун бьет, скорпиона - сорокопут. Есть толк в моих рассуждениях? Никакого... Мак Кехта соскользнула с коня, переступила упавший на землю повод и пошла к грабу, двигаясь, словно слепая. Этлен сделал знак Коннаду, который подхватил повод, брошенный феанни, и повел лошадей к водопою. Не худо бы и нам напиться с дороги. Да в лицо плеснуть холодной ключевой водицей... Сида достигла наконец-то дерева. Вздрогнули узкие плечи под кольчугой. Она опустилась на колени, прижавшись лбом к серой шершавой коре. В тишине, нарушаемой лишь фырканьем припавших к воде скакунов, до меня донеслись обрывки слов, что срывались с ее губ. - Б'раа: Б'раа, дьерэ ме амшии дюит!.. Имэрке го д'енах... Д'эре та ф'адир лиом орм - та граа агам дюит... Мах ме, б'раа... Я не поверил своим ушам. Той части слов, которую сумел разобрать. В переводе на людскую речь это значило следующее: - Милый: Милый, наконец я нашла тебя!.. Слишком поздно... Наконец я могу сказать - я тебя люблю... Прости меня... Так вот какая причина тянула непримиримую мстительницу на Красную Лошадь! А я-то был уверен, что дело в самоцветах и выгоде. Впрочем, скорее всего, и в них тоже. Но главным побудительным мотивом конечно же оказалось желание разыскать место упокоения сердечного друга. Живешь, живешь... По привычке свыкаешься с однобоким, узким видением мира. Кто из жителей северных королевств мог бы увидеть в Мак Кехте тоскующую женщину (нет, прошу прощения, сиду), потерявшую любимого? Кто из старателей нашего прииска мог помыслить, что высокомерный и жестокий Лох Белах способен вызвать в ком-либо нежные чувства? - Эшт? Рука в кожаной перчатке легла мне на плечо. Этлен? Да, он... Сид говорил тихо. Так, что его слова доносились лишь до меня. Пригорюнившуюся рядом Гелку перворожденный во внимание не принимал. Да и впрямь, откуда ей знать старшую речь? - Кто научил тебя хоронить павших по нашим обычаям? В который раз я пытаюсь спрятаться от мира, прикрываясь то молчанием, то неопределенным пожатием плеч? Надоело. - Я учился в Школе. В Соль-Эльрине, феанн. Там хорошо учат. - Не называй меня феанном, Молчун. Я не имею прав на этот титул. Вот он имеет, короткий кивок в сторону Коннада. - А я - нет. Соль-Эльрин... Это на где-то юге?