Я улыбнулся и потянулся за нашим багажом. Пальцы нащупали длинный предмет, завернутый в бумагу, я разорвал её, и у меня в руках оказался меч, я поднял его, и он заблестел куда ярче далеких электрических фонарей, вспыхнул и засверкал, как холодные звезды, которые ни за что не желали показываться у нас над головами. Джеки задержала дыхание, словно прикоснулась ко льду, и не отрывала от меня глаз, а водитель уставился на меня с благоговейным ужасом.

– Ты слышал, что сказала леди? – тихо проговорил я и рассек мечом воздух – раз, другой… – Мы знаем, что делаем. Мы отсюда выберемся, только тебе ни в жизнь не догадаться как.

К моему удивлению, он вроде бы догадался. Рот у него открылся, но глаза вдруг стали отстраненными, безмятежными, будто он вглядывался в неведомую даль или в давно забытые воспоминания. Словно всё поняв, он быстро кивнул.

– Возвращайся к жене и ребенку! И спи спокойно, – сказала Джеки. – Не тревожься. Sawaddee kha![82]

Он кивнул, развернул машину и с рёвом умчался прочь, выпустив в знак протеста струю выхлопных газов. Мы смотрели ему вслед. Интересно, думал я, какие давно забытые впечатления мы в нем пробудили, обрывки каких воспоминаний о других странных пассажирах, подобранных здесь и едущих в ещё более странные места; воспоминания, стершиеся в памяти, оставившие только слабый тревожный след. Джеки перевела взгляд на темную улицу за нашими спинами.

– Ну что ж! Мы же сказали водителю, что знаем, что делаем. Так давай приступим. – Её голос только чуть-чуть вздрагивал.

Мы взвалили на себя свой небольшой багаж и внимательно огляделись, готовые при первых признаках тумана броситься прочь, затем окунулись в душную темноту улицы. При каждом шаге ремни тяжёлой, как свинец, сумки врезались мне в плечо, оставалось надеяться, что они не лопнут. Вокруг поднималась вонь из люков. Я слышал, как закашлялась Джеки, но сама она, видно, была занята своими мыслями.

– Слушай, когда ты поднял этот меч…

– Да?

– Ты показался мне… даже не знаю, как сказать… не то что другим, наоборот, – как будто настоящим, самим собой. Как будто на самом деле ты и есть такой, каким кажешься, – борец… паладин.

Тут и я, в свою очередь, поперхнулся. Я сам когда-то в шутку наградил этим званием кое-кого, кто вызывал у меня восхищение, к кому меня влекло. И тот, а вернее, та была чрезвычайно польщена. А теперь и я удостоился такой оценки! И кто же меня так именует… Чтобы скрыть, как мне это приятно, я постарался отшутиться:

– Премного благодарен за добрые слова, мисси!

– Ну! – (Я так и видел, как нетерпеливо изогнулись её губы.) – Не стоит благодарности. Я же понимаю, что это всё только внешность. Однако было бы здорово, если бы ты хоть иногда соответствовал этому образу. Смотри, по-моему, гавань!

Только что никакой гавани не было, и вдруг – она перед нами. Может, я просто плохо вглядывался, но на границах Спирали и Сердцевины вечно происходят такие штуки. Темный конец улицы не слишком изменился: не то чтобы минуту назад была сплошная темнота, а теперь вдруг вспыхнули огни. Скорее казалось, что поблескивающая морось перед нашими глазами постепенно превратилась в подернутую рябью воду, над которой вился легкий туман, и сквозь него проступал свет фонарей. Может, так все время и было, теперь уже гадать трудно. А через секунду под ногами у нас застучали доски мостков, и мы увидели поджидающую нас у причала шлюпку. С воды доносилось тихое поплёскивание, а между мачтами слабо поблескивал подсвеченный красным дым. «Икан-Ю» готовился к отплытию.

Мы окликнули тех, кто был в шлюпке, наш багаж мгновенно был ловко погружен, а вслед за ним погрузили и нас. Боцман по имени Уолан, огромный детина с Новой Гвинеи, бросил взгляд на мой меч и посмотрел на тёмный причал.

– Что, столкнулись с кем-то, kiap?

–  Нет, просто вооружился на всякий случай.

– И правильно! Отчаливай!

Шлюпка бесшумно, будто весла были чем-то обмотаны, заскользила по серой глади к темной тени корабля.

Те Киоре и Батанг Сен ждали на корме, пока мы поднимались по громыхающему трапу. Его сразу подтянули наверх, а шлюпку водрузили на шлюпбалку. Капитан, дымя трубкой, облокотился на медную крышку нактоуза [83], в котором хранились компас, рупоры и телеграф машинного отделения. Те Киоре поднялся со скамейки рулевого и затопал по палубе нам навстречу.

– Точно прибыли, приятель! А мы уж боялись, не придётся ли бедному Шимпу опять рыскать, искать вас по свету! – Он подошёл к нам вплотную и тихо добавил: – Слава богу, не понадобилось, а то твой друг что-то на себя не похож.

– Шимп? Что с ним такое?

– Да ничего особенного. Просто приуныл немного. Настроение плохое, и нетерпение его разбирает, будто ему надо скорей что-то сделать, а он не может, и это грызет ему душу. Совсем как с або[84]— на них нападает такая лихорадка, им надо обязательно куда-то идти, всё равно куда, только бы идти шататься. А если им никак не вырваться, ну, если их посадили в тюрьму или ещё что, они просто заболевают. – Он покачал головой. – Этих або много умирает в тюрьмах у белых людей. Ну, твой-то приятель, конечно, не умирает. Просто он… – Те Киоре пожал могучими плечами.

– Пойду поговорю с ним. Скоро мы отплываем?

– Скоро, скоро, – вмешался капитан, принюхиваясь к туману. – Совсем скоро! И пусть боги пошлют нам ветер.

– Хорошо, а есть у нас время собрать команду?

Те Киоре посмотрел на капитана.

– Есть! – Батанг Сен поднес ко рту металлическую переговорную трубу и завопил: – Все наверх! Все наверх! Пошевеливайтесь, вы, вшивые лежебоки! Вот намажу вам задницы дёгтем и буду жечь вместо ламп! Быстрее!

И раньше, когда я увидел команду впервые, она показалась мне довольно подозрительной. Но сейчас, как только они, толкаясь, разместились под перилами полуюта, их вид нагнал на меня страх. Джеки даже отпрянула, увидев, с кем ей предстоит путешествовать, и я вполне разделял её чувства. Малайцы в ярких рубашках и мешковатых штанах, с волосами, перевязанными у кого тряпкой, у кого золотой тесьмой; полинезийцы в лава-лава[85], представители разных индонезийских племен в саронгах, блещущие подпиленными зубами; тут были и новогвинейцы, такие как Уолан, – чернокожие, с мелкими завитушками на голове, выряженные кто во что горазд – от цветастых сорочек и бриджей восемнадцатого века до передничков, сплетенных из травы. Индейцы в набедренных повязках и золотых украшениях, японцы в рубахах из грубых бумажных тканей, здесь были даже европейцы, хотя отличить их от прочих было уже трудно – от загара кожа у них задубела и стала коричневой, а одежда представляла собой причудливую смесь. И у каждого из матросов был при себе по меньшей мере один кинжал, а на поясах красовались целые наборы ножей, к которым то и дело тянулись их руки. Кое у кого за спинами висели небольшие арбалеты, один заросший седой щетиной европеец опирался на огромный лук, а над его плечом торчал целый сноп стрел. У некоторых новогвинейцев были копья, там и сям мелькали какие-то мушкетоны, кремневые ружья, хотя на Спирали огнестрельное оружие считалось такой же роскошью, как и паровые котлы, – в её лабиринтах не могли развиваться отрасли промышленности такого рода.

Но какими бы ни были члены этой команды – черные, коричневые или желтые, выражение их лиц было одинаково. И мне оно совсем не нравилось. Нахмуренные, искаженные гримасами или шрамами, зловещими отметинами их буйного прошлого, эти лица слишком хорошо сочетались с их оружием. Не нравились мне и их кошачьи позы, выражающие готовность в любую минуту наброситься на первого попавшегося или, наоборот, отразить любую атаку. Словом, Те Киоре охарактеризовал их точно: шайка отъявленных головорезов. Я порадовался тому, что они на нашей стороне, и понадеялся, что так оно дальше и будет, поэтому я готов был улещивать этот сброд. Но что если они прервут мое выступление, и в меня полетят стрелы?

Ничего не поделаешь, нужно было добиться, чтобы они с охотой и готовностью несли свою службу. Они рисковали жизнью, но на Спирали без этого не выжить, а когда живешь долго, надо есть, а денег ни у кого на всю жизнь не хватит. Так что если нашим матросам предстояло подвергать себя риску, лучше им знать, во имя чего они рискуют. Размышляя об этом, я понял, что передо мной обычная проблема менеджера, в принципе ничем не отличающаяся от необходимости убедить целое учреждение или уломать одного торговца. И вообще, я понял, что эти субъекты во многом напоминают кое-кого из коммерсантов, с которыми мне приходилось сталкиваться. Вряд ли вы имеете представление о хищниках, если вам не приходилось выступать перед залом, набитым агентами по продаже.

По знаку, поданному Батангом, я вышел вперед. В руке у меня все ещё был меч, и, когда я положил его на перила, ропот команды сразу замер.

– Да! – громко объявил я. – Мне предстоит сражаться! Какая-то сволочь похитила груз, который вам надлежало везти этим рейсом. От этого груза зависит, жить или умереть населению целого острова, островитянам, каких, наверное, и среди вас много. Украв мой груз, грабители выставили меня дураком. Вернуть груз для меня дело чести. Но я нуждаюсь в помощи – в вашей помощи! Искать груз будет нелегко. Мои враги – враги мощные, нам придется иметь дело и с ворожбой, и с мечами. В сделке, которую мы заключили с вашим капитаном, об этом не упоминалось, поэтому каждому, кто согласится помогать в этом рейсе, положена особая плата. Премия! – Я расстегнул сумку, надорвал лежащий в ней пакет и достал монеты – талеры, кроны, флорины, цехины, испанские унции и маленькие китайские слитки, – с тихим мелодичным звоном я начал пересыпать их между пальцами. – Золото!

По команде словно волна прошла, все сгрудились поближе, чтобы лучше видеть, и слышался только гул возбужденных голосов.

– За участие в том, что нас ждёт, каждому будет заплачено вдвойне! Каждому – от капитана до последнего матроса! – (Голоса загудели громче, и возбуждение, охватившее толпу, передалось даже мне.) – А если мы вернём похищенное, – прокричал я, – и доставим по назначению в целости и сохранности, тогда я заплачу всем столько же ещё раз! Вот, глядите!

Я схватил две пригоршни удивительно тяжелых монет и поднял их высоко над головой. Видимо, это возымело действие, так как в глазах матросов вдруг вспыхнул огонь и зажёг их сердца и души; им важны были не только деньги, их взбудоражил вызов и плата за страх – ведь только ради этого и стоит жить! Вызов сверкал в моих поднятых руках ярким пламенем, затмевающим первые лучи стремительного тропического рассвета.

– Боги! – вскричал Батанг Сен и, молитвенно сложив старчески искривленные руки, поднял их, как и я, над головой. Потом резко опустил и, ударив по ящику для компаса, словно в гонг, хриплым слабым голосом начал выкрикивать команды: – Все по местам! Мистер первый помощник, поднять якорь! На полных парах!

– Якорная команда! – зарычал Те Киоре, шагая по мостику. – Поднять якорь! Матросы – на мачты, кочегары вниз! За дело! Не то засуну в паровой котел и буду на вашем жире рис варить! Быстрей крутите ворот! Нагнулись и поднялись! Нагнулись и поднялись!

Шум начался невероятный, выкрикивались команды, по добела выскобленным доскам палубы с грохотом топали ноги, от этого топота палуба под нами сотрясалась и стонала. Лязгающую якорную цепь подняли и якорь укрепили на кат-балке. Стройная труба вдруг загудела и выплюнула сажу и пепел, выплюнула так высоко, что налетевший бриз подхватил и унес их, не дав им запятнать палубу. Звонил колокол, стучал телеграф из машинного отделения.

– На полных парах, шкипер! – крикнул Те Киоре.

Батанг Сен что-то прокричал в ответ и дернул за таль-реп. Труба оглушительно засвистела. Джеки, заткнув уши, попятилась и чуть не упала, когда палуба качнулась. Я подхватил её, обнял, и мне стало хорошо – от близости Джеки и от всего вместе меня, как когда-то, охватило веселое возбуждение. Пароход зачавкал, потом вдруг медленно запыхтел, а когда колеса завертелись и вспенили воду, откуда-то сверху спустился туман. Медленно, величаво громадная шхуна поворачивалась носом к восходящему солнцу, словно к нему из гавани вела дорога.

Я крепко прижимал к себе Джеки, она стояла, прислонившись ко мне спиной, и мои руки охватывали её гибкую талию. Пульсация колес отдавалась в нас обоих одновременно, словно мы были одним целым. Нос шхуны опускался и поднимался, опускался все глубже и поднимался все выше – мы выходили из гавани, включаясь в бесконечное покачивание, вписываясь в древний ритм всех морей в мире и за его пределами. Но вот мы повернулись носом к открытому океану, этому бесконечному пространству, держащему в своих объятиях все моря Земли, в нем небо встречается с морем, они перенимают цвет друг у друга, отражаясь друг в друге, так что всякая граница между ними стирается в блеске рассвета.

А потом над бушпритом (ведь паруса ещё не были подняты) перед нами открылось небо, путь в облаках туда, где море и небо соединяются. Мы увидели архипелаг островов и пылающие просветы между ними. Это был не тот архипелаг и не те острова, вдоль которых я когда-то проплывал, – эти были ярче, менее серые, сотни пастельных оттенков сверкали на фоне сапфирового блеска, который слепил глаза. Берега островов были залиты золотым светом, об них бился прибой, над волнами с ликующими криками носились морские птицы. Ветры, обдувавшие нас теплым, ласковым дыханием, несли густые пряные запахи кедра и корицы, кардамона и гвоздики, перца, имбиря, куркумы и тамаринда, тяжелый мускусный аромат орхидей, острый запах дорожной пыли и высохшей земли. Джеки в кольце моих рук напряглась, глаза у неё расширились от изумления. Я вспомнил, как потрясло меня это зрелище, когда я увидел его впервые: головокружительная бесконечность, волнующее ощущение безграничных возможностей, холодящий ветерок вечности – он пронизывает до костей, но и пробуждает от тревожного сна, призывая к искрящейся жизни. Я вспомнил слова, которые выкрикивал Джип. Я повторил их, а за мной и Те Киоре, и кое-кто из команды. Ибо ни один человек, сколько бы он ни жил на свете, не может не поддаться очарованию того мгновения, когда палуба вдруг поднимается под его ногами все выше и больше не опускается и вы плывете на волнах света дорогой восходящего солнца, в море лазури, в бесконечные просторы Спирали.

Мы плывем! За пределы рассвета! Покидаем пределы земли!

И как бы в ответ, на фок– и грот-мачтах раскрылись паруса, натянулись, расправились с такой силой, что корабль даже вздрогнул. На бизань-мачте [86] поднялся гафель [87] и взмыл треугольный парус, сияя белизной на фоне дыма, который стлался за нами, пока ветер не уносил его в небытие. И я чувствовал себя таким же легким, бесплотным, как этот дым, словно и меня может куда-то унести порыв ветра, но ко мне прильнула отнюдь не бесплотная Джеки, её тело подрагивало от каждого глубокого вздоха, казалось, я обнимал завернутый в шелк коралл. Вдруг она, как строптивая кошка, изогнулась, разжала мои руки и, высвободившись, уцепилась за перила, а когда я собрался взять её за плечо, меня коснулась тяжелая рука.

– Привет вам обоим от шкипера, – пророкотал Те Киоре, – и после того, как стюард покажет вам ваши каюты, не согласитесь ли вы зайти к нему и выпить стаканчик-другой за успешное плавание?

Я поймал взгляд Джеки и кивнул. В этих широтах церемонии и ритуалы имеют первостепенное значение, ну и хорошие манеры тоже.

Джеки слабо улыбнулась.

– Передайте ему, что мы с радостью принимаем приглашение, придём через минуту. С удовольствием выпьем – только не арак, если это возможно!

Джеки одернула рубашку, подтянула джинсы, пригладила волосы. Всё это, не глядя на меня. Я её не торопил. Нам о многом надо было поговорить, но не здесь и не сейчас.

На кормовой галерее расставили складной стол, за ним уже сидели Батанг, Те Киоре и Шимп. Когда вошла Джеки, капитан и маори встали и поклонились: Батанг в классической малайской манере, Те Киоре совершенно в викторианском стиле, так что я даже задумался, когда и где он получил образование. А Шимп только поднял глаза и пробормотал что-то, скорее всего по-голландски. Он был не похож сам на себя – всегда пышущего энергией, что я решил сначала, будто у него морская болезнь. Однако, когда Джеки проявила по этому поводу беспокойство, он несколько ожил и заверил всех, что совершенно здоров.

– Gezond bin ik! [88] Просто время наступает, вот и всё. У меня ведь назначено время, когда я должен вернуться!

– Не беспокойся, – сказал я, – мы тебя доставим к сроку.

Он кивнул.

– Нет, я понимаю, но всё больше и больше тревожусь, каким-то будет это возвращение. Я и так уже слишком далеко заехал, а впереди у меня важное дело. Так что хочешь не хочешь – приходится волноваться.

Больше он ничего не объяснил, но вскоре взял себя в руки и приободрился, так что мы позабыли о его прежнем унынии.

Вдруг Джеки подняла глаза, прижала руку ко рту и воскликнула:

– Темнеет!

Те Киоре отставил большой палец.

– Ничего удивительного – так всегда и бывает, когда солнце садится. Если вы недовольны, обращайтесь к небесной администрации.

– Да… конечно, но ведь только что, меньше часа назад, был рассвет! Вы снова надо мной смеётесь!

– И со мной точно так же было! – усмехнулся я. Я не мог удержаться от смеха, Батанг хихикал, как начинающий упырь, и даже Шимп фыркал в бороду. – И мне точно так же отвечали, когда я удивлялся. Помнишь поговорки «Восточнее солнца и западнее луны», «Минуя рассвет, погружаемся в ночь»? Предупреждать тебя смысла не было, ты всё равно не поверила бы, пока не увидела это собственными глазами. Опять же точно так, как в свое время я.

Джеки одним глотком прикончила свой джин и встала – медленно и с достоинством.

– Кажется, у меня начинает болеть голова. Пойду в каюту, прилягу. Мне всё равно, по какую сторону солнца мы очутились, но вы-то четверо – сборище типичных самодовольных мужланов! Вот и всё, что я хотела вам сказать напоследок.

Её плечи напряглись, когда она постаралась подавить подступающую икоту и, осторожно ступая, проследовала по корме к трапу. Я пошёл за ней – вдруг ещё свалится со ступеней, но она уже шествовала через салон. Дверью, ведущей к каютам, она хлопнула с такой силой, что, наверное, испугалась сама.

– Да, – потягиваясь, заметил Те Киоре, – леди решила вправить мне мозги. Как насчет ещё одного захода? Эй, стюард!

– Ну, во всяком случае она отдохнёт, у вас такие удобные каюты…

– Верно? Шикарные! Этому парню, который построил пароход, следовало отвалить немалые деньги. Небольшое судёнышко, но до чего же роскошно отделано – все эти мраморные головки и прочее! Впрочем, владелец судна правильно поступил, что расстался с ним.

– Почему же?

Батанг улыбнулся, и улыбка эта мне не очень понравилась.

– А вот по той поговорке, которой Те Киоре меня научил, – «На тот свет с собой не унесёшь». Понятно?

– О да! – задумчиво произнес я. – Понятно!

К ночи поднялся ветер, колёса стали не нужны, и машина замолкла. Мы шли полным ходом, и Батанг экономил топливо. Спать мне не хотелось. Я спешил насладиться вновь обретённым богатством этого мира – пением снастей, звездами над головой, причудливыми картинами облаков, тонущих в тени под ярко сверкающей луной. А под нами до невидимого горизонта распростерлось море, призрачное, словно во сне, – спокойно вздымающаяся пелена тумана. Под ней, скорей всего, блестела неподвижная вода, а может быть, мы и вправду плыли над Землей. Сейчас это не внушало мне беспокойства, как когда-то. Сейчас, когда рядом была Джеки, все мои сомнения и удивление словно бы перешли к ней, а мне реальность представлялась только как выцветшие разрозненные воспоминания о когда-то любимой книге. Эта ночь была всего лишь ночью, следующей за каждым рассветом, обычная тень наступающего дня, который ещё бредет по миру, тень всех дней, которые предстоит прожить, если сумеешь. Это была тень самого времени – бесконечный морской путь по Спирали.

Уолан, стоя у руля, тихо напевал – песню тробриандцев [89], как он сказал мне, воспевающую их легендарную праматерь Имдедую:

– Имдедуя, успокой меня у своей груди.

Я – Полуночное Солнце,

Я зачахло, исхлестанное волнами моря.

И день и ночь я стремлюсь к тебе, Имдедуя!

Я облокотился о перила и задумался: что бы было, если бы я решил остаться на Спирали и вернуться домой неизвестно когда или вообще не возвращаться? Кем бы я тогда, интересно, стал? Я так глубоко погрузился в эти мысли, что, когда кто-то оперся о перила рядом со мной, даже подпрыгнул.

– О! – удивился я. – Это ты! Я не ожидал, что ты так скоро проснешься.

Джеки вздохнула.

– Проклятые колеса! Сначала я не могла заснуть из-за их стука. Потом он стал меня даже убаюкивать. И вдруг – на тебе! – стук прекратился! Их что, остановили, да? И теперь я снова не могу заснуть.

– Тебе всё равно лучше побыть здесь, на свежем воздухе. Красота, правда?

В этот раз её вздох прозвучал по-другому.

– Да! Хотя красота тревожная! Никогда не думала, что такой, как ты… впрочем, нет, это несправедливо. Просто я никогда не думала, что на тебя такие вещи действуют. Мне казалось, что ты к такому равнодушен.

– Мне тоже так казалось. А выходит, внутри у меня это сидело.

– Интересно, – проговорила Джеки с неожиданной кротостью. – Послушай, Стив, может, я спрашиваю глупость, но ты говорил, что здесь – за пределами Втулки, или Сердцевины, или как вы там это называете, – витают тени множества разных мест.

– Ты правильно подобрала слово – «тени». Можно, правда, называть это проекциями – отражениями, которые Сердцевина отбрасывает во вневременное пространство. Часто они накладываются друг на друга, так что разные времена соседствуют друг с другом или переплетаются между собой. Я плавал однажды с капитаном семнадцатого века, утверждавшим, что он может водить автомобиль.

– Звучит дико! Какая путаница!

– Хотя я здесь не так уж много видел, я бы этого не сказал, никакой путаницы нет. Говорят, что тень места часто выглядит более реально, чем само место.

– Более верной духу этого места?

– Ты схватываешь быстрей, чем я. Да, вроде бы в отражении сконцентрированы все характерные черты. Всё, что составляет особенность данного места. Это, так сказать, его архетип. Возможно, такого места в действительности даже никогда и не существовало.

– Именно так, – задумчиво проговорила Джеки. – Видишь ли, я размышляла: может быть, и с людьми здесь происходит то же? С теми, кто сюда попадает. Вот, например, ты, – по-моему, ты как раз иллюстрация к этому. Ведь ты бываешь таким отъявленным хладнокровным эгоистом.

– Знаю, нечего это повторять. Я был таким когда-то давно. А теперь я, как и ты, совсем другой.

– Не по отношению ко мне, я не это имею в виду. Я хочу сказать, что ты никогда не был только эгоистом, иначе с чего бы, если уж на то пошло, я в тебя влюбилась? И здесь я вижу тебя таким, какой ты есть, но чего-то в тебе больше, чего-то меньше. О… черт! – Она облокотилась на перила и подперла руками голову. – Нет, всё не так просто. Но чем больше я пытаются докопаться до смысла…

Я поднял бровь.

– В Спирали veritas [90], ты это имеешь в виду?

Джеки встряхнула головой, да так, что светлые волосы чуть не хлестнули меня по лицу.

– Вот в этом ты весь! Ты и дома не преминул бы свести все к чему-нибудь в этом роде. Лишь бы не ломать себе голову.

– Не знаю! – возразил я, ощущая, как где-то что-то зачавкало, словно снова заработали колеса. – Я изменился, я это сам ощущаю с тех пор, как мы… Черт! С тех пор, как я тебя бросил! Но ведь, ясное дело, за столько лет человек должен измениться – ведь шестнадцать лет прошло! Ещё хорошо, что я изменился в лучшую сторону, – наверное, на меня Спираль подействовала. Я стал гораздо больше, чем раньше, думать о других. Но и тогда я попал сюда из-за того, что кое о ком слишком много думал.

В лунном свете волосы Джеки отливали серебром. Стоя рядом, она скосила на меня глаза.

– Знаешь, Стив, дорогой, я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Я глубоко вздохнул.

– Вот о чём… Ты, наверное, права. Здесь, на Спирали, люди меняются, их сущность проявляется ярче. Я видел, как это бывает, причем меняются кто в лучшую, а кто в худшую сторону. И поэтому я, пожалуй, решусь сказать тебе кое-что, чему ты должна поверить. При других обстоятельствах я бы тебе этого не сказал.

Джеки пожала плечами.

– Давай. Попытка не пытка.

– Ну ладно! Я… – Я задохнулся. Давай, давай, парень, говори! – Я был безголовым, свихнувшимся болваном, оттого и расстался с тобой. Я уже давно понимаю, какую дурость совершил, может, и всегда понимал. Но не мог сознаться самому себе, боялся ощутить себя полным выродком. Ну и пустился в рассуждения. И дорассуждался до того, что разучился чувствовать. Я ушёл в себя. Потом заледенел. Я страшно обидел тебя, но и с себя содрал кожу. Почти разучился общаться с людьми, растерял друзей.

Джеки, отвернув от меня лицо, все ещё стояла, опираясь на перила. Она опустила голову, и лица не стало видно из-за упавших на него волос. Инстинктивно я потянулся, чтобы их погладить.

– Я не прошу у тебя прощения. Что сделано, то сделано. – И снова я, поддаваясь какому-то порыву, провел рукой по её волосам, погладил шею, моя рука скользнула по её лопаткам вниз, по спине. Джеки внезапно выпрямилась, и моя ладонь очутилась на её талии. Джеки дала притянуть себя ближе – уже во второй раз за этот день. Подняв глаза, она смотрела мне в лицо, дышала моим дыханием. Светлые волосы, бледная кожа, белая блузка – в жемчужном свете луны Джеки казалась искрящейся статуей, вылепленной из блестящего снега. При этом грудь её нежно прижималась к моей, её тепло проникало в меня сквозь странный Джипов кожаный костюм. Моя рука лежала на поясе её джинсов, я привлек её теснее к себе, другой рукой отстраняя с её лица, с приоткрытых губ пряди светлых волос, я прижимал её к себе все сильнее, как бы формуя её мягкое, стройное, податливое тело, и она сама медленно обхватила меня руками. Я приник губами к её губам, ощутил касание кончика её языка, но…

– Эй, на палубе! – раздался крик. – Паруса! Паруса!

Мы отшатнулись друг от друга и принялись оглядываться. Но не успели и слова сказать, как на палубу высыпала, казалось, вся команда. Тревожный крик впередсмотрящего взволновал всех.

– Что ты орешь? – прокричал Уолан. – Где паруса?

– За нами! Не то три паруса, не то четыре!

– Чёрт побери! Парень прав! – встревоженно проговорил Те Киоре. Он слегка взмахнул подзорной трубой. – Даже снизу, отсюда, я вижу два, да вот вроде и третий. Как назло, луна так шпарит! Две мачты, это кеч[91] с марселями [92], а вон ещё три кливера! Будь все проклято! Знаю я, чем это пахнет! Что скажете, шкипер?

– Не повезло! Вот что! – пролаял Батанг Сен ещё более отрывисто, чем обычно. – Видите? Pinisi![93]

– Что? – воскликнула Джеки.

– Pinisi! – с яростной настойчивостью повторил Батанг и сунул подзорную трубу прямо в лицо Джеки. – Boegis! Pinisi!

Те Киоре кашлянул.

– Он хочет сказать, что эти парусники за нами – местные шхуны, prahus. Только не простые шхуны, они все Boegisprahus, их ещё называют pinisi, понятно?

– Ах вот оно что! – с облегчением вздохнула Джеки – А я уж встревожилась. Но ведь наш капитан тоже из этих боеги? Верно?

– К сожалению! В том-то и соль. Они все мусульмане, а Батанг человек старой веры – он всё ещё держится за индуизм.

– Да! В том-то всё и горе! – закивал Батанг. – Может, это мои двоюродные братья, может, просто друзья. А может, отъявленные негодяи-пираты. А может, и то и другое вместе! К востоку от солнца до сих пор есть старые боеги, сохранившиеся от плохих времен. Хорошо, если они следуют за нами случайно. А вдруг нет?

– Но они такие маленькие по сравнению с вашим кораблем, – вставил я. – Разве мы не можем просто обогнать их и уйти или победить в бою, если дойдет до этого?

– Может, у них большие команды, много оружия!

Я кивнул и вздрогнул – во мне взыграл адреналин.

– А выстрелить в них для острастки вы не можете? Пока не узнаете, кто они?

Ветерок принёс глухой звук удара.

– Может, и выстрелим.

Но в воздухе что-то с громким треском взорвалось, как раз над правым бортом.

– Фейерверк! – рявкнул Батанг.

– Что это, СОС? – удивился Те Киоре.

– Эй, на палубе! – крикнул впередсмотрящий. – Сигнал бедствия по правому борту! Pinisi остановились!

Мы и сами это видели, даже без подзорной трубы, – белая точка замерла на фоне серого пустого неба.

– Наверное, другие поплывут ему на помощь! – воскликнула Джеки.

– Похоже на то, – согласился Те Киоре.

– Но мы-то ближе, мы можем подоспеть к ним скорее.

– Да, если раздуть пары. Я вот только думаю, шкипер…

Батанг нетерпеливо облизал губы.

– Шимп, ты же волшебник! Посмотри!

Шимп со стонами приковылял и остановился рядом со мной, кляня все на свете, возмущенный тем, что его разбудили. Когда я рассказал ему о показавшихся prahus, он угрюмо уставился в сгущающуюся темноту и понюхал воздух.

– Что-то с ними не совсем чисто, но они тоже плывут к востоку от солнца. Сильных враждебных чар не чувствую – больше ничего не могу сказать.

Батанг с минуту поразмышлял, потом схватил переговорную трубу и повернул рукоятку машинного телеграфа.