Спираль или Хроники Стивена Фишера (№2) - Полуденные врата

Я развел руками.

– Спасибо. Конечно, я выслушаю все, что вы хотите сказать. Только лучше бы вы заранее связались со мной, тогда вам не пришлось бы тратить силы на поездку – я сам скоро приеду на Бали.

Старик снова поклонился.

– Благодарим. Мы это знаем. Но вы должны выслушать нас здесь. Это очень, очень важно. Такого большого совещания священников у нас ещё никогда не бывало. Столько народу собралось, чтобы защитить то, чем мы так дорожим! Мы пришли просить вас – нет, умолять, tuan, любой ценой остановить этот проект !

Он не подчеркивал последние слова, они были чуть ли не пропеты – тихо и с мягким акцентом. Тем не менее они, как ножи, вонзились между нами да так и застряли, все ещё дрожа.

Я выпрямился, с трудом сдерживая желание прямо спросить: почему? Надо было пускать в ход весь мой дипломатический опыт.

– В таком случае, господа, я тем более не понимаю, почему вы обращаетесь ко мне. Я же не вхожу в состав осуществляющих проект. Моя фирма только помогает ему на контрактной основе. Надо апеллировать к вашему правительству, к управлению проекта…

Старик поднял посох.

– Много, много раз мы обращались к правительству Явы. Они притворяются, что слушают нас, но это не так. И к создателям проекта мы обращались – нас все слушают, но всё зря. Потом мы узнали, что им никак не удается доставить их машины на Бали, и мы возликовали. Но появились вы и привезли эти машины сюда. Без вас никто с этими машинами ничего сделать не сможет, так что все зависит от вас.

– Не могу с вами согласиться, – быстро, но не резко, чтоб это не прозвучало оскорбительно, возразил я. – Моя фирма действительно может отказаться от перевозок, правда, при этом мы пострадаем в финансовом плане – придется платить штрафы; ну, впрочем, это неважно. Но больше пострадаю я, пострадает положение – и моё, и моей фирмы. А я знаю, как в вашем обществе много значит потерять лицо или положение – называйте это как хотите, так что вы должны меня понять. Чтобы решиться на такой убийственный для меня шаг, я должен знать, за что я буду так жестоко расплачиваться. Пока вы мне не объяснили, какие причины вынуждают вас обращаться ко мне с такой просьбой. Не объяснили ничего. Мы же, в моей фирме, приняли решение помочь проекту, так как считаем его осуществление важным добрым делом.

Священники обменялись мрачными взглядами и тихо загудели, так тихо, что я не мог ничего разобрать. Они всё прекрасно поняли. У старика от разочарования исказилось лицо, и он собрался что-то сказать, но развалившийся в кресле старый лев вдруг выпрямился и постучал по полу своим посохом. У посоха на конце, как и у двух-трех других, был хрустальный шарик, но только у него этот шарик держала искусно сделанная золоченая лапа. На когтистые лапы были похожи и его руки – такой удивительной длиной отличались его ногти, а это говорило о том, что он вёл праздный образ жизни и трудиться ему нужды не было. Наверное, он принадлежал к высшей касте священнослужителей Бали – pedanda, исповедующих своеобразный индуизм. К тому же, судя по виду, он был очень богат. Старик и остальные сразу примолкли.

А он встал с кресла и поклонился мне, поклонился чопорно, будто считал, что я такой обходительности не заслуживаю. Он был очень высок для жителя Бали – с меня ростом. Длинным худым лицом он тоже отличался от сородичей, будто в нём сильнее проявлялась кровь древних индийских повелителей Бали. У него был сильный, крутой подбородок и узкий горбатый нос, с продолговатых мочек ушей, полускрытые волосами, свешивались золотые побрякушки. Они казались скорее данью сану, чем украшениями. Это было суровое лицо, невозмутимое, без единой морщинки, не тронутое – словно оно принадлежало животному – сильными переживаниями: лицо фанатика.

– Мое имя Ида Пагус Мпу Бхарадах, – сказал он, и, хоть акцент у него был сильный, по-английски он говорил лучше, чем старик, четко, сжато и точно. – Следует ли нам понимать вас так, что вы даже не подозреваете, какие интересы кроются за этим якобы добрым делом, которое вы намерены поддерживать? И не понимаете, что проект несёт ни больше ни меньше как гибель нашему острову?

Он говорил спокойно – откровенно выражать гнев в этой части света считается унизительным. Открытое оскорбление, пусть даже нанесённое раджой последнему подметальщику улиц, здесь явление необычное.

Я сам с трудом удерживался в рамках.

– С моей точки зрения, сэр, для вашего острова гибельно, если проект не осуществится. Единственная цель проекта – других я не вижу – сохранять и справедливо распределять драгоценную пресную воду.

– «Сохранять»! «Справедливо распределять»! – фыркнул Бхарадах. – И вы ещё говорите, что слышали о нашей древней системе subak ! Да уже сколько веков благодаря храмам subak на нашем острове поддерживается Божественное Равновесие! А вы хотите всё это уничтожить своими машинами, которые везёте к нам через море! Погибнут не только храмы subak, погибнет всё! Все наши освященные временем обычаи, наша связь с богами и нашими предками! Всё это будет исковеркано! Мы должны будем жить под контролем чужаков, нами будут управлять продажные ставленники враждебного нам правительства, которое издавна стремится превратить Бали в презренный слепок с Явы!

Пронёсся одобрительный гул. Мы вступили на скользкую почву. Как говорил управляющий железнодорожными перевозками грузов, большая часть Индонезии и её центральное правительство исповедуют ислам. До сих пор они сохраняли разумный нейтралитет по отношению к верованиям острова Бали. Однако ходили слухи, что фундаменталистские группировки жаждут это изменить. И нетерпимость, видимо, проявлялась не только с их стороны – представители Бали отвечали тем же.

Я медленно взвешивал каждое слово:

– Сожалею, если дело обстоит таким образом, но не имею права вмешиваться, это уж вам и правительству решать. Но, хотите вы того или нет, мир меняется. Чтобы ваш остров уцелел, необходимо пойти навстречу новому, навстречу прогрессу.

– Необходимо?

Все, кроме этого Бхарадаха, молчали, но хотя комната была просторной, он, казалось, заполнял её всю, даже давил на стены.

– Всё, что ново, есть зло! Правительство тянет к нам свою руку с kelod , с моря, а море – рассадник зла. Их проклятые школы так учат детей индонезийскому языку, что молодые люди не знают разницы между высокой и низкой речью, не знают, к какой касте как следует обращаться, и говорят на идиотском наречии, которое никому не нравится и всех оскорбляет. Нашу молодежь учат неприлично наряжаться, хотя раньше одежды на нас было мало или мы ходили обнаженными, как того требует наш климат. Наших детей учат забывать предков и жить сегодняшним днем, презирать мудрость прошлого и предпочитать ей сомнительную теперешнюю науку. Нынче они не знают своего места в жизни; радость жизни общиной, святость desa[45] навсегда подорваны. – Он презрительно взмахнул головой.

Кого-то мне этот жест напомнил. Кого? Уж не Шимпа ли?

– Для вас, рождённого безликим, бесчеловечным городом, – продолжал он, – всё это ничего не значит, но если бы вы побывали в нашей стране до того, как решили диктовать нам, что хорошо и что плохо, то поняли бы, где кроется истинная мудрость. Наши храмы – это наша страна в миниатюре, вся страна – от раскрытых ворот, candi bentar – к морю, до усыпальницы Гунунга Агунга в самом северном конце острова на Священной горе. Так и каждая община, каждый дом – это вселенная для тех, кто в них обитает. Вот это – правильный образ жизни, так положено, это порядок, не изменившийся с древнейших времен.

Он холодно улыбнулся и проследовал к окну, за которым под напоминающим гигантский оранжевый зонт заходящим солнцем кипел и шумел Бангкок. Бхарадах, словно перечеркивая этот вид, взмахнул своим посохом. Солнце отразилось в стеклянном набалдашнике, и солнечный зайчик стрельнул мне в глаза.

– Вот он! Вот ваш прогресс! Ваша новая жизнь! И ради этого ты хочешь предложить нам пожертвовать нашим древним укладом?

– Нет конечно! – воскликнул я, отчаянно моргая, так как перед глазами у меня до сих пор плясали огненные круги. – Я имею в виду рост населения, туристов, средства массовой информации, климат… Всё ведь меняется, хотите вы этого или нет. Дело не в нашем проекте или каком-то другом. Вам необходим прогресс, но не оборотная его сторона, а лучшая – современная медицина, современное образование, современная ирригация…

– Ничего этого нам не нужно!

– Но без этого вас ждёт падение урожаев, голод, эпидемии. Люди начнут вымирать!

– Для наших людей есть вещи пострашней, чем смерть! – Он круто повернулся, но вовремя вспомнил о чувстве собственного достоинства. Опустив посох, он прочертил на паркете волнистую линию. – Когда-то мы чурались моря, в его тёмную глубину смывало все зло с благородных вершин нашего острова. Мы не смотрели в его сторону, мы обращали глаза к небесной чистоте над нами, туда, где обитают наши боги. Но теперь! Теперь туристы научили наших детей стыдиться обычаев своей родины. Наши дети подражают чужакам и теряют душу и время, катаясь на нечистых морских волнах.

Я улыбнулся.

– Вы говорите о серфинге? Да, я слышал, что ваши переняли эту моду у австралийцев. Конечно, спорт довольно шумный и смысла в нем мало, но и вреда тоже нет.

– Нет вреда? Да наши молодые люди клянчат, воруют, торгуют собой – все ради того, чтобы купить у австралийских и американских туристов старые рубашки и подержанные доски для катания на волнах, а у японцев – радиоприёмники, которые для тех просто мусор. Нет вреда, что наши дети исполняют для туристов наши древние танцы и ритуальные пляски, искажая и коверкая их, и кривляются, как обезьяны, на потеху иностранцам? Разве такой жизнью можно гордиться? Наш остров превратился в проститутку, выплясывающую перед чуждым миром! – Он оперся на свой посох, и его лицо стало ещё более жестким и мрачным. – Знает ли tuan Фишер, что значит слово puputan? [46] Я объясню.

Меньше ста лет тому назад, в начале тысяча девятисотых годов, когда армия Orang blanda — голландцев – готовилась захватить Бадунг, наше самое большое королевство, навстречу захватчикам вышел раджа и вывел за собой своих наследников, жен, родных и слуг – всех вместе с их домочадцами. И на глазах у врагов они вынули священные ножи крисы и, согласно ритуалу, убили друг друга – слуги хозяев, отец сына, муж жен. Так же вскоре поступили и раджи королевств Таханг и Клугклунг. Только в одном Бадунге покончили с собой за один-два часа больше трех тысяч пятисот человек. Вот что такое puputan – благородное окончание собственной жизни. – Он помолчал, чтобы я мог переварить услышанное. – Тиап Фишер, у нас есть люди, есть целые общины, готовые умереть таким образом, только бы не нарушался баланс, установленный нашей древней культурой, и освященные временем обычаи, только бы их не вырывали из рук наших древних богов и не передавали в алчные руки недоброжелательных правительственных чиновников. Такое самоубийство может произойти и сегодня. – Шар на посохе опять сверкнул мне в глаза. – Готовы ли вы нести ответственность за подобные трагедии?

Никто никогда не упрекал меня в избытке воображения, но всякий, кто много путешествует, и видит много! Обрубки человеческих тел после налета боевиков ИРА, прошитые пулеметными очередями трупы восставших африканцев. И слишком отчётливо звучал в моих ушах вопль волка с отсечённой рукой, который корчился у меня в ногах, слишком хорошо помнил я тёмную кровь, льющуюся по нашей широкой палубе, дымящуюся и разъедающую мне руки, пока мы прокладывали себе путь к свободе, и все ещё не забылся визг kuro-i и сражение на крыше контейнера во время недавнего злополучного путешествия.

Мной овладел ужас, перед моими глазами возникли горы тел, корчащихся, содрогающихся, – всё, что я видел когда-то, слилось в устрашающую картину, и по этим поверженным телам, давя их, как триумфальные колесницы, двигались грузовые машины с эмблемой проекта. И во всех кабинах за рулем сидел я…

Я стукнул кулаком по подлокотнику. Священники вздрогнули, будто и они были заворожены этим пугающим зрелищем.

Да, Бхарадах умел говорить, но его речь была не чем иным, как грубым эмоциональным шантажом. А я эту низость ненавидел лютой ненавистью, где бы ни сталкивался с подобным – в рекламе ли, в проповедях или в деловых переговорах. Я считал такой приём насилием, манипулированием моими чувствами, чем-то вроде атаки на мою душу. Язык у меня чесался дать ответ, и я упёрся взглядом в pedanda. Он смотрел на меня спокойно, но в его старых, неумолимых глазах можно было заметить огонь, который сжигал его изнутри.

Мне было нелегко, но я отвечал спокойствием на спокойствие, хотя, казалось, в воздухе так и слышался лязг наших скрещенных клинков.

– Какую ответственность вы имеете в виду? Я отвечаю только за обслуживание клиентов моей фирмы, и то до тех пор, пока имею доказательства, что эти клиенты не делают ничего дурного. А вы и не пытались представить такие доказательства. Вместо этого вы воспеваете прежние времена и старые порядки, не задумываясь о том, можно ли при этом и дальше поддерживать жизнь людей на вашем острове. Я не вижу в ваших речах даже намёка на понимание, на стремление к разумному компромиссу. Вы оскорбительно отзывались о намерениях людей, желающих вам помочь, и при этом не смогли привести никаких доказательств, подтверждающих ваши обвинения в наш адрес. Вы даже прибегли к угрозам… – Тут меня затрясло от ярости. – Так что, друг мой, если вы собираетесь склонять ваших сородичей к какому-то дурацкому величественному самопожертвованию – ответственность за это падаёт только на вас и на них, если они настолько безумны, что вас послушаются. Но я-то советую вам сначала сесть и как следует подумать, о ком вы на самом деле заботитесь – о вашем народе или о собственном статусе? Если вам знакомо это выражение.

Я поднялся, стараясь сбросить с себя тяжесть взгляда этих желтоватых глаз. Я ощущал её физически. Посмотрев на других священников, я убедился, что, как я и ожидал, они все устремили глаза на первого седовласого старца, но даже тот неуверенно поглядывал на Бхарадаха.

– Поверьте, я понимаю вашу позицию, – продолжал я, обращаясь скорее к ним, чем к pendada, — и даже в какой-то мере сочувствую. И мне не всегда нравится, каким становится наш мир. Но голод и смерть страшат меня ещё больше! И никакие верования, как бы они ни были возвышенны и благородны, не склонят меня к тому, чтобы губить из-за них людей. Это я говорю лично о себе. От лица же фирмы я могу дать только один ответ. Проект официально одобрен. Так что теперь вопрос должен решаться только населением острова и национальным правительством, и тут фирма не имеет права вставать на чью-то сторону. Тем не менее в тексте договора имеется пункт, согласно которому мы можем выйти из игры, если будет доказано наличие коррупции или других злонамеренных действий с чьей-либо стороны. Так вот, представьте нам такие доказательства – юридические, заметьте! – и мы серьёзно подумаем над ними. И изложим своё мнение письменно, если вы сообщите, в адрес какой компании или организации его следует направить. Благодарю вас за то, что вы удостоили нас возможности ознакомиться с вашей точкой зрения.

Мпу Бхарадах снова гневно взмахнул головой. От ярости кожа на его скулах натянулась, зубы оскалились. Он с такой силой вцепился в свой посох, что тот задрожал, а мне показалось, он запустит его сейчас мне в голову; пальцы скрючились, и длинные ногти стали похожи на когти. Теперь уже в голосе его явственно слышался сдавленный рык.

– Вы просто-напросто представили всё так, как вам это выгодно. На самом деле вы именно служите одной из сторон! Выступаете против объединенных сил священнослужителей, против неподкупного народа острова Бали! Ну что ж, за последствия я не отвечаю!

– Мпу Бхарадах, моей фирме не впервой сталкиваться с угрозами, и, как всегда в таких случаях, фирма сделает всё, чтобы выполнить свои обязательства. Что касается меня, то я терпеть не могу, когда мне угрожают! – И моя улыбка, когда я посмотрел на него напоследок, превратилась в оскал. – Думаю, что и вы тоже! Bukan adat kami! [47] Вот и все. Maaf saya harus pergi sekarang! [48]

Они были ошеломлены тем, что я знаю индонезийский. Заявив, будто должен их покинуть, я, по моим представлениям, ничем не унизил их достоинство, они не сделают попытки меня удержать, как раз это было бы для них унизительно. Старики автоматически поднялись и вежливо поклонились, мне пришлось ответить тем же, только Бхарадах стоял в стороне, не шевелясь, и весь кипел от ярости. Чтобы подкусить его, раз он съел собаку на западных обычаях, я не удержался и добавил:

– Selamatsiang !— что приблизительно означало: «Приятного вам дня!»

Я устремился к ближайшему лифту. Стенки у него оказались стеклянными, он выглядел эффектным и двигался медленно – такой лифт я видел здесь впервые. Стеклянные стены меня не испугали – я не боюсь высоты но перспектива любоваться видами Бангкока не показалась мне соблазнительной. И всё же зрелище меня захватило.

До самого горизонта тянулись ненавистные мне бетонные громады с вкраплениями неоновых огней. Сначала всё заслоняли рекламы шириной с улицу, как любят в Токио, но потом я начал различать и старинные постройки – храмы с их белостенными башнями и позолоченными, крытыми черепицей крышами, группу зданий Большого Дворца, окруженного тщательно ухоженными садами, элегантные дома в викторианском стиле, сохранившиеся от девятнадцатого века. Сначала казалось, что старые постройки выглядывают то тут, то там, пробиваясь сквозь бетон, словно древесные корни, но потом обнаруживалось, что их множество, а весь этот блестящий модерн только видимость. И что же это – корни или ростки? Вдруг эти уцелевшие останки продолжат расти и зреть, чтобы в один прекрасный день прорвать бетон и пышно расцвести снова?

Чувствовалось, что за стеклянными стенами лифта царит невыносимая жара и духота, пыль давно переставшей быть плодородной земли прозрачным ядовитым облаком плыла над городом. В лифте же кондиционер обдувал меня прохладным чистым дыханием. Жаль, что он не может таким же образом охладить мой разгоряченный мозг, подумал я.

А в голове была каша – местные аятоллы сделали своё дело. Неужели в том, что утверждали эти грозные старики, есть доля истины? В Индонезии я был только раз, до того как пришло к власти нынешнее правительство. О её внутренних политических делах я знал мало – только то, что отражалось на торговых отношениях, но до меня доходили слухи, что существуют разногласия между центральным правительством и местными. Ничего удивительного, иначе и быть не могло в стране с одним из самых многочисленных в мире населением, которое к тому же продолжает расти. Экономические факторы, факторы религиозные… И конечно, террористы. Как бы я ни храбрился, они не выходили у меня из головы. Вдруг между ними всеми существует связь? Ну, с этими священниками и главным старцем вряд ли, а вот с таким свирепым воякой, как Мпу Бхарадах, все может быть. Но одно для меня оставалось бесспорным – без новой ирригационной системы для острова Бали наступит тяжелое десятилетие, и, возможно, не одно! А может быть, остров даже никогда и не воспрянет! Как бы то ни было, надо обсудить всё это с представителем проекта, когда тот объявится.

Вернувшись в номер, я с облегчением запер дверь, отгородившись от внешнего мира. Нервы у меня слишком расходились, о сне нечего было и думать, поэтому я опустошил бар и стал искать что-нибудь мало-мальски удобоваримое на спутниковых телеканалах. После часа переключений с канала на канал я остановился на прославленном голливудском детище, вышедшем на экраны в 1933 году. Герой с каменной челюстью только-только начал любовную сцену на палубе старого фрегата, как вдруг зазвонил телефон. Я нырнул к трубке. Но нет, это был не Шимп. Снова дежурный клерк, он сообщал, что меня ждёт представитель проекта. Я застонал про себя, но встретиться было необходимо, и лучше здесь, в номере, учитывая, что эти Дети Солнца, вполне вероятно, до сих пор болтаются внизу в холле. Я сказал клерку, чтобы он попросил посетителя подняться, и удивился, услышав, что это его позабавило. Быть может, по здешним правилам хорошего тона мне следовало спуститься самому? Да ну, пошёл он к черту! Мне понадобилось время, чтобы снова надеть галстук и пиджак, не говоря уже о краткой уборке комнаты – повсюду были разбросаны носки и бутылки из-под пива. Я собрал их и забросил в спальню. Едва я закончил, в дверь постучали. К этому моменту я уже вполне владел собой. Пока дверь не открылась.

Случись это в другое время – в какое угодно другое, – я повел бы себя с максимальной холодностью. Может быть, даже оскорбленно-холодно. Но в этот вечер я испытывал один шок за другим, так что справиться ещё с одним уже не мог. Не думаю, что я стоял разинув рот, как дурак, – нет, я просто застыл на месте. Во всяком случае, на лице Джеки удивления не выразилось. Тяжёлые веки – единственная явная примета неевропейского происхождения на её лице – даже не дрогнули.

– Добрый вечер, Стивен, – спокойно сказала она. – Можно войти?

– Конечно! – ответил я, чувствуя… а что я, собственно, чувствовал? С меня, будто луковая шелуха, сползали слой за слоем шестнадцать лет приобретенного опыта, рушились все возведённые мной линии обороны, рвалась колючая проволока, ограждающая минные поля, и осыпались окопы, используемые для укрытия от опасных знакомств, не говоря уже о том, что на меня кучей сыпались осколки – следы многочисленных одноразовых ночных встреч. И когда всё это с меня обвалилось, что же осталось внутри?

Ошеломленный, машинально бормоча любезности, я пропустил Джеки к себе, глядя на её по-прежнему стройную, впрочем, нет, слегка округлившуюся фигуру; но осанка осталась такой же, как раньше. Джеки казалась деловой, энергичной, что подчёркивал темно-серый костюм, вероятно, от Версаче, а может быть, купленный на рынке из-под полы. У ворота кремовой блузки красовался широкий бант. Ничего общего с просторными, разлетающимися одеяниями, которые любила Джеки раньше. Она изящно скользнула в кресло и откинулась на спинку, скрестив ноги, затянутые в какую-то прозрачную паутинку. Подстриженные волосы рассыпались по плечам – всё та же пепельно-белокурая грива, но теперь строго приглаженная. Джеки выжидательно улыбнулась, и я уже по привычке приготовился спросить, что она будет пить, как вдруг мой язык сорвался с тормозов, и я ляпнул:

– Господи помилуй, Джеки! Это уж чересчур!

Она вежливо приподняла тонкую, выщипанную бровь.

– Что чересчур?

– Да всё! Не хочешь же ты сказать… Чёрт побери, я отказываюсь верить своим глазам, вот и всё! Появилась как гром среди ясного неба! На простое совпадение это никак не похоже!

Джеки нахмурилась.

– Разумеется! Какое уж тут совпадение! – резко сказала она с чисто китайской интонацией. – Я увидела твою фамилию в списках, убедилась, что это ты, а не кто-то другой, и попросилась к тебе в помощницы. Так или иначе мне надо установить в Бангкоке кое-какие контакты для подыскивания спонсорских фондов. Вот и всё.

Я поразился ещё больше.

– Ты сама напросилась в помощницы ко мне? Ну, Джеки… – я не знал, что сказать, – честно говоря, я потрясён тем, что тебя это привлекло.

Она пожала плечами и расставила пальцы на руках – длинные пальцы с овальными ногтями цвета бледного персика.

– Почему же? – деловито осведомилась она. Можно было подумать, что речь идёт о какой-то малозначащей детали договора. Элегантная, светская, такая же красивая, как была студенткой, она не желала признавать моё недоумение. – Мы расстались, будучи взрослыми, зрелыми людьми, верно? Договорились, что останемся друзьями. О чём ещё говорить? Может быть, ты всё-таки предложишь мне выпить? Мне вермут с тоником – лучше французский, если в здешних барах такое имеется.

«Остались друзьями». Вот как мы это изображали, вот как мы лгали друг другу! Мне довольно неплохо удалось себе это внушить, пока Молл не выбила у меня почву из-под ног, и благодаря ей я понял, что дурачить Джеки такими сказками нельзя. Но так ли это? Я привел мой притупившийся мозг в действие, во всяком случае нажал на кнопки светского обхождения.

– Хочешь «Шамбери»? Когда я приехал, мне его приносили. Здесь знают, что я его люблю.

– Превосходно. Спасибо. – Она сдержанно улыбнулась. – Так что мы по-прежнему друзья, верно? Жаль, что тебе так и не удалось выбраться в Сингапур, как ты обещал.

Я налил себе джин с тоником.

– Да, жалко! Всё дела! В те края мне никак было не выбраться. Позор на мою голову!

Я был в Сингапуре много раз, леди, только не собираюсь в этом признаваться!

Встреча с Джеки сама по себе была для меня шоком после всех событий этого вечера. Но встретить такую Джеки, какой она стала, – холодную и непроницаемую, ничем не похожую на прежнюю веселую, искреннюю, радостную девушку, – это было ужасно. Время, конечно, всех меняет, но почему её оно изменило так сильно? Неужели она всегда теперь такая деловая и суровая? И если да, то что, черт возьми, могло её так изменить?

Я?

– Действительно позор! – повторила она за мной.

Я не понял, с иронией ли это было сказано или с гневом, направленным на меня. В Джеки на треть скандинавской крови приходилась четверть китайской, и, когда ей хотелось, она могла стать такой же непроницаемой, как те и другие.

– В общем, я не вижу причин, почему бы нам теперь не работать вместе. – Она улыбнулась натянутой, манерной улыбкой, похожей на улыбку маски и точно такой же невыразительной. – Верно?

Я сжался в кресле, уставившись на стакан джина с тоником. Боже! Слишком поздно! Слишком поздно!

– Конечно, – согласился я, и мне самому было ясно, как принужденно звучит мой голос.

Джеки слегка склонила голову набок. Пожалуй, её голос несколько смягчился.

– Стив, с тобой все благополучно?

– Если ты имеешь в виду, не стал ли я пить, – поморщился я, – то после приезда была пропущена всего лишь пара кружек пива. Все дело в этих проклятых священниках, – пробормотал я.

Джеки подавила удивленный смешок.

– В священниках?

И тут, спотыкаясь, продолжая отпивать джин из стакана, я выложил ей все про сегодняшнюю встречу.

– Вот я и считаю, что ты, то есть проект, должна быть в курсе. Этот любитель произносить речи ещё тот фанатик, я таких не встречал. Что там толкуют про мусульманских фундаменталистов – этот Бхарадах любому аятолле даст сто очков вперед.

– М-да, – рассеянно, будто в задумчивости, кивнула Джеки, но на самом деле она изучала меня.

– Слушай! – взорвался я. – Что ты пялишься на меня, как социальный обследователь на клиента? Я ничего не придумал, и то, что я говорю, не бред алкоголика.

Она улыбнулась слегка смущенно и опустила глаза.

– Прости, пожалуйста. Я знаю, что ты ничего не придумал. Я специализируюсь на пиаре и со священниками часто имею дело. В основном с этим маленьким старичком Вайяном Садья. Правда, он трогательный? Чего о Мпу Бхарадахе не скажешь. По-моему, я с ним встречалась, мне это имя знакомо… – Она слегка пожала плечами, словно изящно поставила точку на данной теме. – Но я… Ладно, я действительно… всматривалась в тебя. Прежде чем поехать сюда, я много думала. Я слышала о тебе от тех, с кем ты вместе работал. Мне интересно было увидеть, каким ты стал, это ведь вполне естественно, правда? Изменился ли. И если изменился – сильно ли? – На секунду её улыбка стала искренней – осторожной, с оттенком цинизма, но искренней. – Ну давай, признавайся! Тебе ведь тоже было интересно, какая я теперь!

Я с некоторым недоумением смотрел на неё.

– Я не мог себе представить, что ты изменилась. Никак не мог. И сейчас… честно говоря, Джеки, даже не знаю, что сказать. Я гадал, все такая ли ты красивая. Такая же. Даже ещё более красивая, чем раньше.

Её улыбка опять заледенела.

– Ты всегда был негоциантом. И что, ты всем своим клиентам так льстишь?

– И не думаю льстить! – вспыхнул я. – Говорю то, что вижу. Ничего, между прочим, плохого не сказал!

На это она не отозвалась и подперла рукой подбородок – знакомый жест.

– А ты, – сказала она, – изменился. Не могу понять как, но совершенно точно изменился.

Я выдавил из себя улыбку.

– В каком плане?

– Ну, хотя бы… я не представляю себе, чтобы раньше на тебя так подействовала встреча с этими несчастными священниками!

Настал мой черед задуматься. Она произнесла это низким голосом, вложив в свои слова нетерпение. Кому-то она подражала. Кому?

– А… Что ж… Возможно. Ну а ты? Как поживаешь? Как твой муж?

Будто этот субъект меня интересовал!

– Не знаю, – рассеянно сказала Джеки, – и не особенно интересуюсь. Значит, ты не слышал, что мы разошлись? Через два года после свадьбы. По моей инициативе. Потому-то я и вернулась на Восток, к родным, а тут занялась этим проектом. – Она опустила глаза, разглядывая стакан, и слабо улыбнулась. – Кстати о нём…

– Да-да, сейчас закончим, время позднее. Налить тебе? Того же самого? Отлично! – В нахлынувшем на меня смущении я старался собраться с мыслями. Чуть не ляпнул что-то слезливое и неискреннее, обычную банальность, что-то вроде того, как мне жаль… Пустая личность опять проявила себя. Джеки изящно предвосхитила неловкость, заговорив о делах. Может быть, она сделала это специально, а может быть, сама не хотела обсуждать дальше наши личные проблемы. Всё равно…

Всё равно передо мной стояла другая срочная и трудноразрешимая задача – как объяснить ей, на что я в данное время решился. Сказать, что волосатый колдун, с которым я связался, договорился о перевозке груза на «Арго». [49]

Подлинная ситуация вряд ли выглядела более правдоподобно. Или всё дело в том, как о ней рассказать?

– Что ж, дело обстоит так, – начал я. – Не буду скрывать, с первой же партией я натолкнулся на те же неприятности, что и другие фирмы. Но я каким-то образом преодолел их, и мы сумели отправить груз. В настоящее время он находится в полной безопасности в Дон-Муанге, в аэропорту.