Спираль или Хроники Стивена Фишера (№2) - Полуденные врата

– Избранного всей Индонезией, не только Бали? – пробормотала Джеки.

– Разумеется! И что из этого следует? Придется им привыкать к тому, что нужно иметь дело с настоящим цивилизованным правительством, которое и будет распоряжаться всеми ресурсами. Они поймут, что мы с помощью компьютеров и электроники будем эффективно контролировать водоснабжение, и они все меньше и меньше будут думать о священниках, храмах и своих первобытных богах. А тогда освободится место для истинной трезвой религии. Нет, нет, разумеется, никакого фундаментализма, – поспешно, словно извиняясь, добавил он. – Полная религиозная терпимость и все такое. Однако шаг за шагом это сведет на нет основания для суеверий, как это происходит на Западе в области культуры. – Он понимающе подмигнул мне, это было настолько не свойственно индонезийцу, что, наверное, в таком подмигивании ему пришлось специально упражняться. – И я должен признать, что это принесет огромную пользу здешней администрации, – продолжал свои рассуждения Пасарибу. – Вдохнет в неё новую жизнь. Ведь Бали – своего рода Сибирь, но всё это теперь изменится. Работа закипит. Или, лучше сказать, закипит Бали? Вы же деловой человек, вы не можете не понимать, какие перспективы развитие общественного сектора открывает для сектора частного, который следует за ним по пятам.

– Начинаю думать, что понимаю, – пробормотал я. – Вы ведь имеете в виду строительство, землепользование, развитие массового туризма, даже промышленности, вы ведь об этом говорите?

– Верно, – улыбнулся он, радуясь моей сообразительности. – Кто будет возражать?

– Вот именно, кто? – усмехнулся я в ответ. – Недаром говорят: «Рыбак рыбака видит издалека».

До этого его болтовня была не совсем мне понятна, а теперь все прояснилось; судя по тому, как блеснули глаза Джеки, ей тоже все стало ясно. Вода была ключом к использованию страны. Если сельскохозяйственные угодья внезапно начнут давать меньше прибыли из-за того, что орошающая их вода станет слишком дорогой, тогда эту землю можно использовать для каких-то других целей, не так ли? И крестьянам придется продать её ровно за столько, сколько за неё дадут. Или будет введена принудительная продажа, право государства на отчуждение частной собственности… А в стране, где коррупция является основным источником дохода правителей, где ребенок не может перейти в следующий класс, не смягчив сердце преподавателя, потенциальная прибыль будет гигантской.

– А все остальное – борьба с суевериями и прочее… Я полагаю, это правительственная пропаганда? – спросил я.

Пасарибу снова улыбнулся. Мы с ним были заодно, по сути мы были сообщниками, наши мысли двигались в одном направлении, доступном только для посвященных.

– Разумеется, наши политические руководители не могут позволить себе особую откровенность, во всяком случае в такое… э… чувствительное время. – Он пожал плечами. – Вы, как житель Запада и космополит, не могли не заметить, что правительства «третьего мира» постоянно зависят от мелких партий, имеющих несоразмерное влияние, ну и, кроме того, даже в правительстве бывают сентиментальные люди. Это мы – администраторы, занятые регулированием повседневной жизни, – должны преодолеть все эти барьеры, все препятствия на пути прогресса; и поэтому именно нам придется прорваться сквозь них. – Он хохотнул. – В конце концов, мы-то знаем, что такого места, как Шангри-Ла, не существует.

– Я бы не утверждала это с такой уверенностью, – злобно проговорила Джеки, но, к счастью, мы как раз угодили в рытвину, и чиновник, повернувшись к шоферу, стал его отчитывать. Потом он снова обратился к нам и начал рассуждать о том, что интеллектуалы должны быть во главе прогресса, это их долг.

– …И если нужно, тащить этих… да, очаровательных, но исключительно ленивых островитян в реальность нового столетия…

Тут уж не выдержал и я.

– Вы имеете в виду второразрядную серфинговую культуру?

Он сухо рассмеялся.

– Ах этих? Серфинг – только ещё один предлог ничего не делать. Но мы вовсе не расхолаживаем их. Они полезны для туристского бизнеса, серфинг дает возможность свободного и легкого времяпрепровождения. Поддерживает имидж тропического рая. Правительство немного подпортило этот имидж, когда обрушилось на крестьянок, заставило их пристойно одеваться, запретило традиционный топлесс-стиль и купание в обнаженном виде. А это очень привлекало янки и австралийских туристов. Но серферы, по крайней мере, хоть ведут себя прилично. Хотите газировки? – Он вытащил откуда-то из-под переднего сиденья банки и вручил их нам. – Простите, крепче ничего нет. Как бы то ни было, что хорошо для туризма, в известных пределах хорошо и для нас: иностранная валюта, дешевое обслуживание – всё это приобщит больше людей к цивилизованным порядкам. Мы сможем прижать и серферов, когда придет время. Всё это взаимосвязано. – Он отхлебнул большой глоток пепси и поперхнулся, так как шофер повернул на слишком большой скорости, и Пасарибу снова на него набросился.

– «Все взаимосвязано»! Вот негодяй! – прошептала Джеки, мертвой хваткой вцепившись мне в руку. – Построить всех в шеренги! Стив, ты же не можешь с этим согласиться? С этим…

– А это ведь твой проект, – шепотом ответил я ей.

Пасарибу как раз отвлекся и теперь разглагольствовал об улучшении дорог.

– Нет, нет, – шептала Джеки, – мы не так его задумывали! Никто из наших не рассматривал проект под таким углом! Мы просто хотели… хотели помочь. Никто никогда подобного не говорил! Наверное, у этого маленького мерзавца просто разыгралось воображение!

Я покачал головой и стал, как Богарт [164] в каком-то фильме про тюрьму, цедить через губу:

– Вы всего лишь сборище идеалистов, запомни это! С вами и говорили как с идеалистами, говорили то, что вам хотелось услышать. А сейчас он думает, что говорит с кем-то, кто имеет вес, с тем, кто может ему посодействовать, с кем у него деловые связи. Возможно, тебя он принял за секретаршу-фаворитку.

Джеки чуть не расплакалась от ярости.

– Но ведь ты… ты не будешь… Раз это вовсе не помощь…

Я скорчил гримасу, не отнимая от губ банку пепси.

– Черта с два! Но ведь найдутся такие, кто тут же набежит!

Машина поднималась на холм, деревьев становилось все больше: пальмы с перистыми кронами – иногда попадались небольшие плантации таких пальм, – дающие кокосовые орехи и копру, яркие акации и целые ряды мимоз, их сладкий запах не доносился до нас из-за кондиционера. Здесь, на юге острова, деревья сами по себе были святынями, возле них совершались жертвоприношения, а к веткам и стволам прикрепляли одежду. Наш чиновник сделал по этому поводу несколько новых саркастических замечаний. Я пропускал их мимо ушей. Мой мозг был слишком перегружен. Со мной такое случается, когда меня что-то злит, а сейчас я просто дымился от злости, и тлеющая рядом Джеки только поддавала жару.

– Я ещё могу заблокировать проект, – тихо напомнил ей я. – Это же контрольная отправка.

– Но контракт-то подписан!

– Подписан только договор о ввозе и транспортировке. Вся техника по-прежнему находится в ведении моей фирмы. Теоретически, если я сочту нужным, я могу отправить контейнер назад.

– А солдаты? – прошептала Джеки, оглядываясь на сопровождавший нас эскорт.

– Я же сказал: «теоретически». Но есть солдаты или их нет, я ещё могу все переиграть. Затеять суд и все такое. Тянуть с отправкой, пока это не надоест, или до тех пор, пока не возникнет серьезное противодействие. Может быть, это, черт возьми, и есть тот самый ответ, который, как предполагается, должен у меня быть.

– Нет, так нельзя. Тогда проект провалится и остров будет голодать…

– Ну что ж, может, и это есть часть проекта или часть ответа, который я должен дать. Нужно разработать какую-то стратегию. Успокойся и дай мне подумать.

Теперь мы уже ехали по холмистой местности, деревень становилось все меньше, наступал вечер. Дорога в густых джунглях извивалась, словно пыльный шрам. За плотной зеленой завесой ничего не было видно. Но за ней возвышались горные склоны, синевато-серые, они приближались с каждой минутой. А над ними сквозь редкие просветы в зелени виднелся венчавший гору, как корона, вулканический дымок, золотившийся в лучах заходящего солнца. Вдруг ехавший впереди грузовик резко затормозил, мы как раз проезжали один такой просвет, и я чуть не свернул себе шею, стараясь разглядеть то, что в нем открылось. И тут я увидел впереди на дороге баррикаду из пальмовых стволов. Воздух задрожал от выстрелов, брезентовый верх грузовика задергался, затрясся. Мы подскочили – на крыше нашей машины появилась вмятина, а боковое стекло со стороны шофера разлетелось вдребезги.

– Persuh! RKI![165]— завизжал Пасарибу. – Террористы! Мы совсем забыли про них!

Солдаты выставили над бортом свои АК-47 [166] и ответили на выстрелы автоматными очередями, разметавшими небольшую группу людей на дороге. Поднялся невероятный шум. Распахнув дверцу с безопасной стороны, Пасарибу высунулся наружу, пригнулся пониже и что-то заорал, обращаясь к солдатам и к тем, кто находился в грузовике сзади. Водитель заднего грузовика включил скорость и стремглав, вместе с сидевшим рядом капралом, проехал мимо нас и остановился. Пули звенели, попадая в стенки контейнера, но мы оказались теперь под защитой грузовика. Офицер прокричал какую-то команду, солдаты снова запрыгнули в грузовик, когда он поравнялся с ними. Газанув, тяжелая машина рванулась вперед и, ударив по баррикаде бампером, развалила её, словно та состояла из карандашей. Наш шофер нажал на газ, и мы сорвались с места вслед за грузовиком, виляя из стороны в сторону, чтобы не попасть под пули. Вдруг сзади раздался оглушительный взрыв, мы увидели ярко-красную, как цветок, вспышку: то ли взорвался противотанковый реактивный снаряд, то ли выстрелили из базуки, то ли из «Карла-Густава» [167] или ещё из чего-то подобного. Целились в грузовик. В корпусе нашей машины появились осколочные отверстия, мое сиденье подскочило в воздух на несколько дюймов, но тут же обе наши машины вырвались вперед и уехали, оставив грузовик с солдатами разбираться с террористами. В клубах пыли мы неслись вперед по дороге, объезжая рытвины. Пасарибу, поднявшись с пола, повернул к нам белое испуганное лицо.

– Террористы! – объяснил он, в чем уже не было никакой необходимости. – Никак не ожидал, но солдаты с ними справятся. Да и вообще на острове людей много, следующая деревня недалеко, а эти негодяи никогда рядом с деревнями не воюют, боятся, что жители выступят против них. Не будем отставать от грузовика, побыстрее выберемся отсюда.

Но быстро выбраться не получилось. На следующем же повороте мы чуть не врезались в неожиданно затормозивший грузовик с контейнером: на этот раз дорогу преградили мирные люди. Они сидели на ковриках в три ряда, скрестив ноги, болтая и улыбаясь. Это были самые обычные балийцы – мужчины и женщины, одетые по большей части в традиционные саронги, с клетчатыми платками на головах. А за ними, в просветах между деревьями, виднелась ничем не примечательная деревня, такая же безмятежная, как те, что мы уже проехали. Я легко разглядел все, на что раньше показывала Джеки, – небольшие огороженные бараки, теснившиеся вокруг общественных зданий с более высокими крышами – banjar[168], и три храма – небесный purapuseh[169], земнойpura desa[170] и демонический puradalem[171]— ведь темным силам тоже надо воздать должное, чтобы не нарушить гармонию.

Казалось, ничто здесь эту гармонию и не нарушает, ничто, если не считать людей, рядами сидящих в пыли поперек дороги. Слева от них росли деревья и невысокие кусты, а за ними виднелись террасы рисовых чек, тонущих в грязи, справа – то же самое и ещё оросительный канал, а на нем subak — водная святыня. Объехать сидящих людей было невозможно. А за деревенскими жителями, на alun-alun[172], возле смоковницы вдруг поднялась высокая фигура священника Мпу Бхарадаха. Опираясь на посох, он прошел через ряды сидящих. Склонив голову – этот жест уже был нам знаком, – он вышел вперед и остановился.

Пасарибу высунулся из машины и что-то прокричал ему, а солдаты спрыгнули с грузовика, который вез контейнер, и тоже сердито залопотали. В мягком вечернем освещении, в окружении вооруженных людей, Бхарадах уже не казался таким грозным. Пасарибу огляделся, поскреб в затылке. Я услышал, как он спросил у солдат, откуда тут взялась эта грязная крысиная нора, – он не мог припомнить, чтобы на этой дороге была деревня, если, конечно, мы не заблудились! Ему никто не ответил, и он закричал на священника ещё более оскорбительно, но старик только мрачно усмехнулся и ответил ему на своем четком английском.

– Эта деревня? – повторил он. – Это любая из здешних деревень, а может быть, все деревни, вместе взятые. Это тень всех деревень, образ, которым ты решил пожертвовать!

Пасарибу задохнулся от такой наглости, а я содрогнулся. Чтобы вот так открыто, пока ещё не стемнело, проникнуть в Сердцевину, этот священник или те, кто за ним стоит, должны обладать безграничной уверенностью, или огромной силой, или и тем и другим одновременно.

Так оно и оказалось. Ибо, вытянув свой посох, Бхарадах отбросил потерявшего дар речи Пасарибу в сторону и показал прямо на меня. Я перегнулся назад, Шимп уже проснулся и шнырял во все стороны глазами с покрасневшими веками, а я стал лихорадочно рыться в багаже. Найдя завернутый в кожу меч, я одной рукой вытащил его, а другой слегка погладил Джеки по щеке и, как тюк, вывалился из машины.

– Ну что, tuan Фишер? – спросил старик, не успел я сделать и шага вперед. В его голосе звучала угроза, но я уловил в нем ещё что-то. Не то смирение, не то печаль. – В своей самонадеянности ты вообразил, будто, окружив себя силами металла, камня и каких-то неосязаемых богатств, можешь ничего не бояться? Но здесь правят силы, которые поддерживают меня, силы, которые помогают лесам подниматься до облаков.

Он взмахнул посохом, словно собирался вышибить мне мозги. Солдаты не стали ждать, когда Пасарибу прокричит им приказ, полдюжины «Калашниковых» уже готовы были разорвать старика на части, но как только солдаты дотронулись до спусковых крючков, хрустальный набалдашник посоха поймал луч заходящего солнца. Деревянные приклады автоматов тотчас искривились, стали изгибаться, будто стремились снова стать деревьями, из которых их когда-то сделали. Один автомат, дернувшись, взлетел прямо в небо и дал две бесполезные очереди, а его деревянные части, согнувшись, раздавили механизм. Вырвавшись из рук солдат, приклады корчились в пыли, и на них стали появляться слабые побеги, даже листья, они больше ничем не напоминали оружие. А лишь только автоматы упали на дорогу, крестьяне – человек двадцать, а то и больше – вскочили и бросились на солдат. Когда пыль улеглась, я увидел, что крестьяне жилистыми, натруженными руками прижали солдат к земле и занесли над ними покрытые пятнами крисы – малайские ножи. Пасарибу высунулся из дверцы, зажав в пухлом кулачке маленький автоматический пистолет. Но священник только слегка повернул свой посох, и Пасарибу завизжал, прижал руки к глазам и вывалился из машины. Пистолет упал в пыль.

– Эти люди – мои соплеменники, хотя и глупцы, – спокойно сказал священник. – Даже с этим, хоть он и другой веры и предал все религии, даже с ним мы одной крови. Их я не виню, но с тобой и с твоими друзьями, прибывшими из-за океана, я церемониться не стану.

Солнце снова коснулось его посоха, и грузовик с контейнером вдруг заблестел, как в летний полдень. Завизжав, водитель и охранники выскочили из кабины и сквозь кусты бросились к рисовой чеке. Окна разлетелись, краска пошла пузырями, шины задымились, источая зловоние. Уцелели только грязные стенки контейнера, хотя краска на них обгорела и тоже покрылась пузырями.

– Стой! – взвыл я. – Остановись! Иначе он взорвется!

Как я и ожидал, посох слегка повернулся в сторону нашей машины, в которой все ещё оставались Джеки и Шимп. Мпу Бхарадах покачал головой.

– Меня это не обрадует, – хмуро сказал он, и я готов был ему поверить. – Но если вы сотрете с этого проклятого металлического гроба остатки магических знаков…

– Нет, – ответил я. Какая-то мысль мелькнула у меня в голове, что-то, о чем говорил Шимп. – Я мог бы это сделать, но не для тебя. Не для тебя одного. От этого будет только хуже – нарушится древний баланс, верно?

Я не ожидал, что у этого злобного старика от удивления раскроется рот, но именно так и случилось, и посох задрожал у него в руке. Затем, что-то сообразив, он покачал головой.

– Баланс больше не имеет значения. Не прячьтесь за этим понятием! Я один в состоянии защитить свою страну, как я защищал её эти пятнадцать веков и даже дольше. Природа в руках человека – вот моя власть.

– Значит, другая сила – это сама природа? А человек для этой природы просто разновидность животного, живущего чувствами, а не умом. – Я горько засмеялся. – Неудивительно, что эта ваша Рангда меня одолела.

Старик склонил голову.

– Вижу, ты начал кое-что понимать. Пойми тогда, что мой путь – единственный. Ты уже видел будущее моей страны.

– Как это?

– Ты видел бездельников-серферов. Видел поборников террора, которые несколько минут назад чуть не прикончили тебя. Ты видишь его. — Он ткнул большим пальцем с ногтем, похожим на желтый коготь, в сторону Пасарибу. – Дело не только в том, что серферы вульгарны, что террористы трусливы и жестоки и лишь прикрываются лозунгами идеализма, а этот – коррупционер. Дело в том, что у них за душой нет ничего своего. Все они жалкие подражатели – копируют американцев, австралийцев, северокорейцев, а ваш проводник копирует своих хозяев. Балийцы слишком невежественны, чтобы понять это сейчас, но придет день, и они поймут: их участь – уйти в историю кучей мусора. Этого я допустить не могу. Возможно, ты знаешь больше, чем я подозревал; но каковы бы ни были твои намерения, ты помогаешь их гибели. Я говорю так, ибо сожалею о том, что должен сейчас сделать. – Послышался долгий, прерывистый вздох, над высокими скулами зеленым блеском зажглись глаза, седые усы встопорщились, шишковатые пальцы изогнулись, словно он хотел прямо на месте разорвать меня в клочки. – Но разрушишь ты свою машину или нет, она всё равно будет моей!

Всё-таки я заставил его заколебаться! Я знал, что не посмею сделать то, что задумал, но выхода не было. Всё это время я медленно, осторожно передвигал руку, державшую меч, чтобы как следует замахнуться. Так что когда я сбросил покрывавшую меч кожу и наконец замахнулся…

Все получилось так, как я хотел: меч пошел вверх и, звеня, описал кривую. Он ударил прямо по посоху старика, срезал верх, разбил хрустальный набалдашник; остановить клинок я уже не мог, и он ранил старика в плечо. Блестящие осколки набалдашника со звоном разлетелись по желтой, плотно утоптанной земле, на них хлынула кровь. Но, коснувшись земли, она зашипела, задымилась и вспыхнула огнем. У священника от боли сузились глаза, он открыл рот, обнажились желтоватые клыки, он издал рык, громкий раскатистый рык, казавшийся несовместимым с таким хрупким телом. И действительно, вопль становился громче, и сам старик стал расти вместе с ним, он делался все выше, все шире, как когда-то Рангда. Словно какая-то могущественная сила, заключенная в человеческом теле, радостно билась в нем, вырываясь наружу.

На лезвии меча плясал огонь, но я размахнулся им, готовый ударить снова. Деревенские жители завопили от ужаса, а стоявший ближе всех ко мне крестьянин бросился на меня, занеся нож, на его губах выступила пена. Тут что-то просвистело в воздухе, раздался стук, будто ударили по дереву, нападавший застыл как вкопанный, уронил нож и схватился за вонзившуюся в плечо стрелу.

– Pergi! [173] – закричала Джеки и из-за дверцы машины выпустила вторую стрелу в ногу крестьянина.

Крестьяне замешкались, Джеки вышла из машины и кинулась ко мне. Но я не стоял на месте и стал отступать к машине. За языками пламени существо, которое только что было священником, истошно воя, продолжало увеличиваться в размерах – кошмарное зрелище, куда страшнее того, что происходило с Рангдой. Это создание уже ничем не напоминало человека – четвероногое, худое, косматое, с кожей, в отблесках огня отливавшей золотом, оно напоминало тигра, суматранского тигра, но размерами с жеребца-першерона. А морда… хоть она и ощерилась, обнажив похожие на сабли зубы, хоть и была звериной, но всё-таки мордой тигра не была. Я уже видел её прежде. Это была маска, которая повисла перед нами с Дейвом в одном из переулков Бангкока; зверь, преследовавший меня, загнавший в первые из Врат, туда, где меня могли с легкостью уничтожить. Саблезубый зверь с огромными глазами, злобно уставившийся на меня, он встряхивал длинной гривой, и это жуткое движение было мне странно знакомо.

– Баронг! [174] – взвизгнула Джеки, перекрывая непрекращающийся вой.

– Что? Что?

– Barong Keket, – лепетал Пасарибу, ползая у наших ног. – Banaspati Raja, повелитель лесов, защитник мужчин! Прости меня! Прости!

– Баронг! – повторяла ошеломленная Джеки. – Я должна была это знать! Должна была предвидеть! Но он был так похож на человека. Шимп ведь говорил о равновесии. – Она посмотрела на меня. – Он все время говорил нам, что всё это означает. Если бы мы только задумались! Рангда – фигура легендарная! В представлениях она всегда терпит поражение, никогда не побеждает, потому что вторая могущественная сила на стороне мужчин!

– Правильно! Правильно! – рыдая, вторил ей Пасарибу, продолжая ползать по земле. Побелев как мел, он не в силах был отвести полуослепшие глаза от рычащего чудовища, преградившего нам путь. Чиновник взывал к нам на ужасающей смеси английского с индонезийским. – Господин лесов! Господин полей! Повелитель урожаев – больших и малых! Хозяин древесных гигантов и kuro-i, обитающих в кустах! И более мелких духов – Barong! Защитник жизни и плодородия! – Пасарибу сбился на истерические выкрики, вообще же он говорил монотонно, словно передразнивал тех, кто в детстве рассказывал ему сказки. – Ведьма превратилась в прекрасную вдову Калон Аранг и вознамерилась совратить раджу и свести его с пути истинного. Тогда он тоже стал человеком, мудрым советником Мпу Бхарадахом. Что он сделает со мной после того, что я натворил? Jangan memarabhan kepada sahaya![175]

На этот вопрос мы могли бы ответить в любую минуту. Превращение закончилось. Существо повернуло к нам жуткую голову, задвигало челюстями, которые легко справились бы с теленком, длинный хвост бил по земле, из пасти между похожими на сабли клыками текла слюна, зверь по-кошачьи припал к земле и замер, готовясь к прыжку.

Однако, сломав посох Баронга, стремясь обуздать его силу, я, сам того не желая, разбудил и нечто другое. Я понял это, когда жители деревни, упавшие на колени при виде Баронга, вдруг повскакали на ноги и с возмущенными криками стали на что-то показывать. Зеркальная гладь рисовых полей внезапно покрылась туманом, бесценные растения поникли и затрепетали, верхушки деревьев замотались из стороны в сторону. Баронг повернул голову и, раскрыв пасть, громко завыл. Налетел сильный порыв холодного ветра, он принес с собой запах моря, а здешние люди не любят его и боятся. До нас донеслись близкие звуки ружейных выстрелов, крики и едкий привкус дыма.

Ветер с моря налетел на смоковницу, пригнул её ветки, так что те затрещали, оборвал новые побеги, которые, трепеща, взвились в воздух. Ветер завыл вокруг деревенских храмов, опрокинул жертвенные сосуды, в клочья разорвал украшения и одежду, приготовленные для фестиваля. Но как только ветер долетел до невысокого pura dalem – храма темных сил, раздался страшный треск, куда громче выстрела, потом что-то глухо заскрипело, подобные звуки я уже слышал в Борободуре. Небольшое здание из серого камня вдруг раскололось, и две его части разошлись в разные стороны. Оттуда вырвалась ослепительная сине-белая световая дуга, и в образовавшемся просвете среди клубящихся гигантских теней появилась фигура, напоминавшая скорее не человека, а чудовищную куклу из театра теней.

Это была Рангда, соблазнительная и ужасная, символ природы разрушительной и неукротимой. За ней толпилось её мертвое воинство, согбенное и сжавшееся. Доносился звон доспехов минувших времен, тех лет, когда Бали купался в крови. Если сейчас в жилах этих воинов текла кровь, то её было слишком мало, ибо я не заметил, чтобы в прорезях масок, закрывавших их лица, блестели глаза. Испустив пронзительный нечеловеческий вопль, Рангда подозвала их к себе. Обступив её, они, как муравьи, стали спускаться по ступеням на деревенскую площадь, держа в безжизненных, бесчувственных руках длинные крисы и сабли.

Жители деревни с визгом бросились к нам, а мы поспешно укрылись за машиной, волоча за собой рыдающего Пасарибу. Один только Баронг не сдвинулся с места; склонив набок голову, он разразился таким рыком, словно из пушки выстрелили, – даже земля сотряслась. Разбрасывая камни, вырывая из земли корни, он глубоко погрузил в почву свою огромную лапу. Потом схватил ею одного из приближающихся воинов Рангды и буквально разорвал его на части; доспехи и высохшая плоть разлетелись во все стороны. Баронг снова зарычал, и на этот раз жители деревни сплотились вокруг него, угрожающе размахивая длинными ножами и серпами, цепами и кувалдами. От этого боевого рыка кровь завибрировала в жилах; а солдаты похватали свое оружие и бросились к жителям деревни, чтобы вместе с ними встать на сторону Баронга. Остались только Пасарибу, хныкающий в пыли, да мы – чужаки, грубо нарушившие на острове равновесие и теперь оказавшиеся в водовороте борьбы вызванных нами же сил. Я был потрясен, горькое осознание того, что произошло, сдавило горло. Что же на самом деле изначально двигало мной? Искреннее желание помочь или просто жажда во что бы то ни стало добиться своего? Только теперь я понял, почему Шимп был так уклончив, так неуверен в том, что он делает доброе дело. Прокладывая себе путь на Бали в борьбе с коварным противником, я добился только одного – я силой доставил сюда контейнер, содержимое которого олицетворяет защищенный электроникой западный образ мыслей, доставил его туда, куда даже ангелы побоялись бы, наверное, ногой ступить. Две могущественные силы действовали вместе, чтобы остановить меня. Я же дал им вескую причину вступить в борьбу. Я развязал настоящую войну, способную расколоть остров. А сам вместе с Джеки, Шимпом и обещаниями лучшей жизни оказался в самой её гуще.

ГЛАВА 11

В следующий миг мои догадки подтвердились с устрашающей убедительностью. Вокруг нас закипел бой. Небольшая группа солдат сражалась с невозмутимыми дакойтами, они дубасили, кололи и сшибали с ног друг друга штыками и прикладами, стрелять не удавалось – слишком перемешались их ряды. От поднявшейся пыли я ничего не видел, тут же оказался сбит с ног и полетел на землю. Джеки едва успела отскочить в сторону. Глаза слезились, но я рубил мечом направо и налево, отбиваясь то от штыков «Калашниковых», то от ржавых малайских ножей. Я толкался, бил кого попало свободной рукой, лягался, не зная, как скорее выбраться из возникшей свалки. В конце концов мне это вроде удалось, а может, свалка откатилась в сторону, но не успел я метнуться прочь, как чья-то нога ударила меня по щиколотке. Я глотнул пыли, быстро перевернулся и встретился взглядом с занесшим над моей грудью нож дакойтом. Раздался сухой треск, едва различимый в общем гвалте. Дакойт дернул головой, круто повернулся и упал. Совсем как в кино – крови не было, но маленькая дырка у него на лице красноречиво говорила о том, что случилось. Я поднялся на ноги. Поднялась и Джеки, стоявшая на коленях с пистолетом Пасарибу в руках. Ноги самого Пасарибу в этот момент быстро уносили своего хозяина через дорогу к оросительной канаве.

– Он правильно делает! – крикнул я в ухо Джеки. – Бежим к машине! Надо найти Шимпа!

Пробираясь к машине, расталкивая дакойтов, деревенских и фанатиков, я увидел, что Шимп стоит возле автомобиля и смотрит по сторонам. Ни следа апатии или депрессии у него не осталось, вид был свирепый, зловещий, ветер прижал его лохматые волосы к черепу, теперь отчетливо вырисовывались уходящий назад лоб и тяжелая челюсть. Шимп смотрел в небо. Даже на зловещем острове Коммодо он не был так мало похож на человека. Вокруг бушевала буря, ветер пригибал к земле деревья, но громче воя ветра звучали воинственные клики гаруд – этих боевых птиц, принадлежавших самим богам. В адском свете их черные перья казались разноцветными, кружась, птицы спускались все ниже, почуяв добычу. Среди сражающихся плясали и крутились водящиеся в пыли злые духи. Земля гудела, та, что звалась Рангдой, пронеслась мимо нас так близко, что я ощутил её запах – на меня пахнуло мускусом и чем-то звериным. Мы отшатнулись, но она не удостоила нас даже взглядом, её горящие глаза были устремлены на противника. Расставив ноги, вытянув вперед напряженные длинные когтистые лапы, зверь-мужчина и зверь-женщина кружили в пляске ненависти, рычали, шипели друг на друга, так что пена клубилась у них на губах и с клыков стекала слюна. Земля сотрясалась от этой пляски, а по их телам пробегала вулканическая дрожь.

От оросительного канала послышался дикий вопль. Пасарибу подпрыгнул, как кузнечик, и побежал, мутная поверхность канала вдруг вздулась пузырями, вода в нем забурлила, выплеснулась из берегов и залила дорогу. Она мерзко пахла и была горячая, как кипяток, мы спешно попятились. Я оглянулся на деревья, ища защиты, но кусты зашевелились, роскошные цветы опали, их яростно топтали какие-то неясные фигуры, чьи стрекочущие крики сразу оживили у меня в памяти страшную картину драки на платформе поезда.