– Что же мне делать, когда мне захочется разложить тебя?
– Ты бываешь вульгарным. – Но она тут же подарила мне озорную улыбку. – Тебе надо только свистнуть.
– Вот так? – спросил я, – делая вид, что собираюсь засунуть пальцы в рот.
– Прекрати. Чарльз решит, что ты сошел с ума.
Я допил коктейль.
– Пойду наверх помою руки и взгляну на Дани.
– Можешь помыться здесь. Миссис Холман уже принесла Дани. Я посмотрел на нее.
– Как себя чувствует малышка?
– Миссис Холман говорит, что она сущий ангел. А теперь иди быстрее мой руки. Я попросила на кухне приготовить мясной рулет, твой любимый, и не хочу, чтобы он остыл. А после обеда поднимись наверх и оцени мою комнату. Я сказала Чарльзу поставить там в ведерке со льдом шампанское.
Мною овладел смех. Вот, значит, как это делается. Может быть, она и не собирается отдаляться от меня, как мне показалось. Я должен был признать, что ей удалось привнести легкий приятный аромат запретного плода в наши отношения.
Как-то ночью я ей сказал:
– Не сочтут ли слуги какой-то причудой с нашей стороны, что, имея две спальни, мы постоянно пользуемся только одной?
– Глупый. Кого волнует, что там думают слуги.
– И в самом деле, – сказал я, привлекая ее к себе. – Но завтра ты будешь гостить у меня!
Но мы неизменно занимались любовью лишь в ее комнате и никогда в моей. Мне каждый раз приходилось шлепать по холодному каменному полу ванной, что разделяла наши комнаты. Я научился так тихонько поворачивать дверную ручку, что она не слышала меня, потому что бывали случаи, когда я находил ее дверь закрытой. Случалось, что я приходил после работы таким измотанным, что валился в постель, не интересуясь, закрыта ее дверь или нет.
Понемногу я начал себя чувствовать, как человек, который едет по дороге с односторонним движением, что ведет в тупик. Меня постоянно мучили опасения опять столкнуться с закрытой дверью. Несколько основательных глотков бурбона, к которым я прибегал перед тем, как раздеваться, как правило, снимали напряжение, после чего мне уже даже не хотелось испытывать крепость замков.
Я начал привыкать кормить вечерами Дани из бутылочки, что так же помогало мне справляться с собой. Порой нежность ее хрупкого тельца переполняла меня чувствами, о которых я раньше и не подозревал. Поцеловав ее, я укладывал дочку в кроватку, после чего возвращался к себе и забывался сном.
Но внешне все было нормально. Мы с Норой вели себя как нормальные добропорядочные супруги. Несколько раз в неделю мы уходили из дома: нас приглашали на приемы и вечеринки, друзья посещали нас. Она вела себя как юная мать и жена, какой она и была. Любящей и внимательной.
Но когда наступало время идти спать, я каждый раз находил повод заняться несложной работой. Я поднимался в кабинет к себе и бесцельно сидел за столом, чтобы дать ей время уйти к себе и лечь в постель, не догадываясь, пытался ли я открыть ее двери или нет.
Если такая ситуация и казалась Норе странной, она ни словом не дала мне понять об этом. Время шло, и, казалось, ее вполне устраивало такое положение дел. Она с головой ушла в свою работу и несколько вечеров в неделю посвящала или посещению выставок, или же званым обедам. Остальные вечера она предпочитала проводить в мастерской, так что я не знал, поднималась ли она к себе в спальню или же оставалась в маленькой комнатке, которую устроила для себя внизу.
Рутина – ужасная вещь. Порой мне казалось: все, что окружает меня, было всегда и будет неизменно. Как пустота.
И я не знал, боится ли меня Нора, живущая в своем призрачном выдуманном мире, так, как я ее.
Она помнила боль. Ту ужасную, разрывающую тело боль, которая поднималась из ее внутренностей, когда ребенок прокладывал себе путь на свет. Боль – и яркий свет со светло-зеленого потолка, под которым она лежала в операционной. Все цвета были четкими и ясными. Как кровь на белых резиновых перчатках врача. Как чёрные ручки на сером металлическом ящике анестезиолога. Это походило на ее сны. Даже в них она не походила на других людей. Ее сны были цветными.
Она услышала тихий голос доктора, успокаивающего ее.
– Расслабьтесь, миссис Кэри. Расслабьтесь, и через несколько минут все будет в порядке.
– Не могу! – попыталась простонать она, но ни звука не вырвалось из ее губ. – Не могу, мне так больно. – Она чувствовала, как из уголков глаз потекли слезы. Она знала, как они выглядят, стекая по щекам. Как крохотные сверкающие алмазы.
– Вы должны, миссис Кэри, – снова раздался шепот врача. Когда он склонился к ней, она увидела красные прожилки на крыльях его носа.
– Не могу! – снова застонала она. – Я не могу выносить эту боль. Ради Бога, сделайте что-нибудь или я сойду с ума! Разрежьте ее и вытаскивайте по кускам! Пусть она меня больше не мучит!
В руку ей вонзилась игла. Во внезапном приступе страха Нора взглянула на врача. Она вспомнила, что он католик, а католикам предписано приносить в жертву мать ради спасения жизни ребенка.
– Что вы делаете? – застонала она. – Не убивайте меня, убейте ребенка. Я не хочу умирать.
– Не волнуйтесь, – тихо сказал врач. – Никто не умрет.
– Я не верю вам! – Она напряглась, пытаясь приподняться, но чьи-то руки прижали ей плечи, заставив снова лечь. – Я умираю. Я знаю это. Я умираю!
– Считайте от десяти и назад, миссис Кэри, – сказал врач. – Десять, девять…
– Восемь, семь, шесть. – Она смотрела в склонившееся над ней лицо. Его контуры начинали расплываться. Как в кино, когда изображение бывает не в фокусе. – Восемь, семь, шесть, пять, четыре, семь, пять, три…
И наконец пришла тьма. Мягкая убаюкивающая тьма.
13
Звук, донесшийся из мастерской, рядом с которой в маленькой комнатке спала Нора, разбудил ее. Она приподнялась.
– Это вы, Чарльз?
За дверью раздались шаги. Она открылась, пропуская Сэма Корвина.
– Что ты здесь делаешь? – спросил он.
– Я допоздна заработалась. – Она посмотрела на наручные часики. Было уже около десяти. Она рухнула на постель около пяти часов, слишком усталая даже для того, чтобы стянуть комбинезон. – Что ты здесь делаешь в такую рань? Сэм закурил сигарету.
– Я принес тебе большие новости.
Она устало спустила ноги с кровати, запустив пальцы в волосы. Они были грязными и спутанными.
– Что за новости?
– Твой эскиз для Объединенных Наций принят. Тебе поручено возвести барельеф женщины на площади Объединенных Наций в Нью-Йорке!
Усталость моментально исчезла, уступив место восторгу.
– Когда ты это выяснил?
– Час назад. Скааси звонил мне из Нью-Йорка. И я сразу приехал к тебе.
Ее охватила волна триумфа. Она оказалась права. И даже Люку теперь придется признать это. Она посмотрела на Сэма.
– Ты кому-нибудь еще говорил об этом?
Он покачал головой. – Нет. Но уже утром нам надо сделать сообщение для прессы.
Она направилась в мастерскую.
– Я хочу, чтобы Люк первым услышал это от меня.
– Ну, – сказал он, – к полудню это известие передаст Нью-Йорк.
– Так что давай скажем ему сейчас же.
Сэм проследовал за ней по коридору в холл. Навстречу им по лестнице спускался Чарльз.
– Мистер Кэри уже уехал, Чарльз?
– Да, мэм. Он уехал сразу же после восьми часов, вместе с ребенком и миссис Холман.
– Они отправились с ним? – с удивлением воскликнула Нора. – Чего ради?
– Он что-то говорил относительно того, что сегодня у него большой день, мэм. Завершена первая группа зданий, которые он строил, и будет торжественная церемония. Он оставил записку, в которой просит приехать, если у вас будет время.
– Спасибо, Чарльз, он что-то такое говорил. Я просто забыла. Кивнув, дворецкий сделал шаг в сторону, чтобы пропустить их. Сэм проследовал за ней в комнату Норы, закрыв за собой дверь.
– Ты об этом и не подозревала, не так ли? Она не ответила.
Сэм огляделся. В первый раз ему пришло в голову, что Люк не делит с ней эту спальню.
– С чего это тебе вдруг пришла в голову идея об отдельных спальнях? Между вами что-то произошло?
– Ничего особенного…
– Минутку, – мягко прервал он ее. – Я же твой старый приятель Сэм, помнишь? Ты можешь откровенно говорить со мной.
Секунда – и она уже рыдала у него на груди.
– Ох, Сэм, Сэм, – всхлипывала она. – Ты не представляешь, насколько все это ужасно. Он болен. Война изуродовала его. Он ненормальный.
– Не понимаю.
Слова потоком хлынули из ее губ, словно она уже была не в силах сдерживать их.
– Ты же, конечно, знаешь о его ранении? Ну вот, оно и заставляет его делать разные дикие вещи.
– Например?
– Ну, ты понимаешь. Извращения. Этим он со мной занимается. Только так он может возбудиться. Иначе он полный импотент! Я не знаю, что мне делать. Порой мне кажется, что я просто сойду с ума.
– Я и не знал, куда он получил ранение. Ты предлагала ему обратиться к врачу?
– Я умоляла его. Но он просто не хочет слушать. Он сказал мне, чтобы я занималась своими собственными делами. Он хотел от меня лишь рождения ребенка, чтобы доказать, какой он нормальный мужчина!
Оторвавшись от Сэма, Нора взяла сигарету из коробки на столе. Сэм поднес ей спичку.
– Он постоянно делает то, что выводит меня из себя, – продолжала она. – Он отлично знает, что детский врач посоветовал нам не выносить Дани из дома. Она может простудиться. А он специально, чтобы позлить меня, тащит ее в эту грязь и мусор.
– И что ты собираешься делать?
Она посмотрела на него.
– Я собираюсь поехать и привезти ее обратно. Это мой ребенок, и я не позволю никому, даже ему, причинять ей вред. – Она интуитивно чувствовала, что Сэм не очень верит ей. – Ты не доверяешь мне, не так ли?
– Я тебе верю.
– Может быть, ты на самом деле поверишь, если я тебе кое-что покажу.
Повернувшись, она через ванную прошла в комнату Люка. Драматическим жестом она распахнула дверцу ночного столика рядом с его кроватью.
– Вот!
Он взглянул по направлению ее указующего перста. На полке стояли две полные бутылки бурбона и одна полупустая. Он с удивлением взглянул на Нору.
– И так каждую ночь. Он напивается и приходит ко мне. Затем он снова пьет, пока не приходит в ступор и не валится спать!
Она рывком захлопнула дверцу и в сопровождении Сэма направилась в свою комнату. Несколько секунд он молча смотрел на нее.
– Ты не можешь так жить.
– Что мне остается делать?
– Ты можешь развестись с ним.
– Нет.
У него опять возникло смутное скептическое отношение ко всему, что он увидел и услышал. Уж очень неожиданно все стало одно к одному, все в точку.
– Почему нет?
– Ты знаешь не хуже меня. Мать не потерпит развода и будет вне себя, если нашу фамилию будут трепать в суде.
– Ну и?
Она открыто встретила его взгляд.
– Мой ребенок. Я видела слишком много детей, которые росли в разоренном доме. И я не хочу, чтобы Дани ждала такая судьба.
Он не знал, верить ли ей или нет.
– Я поеду с тобой на стройплощадку, – внезапно предложил он. Нора с удивлением посмотрела на него. Она так увлеклась драмой, которая создавалась ее стараниями, что совершенно забыла о необходимости ехать за Дани.
– Чтобы привезти тебя с ребенком, – напомнил он. Неожиданно она улыбнулась ему. Он ей поверил. Она видела, что поверил. И в самом деле – почему бы и нет? Свидетельства были налицо. Она взяла его под руку.
– Спасибо, Сэм. Спустись вниз и выпей чашку кофе, пока я оденусь. Я буду через несколько минут.
14
Дани качалась на качелях. Ее темные глазки сияли, и она пищала от удовольствия, когда увертывалась от рук миссис Холман. Я подхватил ее, но она стала вывертываться из моих объятий, желая еще покачаться.
– Подержите секундочку ее на руках, полковник! – попросил один из фотографов, прицеливаясь камерой. – Получится превосходный снимок.
Дани замерла, позируя с таким достоинством, словно она не делала в жизни ничего другого. Няня гордо улыбалась.
Затвор щелкнул, и я снова опустил ее на землю, а затем, приподняв, посадил на сидение качелей, туго затянув страховочный ремешок. Она захлебывалась смехом. Солнце заставило порозоветь ее щечки, и в своем теплом синем комбинезончике она выглядела настоящей куклой. Мы были на игровой площадке, которую я поставил с задней стороны одного из стандартных домов, чтобы продемонстрировать, как много возможностей таит в себе внутриквартальное пространство.
Я с удовлетворением огляделся. По всей длине новых улиц стояли машины, а прибывшие внимательно изучали разнообразные образцы домов, что мы предлагали для продажи.
Не могу сказать, что каждый дом отличался своеобразием. Самое главное заключалось в том, что они могли стать таковыми. Основа каждого из строений была одна и та же, представляя собой в плане Т-образную форму, а протяженность верхнего этажа давала возможность дальнейших надстроек или же он мог оставаться как есть, в зависимости от пожелания покупателя. Но так как каждый акр позволял разместить на нем только четыре здания, и не больше восьми в квартале, мы смогли каждый дом поставить отдельно. Это придавало им, как говорят строители, товарный вид.
Цена так же была вполне подходящей – 13 990 долларов. Не спрашивайте, почему не ровно четырнадцать, это еще один из торговых приемов. Я прикинул, что эти десять долларов привлекут покупателей.
Продажная цена включала в себя встроенное воздушное отопление и гараж. Сравнение с домами, расположенными ближе к городу, было в нашу пользу – те стоили на 3–5 тысяч долларов дороже. И даже учитывая, что нам пришлось потерять двадцать пять акров на прокладку дорог и подъездных путей, а также на зеленую зону, все же на каждом доме мы получали чистый доход в полторы тысячи долларов.
Дани громко хохотала, когда я раскачивал качели. Я понимал, как она себя сейчас чувствует. Это был ее мир.
Я бросил взгляд на другую сторону. Бульдозеры уже приступили к работе на другом квартале, ровняя поверхность земли. Завтра появятся экскаваторы, выкопают фундаменты, к ямам которых подъедут бетономешалки. И после этого там, где было пустое место, начнут расти скелеты конструкций.
Я почувствовал, как кто-то взял меня за руку. Из-за спины раздался голос Норы.
– Тебе так весело, что ты даже не можешь поздороваться со своей женой?
Я с удивлением обернулся. Хотя я и оставил Чарльзу записку для нее, на самом же деле не ждал ее. До сих пор она не проявляла никакого интереса к проекту.
– Приятный сюрприз, Нора.
Как по мановению волшебной палочки, вокруг нас снова возникли фотографы и репортеры; они уже было двинулись к бару, что мы организовали в трейлере, который служил нам конторкой. Я не пытался обманывать самого себя. Главной приманкой тут была Нора. Нора Хайден – это всегда были новости.
– Что тебя заставило приехать? – тихо спросил я ее. Наши глаза встретились.
– Сэм был настолько любезен, что привез меня, и я могу забрать домой Дани.
– Домой? Зачем? Она прекрасно, как никогда в жизни, проводит время.
– Ты же знаешь, что она простужена и может простудиться. – Она остановила качели и начала расстегивать предохранительный ремень.
К нам подошел Сэм, и на лице его было какое-то странное выражение.
– Что за простуда? – повернулся я к миссис Холман. – Вы не говорили мне, что Дани простужена.
Няня посмотрела на меня, на Нору, опустила глаза и пробормотала что-то нечленораздельное. Я не расслышал ее слов. Дани не хотела уходить. Она, извиваясь, вырывалась из рук Норы.
Один из фотографов улыбнулся Норе.
– Дети просто прекрасны, – заметил он дружелюбно, – пока вы не стараетесь заставить их делать то, что им не хочется.
Нора вспыхнула, а затем лицо ее побелело. Ее совершенно не устраивало, что ее увидят с плачущим ребенком на руках. Она не должна была представать в таком виде. Мать может быть изображена с очаровательным ребенком в ее объятиях, который послушно позирует для снимка. С силой прижав к себе Дани, она двинулась от качелей в другую сторону. Дани завопила еще громче.
Развернувшись, Нора сунула малышку в руки няне.
– Отнесите ее в машину мистера Корвина.
– Вот видишь, что ты наделал, – злобно обратилась она ко мне. – Ты никогда не бываешь счастлив, если не выведешь меня из себя!
Краем глаза я видел, что к нам приближаются репортеры. Я не знал, слышали ли они что-то или нет, но я не хотел предоставлять им такой возможности.
– Прости, – понизил голос я. – Я не знал, что Дани простужена.
– Твоими стараниями она играла на холодной земле, во всей этой грязи и мусоре. Я тут же везу ее к врачу.
Во мне начал просыпаться гнев, но голос мой был по-прежнему ровен.
– Не переигрывай, Нора. Тебе никто не поверит.
Я был совершенно не готов увидеть взгляд, полный неприкрытой ненависти, которым она ожгла меня. Нора ничего не ответила, но один этот взгляд дал мне понять, что неурядицы зашли так далеко, что их невозможно исправить.
Тем не менее, поскольку мы были в отдалении от всех, я должен был сделать вид, что ничего не произошло – в той же мере ради нее, как и из-за себя. Я заставил себя выдавить улыбку.
– Ну, поскольку ты уж тут очутилась, может быть, ты оглядишься. Что ты думаешь об этих зданиях?
– У меня нет времени, – презрительно сказала она. – Я должна отвезти Дани домой, а потом готовиться к поездке в Нью-Йорк.
Она застала меня врасплох.
– В Нью-Йорк?
– Да. Мой эскиз для Объединенных Наций получил одобрение. Они хотят, чтобы я приехала и все обсудила с ними.
Это была новость. Даже репортеры, которые занимались вопросами строительства, знали о ней. Они одолевали ее вопросами. Через несколько секунд Нора уже оказалась в центре импровизированной пресс-конференции! Когда я вернулся, успев проверить качество работы бульдозеров, она, улыбающаяся и расслабленная, лучилась счастьем от того, что снова в центре внимания.
Мне тоже полегчало. По крайней мере нам удалось избежать неприятностей. Но я так думал, пока не взялся за утренние газеты на следующий день. Я был на участке, когда позвонил телефон, по которому меня разыскивал один из сотрудников.
Это был Стен Барроу, агент по продаже недвижимости, который занимался продажей акций нашего проекта. Он зашептал в трубку, словно не хотел подслушивания.
– Сразу же отправляйся в Уоллей-нейшнл банк, Люк. Там неприятности.
– Что за неприятности? – удивился я. У «Уоллей-нейшнл» была закладная на участок. – Им не на что жаловаться. Мы тратим даже меньше, чем в смете.
– Не могу говорить! Чтобы ты немедленно был там!
Телефон замолчал. Я начал было дозваниваться до него, но бросил трубку. Если бы хотел сказать мне что-то еще, он бы так и сделал. Я пошел к машине.
Когда я появился в кабинете президента банка, все были на месте. Они не заметили, что, увидев их, я был удивлен более, чем они. Я обвел взглядом комнату. Моя теща, Джордж Хайден, Стен, президент банка и вице-президент, который руководил отделом, имевшим дело с закладными.
– Не представлял себе, что тут будет такая встреча, – сказал я. – Меня как-то забыли предупредить.
Чувствовалось, что они смущены, но никто не решался заговорить первым. Наконец, вице-президент взял на себя инициативу.
– Вы уже видели утренние газеты, Люк?
– Нет, – ответил я. – Я поехал на работу еще затемно. Так рано они нам на холм не приходят.
– Тогда вам лучше бы прочитать вот это. – И он протянул мне сложенный экземпляр «Кроникл».
Я просмотрел статью, текст которой был обведен красными чернилами. Рядом была фотография Норы.
НОРА ХАЙДЕН ДЕЛАЕТ ОБЕЛИСК ДЛЯ ООН
– Просто великолепно, – поднял я глаза. – Но не понимаю, какое все это имеет к нам отношение.
– Читайте дальше.
Я продолжил чтение. В первых двух абзацах ничего не было. В них говорилось о награде. Но последующие три убивали наповал.
«В ходе интервью на грандиозном открытие района Кэри, широко разрекламированного строительства участка домов, которое ведет бывший герой войны полковник Люк Кэри, его жена Нора Хайден с привычной для нее прямотой и откровенностью поделилась своим мнением о современных американских домах, их владельцах и тех, кто их строит.»
«Американские строители откровенно презирают владельцев домов и их жен. Будучи совершенно лишенными воображения и творческого подхода, они превращают американский дом в какое-то приглаженное и безвкусное кубическое сооружение, руководствуясь чисто эгоистическими соображениями, которые позволяют им обеспечить себе наибольший доход. Каждый дом, как две капли воды, походит на соседний, и каждая женщина, которая решится переехать для жизни в такой коробке, рано или поздно проклянет себя за это.»
На вопрос, относится ли ее мнение и к району Кэри, как к остальным, она ответила: «Вы можете принимать его, как вам угодно. Говоря только о себе, я не хотела бы даже умереть в таком безвкусном и безликом строении, не говоря уж о том, чтобы жить в нем.»
Мисс Хайден предполагает сегодня вечером вылететь в Нью-Йорк, где ей предстоит обсудить будущую работу с Комитетом по искусству ООН».
Когда я кончил читать, желудок мне сжало спазмой. Я бросил газету на стол.
– Здесь, должно быть, какая-то ошибка. Я заставлю Нору дать опровержение.
– Это ни к чему не приведет, – заметил Джордж Хайден. – Удар уже нанесен.
– Какой удар? – гневно спросил я. – Подавляющее большинство владельцев домов даже не читает эту чепуху.
– Вы не правы, Люк, – тихо возразил Стен Барроу. – Прошлым вечером мы зафиксировали сорок семь соглашений на покупку и девятнадцать возможных. К десяти утра у нас осталось только одиннадцать договоров и три предполагаемых. Я звонил большинству тех, кто отказался, и, хотя они не говорят о конкретной причине, все признают, что читали статью.
– Я подам в суд на эту проклятую газетенку!
– На каком основании? – насмешливо спросил Джордж Хайден. – Они всего лишь процитировали твою жену.
Он был прав. Я опустился на стул и взял сигарету.
– Может быть, если мы изменим название проекта, убрав оттуда мое имя, это поможет.
– Сомневаюсь, Люк. На всей этой истории в целом уже стоит печать смерти.
Не отвечая, я закурил. Все мои мечты развеивались в воздухе, как дымок сигареты.
– Вы должны понять наше положение, Люк, – сказал президент банка. – Мы вложили в ваш проект почти миллион долларов, и должны защищать их. Мы должны потребовать обратно заем.
– Вы дадите мне возможность обратиться куда-нибудь еще?
– Конечно, но я сомневаюсь, что вам удастся найти других вкладчиков. Мы обращались примерно в дюжину других банков в надежде, что они возьмут на себя часть займа, но все они ответили отказом. Мы были единственными, готовыми вложить, скажем, сто тысяч долларов.
Я повернулся к моей теще, которая все время хранила молчание.
– А вы что думаете? Вы же знаете, что за этим кроется. Мы обанкротились, и ваши триста тысяч долларов превратились в прах.
Она спокойно посмотрела на меня.
– Порой очень полезно что-то терять и с самого утра приниматься за дело. Мы могли бы потерять в десять раз больше, пытаясь спастись в безнадежной ситуации.
Я оглядел всех присутствующих.
– Не могу поверить, что все может пойти прахом из-за нескольких случайных замечаний.
Моя теща снова подала голос.
– Возможно, они прошли бы мимо ушей, если их не высказала твоя жена.
Ее точка зрения не подлежала сомнению.
– Не могу не сказать, что вы должны были бы удержать ее от такого поступка, – сказал я.
– Теперь она выступает как твоя жена, а не как моя дочь. Ты отвечаешь за нее.
– Она не ребенок! – рассердился я. – Она знает, что говорит!
– Тем не менее, ты несешь за нее ответственность, – упрямо продолжала настаивать старая леди.
– Но как я мог остановить ее? Запереть ее в комнате и морить голодом?
– Слишком поздно говорить о том, что уже свершилось, – кузен Джордж повернулся ко мне. – Я боялся, что будет нечто подобное. Поэтому-то я и хотел, чтобы ты лучше подготовился.
– Почему надо было ждать? – спросил я. – Сама идея была отличной. И продолжает оставаться такой. Но теперь это совершенно не важно. Все вы изменили свое мнение.
Встав, я направился к дверям.
– Люк! – голос тещи остановил меня.
– Да?
– Не приходи из-за этого в отчаяние. Я позабочусь, чтобы ты получил обратно свои деньги.
Я посмотрел на нее.
– Я отказался взять хоть пенс за дом, который вы нам дали. Я отказался от акций, которые мне предлагали «Хайден и Каррузерс». Почему вы считаете, что сейчас я возьму эту подачку?
Глаза ее обрели ледяную твердость, но это было все, что она себе позволила – голос у нее не изменился ни на йоту.
– Не будь идиотом. Рано или поздно все меняется. Я горько усмехнулся.
– Ваши слова надо понимать, что я всегда могу вернуться к «Хайдену и Каррузерсу», если буду пай-мальчиком и делать то, что мне прикажут?
Она ничего не ответила, но губы ее стянулись в узкую жесткую линию.
– Спасибо, но не надо, – с той же горечью продолжал я. – Это не в первый раз, когда я горю в полете, но в первый раз меня подстрелили свои же.
Я обвел глазами комнату. Все молчали, глядя на меня.
– Я выживу. Я перенес все, что мне досталось. Переживу и это.
– Люк! – Голос моей тещи на этот раз был хриплым и гневным. – Если ты сейчас выйдешь через эту дверь, другого шанса у тебя не будет! Могу тебе это обещать!
Внезапно я почувствовал страшную усталость.
– Пора нам прекратить морочить голову друг другу, миссис Хайден, – борясь с утомлением, сказал я. – Оба мы знаем, что единственная возможность, которая до сих пор мне предоставлялась, заключалась в том, что я должен был делать лишь то, чего хотите вы с Норой. И должен признать, был идиотом, когда мне показалось, что смогу жить подобным образом!
Аккуратно закрыв за собой дверь, я направился в бар, где взял выпить. Затем отправился домой сказать Норе, что я думаю обо всем этом. Но к тому времени, когда я явился, она уже улетела в Нью-Йорк.
Я поднялся в комнату Дани. Она сидела в кроватке, глядя на меня. Подойдя, я поднял ее и крепко прижал к себе. Внезапно я почувствовал, что по щекам у меня бегут слезы. Я прижался губами к ее нежной шейке.
– Ну вот, моя девочка, – шепнул я, – похоже, что твой старик в самом деле подорвался!
В тот день, когда ей исполнился годик, я был объявлен банкротом.
15
Время со скрипом остановилось. Для тебя дни могут идти за днями, но ты все равно будешь чувствовать себя чем-то вроде бестелесного привидения. Люди смотрят сквозь тебя, они тебя не видят. Ты не можешь прикоснуться к ним, так же, как и они к тебе. Словно тебя не существовало и, возможно, так оно и должно было быть, если не одна вещь. Ты слишком много понимаешь.
Когда сталкиваешься с вероломством, которое стремительно как змея, жалит тебя, то теряешь представление о реальности. Страх – это не просто эмоция, которая поражает тело. Он многолик. Один из его обликов предстает перед тобой, когда ты попадаешься на чью-то ложь. И это ощущение предательства уже не покидает тебя.
Мать Норы сдержала свое обещание как нельзя лучше. Мое имя было вываляно в грязи, все двери передо мной захлопнулись, и через какое-то время я прекратил всякие попытки. Весь день я проводил с Дани.
Я смотрел, как она учится ходить по дорожкам парка. Я слышал, как она хохочет в зоопарке и смеется в Клифф-хаусе, когда выбегает на берег в поисках морских львов, которых здесь никогда не бывало. Но больше всего ей нравилось бросать монетки в автомат для ситро в старом Хрустальном Дворце.
Особенно она любила одну игру. В ней участвовала ферма с животными и фермер, который доит корову, пока его жена кормит цыплят, и мельница крутится себе. Когда ей исполнилось два года, мы играли с ней шесть раз без перерыва.
Вечерами был неизменный бурбон, с которым уходило горькое ощущение разочарования и потери. По уик-эндам, когда Нора в основном бывала дома, я уезжал в Ла Джоллу и болтался на катере. Это единственное имущество, которое осталось у меня после банкротства, и лишь на его палубе по уик-эндам я чувствовал, что хоть на что-то гожусь. На борту всегда было что делать – красить, драить, крепить. Порой в таких делах пролетали все два дня, и я не вспоминал о выпивке. Но в понедельник вечером, оказавшись дома, я снова прибегал к бутылке.
Человеку, который придумал виски бурбон, необходимо было дать медаль. Шотландское отдает лекарствами, джин – парфюмерией, от ржаной мутит. А у бурбона нежнейший вкус из всех. Он мягок, нежен и прекрасно ложится на душу. Ты никогда не напьешься, если будешь пользоваться бурбоном. Он заливает раны души, и ты снова чувствуешь себя большим и сильным. И легче засыпаешь.
Но даже бурбон не мог смежить мне глаза. Я по-прежнему слишком много видел и понимал. Как в ту ночь, когда не мог уснуть и в три утра спустился вниз за еще одной бутылкой.
Нора вошла, когда я был на нижних ступеньках лестницы. Она закрыла за собой двери, и так мы стояли, меряя друг друга глазами, почти как два незнакомца, которые пытаются вызвать в памяти смутные воспоминания.
Я знал, как выгляжу с взлохмаченными волосами, в мятой пижаме и в небрежно накинутом халате. Далеко не лучшим образом. Особенно с голыми ногами.
Что же до Норы, то я смотрел на нее, будто увидел ее в первый раз. От нее шел мускусный запах секса. Лицо ее было бледно, а под фиолетовыми глазами лежали нежные голубоватые тени, которые всегда возникали у нее после таких ночей, пока ей не удавалось выспаться. Ей не нужно было говорить о том, что я и так понимал.
