– Могу ли чем-нибудь помочь тебе? Возможно, я могла бы поговорить с ней и объяснить, как важно твое присутствие.
– Нет, спасибо. Не сомневаюсь, что Элизабет и так все поймет, – покачал я головой.
Распахнув дверцу, я вышел. Старая леди наклонилась ко мне.
– Позвони мне вечером, дай знать, удалось ли тебе что-то выяснить.
– Позвоню.
Проводив глазами ее отплывающую машину, я сел в свою и двинулся в мотель.
Созвониться мне удалось только к полудню.
– Привет, – сказал я. – Никак я оторвал тебя от ленча?
– Конечно, – ответила Элизабет. – Как у тебя дела?
Я начал было рассказывать ей о коронерском расследовании, но она остановила меня.
– Я только что прочитала о нем в газете. Что они решили относительно Дани?
Я предельно кратко изложил ей положение дел. Затем рассказал ей о письме. Когда я кончил, наступило молчание.
– Элизабет, – спросил я, – ты меня слышишь?
– Я слышу тебя, – голос у нее был очень тихим.
– С тобой все в порядке?
– Все нормально, – тихо ответила она. – Я никогда в жизни не чувствовала себя так хорошо. Мне очень нравится быть одной. Насколько я понимаю, ты хотел бы остаться до следующей недели?
Я сделал глубокий вдох.
– Если с тобой все в порядке, я действительно хотел бы.
– Ты считаешь, тебе удастся чего-то добиться? – спросила она.
– Если я сейчас уеду, Дани будет думать, что я опять ее бросил.
– Но ты не бросал ее! – с силой сказала Элизабет. – Разве ты ей этого не объяснил?
– Объяснил. Но она все еще ребенок. Не думаю, что она поняла хоть половину из моих слов. – Я потянулся за сигаретой. – Просто она верит мне и полагается на меня.
– Как и я, – сказала Элизабет. – Как, по-твоему, я себя чувствую? Когда все соседи провожают меня взглядами и спрашивают, как ты там? Они, как и я, читают газеты. Они знают, что ты каждый день видишься с ней!
Я понял, кого она имела в виду.
– Это глупо.
– Неужто? – спросила она. – Ты уверен, что Дани – единственная причина, по которой ты хочешь остаться?
– Конечно, уверен, – заорал я. – Черт возьми, какие еще могут быть причины?
– Тебя это письмо обеспокоило не из-за Дани, – возразила она. – Ты уже говорил мне, что с ней ничего не смогут сделать. Она под защитой закона. Ты пытаешься спасти Нору. И если ты будешь честным сам с собой, ты согласишься со мной!
Я услышал, как на другом конце положили трубку. Я связался с оператором и сказал, что меня прервали, после чего снова услышал, как звонит телефон.
– Алло, – голос у нее звучал, словно она только что плакала.
– Элизабет, – сказал я. – Прости меня. Я сделаю все, чтобы тут же вернуться домой.
– Нет, не возвращайся, – буркнула она. – Ты должен оставаться там, пока не покончишь со всеми этими проклятыми делами.
– Но… – запротестовал я. Она прервала меня.
– Нет. Нет, ты останешься там, пока не распутаешь, что там происходит. Я не хочу, чтобы, когда ты вернешься домой, за тобой тянулся какой-нибудь след. Я хочу увидеть нормального мужа, а не то изможденное привидение, каким ты был в Ла Джолле.
– Что с деньгами? – спросил я.
– Не беспокойся. Только что пришел твой чек с остатком денег. На сто сорок долларов, так что неделю мы продержимся. И я в любом случае выручу пару сотен за свое кольцо, если надо будет.
– Элизабет, – у меня перехватило горло. Я услышал, как она фыркнула.
– Ну, что еще?
– Элизабет, я люблю тебя.
4
У галереи «Скааси-Корвин» было свое собственное здание на Пост-стрит. Это было узкое старомодное строение, как сандвич, зажатое между своими высокими соседями, фасад которого, тем не менее, блестел новенькой облицовкой средиземноморского камня. У входа вас встречала тяжелая стеклянная дверь, по обеим сторонам которой – небольшие витрины, врезанные в кирпич. В них на фоне синего бархата, как драгоценные камни, стояли небольшие абстрактные скульптуры из потемневшей бронзы, которые в желтом неоновом свете отливали красным золотом. Имя художника было напечатано небольшими черными буквами на белой карточке, а надпись на дверях была в окаймлении солидных золотых листьев.
СКААСИ-КОРВИН
Токио, Сан-Франциско, Нью-Йорк, Лондон, Париж
Открыв двери, я вошел внутрь. Молодой человек с аккуратно подстриженной бородкой «а ля Ван Дейк» встретил меня и обратился с акцентом, вполне соответствующим английскому покрою его пиджака:
– Чем могу быть вам полезен, сэр?
– У меня встреча с мистером Корвином.
– Лифт слева от вас, сэр. Его кабинет на четвертом этаже.
– Благодарю вас, – сказал я, направляясь к лифту. Дверь открылась, едва я подошел к ней.
– На четвертый этаж, будьте любезны.
– Четвертый этаж, – повторил лифтер, закрывая двери. – Благодарю вас, сэр.
Посмотрев на него, я тут же устыдился своего шестидесятидолларового костюма на трех пуговицах. Даже мальчишка-лифтер демонстрировал английский покрой.
Выйдя, я оказался в шикарной приемной. За столом сидел очередной Ван Дейк.
– У меня назначена встреча с мистером Корвиным.
– Будьте любезны, ваше имя.
– Люк Кэри. Он кивнул.
– Благодарю. Присаживайтесь, я посмотрю, освободился ли мистер Корвин.
Сев, я взял журналы со столика причудливой формы, что располагался рядом с диваном. Это был «Реалите». Годится. Но журнал был на французском. Так что мне осталось лишь разглядывать картинки.
Я перевернул страницу. На ней была изображена Бриджит Бардо на борту яхты в Сан-Тропезе. Я тщательно рассмотрел ее. Журнал, который может позволить себе публиковать снимки ББ в бикини, не должен быть плохим. На страницу упала тень. Я поднял глаза.
– Полковник Кэри? – спросила привлекательная молодая блондинка.
Я кивнул.
– Мистер Корвин ждет вас. Прошу вас следовать за мной.
Я встал. Эта девушка знала, какое она производит впечатление, когда идет перед вами, и старалась изо всех сил. Она была даже лучше, чем фотография в журнале.
– Спасибо, – и я прошел через дверь, которую она придержала для меня.
Кабинет Сэма походил на внешность дома, только был еще лучше. Панели розового дерева. Два Матисса, плещущих красками; одноглазая женщина Модильяни в прелестных миндальных тонах, картина Пикассо, которая, как мне показалось, висит вверх ногами. И бронзовая скульптура Норы «Женщина в сетях», которая обеспечила ей премию Элиофхайма, стояла в углу на небольшом пьедестале под ярким светом специальной лампы.
Из дверей в дальнем конце комнаты появился Сэм. Он двинулся навстречу мне.
– Люк! – И протянул мне руку.
Я принял его руку. Мне понравилось его рукопожатие: твердое, но не излишне пылкое и подчеркнуто дружелюбное. Я оценил его поведение.
– Как поживаешь, Сэм?
– Достаточно неплохо. Потерял часть шевелюры, но это в общем-то все. – Он посмотрел на меня. – А ты неплохо выглядишь.
– От хорошей жизни, – отреагировал я на его комплимент. – От нее и от отличной женщины рядом.
– Я рад. – Он обошел стол и сел. – Присаживайся, Люк.
Я развалился в кресле напротив.
– Я был просто потрясен, узнав, что случилось с Дани.
Я ничего не ответил, но, думаю, он и не ожидал моей реакции.
– Мне нравилась эта малышка, – сказал он. – Обаятельный ребенок. Мне очень жаль, что с ней так случилось. Хотя у меня было такое ощущение, что рано или поздно произойдет нечто подобное.
– Почему ты так считаешь? Он пожал плечами.
– Нора.
– Ты знаешь Риччио? – спросил я.
– Да. – Он улыбнулся, но улыбка получилась кривая. – Я их и познакомил.
– Как это произошло? Он засмеялся.
– Ты видел моих ребят?
– В тех еще пиджаках и вандейковского вида? Он кивнул.
– Конечно, видел. Не могу тебе рассказать, какое я испытал облегчение, увидев, наконец, твою секретаршу.
Он снова засмеялся.
– Идея Скааси. Действует наповал.
– Какое все это имеет отношение к Риччио?
– Когда пять лет назад я открыл это заведение, Риччио был парнем номер один. Он к тому же был очень смышленным. Женщины, которые, в основном, и покупают предметы искусства, прямо обожали его.
– Он тоже был в стиле Ван-Дейка и все такое прочее?
– У него был высокохудожественный вид. Что-то вроде ухоженного битника.
– Понимаю.
– Нора это тоже поняла, – мрачно кивнул Сэм. – Он носил брюки в итальянском стиле, такие узкие в бедрах, что они напоминали балетные рейтузы. Нора глаз не могла от него оторвать. – Он открыл пачку сигарет на столе и подтолкнул ее мне. – Ну, ты знаешь, как это бывает. Как песня. Если Норе что-то надо, она это обязательно получит. – Он откровенно посмотрел на меня. – Только в тот раз я подумал, что Нора хочет получить куда больше, чем предлагает сама.
– Поясни свою мысль, – сказал я, беря сигарету. – Что ты имеешь в виду?
– Он был столь же отвратителен, как и она. Он хотел прибрать к рукам все, что ходит на двух ногах. Пару раз он едва не вляпался в неприятности с покупательницами, но ему всегда удавалось выскользнуть.
– Почему же ты держал его?
– Он был хорошим работником. Лучшим продавцом из всех, кто у нас был.
– Как ты его встретил? Сэм уставился на меня.
– К чему все эти вопросы о Риччио?
– Я хочу кое-что узнать о нем, – сказал я. – И у меня нет никого, кроме тебя. Может быть, у меня появились бы аргументы для суда.
– Понимаю, – медленно кивнул он. – Это непросто. Но игра стоит свеч.
– Поэтому я и пытаюсь. Что ты о нем знаешь? Были ли у него какие-то друзья, которых ты знал?
Подумав, он снял телефонную трубку.
– Принесите мне личное дело Тони Риччио.
Через секунду открылась дверь и вошла секретарша Сэма. Положив на стол перед ним досье, она глянула на меня и вышла. Я обратил внимание, как Сэм проводил ее глазами.
– Так и пышет здоровьем, – заметил я. – И весьма. Думаю, не удивился узнав, что ты сорвал этот плод.
Засмеявшись, он открыл личное дело.
– До того, как перейти к нам, Тони работал у Арлин Гатли. Когда она стала сотрудничать с нами, он тоже перешел к нам.
– Она по-прежнему работает на вас?
– Она погибла два года назад. В авиационной катастрофе.
– Ох, я и не знал. Так как насчет его приятелей?
– Никого не припоминаю. Он занимался, главным образом, домами. Никогда не слышал, чтобы он по-настоящему дружил с кем-то.
– В таком случае, что ты знаешь о его семье?
– Они живут здесь, в Сан-Франциско. У его отца рыбная лавочка. Кажется у его брата имеется судно.
– У тебя есть их адрес?
Откуда-то из-за спины он достал стопку листиков и написал на верхнем из них адрес. Оторвав листок, он протянул его мне.
– Хотел бы помочь тебе чем-то более существенным.
– Есть еще кое-что. Но, если не хочешь, можешь мне ничего не говорить.
– Что именно?
– Нора и Риччио. Миссис Хайден рассказала мне, что ты как-то загнал ее в угол. Как это получилось?
Он помедлил несколько секунд.
– Я понимал, что к чему все клонится. Получить фотографии было только вопросом времени. Она дико возмущалась, но наконец сдалась.
– Они у тебя остались? Он покачал головой.
– Я вернул их Норе, когда между нами все стало окончательно ясно. Я не хотел, чтобы у меня оставалось хоть что-то от нее. Мне и без того хватало воспоминаний.
Я промолчал.
Он посмотрел на меня.
– Это была честная сделка. Я не притронулся к тому, что на самом деле было ее. Мы разделили только то, что было нашим общим.
– Я не осуждаю тебя.
– Надеюсь, тебе что-то удастся. Я помню Дани, когда она была еще совсем маленькой девочкой. Когда ты не смотрел на нее, у нее появлялось на лице выражение заброшенности.
– Я этого не хотел. Но Нора добилась своего.
– Я не знал этого, – удивился он. – Нора рассказывала мне, что в один прекрасный день ты вдруг объявил ей, что не будешь больше приезжать.
– В стиле Норы, – посмотрел я на него.
– Понимаешь, я-то думал, что все знаю, но… – Он бросил свою сигарету и тут же закурил другую. – Была одна вещь, которую я никогда не забуду.
– Что именно?
– Это случилось примерно лет пять назад. Дани должно было исполниться десять лет, и она как-то обмолвилась, что хочет устроить день рождения. Нора вышла из себя. Она стала говорить девочке, чтобы та перестала подчеркивать ее возраст, что она достаточно взрослая, чтобы понимать, что если она будет так много говорить о своем возрасте, то это ставит ее мать в очень неудобное положение. Дани ничего не понимала. Она посмотрела на Нору и спросила: «Так ты не хочешь, чтобы я выросла, мамочка?»– Нора начала ей отвечать, но потом заметила, что я наблюдаю за ними, и резко выскочила из комнаты.
Он затянулся сигаретой.
– Честно говоря, я считал, что Нора ревнует Дани. К ее молодости. К тому, что она растет. Ко всему, что было с ней связано. Но тут я ничего не мог сделать. Нора всегда недвусмысленно подчеркивала, что я не ее отец и не имею права вмешиваться.
Он опустил глаза в стол, а затем опять взглянул на меня.
– Наверно, ты хочешь спросить, почему же я, так много зная о ней, все же женился на Норе?
– Да, пару раз я думал об этом.
– Может быть, ты и не поймешь меня, – тихо сказал он. – Я был художественным критиком в газете небольшого городка. Что бы там ни говорили, с точки зрения искусства, Сан-Франциско – небольшой город. И я нашел нечто великое. Это случается один раз в жизни. И то, если повезет. И если ты счастливчик. Я открыл Нору Хайден, и, как бы там ни было, в своей области она была одним из величайших талантов. Ее работы дышали правдой. В них было так много искренности, что тебя не покидала мысль, что она полностью выкладывается в своем творчестве, ничего не оставляя для себя и всех прочих человеческих существ. Я знал, что она собой представляет. Но надеялся, что мне удастся изменить ее. Я считал, что та правда, которая видна в ее работах, рано или поздно проявится и в ней самой. Но я оказался неправ. Совершенно неправ.
– В каком смысле, Сэм?
Он взглянул на меня.
– Я любил ее, – просто сказал он. Затем мрачно усмехнулся. – Но теперь эта любовь ушла. И кроме несколько картин на стенах и пары скульптур, от нее ничего не осталось. И все же кое-что ты приобретаешь. Как бы плоха она сейчас не была, у тебя всегда будет возможность сказать себе, что все же она была.
Я понял, что он имел в виду. Я поднялся.
– Ты был более, чем любезен, Сэм.
Он тоже встал.
– Я хотел бы хоть чем-то помочь Дани.
– Я уверен, что она была бы очень рада, Сэм.
Он протянул руку.
– Передай ей, что я ее люблю.
– Обязательно, Сэм, – сказал я. – Спасибо.
После прохлады и полумрака, что царили в галерее, солнечный свет резанул мне глаза, когда я вышел на Пост-стрит, забитую народом. По телу сразу же потекли струйки пота, и я нырнул в прохладу ближайшего бара, где заказал бутылку пива. Пара туристов, вошедших вместе со мной, тоже заказали пива.
– Иисусе, ну и жара, – сказал один из них.
– Еще бы, человече, – откликнулся другой, поднося ко рту бокал, увенчанный пеной. – Но подумай, как жарятся ребята, что торчат на том камне посреди залива. Ручаюсь, что в такой жаркий день они бы отдали все, что угодно, за бутылку пива.
Посмотрев на них, я подумал о камне, который они имели в виду. Алькатрац.
Были и другие одинокие скалы. И на одной из них была моя дочь. Совсем еще ребенок.
Я попытался представить себе, как она спасается от жары в такой палящий полдень. Подумал, удалось ли мисс Спейзер что-либо выяснить относительно нее. То, что я, скорее всего, никогда не узнаю. И никто не узнает.
5
Мариан Спейзер узнала эти туфли еще до того, как подошедший подал голос. Они были так отполированы, что можно смотреться в них, как в зеркало, но она знала, если их владелец приподнимет ногу, подошва слегка отстанет, являя миру белые носки. Оторвавшись от записей, раскиданных по столу, она подняла голову.
– Ага! Никак тихая добрая Мариан решила сыграть шуточку с Робин Гудом, в столь жаркий день скрывшись в спасительной тени Шервудского леса?
Она хмыкнула.
– Садись, Ред, пока ты не пролил кофе на мои бумаги. Хорошо, что я знаю тебя вдоль и поперек. Даже ноттингемский шериф не понял бы ни слова на том английском, которым ты пользуешься.
Он стоял над ней, ухмыляясь во весь рот, его голубые глаза были прищурены, а рыжие волосы торчали во все стороны. В обеих руках он держал по чашке с кофе.
– Похоже, ты готова сделать передышку, – сказал он, ставя перед ней одну из них.
– Спасибо.
Он огляделся. Кафе было почти пустым.
– Им надо тут что-то решительно менять, а то они вылетят в трубу, торгуя только кофе.
За одним из столов в компании девочки и ее матери сидела другая инспектор по надзору. Девочке было около пятнадцати лет; у нее было мрачное лицо и явные признаки беременности. Мать что-то безостановочно говорила инспектору, которая только терпеливо кивала головой.
Мариан представляла, в чем женщина старалась убедить инспектора. Она сама уже не раз слышала подобные речи.
– Я ничего не знала… я даже не подозревала… Моя дочь… это все те ребята, которые…
Каждый раз было одно и то же. Дети попадают в беду, и только тогда родители неизменно спохватываются. Конечно, они никогда ничего не видят. Они, как правило, вечно страшно заняты. Некоторые из них в самом деле работают дни напролет. Другие – нет, но и в том и в другом случае кончается одним и тем же – Молодежным судом.
– Где ты болтался весь день? – спросила она, собирая бумаги в аккуратную стопку.
Ред шумно отхлебнул кофе.
– А где же я мог быть, по твоему мнению? Носился в поисках этой паршивой маленькой шестерки.
Мариан знала, кого он имеет в виду – шестнадцатилетнего мальчишки, родители которого отдали его в военное училище в надежде, что там сделают из него мужчину, после того, как шесть месяцев назад он попал в сети полицейской облавы. Четыре дня назад они получили сообщение, что мальчишка сбежал из училища.
– Нашел его?
– Нашел. Там, где он и должен был быть. В сортире шикарного бара на Норт-Бич.
– Не понимаю, почему тебе потребовалось на это четыре дня.
– Ты хоть представляешь, сколько там подобных заведений? – возмутился он. Увидев ее улыбку, он снова опустился на стул. – Тебе надо было посмотреть, в каком виде я нашел мальчишку. На нем еще была школьная форма. Казалось, он спал в ней, не снимая, все четыре дня. Увидев меня, он закатил истерику. Стал орать, лягаться и царапаться. Мне пришлось вызывать по рации машину, чтобы доставить его на место. – Он весело улыбнулся. – И тем не менее, день у меня прошел неплохо. Мне пришлось объясняться не менее пяти раз и один раз с женщиной. Тут я достиг полного успеха. Она, должно быть, решила, что я настоящий педик.
– Ты сообщил его родителям? Ред кивнул.
– Они будут завтра. – Он пожал плечами. – Такова жизнь. Мальчики становятся девочками.
– Бедный парень. – Это было одно из тех дел, которые не нравились никому из них. Они чувствовали, что их вмешательство совершенно бесполезно. По сути, они не могли предложить ничего конструктивного. Единственное, что они могли сделать, – направить ребенка к психиатру. Но случалось, что и те были бессильны.
– Ты трудолюбивая маленькая пчелка. Чем ты сейчас занята? Делом Хайден?
– Фамилия девочки Кэри.
– Я знаю. Но все газеты называют эту историю делом Хайден. Из-за матери, которая в этом городе считается большой шишкой. – Он опять с шумом отхлебнул кофе. – А что с ребенком?
Мариан задумчиво посмотрела на него.
– Толком я и сама не знаю. У меня еще не было возможности собраться с мыслями. Она не похожа на большинство других детей, с которыми мне приходилось сталкиваться.
Он вопросительно вскинул брови.
– И каким образом ты пришла к этому выводу? Лишь по предварительным данным?
Она кивнула.
– Дай-ка взглянуть.
Она наблюдала за ним, пока он пробегал глазами первый листик. Это был отчет врача, который обследовал ее. Каждая девочка, которую к ним доставляли, должна была пройти медицинское освидетельствование до того, как ее отправляли в камеру. Дани прошла через врача в прошлую субботу, но психометрические тесты не были сделаны до понедельника, потому что на уик-энд все закрывалось.
У Мариан было ощущение, что, общаясь с Дани, она не уловила нечто чрезвычайно важное, но конкретно не могла сказать, что именно. Ред неслучайно считался отличным специалистом. Он работал офицером по надзору уже много лет. Может, ему и удастся выловить то, что может помочь.
Окончив читать отчет медика, он с едкой насмешкой взглянул на нее.
– Рад убедиться, что, по крайней мере, хоть эта девочка нормальная. Она понимала, что он имел в виду. «Девственная плева полностью дефлорирована и разрывы хорошо зажили, так что не представляется возможным определить время дефлорации. Тем не менее, имеются следы раздражения стенок влагалища и легкая припухлость клитора, что говорит о возможном высоком уровне сексуальной активности в период, непосредственно предшествовавший обследованию».
– Я начинаю думать, что в Сан-Франциско вообще нет четырнадцатилетних девственниц. – Посмотрев на нее, он ухмыльнулся. – Для истории, – Мариан, ты еще была девственницей в четырнадцать лет?
– Кончай свои шуточки, Ред. И не надо, чтобы работа мешала твоей объективности. Хорошие дети редко к нам попадают.
– Кто он был? Ну, тот тип, которого она убила? Она уставилась на него.
– Не говорит. Как только заходит разговор о нем, она замолкает. Не отвечает и все. Взгляни на ее психометрию, и сам все поймешь.
Она увидела, как его брови поползли кверху, когда он проглядывал результаты. Она понимала, чем объясняется его реакция.
– У малышки коэффициент интеллектуальности до 152-х.
– Совершенно верно. Мы столкнулись с экстраординарным уровнем интеллекта и воспитания. Поэтому-то так трудно и понять, что произошло. Читай дальше.
Он молча продолжил изучение записей. Быстро пробежав несколько страниц, он отложил их.
– Она дурачит нас. Не могу понять, в чем дело? Почему?
– Именно это я и чувствую. Ты прочел, что она сказала психиатру в конце обследования? Что она сама, по своей воле, признает неправильность своих действий, что понимает их недопустимость, что она не отказывается обсуждать все, что имеет отношение к ее неправильным действиям, но не собирается говорить о том, что не имеет отношения к этим темам. Все остальное касается только ее лично, и она не чувствует необходимости вторгаться в эту область, поскольку не имеет отношения к ее поступку.
– Потрясающе. Мариан кивнула.
– Где-то до этого уик-энда она еще контролировала себя. Очень плохо, что мы не можем вытянуть из нее, когда она в субботу пришла домой. Она была очень взвинчена и в нервном состоянии.
– Ты считаешь, что кто-то сможет добиться у нее ответа?
.– Единственный, с кем она виделась, был ее отец. Ему никогда не приходило в голову ничего подобного. Для него она продолжает оставаться маленькой девочкой. В последний раз, когда он видел ее, Дани было примерно лет восемь, и, пока он не поймет, что она выросла, думаю, он так и не сможет себе представить, что она стала взрослой во всех смыслах.
– Что он собой представляет?
– Смахивает на симпатичного вежливого человека.
– С таким послужным военным списком? – В голосе Реда звучало недоверие.
– В этом-то и парадокс. Но я чувствую себя какой-то виноватой перед этим бедным мужиком. По его одежде видно, что он не очень-то преуспевает, но примчался из Чикаго выяснить, не может ли он чем-то помочь. Оставил жену, которая со дня на день ждет ребенка, и он разрывается на части. Он хочет сделать что-то толковое, но не уверен, что правильно понимает в сегодняшних обстоятельствах смысл этого понятия.
– А что такое мисс Хайден?
– Нора Хайден четко представляет, что ей надо. Всегда и всюду. Возможно, она и отличная художница, но в то же время она и настоящая сука. Мне искренне жаль ребенка, которому довелось жить с ней все эти годы. Должно быть, ей не легко пришлось.
– Чувствуется, что ты ее не особенно любишь.
– Думаю, что да. Но это ничего не меняет в основной проблеме, которую надо решать. Как нам добраться до этого ребенка и заставить ее открыться?
– Порой лучше всего оставить ее в покое. Может, когда она начнет хоть чуть больше доверять нам и увидит, что мы хотим ей помочь, она станет откровеннее.
– Это сработало бы, будь у нас время. Но Мэрфи дал нам всего лишь неделю. У меня ощущение, что на него здорово давят, и он хочет скорее разделаться с этим делом и не собирается предоставлять нам законные пятнадцать дней.
Она налила себе еще кофе. Теперь он остыл, но Мариан все равно выпила его.
– У меня удивительно странное чувство, что в этом деле мы и ни на йоту не приблизились к правде. Учитывая самообладание, которое демонстрирует эта девочка, я просто не могу поверить, что она совершила убийство.
– Тогда кто же, по-твоему, его совершил? Мать?
– Как мне кажется, вполне возможно.
– Но все свидетельствует против тебя. Ты же читала все показания. Ты была на расследовании у коронера и еще раз выслушала всех. Они единогласно показывают на девочку.
– Так оно и есть, но словно бы я вошла к себе домой, вижу, что все вроде бы на месте и все же чувствую – что-то тут не так. Слишком все в порядке. И, кроме того, есть только один очевидец.
– Мать? Она кивнула.
Ред задумчиво посмотрел на нее.
– Не упускай из виду, что неприязнь к матери может завести тебя в тупик. Много раз я убеждался, как глупы бывают родители. Я бы с куда большей охотой поносил бы их, чем ребенка. Но, как правило, это не приносит результатов.
Встав, он пошел по кухне и вернулся еще с двумя чашками кофе.
– Где сейчас девочка?
– У психиатров. Возможно, сегодня Дженингс сможет заняться ею.
– Салли Дженингс отличный специалист. Если ей не удастся размотать ее, это ни у кого не получится.
– Остается лишь надеяться. Кстати, пора брать ноги в руки. Судья Мэрфи хочет, чтобы я взглянула на решение суда о разводе родителей. Мне придется забежать в офис их адвоката.
Мариан отодвинула стул.
– Как Анита и мальчики?
– Как обычно. Анита решила пойти работать часть дня, чтобы стало полегче с деньгами, но я сказал, что только через мой труп. Я слишком насмотрелся, что бывает с ребятами, у которых работают оба родителя.
Она сочувственно кивнула. Порой она искренне удивлялась, как некоторые женатые мужчины могут жить на свою зарплату. Она понимала, почему обувь Реда вечно выглядит так, словно она уже месяца два нуждается в починке.
Он вздохнул.
– Стиви, старший, просто достал нас с мотороллером. Он говорит, что у всех ребят есть в школе.
– И ты собираешься купить его?
– Если мне удастся найти подержанный, долларов за пятьдесят. – Он уставился в стол. – Порой я сам себе кручу голову. Таких лишних денег нет и не предвидится.
– Может, тебе повезет, Ред.
– Буду держать кулаки на счастье. Но порой я просто пугаюсь.
– Что ты имеешь в виду?
– Стиви хороший парень и все такое, но я не перестаю думать обо всем, без чего ему приходится обходиться. Ты понимаешь меня. Может быть, ничего хорошего нет в том, что так много знаешь.
Она кивнула.
– Порой ночью я просыпаюсь, – продолжал он, – от того, что мне снится такая сцена: я сижу за письменным столом, ко мне приводят мальчишку, и я вижу, что это Стиви. И когда я спрашиваю его, почему он это сделал, он говорит мне: «А чего ты ждал, папа? Что я так и буду вечно жить, веря, что луна сделана из зеленого сыра?»
Несколько секунд она смотрела на него. Эти беды преследовали каждого из них. Они и знали и понимали слишком много. Она по-дружески положила руку ему на плечо.
– Тебе достался длинный и тяжелый день. Почему бы тебе не пойти отдохнуть домой?
Он с благодарностью погладил ее по руке.
– Стоит ли? – усмехнулся он. – И Анита до полусмерти перепугается, решив что я заболел или со мной что-то случилось.
6
Диплом в рамочке на густо занавешенной стенке говорил, что его обладатель получил степень магистра психологии в Висконсинском университете. Имя в дипломе было выписано строгими готическими буквами – Салли Дженингс. Выдан в июне 1954 года.
Салли Дженингс было тридцать восемь лет, когда она его получила. За спиной было уже пятнадцать лет работы в инспекции по надзору, пока она, упорно занимаясь, прогрызала путь к своей цели. Когда ей удалось скопить денег, она взяла отпуск без содержания на два года и занялась дипломом. И прошло еще два года, прежде чем в ее бывшем отделе открылась вакансия.
У нее было молодое лицо, его совсем не старила седина в волосах, мягкая манера обращения и глубокое понимание детей, с которыми ей приходилось иметь дело. В большинстве случаев они чувствовали, как она к ним относится, и отвечали доверием. Но порой встречались и те, кому удавалось устоять под ее мягким, но неуклонным нажимом. Вот как в этот раз.
Она посмотрела на Дани, сидящую по другую сторону стола. Девочка сидела молча, со спокойным лицом, аккуратно сложив руки на коленях. Салли сразу же заметила, что она тщательно ухаживает за ногтями. Взяв сигарету, она увидела, как глаза девочки следят за ее рукой.
– Хочешь закурить, Дани? – вежливо спросила она, протягивая пачку.
Дани заколебалась.
– Все в порядке, Дани. Тут ты можешь курить. Дани взяла сигарету и зажигалку.
– Спасибо, мисс Дженингс.
Психолог закурила сама и откинулась на спинку кресла. Выпустив клуб дыма, она наблюдала, как он медленно поднимался к потолку.
