– Я делаю вашу работу, советник, – отпарировал я. – Защищаю свою дочь!
      – Вы ведете себя как полный идиот, Люк. Вы только ухудшите ее положение!
      – Что может быть еще хуже? Судья готов отправить ее за решетку.
      – Вы этого еще не знаете, – сказал он. – Он еще не вынес решения. И если оно нас не удовлетворит, мы сможем добиться нового слушания. У нас есть такие права.
      – Ну, и чего вы добьетесь? – спросил я. – Дани по-прежнему будет под замком. Почему вы так боитесь, что я могу докопаться до правды? Или у вас тоже рыльце в пушку, а?
      – Почему?
      Я видел, что он был искренне озадачен.
      – Нора боится, что я в самом деле могу выяснить всю правду о событиях той ночи. Поэтому-то она и натравила на меня Кориано, когда я отправился за письмами.
      – Натравила на вас?
      Вынув снимки из кармана, я показал их ему и объяснил, что произошло. Когда я засовывал их обратно, он был бледен.
      – И она предупредила меня, чтобы я никуда не лез, а то она пошлет их моей жене.
      – Я ни за что не должна была возвращать их тебе! – с силой сказала Нора. – Должно быть, я тогда сошла с ума!
      Гордон тоже был вне себя. Почти не сдерживаясь, он схватил ее за руку и оттащил в сторону.
      Я наблюдал за ними. Они отошли к задней стенке помещения. Я слышал, как они шептались, но не мог разобрать ни слова. Сев, я потянулся к стакану с водой. Мне хотелось взять сигарету, но я не знал, можно ли курить в зале суда.
      – Ваша дочь была очень расстроена, полковник, – сказал доктор Вайдман.
      Я посмотрел на него. В его глазах была нескрываемая симпатия ко мне. Я отпил воды.
      – Я предпочитаю, чтобы она волновалась сейчас, чем потом после трех лет в исправительном заведении придется приводить ее в себя.
      Вайдман промолчал. Я взял сигарету и закурил. Черт с ними, с правилами. Я чувствовал, как у меня дрожат руки.
      Старая леди, подойдя, прикоснулась к моей руке. Голос у нее был таким же мягким и спокойным, как и прикосновение.
      – Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Люк.
      Я посмотрел на нее. Казалось, она единственная из нас еще сохраняла здравомыслие. Я сжал ее пальцы.
      – Я тоже надеюсь, – выдавил я.
      Внезапно мне захотелось, чтобы тут была Элизабет. Она-то поняла бы, что я должен сделать, она бы могла успокоить страхи и тревоги, которые стали пробуждаться во мне. Возможно, Гордон и нрав. Возможно, я принесу больше вреда, чем пользы. Я не знал. Никогда раньше мне не приходилось чувствовать такое одиночество.
      Дверь кабинета судьи открылась, и он вошел в зал. Мы стояли, пока сигнал молотка не дал нам знать, что можно сесть. Гордон и Нора вернулись на свои места за столом. Я видел, что лицо у Гордона по-прежнему пылает и он с трудом сдерживает гнев.
      – Пусть пристав пригласит девочку, – приказал судья. Помощник шерифа подошел к помещению, где была Дани с Мариан, и постучал в двери. В ту же секунду в зале суда появилась Дани в сопровождении инспектора.
      Теперь темные круги под ее глазами виднелись еще отчетливее. Я понял, что она снова плакала. Садясь на место, она отвела от меня глаза.
      – Можете приступать, полковник Кэри, – сказал судья. Но прежде чем я успел подняться, вскочил Гордон.
      – Я должен опять выразить свой протест по поводу этой процедуры, ваша честь. Она в высшей степени выходит за рамки и в случае продолжения может привести к изменению предмета слушания и вызвать предубеждение к данному составу суда.
      Внезапно в глазах судьи Мэрфи появился ледяной блеск.
      – Вы угрожаете суду, советник?
      – Ни в коем случае, ваша честь. Я просто высказываю свое мнение, на которое имею законное право.
      – Суд уважает права досточтимого советника, чем же холодным голосом сказал судья, – и ценит его мнение. Но суд считает нужным уточнить, что обвинение в предубеждении, которое идет на пользу несовершеннолетней, говорит лишь о том, что суд выполняет свою задачу. В соответствии с законом, основная цель данного суда это защищать интересы несовершеннолетних граждан.
      Гордон молча сел. Судья посмотрел на меня. Теперь голос у него смягчился:
      – Можете приступать, полковник. Я поднялся со своего места.
      – Я хотел бы задать несколько вопросов мисс Хайден.
      – Мисс Хайден, не будете ли вы так любезны занять место? – предложил судья, показывая Норе на стул, где только что сидела Анна.
      Нора несколько секунд смотрела на Гордона. Он кивнул. Нора встала. Секретарь подошел к ней, чтобы принять у нее присягу.
      Сев, Нора посмотрела на меня. Лицо ее было спокойным и бесстрастным, как одна из тех резных масок, что висели у нее в мастерской. Я перевел дыхание.
      – Нора, – начал я, – на прошлой неделе, во время коронерского расследования, ты подтвердила, что в тот день, когда Тонни Риччио был убит, ты весь день ссорилась с ним. Можешь ли ты сообщить нам, во сколько началась эта ссора?
      – Точно я не помню.
      – Примерно. В восемь утра? В десять? Двенадцать? В два часа дня? Я заметил, что глаза ее потускнели. Она поняла, к чему я клоню.
      – Мне трудно припомнить точное время.
      – Возможно, я могу помочь тебе освежить память. Весь день ты была в Лос-Анжелесе. В «Вестерн Эйрлайнс» мне сказали, что ты была в списке пассажиров рейса, который вылетел из Лос-Анжелеса и прибыл в Сан-Франциско в пятницу в десять минут пятого. Учитывая вероятные уличные заторы, дома ты была, скорее всего, скажем, к пяти. Так во сколько же началась ссора?
      – Примерно в это время.
      – Значит, ссора, о которой идет речь, длилась не весь день, а началась примерно в пять часов дня? Так?
      – Так.
      Гордон снова вскочил, как чертик из коробки.
      – Ваша честь, – воскликнул он, – мне просто не хватает слов…
      – Мистер Гордон! – Гневно крикнул судья. – Прошу вас не мешать судебному расследованию! Как адвокат, представляющий перед лицом суда интересы несовершеннолетней, вы должны приветствовать любую информацию, которая может пролить свет на причины ее поступков и содействовать ее защите. Суду становится ясно, что вы стремитесь обслужить слишком много клиентов, что заставляет вас отвергать некоторые факты. И разрешите мне напомнить вам, что судья здесь я, и у вас будет возможность высказать свое мнение в установленном порядке. А теперь прошу сесть.
      Гордон опустился на место. Лицо его было багровым от ярости. Судья обратил свое внимание на меня:
      – Продолжайте, пожалуйста, полковник Кэри.
      – Был ли кто-нибудь дома, когда ты приехала? – спросил я. В первый раз Нора помедлила с ответом.
      – Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
      – Был ли дома кто-нибудь из прислуги?
      – Нет, думаю, что никого не было.
      – Были ли дома Дани и Риччио?
      – Да.
      – Оба?
      – Оба.
      – Видела ли ты их по приходе?
      – Нет, – она покачала головой. – Я направилась прямо в студию. Я хотела тут же набросать некоторые идеи, пока не забыла их.
      – Сколько было времени, когда ты наконец увидела их?
      Она посмотрела на меня. В первый раз я увидел умоляющее выражение в ее глазах. Казалось, что она готова просить меня остановиться.
      – Сколько было времени? – холодно повторил я.
      – Примерно… примерно половина восьмого.
      – То есть, ссора началась примерно в половине восьмого, а не в пять часов? – спросил я.
      Она смотрела себе на руки.
      – Это верно.
      – Ты также свидетельствовала у коронера, что ссора имела отношение к деловым вопросам, – сказал я. – Но это не было подлинной причиной, не так ли?
      – Нет.
      – И когда ты говорила мисс Спейзер, что не знала о взаимоотношениях Дани и Риччио, – продолжал я, – это тоже не было правдой? Так?
      Она стала тихо плакать, и слезы, скапливаясь на ресницах, ползли по щекам. Она нервно ломала пальцы.
      – Нет.
      – Где ты их увидела?
      – Когда я поднялась наверх переодеться к обеду, – еле слышно шепотом сказала она.
      – Где, а не когда. В какой комнате?
      Она не поднимала глаз.
      – В комнате Рико.
      – Что они там делали?
      – Они были… – От наплыва чувств у нее перехватило дыхание. Глаза у нее опухли. – Они были в постели.
      Я посмотрел на нее.
      – Почему ты не сказала этого при расследовании?
      – Я не могла даже представить себе, как это ужасно, – прошептала она. – Я не думала…
      – Ты не думала! – гневно прервал я ее. – В этом-то все и дело. Нет, ты-то думала. Ты-то понимала, что если ты проговоришься, тебе придется выкладывать всю правду. Обо всем, что произошло той ночью!
      – Я… я не понимаю, – произнесла она, и в глазах ее было испуганное и удивленное выражение.
      – Ты все понимаешь, – не скрывая своей жестокости по отношению к ней, сказал я. – Не знаю, как ты уговорила Дани, но ты понимала, что если скажешь правду, все остальное тоже выплывет на свет… то, что Тони Риччио убила ты, а не Дани!
      Я видел, как она старела буквально на глазах. Лицо ее окаменело и исказилось. Такой я никогда раньше ее не видел. За моей спиной раздался вскрик.
      – Нет, мамочка! Нет! Он не имеет права заставлять тебя признаваться!
      Я не успел повернуться к Дани, но она уже сорвалась со своего места и кинулась к матери. Она обняла Нору и осталась стоять, закрывая ее руками, словно защищая ее. Лицо ее по-прежнему было залито слезами, но глаза Дани были полны гнева и ненависти ко мне.
      – Ты думаешь, будто что-то знаешь! – крикнула она. – Ты вернулся после всех этих лет и уже думаешь, что все понимаешь! Ты чужой. Ты просто чужой. Ты не знаешь меня. Я не знаю тебя. Мы знаем только, как зовут друг друга!
      Я стоял и смотрел на нее.
      – Но, Дани…
      – Я сказала правду! – кричала она. – Но мне никто не верит! Я вам говорила, что там был несчастный случай, что я не хотела его, но мне не верят! Ты так ненавидишь мою мать, что не хочешь слушать меня!
      – И если ты хотел правды, папа, так слушай ее! Это был не Рик, которого той ночью в студии я хотела убить. Это была моя мать!

      Я обвел глазами помещение суда. Стояла мертвая тишина. Все смотрели на Дани. Даже стенографист, на чьем лице за все утро не выразилось никаких эмоций, уставился в пространство, пока его пальцы летали по клавишам машинки.
      – Мы лежали с Риком в постели, когда мать нашла нас, – тихим бесстрастным голосом начала она. – Мы знали, что уже поздно, но я не отпускала его. Он хотел, чтобы я наконец ушла, но я не соглашалась с ним. Мы ничего не слышали, и поэтому нам казалось, что мы одни в доме. Все уехали, даже слуги, и мы днями лежали в постель, поднимаясь только, чтобы поесть. И все же я не хотела уходить от него.
      Во взгляде ее появился обращенный ко мне вызов.
      – И хочешь знать, что мы делали, когда мать нашла нас, папочка? – спросила она. – Хочешь?
      Я не ответил.
      – Мы были голыми в постели. Он лежал на спине, а я стояла над ним на четвереньках. Ты понимаешь, что я имею в виду, папочка? Я изо всех сил ласкала его, чтобы он снова захотел меня, и мне не надо было уходить.
      К горлу подступила тошнота. Должно быть, мое лицо исказилось, потому что теперь она смотрела на меня уже без прежнего вызова.
      – Ты же понимаешь, что я имею в виду, папа, правда? – тихо повторила она. – Но ты не хочешь даже думать об этом. Даже про себя. Тебе по-прежнему хочется думать, что я та же маленькая девочка, которую ты оставил шесть лет назад. Так вот, я уже не та. Ты не хочешь думать, что я все знаю о таких вещах, и о том, как их надо делать. Но я знаю. Ты не хочешь думать, что твоя маленькая девочка делает такие вещи. Но я их делаю.
      Голос ее стал чуть громче, а на глазах блеснула влага.
      – Я делала их снова, снова и снова. Сколько у меня хватало сил! Она смотрела мне прямо в глаза, и спазма в желудке скручивала меня все туже.
      – Тебе не нравится слышать это, не так ли, папа?
      Я не отвечал. Я не мог.
      – Мать прошла через твою старую комнату. Помнишь, как ты заходил ко мне через нее? Так и она появилась. Только теперь это комната Рика… то есть была комнатой Рика. Она стащила меня с постели, отволокла в мою комнату и заперла там. Я плакала и кричала. Я кричала ей, что мы с Риком собираемся пожениться, но она не слушала меня. Я никогда раньше не видела, чтобы она была в такой ярости.
      – Потом она спустилась вниз в мастерскую, а я лежала на постели, пока не услышала, как Рик открывает двери. Я услышала его шаги по лестнице через ванную, которую мать забыла закрыть.
      Я очень тихо спустилась вниз. Я слышала на кухне голоса Чарльза и Виолетты. Я прокралась через холл и остановилась у дверей мастерской, прислушиваясь. Я слышала почти каждое слово из того, что они говорили.
      – Я слышала, как мать сказала Рику, что дает ему час на то, чтобы он убрался из дома. А Рик сказал, что он столько знает о нас обеих, он всему свету расскажет, какие мы шлюхи. Мать ответила, что если он тотчас же не уберется, он отправится в тюрьму за… – она запнулась на этом слове, – … за изнасилование несовершеннолетней, которое будет установлено законом.
      В зале суда пронесся шепоток.
      – Я слышала, как мать потом засмеялась и сказала, что ожидала от него нечто подобного, так что сколько он хочет? Тони тоже рассмеялся. Совершенно верно, сказал он. Пятьдесят тысяч долларов. Мать сказала ему, что он сошел с ума, и что она даст ему десять тысяч долларов. Ну тогда двадцать пять тысяч. «Хорошо», – услышала я, и тогда я прямо сошла с ума!
      Слезы обильно потекли у нее по щекам.
      – Я в самом деле сошла тогда с ума! Я могла думать только о том, что она снова это делает. То же самое, что она делала со всеми, кого я любила. То же самое, что она делала со всеми, кто любил меня. Она выгоняла и Тони!
      Я распахнула дверь и закричала на нее.
      – Ты не должна этого делать! – кричала я. – Ты не имеешь права его выгонять!
      Мать посмотрела на меня и приказала отправляться наверх к себе. Я посмотрела на Рика, и он тоже сказал мне, чтобы я слушалась мать.
      Я заметила долото на столе около дверей. Я схватила его и кинулась к матери.
      – Ты не имеешь права выгонять его! – кричала я. – Сначала я убью тебя!
      Я замахнулась на нее, но откуда-то между нами возник Рик, и долото попало ему в живот. Он остался стоять, прижав руки к животу.
      – Боже милостивый, Дани, что ты наделала? – сказал он. Потом я увидела, как между пальцами у него потекла кровь и кинулась мимо него к матери. Я кричала, что не хотела этого делать. Я в самом деле не хотела этого делать, мамочка!
      Она мне снова и снова говорила, что верит мне, что я не хотела этого.
      Она сказала, что мы должны будем всем объяснять, что он бил ее, а я пыталась ее защитить. И никому даже не надо знать, что было между Тони и мною. Она повторяла мне все снова и снова, пока не убедилась, что я скажу все слово в слово. Тут открылась дверь, вошел Чарльз, а я закрыла лицо руками.
      Они припали друг к другу. И мать и дочь плакали. Я смотрел на них. Они были так похожи друг на друга. Словно два разных изображения одной и той же женщины. Одинаковые слезы катились по их щекам. Мать и дочь. Одна и другая.
      У меня было ощущение, что я в каком-то ступоре. Наконец эта глухая оболочка лопнула. Нора все еще плакала, а глаза Дани уже высохли.
      – Теперь, когда ты знаешь всю правду, папа, – тихо спросила она, – ты лучше чувствуешь себя?
      Я заглянул ей прямо в глаза. Не знаю, что я там увидел, но спазма в желудке разжалась. Теперь я знал всю правду. Не знаю, как она стала мне ясна, потому что она все равно не рассказала ее, но теперь все было неважно. Потому что так хотела Дани. И поэтому так все и должно было быть. И потому что глубоко в душе я знал, что она не была убийцей.
      Судья объявил десятиминутный перерыв. Когда мы вернулись в зал суда, то безмолвно расселись по своим местам, пока он готовился объявить решение.
      – Решением данного суда, – начал он, – объявляется, что штат Калифорния будет продолжать осуществлять опеку над несовершеннолетней Даниэль Норой Кэри, в соответствии с рекомендациями инспекции по надзору. В дальнейшем она будет находиться в изоляции под юрисдикцией Совета по делам молодежи штата Калифорния, откуда инспектор по надзору должна будет доставить ее в северо-калифорнийский приемный центр в Перкинсе, где ей предстоит провести шесть недель, в ходе которых ей будет поставлен окончательный диагноз. Затем, по завершению данного периода, она будет отправлена в Санта-Росу в школу Лос Гуилкос, где, как предусматривается, ей предстоит пройти период реабилитации в течение не менее шести месяцев. После этого суд решит, передать ли ее под опеку бабушки с материнской стороны, заявлению которой в данный момент мы вынуждены отказать.
      Несовершеннолетняя Даниэль Нора Кэри будет находиться под надзором властей штата Калифорния, пока ей не исполнится восемнадцать лет или же пока она не предстанет перед данным судом за какой-либо иной проступок. Родители данной несовершеннолетней должны вступить в контакт с инспекцией по надзору и ежемесячно выплачивать штату Калифорния сумму в сорок долларов, пока несовершеннолетняя будет находиться в специализированных учреждениях штата.
      Судья стукнул молотком по столу и повернулся к Дани.
      – Лос Гуилкос, Дани, – прекрасная школа, и если ты будешь правильно вести себя и прилагать усилия для исправления, тебе нечего бояться. Если ты найдешь контакт с администрацией, она поможет тебе как можно скорее вернуться домой.
      Поднявшись, мы проводили его, когда судья торжественно прошествовал в свой кабинет.
      – Завтра вы сможете навестить Дани, – сказала мисс Спейзер, которая остановилась, подведя Дани к дверям.
      Дани обернулась, несколько секунд смотрела на нас, а затем переступила порог. Дверь захлопнулась.
      Нора начала плакать. Доктор Вайдман обнял ее за плечи, она уткнулась головой ему в плечо и в таком положении они вышли.
      Ко мне подошел Гордон. Он улыбался.
      – Ну, все обернулось не так плохо.
      Я уставился на него.
      – Штат мог засадить ее за решетку на все время, пока ей не исполнится восемнадцать лет. А сейчас вполне возможно, что через шесть или восемь месяцев она уже вернется.
      Я не ответил, и он ушел вслед за Норой.
      Старческая рука коснулась моей. Старая леди смотрела мне прямо в глаза, и я видел, что она понимает меня.
      – Спасибо тебе за все, что ты пытался сделать, Люк, – вежливо сказала она. – Когда она вернется домой, я позабочусь о ней.
      – Я знаю, что вы сможете это сделать, миссис Хайден. Простите меня. Из-за Норы, я хочу сказать.
      – Теперь все позади, Люк. Все мы делали все, что могли. Будь здоров. И удачи тебе.
      – Спасибо.
      Она вышла в коридор. Я посмотрел на лестницу. Никого не было. Помедлив несколько секунд, я прошел по коридору и, свернув за угол, направился в инспекцию.
      Когда я вошел, мисс Спейзер сидела за своим столом.
      – Я должен возвращаться в Чикаго, – сказал я. – Могу ли я увидеть Дани не завтра, а сегодня?
      – Пойду узнаю, хочет ли Дани видеть вас, – вежливо сказала она и вышла.
      Я как раз успел закурить, когда она вернулась вместе с Дани.
      – Можете тут поговорить. Я выйду.
      За ней закрылась дверь. Я протянул руки, и дочь кинулась ко мне.
      – Прости, папа.
      – Все в порядке, Дани, – мягко сказал я. – Мне потребовалось много времени, но теперь я все понимаю.
      Она уставилась мне в лицо.
      – Но ты ведь не ненавидишь ее так сильно, что хотел бы отправить ее в газовую камеру, да?
      – Конечно, нет, Дани, – улыбнулся я. – И вообще больше не стоит говорить о ненависти. Я вообще к ней больше ничего не испытываю. В свое время я побаивался ее, но теперь мне ее просто жаль.
      – Ей всегда был нужен кто-то, кто любил бы ее больше всего на свете, папа. Как и любой другой. У тебя есть жена. И она любит тебя больше всех.
      – А твоя мать – тебя, Дани.
      Ее глаза внезапно засияли.
      – А когда-нибудь ты приедешь навестить меня. Или я смогу приехать к тебе в гости.
      – Когда-нибудь обязательно.
      Дверь открылась.
      – Прости, Дани, но тебе пора.
      Поднявшись, Дани поцеловала меня в щеку.
      – Ты будешь писать мне, папа? Я поцеловал ее в лоб.
      – Конечно, я буду писать тебе, девочка.
      Я смотрела ей вслед, пока она шла по холлу, и металлические подковки ее туфелек цокали по мрамору. Затем они завернули за угол, и Дани исчезла.
      Прощай, Дани. Прощай, моя маленькая смешная девочка. Я помню тот день, когда ты появилась на свет. Я помню, как я смотрел на тебя через стекло, а ты сморщила свое крохотное личико и заплакала, и все во мне сжалось, потому что я знал, что ты моя, а я твой и что ты самая прекрасная девочка в мире.
      И ты уходишь, унося с собой мою любовь.
 
      Было половина десятого вечера, когда огромный реактивный лайнер коснулся бетона посадочной полосы аэропорта О'Хара в Чикаго. Как только были откинуты двери, в салон ворвался бодрящий прохладный ветерок. Я был первым на трапе. У меня не было времени демонстрировать вежливость, пропуская всех вперед. Получила ли Элизабет мою телеграмму?
      Я почти бежал через поле к зданию аэровокзала. Сначала я не увидел ее в толпе встречающих. Потом я нашел Элизабет – она махала мне, смеялась и плакала одновременно.
      Я кинулся к ней, и мир опять обрел четкие очертания, а боли, терзавшие меня, исчезли. Я прижал ее к себе.
      – Как я люблю тебя, и как мне тебя не хватало, – выдохнул я. – Мне не хватало тебя, и я люблю тебя.
      Подхватив багаж, мы бок о бок вышли. Нас ждала машина. Открыв заднюю дверь, чтобы кинуть на сидение свою сумку, я заметил там другую сумку. Я повернулся к ней.
      Она улыбнулась мне.
      – Ох, разве я тебе не сказала? Прямо отсюда мы должны ехать в больницу.
      – То есть прямо сейчас?
      – Прямо сейчас!
      – Почему ты ничего не говорила?! – завопил я. – Вместо того, чтобы терять время! Скорее! Садись в машину!
      – Можешь не торопиться. Время еще есть. Схватки у меня только начались. – Она взглянула на большие электрические часы на здании вокзала. – Вот как раз сейчас должна быть очередная.
      – Так не стой же на месте! – заорал я. – Садись в машину!
      Она едва успела сесть, как ее скрутило. Я видел, как побелело и напряглось ее лицо, но боль прошла, и краски вернулись.
      – Видишь, ничего страшного.
      Мы без остановки промчались до больницы Св. Иосифа. Полиция, должно быть, ужинала.
      Едва мы вошли, ее сразу же стали готовить. Через пятнадцать минут она уже лежала на каталке, и ее повезли в предродовую.
      Я провожал Элизабет до лифта, не спуская глаз с ее лица. Она была бледной, но улыбалась.
      – Не волнуйся так, – успокаивала она меня. – С нами, шведками, не бывает хлопот. С нами бывают только дети.
      Наклонившись, я поцеловал ее.
      – Я хочу только, чтобы с тобой было все в порядке.
      Открылась дверь лифта, и нянечка закатила туда носилки с Элизабет.
      – Все будет отлично. Позаботься о себе. И больше не вляпывайся ни в какие истории, слышишь?
      – Слышу, – сказал я, когда двери закрывались.
      Я прошел по коридору в комнату, которую тут называли Клубом. Здесь ждали еще несколько будущих отцов. Когда я вошел, они посмотрела на меня. Оглядевшись, я вышел. Как-то мне не хотелось сидеть среди них. Они все были какими-то мрачными.
      Спустившись вниз, я купил еще одну пачку сигарет. Закурив, я несколько раз затянулся и выбросил сигарету. Повернувшись, я пошел обратно по коридору.
      Снова я оказался в Клубе. Видеть даже эти мрачные физиономии все-таки лучше, чем находиться в одиночестве.
      – Я тут жду уже десять часов, – посетовал мужчина, рядом с которым я сел.
      – Ага, – сказал я, и снова закурил. Я огляделся. На стене висело шуточное объявление. «Мы не потеряли еще ни одного отца». Очень смешно.
      Вошла сестричка, и все лица, словно по команде, сразу же повернулись к ней.
      – Мистер Кэри? – спросила она.
      – Это я, – отозвался я, вставая. У меня закружилась голова.
      – Вот счастливый, – пробормотал мужчина у меня за спиной. – Я сижу тут девять часов, а он и пяти минут не пробыл!
      Сестричка тоже услышала его, потому что она улыбнулась, подходя ко мне.
      – Это верно, – сказала она. – Вы в самом деле очень счастливый человек…