Глава 34

Келли быстро угасала. Курс химиотерапии вызвал ухудшение общего состояния, и процедура была прервана. Болезнь с новой силой заявила о себе, постепенно захватывая клеточки ослабевшего тела. Единственную надежду на выздоровление давала пересадка костного мозга либо попытки провести курс нетрадиционного лечения онкологических заболеваний, которые практиковались в нескольких ведущих больницах страны. Врачи честно предупреждали, что и эти методы Келли могут не помочь: она была уже слишком слаба, а болезнь зашла слишком далеко. Сет отказывался верить их приговору. С самого раннего утра в воскресенье, когда к все увеличивающейся группе родственников и друзей, собравшихся у палаты больной, присоединилась и Оливия, он метался, осуществляя телефонную связь между лечащими врачами Келли и специалистами из Бостона, Хьюстона и Нью-Йорка.

– Сынок, есть некоторые вещи, которые даже тебе не под силу, – мягко сказала Келли, с сочувствием глядя на измученного Сета с красными от недосыпа глазами.

Оливия приехала в больницу на час раньше его, забросив по дороге Сару с Хлоей в воскресную школу. После обеда и до возвращения Оливии за девочками присмотрит Марта. Оливия на несколько минут поднялась на четвертый этаж больницы к Большому Джону. Взяв его за руку, она прислушивалась к жужжанию аппарата искусственного дыхания. Большой Джон по-прежнему не приходил в себя, и надежд на его выздоровление, по словам Чарли, было мало.

Однако внезапное ухудшение состояния Келли оказалось еще более тревожным. И Сет, и Айра почти все время проводили рядом с нею. Остальные – Белинда, Кейт, Августа Блейр и Шарлотта Рейми – сменяли друг друга по очереди. Все были потрясены случившимся и не хотели оставлять Келли один на один с болезнью. Даже на минуту.

– Это на тебя не распространяется, мама, – мягко ответил Сет. Он перестал шагать по палате, остановился у постели и взял Келли за руку. Мать, хрупкая, в голубой больничной сорочке, крепко сжала его руку истонченными, костлявыми пальцами: она настолько похудела, что пришлось даже снять обручальное кольцо.

– Ох, Сет. – Келли слабо улыбнулась ему. Она казалась настолько невесомой, что ее голова почти не оставляла вмятины на больничной подушке. – Ты борец, как и твои отец. Я всегда восхищалась в вас этим качеством. У меня его никогда не было.

– Ты тоже боец, мама. Ты должна победить болезнь, и ты справишься. – Он склонился над изголовьем, поцеловал мать в пергаментную щеку, пожал руку и, бросив неопределенный взгляд на Оливию, сунул под мышку папку с медицинскими отчетами и вышел из палаты.

После того, что случилось в мужской раздевалке, они больше ни разу не поговорили наедине. Все последующие ночи Сет провел у постели матери, устроившись на откидной кушетке. Спал ли он хоть одну из ночей, неизвестно. Сейчас на этой кушетке устроилась Оливия. В течение дня Сет постоянно вел переговоры с врачами, звонил по телефону, заглядывал в Интернет, лишь бы найти способ спасти мать. Он считал, что рано или поздно выход будет найден.

– Самое плохое, боюсь, для него начнется, когда пробьет мой час, – сказала Келли, проследив глазами, как Сет выходит из комнаты. – Меня эта мысль страшно мучает. – Она перевела затуманившиеся от слез глаза на Оливию.

– Тетя Келли, прошу вас, не нужно об этом, – взмолилась та и коснулась высохшей руки Келли. – Сейчас рак излечим. Известно уже много исцелившихся, и их число постоянно растет.

– Ох, милочка, боюсь, это не про меня.

Келли поморщилась и стала нащупывать приспособление для самостоятельного введения обезболивающих. Оливия помогла ей, установив нужную дозу. Спустя минуту Келли вздохнула и слабо улыбнулась:

– Ты знаешь, с сегодняшнего утра меня не покидает мысль, что мне осталось совсем немного. Если б мне было позволено выбирать, я бы, пожалуй, еще немножко побыла с вами. Но мне остается только взглянуть правде в глаза, как бы горька она ни была.

– Но, тетушка… – пробормотала Оливия, склоняясь над ней.

Вглядевшись в серовато-желтое лицо Келли, кинув взгляд на ее голову, почти без волос, она не могла сдержать слез. Оливия с ужасом вспомнила сцену в больнице, когда привозила Келли к Большому Джону: медсестра катила им навстречу кресло-каталку, в котором сидела больная. Вспомнив реакцию тетушки на ту женщину, Оливия внутренне содрогнулась: теперь Келли сама выглядела точно так же. Похоже, уже тогда у нее появилось предчувствие того, что ее ожидает.

– Я не могу говорить об этом с Сетом, потому что он расстроится. Он – мой сын, мое единственное дитя, которого я люблю больше всего на свете. Но ему будет трудно. Мужчины хуже, чем мы, женщины, переносят боль, ты заметила? Они как дети, даже самые сильные.

Оливия не нашлась, что ответить, и лишь крепче сжала руку Келли. Тетушка взглянула поверх ее головы на окно, сквозь которое в палату проникали потоки ярких солнечных лучей и виднелось голубое небо. Парочка черных скворцов мелькнула за окном и тут же скрылась, промчавшись мимо небольшого квадратного проема на волю, за пределы палаты, где все еще имели значение обыденные веши.

– Знаешь, что мне ненавистно более всего? Мне до смерти обидно, что я пропущу Рождество. Никогда больше не увижу елку – вот что меня расстраивает. Глупо, правда? Скорбеть по елке?

– Ох, тетя Келли… – Слезы ручьем хлынули из глаз Оливии, рука, сжимавшая руку Келли, напряглась. – Нет, это вовсе не глупо.

– Ну вот, теперь я начну плакать, ты начнешь плакать, и в результате последние отведенные мне драгоценные часы я проведу с распухшим носом и красными глазами. – Келли снова вздохнула и выдавила из себя слабую улыбку. – Если бы ты знала, Оливия, как я рада, что ты вернулась домой и привезла с собой Сару. То, что ты с нами в этот час, для меня просто благословение.

– Я тоже рада, что вернулась, – отозвалась Оливия, с трудом выговаривая слова.

– Все будет хорошо, дорогая, вот увидишь. В конце концов все будет хорошо.

Дверь распахнулась, и в палату вошла Мэлори с огромным букетом розовых роз в белой фарфоровой вазе. Ее высокие каблучки дробно застучали по полу. Отпустив руку Келли, Оливия вежливо поприветствовала ее. Как обычно, Мэлори была безупречно причесана и одета в серый шелковый костюм, украшенный ниткой жемчуга. Казалось, она пришла в больницу с работы или с церковной службы.

Коротко улыбнувшись Оливии, Мэлори подошла к постели больной с противоположной от Оливии стороны и поставила розы на столик. Аромат роскошных цветов на время заглушил даже обычный больничный запах.

– Как ваши дела? – поинтересовалась Мэлори и склонилась над Келли, чтобы обнять ее. Луч солнца, упав на кольцо невесты – символ их с Сетом любви, – заставил полыхнуть вправленные в него бриллианты. Еще одно напоминание об их грядущей свадьбе. Каким бы горячим ни был тот поцелуй в раздевалке, это было лишь сиюминутное помрачение, а отнюдь не надежда. Ей, Оливии, нужно запомнить это накрепко.

– Прекрасно, – отозвалась Келли, вновь обретя обычную иронию. – Присаживайся и расскажи мне, как идут приготовления к вашей свадьбе? Ты уже договорилась с той фирмой, которая будет обслуживать прием?

– Их цены оказались высоковаты… – Сочтя предложение Келли присесть достойным внимания, Мэлори устроилась в кресле напротив Оливии.

Они еще какое-то время поболтали о предсвадебных хлопотах – не самой приятной для Оливии теме, – а потом появились Айра с Филиппом и его женой. После того случая в раздевалке Оливия дважды встречала Филиппа в больнице, но он ни словом, ни взглядом не дал ей понять, что помнит ту сцену. Она была ему за то очень признательна. Оливия поднялась было, чтобы уйти, но Келли остановила ее, взяв за руку.

– Оливия, – шепнула она, – приведи Хлою. Сегодня после обеда, пожалуйста.

Заглянув в поблекшие глаза тетушки, Оливия прочла в них мольбу и медленно кивнула, словно торжественно поклялась исполнить просьбу больной. Келли устало улыбнулась и прикрыла глаза.

Она вернулась в больницу вместе с Хлоей уже перед ужином. Штора на окне была задернута, в палате стоял полумрак. Келли, казалось, заснула, и рядом с ней, погрузившись в чтение Библии, дежурил отец Рэндольф. Хлоя, аккуратно причесанная – убранные назад волосы перехвачены голубой лентой, – всю дорогу до Батон-Руж болтала без умолку. Но стоило им войти в палату, как девочка смолкла, крепко уцепившись за руку Оливии, и та в ответ крепко сжала маленькую, внезапно заледеневшую ручку. Увидев их, отец Рэндольф улыбнулся, встал и двинулся навстречу застывшим в дверях посетительницам.

– Что это у вас? – шепнул он, кивнув на пакет в руках Оливии.

– Оливия сказала, что Нана хочет елку, – фыркнула Хлоя, оправившись от смущения и обретя прежнюю уверенность. – Не понимаю, зачем? Еще и Хэллоуин не наступил.

Обменявшись взглядами с отцом Рэндольфом, Оливия почувствовала, что он все понял.

– У Келли будет чудесный ночник, – сказал он.

Взяв у Оливии ее ношу, он водрузил невысокую искусственную елочку в полном убранстве на ночной столик у кровати, переставив розы Мэлори на большой стол. Затем подключил электричество, и елка вспыхнула весело мерцающими разноцветными огоньками.

Елку Оливия купила в магазине сразу же после того, как покинула больницу.

Келли пошевелилась на постели, очевидно, разбуженная их голосами, и открыла глаза. Ее внимание привлекли весело мигающие огоньки. Увидев елку, она какое-то время молча смотрела на нее. потом губы ее дрогнули и растянулись в улыбке. Обведя глазами палату, она задержала взгляд на Оливии, которая стояла рядом с Хлоей в изножье кровати.

– Спасибо, – проговорила Келли и перевела взгляд на внучку. – Хлоя. – Голос ее звучал значительно слабее, чем утром. С трудом приподнявшись, она устроилась на кровати повыше и протянула руку девочке.

– Нана, – всхлипнула та и, обогнув кровать, схватила протянутую руку.

Оливия переглянулась с отцом Рэндольфом, и они молча вышли в коридор, оставив пожилую женщину с девочкой, чтобы, как внезапно щемяще четко поняла Оливия, они могли попрощаться.

Глава 35

Весь последующий день лил проливной дождь, не прекратившийся даже ночью. Сет сидел у постели Келли, забывшейся тяжелым, вызванным лекарствами сном тяжело больного человека, не выпуская из своих рук руки матери. Казалось, скорбно-черное небо и серебряные потоки дождя составляют совершенный фон его собственному настроению. Его мать умирает. И это произойдет не сегодня, так завтра.

Смерть. Какое другое слово таит в себе такой безысходный финал? И он тут абсолютно бессилен. Сегодня днем Сет скрепя сердце принял решение подписать бумаги, согласно которым врачи не будут искусственно поддерживать жизнь в организме матери.

На истории болезни Келли появился листочек с записью: «Нет кода». На больничном жаргоне это означало указание для всего медперсонала «не приводить в сознание».

Что ж, такова реальная действительность. Он тоже внешне признал эту реальность, когда подписывал бумаги, хотя сердце его обливалось кровью.

Взрослый, тридцатисемилетний мужчина, отец, при мысли о близкой смерти матери он превращался в испуганного мальчишку.

В одиннадцать часов вечера, когда они с Айрой собрались уезжать, отец Рэндольф отозвал Сета в сторону и предложил ему помолиться.

– Настал час попросить у господа нашего помощи вашей матери, Сет, – сказал он. Они стояли в коридоре, за пределами палаты. Медсестры предупредили всех, что даже если на первый взгляд больная находится без сознания, она в какой-то степени может слышать и понимать все, о чем говорят рядом с нею.

Сет взорвался:

– Вы что, думаете, я не молился? Да я на коленях просил помощи, а она все равно мучается! Вот ведь в чем идиотизм. Мать моя пальцем не тронула ни одно живое существо, и она так страдает! Где справедливость?

Отец Рэндольф бросил на него сочувственный взгляд:

– Вы молились о выздоровлении, так ведь?

– Конечно, о выздоровлении. А о чем же еще? – Сет ощутил приступ страха и тут же разозлился на себя за это. – И вот вам живое – нет, умирающее! – подтверждение того, что бог наши молитвы не слышит!

– Сет, я убежден в том, что бог слышит все наши молитвы, – в голосе отца Рэндольфа звучала скорбь. – Но мы, люди веры, должны понять одну, очень трудную для понимания вещь: иногда в ответ на наши молитвы он говорит «нет». – Он положил руку на плечо Сету: – Когда я молюсь за вашу матушку, я прошу господа не оставлять ее его любовью и принять ее в жизнь вечную в назначенный им час.

Пожелав Сету доброй ночи и пообещав сразу же вернуться к больной поутру, отец Рэндольф удалился.

Сет остался в палате, безуспешно пытаясь найти удобное положение в поролоновом кресле. Он боялся выпустить хоть на секунду руку матери – а вдруг она почувствует его присутствие, его прикосновение. Шел уже первый час ночи, больница стихла. Палату слабо освещали только циферблаты приборов да еще огоньки этой дурацкой елки, которую по настоянию Оливии решено было не выключать. Ночную тишину лишь изредка нарушал скрип пола в коридоре под ногами нянечки или шум каталки, все остальное за пределами палаты погрузилось в сон. Другое дело в палате – здесь каждый звук казался громче: мерное капание лекарства в капельнице, прикрепленной к руке больной, гул аппаратов, контролирующих работу сердца и легких, шорох простыней под ногами Келли. Последний звук он слышал уже около получаса: Келли била дрожь. И этот звук пугал его почти так же, как странные хрипы, сопровождавшие ее дыхание.

Повинуясь какому-то шестому чувству, Сет перевел взгляд на мать: она лежала с открытыми глазами, глядя прямо на него. Она не спит, она в сознании, впервые за целый день, – это открытие так потрясло его, что Сет уставился на мать, изумленно моргая, не в силах вымолвить ни слова.

– Мама, – тихо произнес он, приходя в себя.

Она улыбнулась, и Сет ощутил слабое пожатие ее руки. Когда-то крепкая, здоровая женщина, сейчас она превратилась в хрупкое, почти невесомое создание. Глаза ввалились, под тонкой, сухой, пожелтевшей кожей резко выступили скулы. Насколько он знал, она за время пребывания в больнице не ела нормальной пищи. Он почувствовал острое желание немедленно накормить ее, помчаться вниз, к торговому автомату, чтобы купить там шоколада и какой-то воды и силой заставить ее поесть. Если бы только он мог ей этим помочь…

Взгляд Келли медленно перемещался по его лицу, словно она пыталась запомнить каждую черточку. Когда она заговорила, голос был еле слышен:

– Помнишь, когда ты был маленький, ты так любил собирать для меня цветы? У нас был огромный сад, и в них много цветов – розы, пионы, амариллисы… Такие красивые, а ты всегда собирал для меня одуванчики. Ты уходил на луг и потом приносил мне эти жалкие букетики, которые тебе казались самыми прекрасными на свете. И ты знаешь, мне они тоже казались самыми прекрасными, потому что они были от тебя. – Глаза Келли лучились улыбкой.

– Я помню. – Сет наклонился, приблизившись к ней, и крепко сжал руки матери. – Ты обычно ставила их в пустую банку из-под варенья на середину кухонного стола.

– Точно. – Келли коротко засмеялась, внимательно глядя на него. – Сет, я хочу, чтобы ты знал – ты был смыслом моей жизни. Я любила тебя с момента рождения и буду любить вечно. О лучшем сыне трудно мечтать. Я горжусь тобой.

– Мама… – Слова застревали у него в горле, на глазах выступили слезы. – Мама…

Она взглянула на него и перевела взгляд куда-то в сторону, в угол стены за его спиной. Лицо вдруг озарилось, словно от приятного удивления. Сет обернулся посмотреть, что она там увидела, но палата была пустой. Стол, заставленный цветами, и ничего больше.

– Майкл, ты? – спросила Келли своим обычным, прежним голосом и улыбнулась. Затем глубоко, с хрипом, втянула в себя воздух, закрыла глаза и, казалось, заснула.

Выдоха Сет не услышал.

– Мама, – встревоженно проговорил он, вскочив на ноги и склоняясь над ней. И громко добавил: – Мама, я люблю тебя!

Почти в ту же секунду зазвучал сигнал тревоги на аппаратуре и послышались поспешные шаги в коридоре. Дверь с шумом распахнулась, и палата начала заполняться врачами и медсестрами.

Глава 36

Когда Оливия внезапно открыла глаза, часы на ночном столике показывали три часа тридцать две минуты. Она лежала в своей постели, в комнате рядом с комнатой Сары, которая раньше принадлежала Белинде, а теперь ей, и старалась успокоиться, делая размеренные вдохи-выдохи, чтобы избавиться от ужаса, накатившего на нее во сне.

Опять этот едва уловимый аромат духов «Белый лен», которым сопровождалось каждое ее пробуждение от ночного кошмара. Она не могла бы сказать, реальный это запах или просто плод ее воображения.

Кстати, а можно ли вообразить запах давно забытых духов?

В комнате было темно, хоть глаз выколи. Нескончаемый дождь за окном не давал возможности лунному свету проникнуть сквозь занавеску, и единственным освещением был циферблат будильника рядом с кроватью. Если поднять руку и поднести ее к часам, то можно разглядеть ее очертания.

Кошмары мучили ее последние три ночи постоянно и становились все настойчивее. Она стала бояться спать.

Конечно же, Оливия знала, почему они приходят.

Потому что она не может стереть из памяти ужасные образы, вызванные в ее воображении историей, которую поведал ей Сет: ее мать, молодая, здоровая, красивая, покончила с собой, утопившись в озере.

Странно, но во сне все это не походило на самоубийство. Во сне она испытывала ужас, а не скорбь.

Из-за ухудшения самочувствия Келли атмосфера в доме сложилась такая, что кошмары могли бы мучить любого, подумала Оливия, стараясь рассуждать логично. Хлоя то капризничала, то ластилась, Сара задумалась, погрузилась в себя, Марта часто плакала, а ее саму последнее время терзали столь противоречивые предчувствия, что она ощущала себя вымотанной до предела.

В довершение ко всему Сару тоже мучили ночные кошмары: ей снова привиделся вампир – король светлячков. Очевидно, этот образ настолько врезался в ее подсознание, что в пятницу ночью она проснулась с криком, что он пришел за нею. А вчера ей показалось, что он у нее в комнате.

Сегодняшняя ночь выдалась поспокойнее. Если бы не ее ночной кошмар, ничто бы не мешало ее отдыху. И все же заснуть Оливия уже не могла.

Сознание того, что во всем огромном доме этой ночью остались только четверо – они с Сарой в этом крыле и Марта с Хлоей в другом, – тоже оптимизма не прибавляло.

Без Сета и Келли дом казался на удивление пустым.

Оливия втянула в себя воздух и убедилась, что если аромат духов и был, то теперь он исчез. Почти в ту же секунду она услышала со стороны веранды какие-то звуки, похожие на шаги. Тяжелые шаги. Мужские.

Она прислушалась снова, напрягая слух, стараясь за шумом дождя разобрать, что это могло быть, но, как ни старалась, больше ничего не услышала.

Оливия лежала в теплой, удобной постели, натянув покрывало по самое горло, не сводя глаз с окна и напряженно вслушиваясь в ночь.

Эти шаги не были плодом ее воображения, в этом она уверена. Но тогда кто мог оказаться на веранде посреди ночи?

Жгучая волна страха, природы которого она не знала, накатила внезапно, взбудоражив ее. Кем бы ни оказался тот незнакомец на веранде, она должна выяснить, кто это.

Трижды с момента их переезда в этот дом Сара просыпалась среди ночи с криками, что в комнате кто-то есть. А что, если ее страхи имели под собой реальную основу?

Откуда-то из глубины сознания выплыло воспоминание – она тоже однажды испытала подобное. Вроде бы незнакомый мужчина стоял у подножия ее кровати. Смутное, неуловимое воспоминание – если только кошмары дочери не спроецировались на ее сознание – ускользало, подобно змее, не давая сосредоточиться. Но после него оставался неприятный осадок.

А вдруг кто-то и вправду прокрался в комнату Сары, пока она спала? Может, вампир – король светлячков вовсе не фантазия? От одной мысли о такой возможности в жилах леденела кровь.

Откинув покрывало, Оливия поднялась с кровати. Не зажигая свет, чтобы не спугнуть того, кто мог оказаться за окном, она бесшумно прокралась в коридор и открыла дверь в комнату дочери. Застыв в дверях, она услышала спокойное, ровное дыхание девочки, а в приглушенном свете ночника, всю ночь горевшего у постели Сары, разглядела свернувшееся под простыней в клубочек тело дочери. Котенок Смоки мирно спал у нее в ногах.

Увидев котенка, Оливия улыбнулась. Сара так счастлива со своим любимцем, да и она сама относится к нему как к члену семьи.

Сара в безопасности. При этой мысли напряжение отпустило ее, и тут же Оливия почувствовала легкую тревогу, какая бывает, когда входишь в лифт и он начинает спускаться с увеличенной скоростью.

Хорошо, в комнате Сары все спокойно. И все же она слышала на веранде чьи-то шаги!

Закрыв дверь, Оливия вернулась к себе, подошла к ближайшему окну и немного откинула занавеску, чтобы видеть веранду. Ее взгляд уперся в угольно-серую стену. Ничего удивительного при таком дожде. Даже если бы кто-то стоял под самым окном, она заметила бы его. только если бы он сделал шаг внутрь.

От этой мысли по спине опять пробежал холодок страха. Если там кто-то есть, стоит ли ей выходить наружу? Оливия засомневалась. С другой стороны, пока она все не выяснит, ей не заснуть.

Двигаясь тихо, как только можно, она отодвинула щеколду, приоткрыла стеклянную дверь и ступила на веранду. Ее окатило волной влажного воздуха, пахнувшего жимолостью и мокрой землей. Оливия огляделась по сторонам. По стене дома метались подвижные, меняющие очертания тени. Дальний конец веранды утопал в темноте, обеспечивая тайное укрытие для любого незваного гостя. Откуда-то справа доносились мягкие, повторяющиеся звуки, происхождение которых было скрыто во мраке. Таинственные скрипы, свисты или стоны заглушались почти полностью мягким шумом падающего дождя.

В это время ночи, под таким дождем, словно отсекающим их от всего внешнего мира, Большой дом казался расположенным на необитаемом острове, словно перенесенный мощным ураганом, который подхватил его и опустил посреди болот. «Нужно возвращаться, – подумала Оливия, – и немедленно. И плотно закрыть за собой окно».

Она уже была готова последовать мудрому решению, как вдруг заметила, что одно из кресел-качалок в дальнем конце веранды покачивается. Замерев на месте, Оливия смотрела, как оно медленно раскачивается вперед-назад. Именно оттуда и доносились те таинственные звуки, которые она слышала.

В кресле кто-то сидел.

Ей удалось различить темный силуэт, оттененный белизной сиденья, спинок и ручек кресла. В голове роем пронеслись мысли о зомби, призраках и прочей нечисти, пока она не поймала себя на том, что в таинственном силуэте есть что-то знакомое.

– Сет? – выдохнула она, едва живая от страха.

Ответа не последовало, только мерно продолжало раскачиваться кресло. И все-таки теперь Оливия не сомневалась, что это он.

– Сет? – Оливия сделала шаг в его сторону, забыв о том, что на ней, кроме ночной сорочки, ничего нет. Зябко обхватив себя руками, она неслышно двинулась в его сторону, ступая босыми ногами по деревянному полу веранды. Похоже, что он ее не заметил, судя по неизменному ритму движений кресла-качалки.

Снаружи по-прежнему темной полупрозрачной стеной лил дождь. Налетевший порыв ветра вперемешку с дождем подхватил полы ее розовой сорочки, взметнул их, словно крылья, захлопал по щиколоткам.

– Сет?

Это был он. Оливия подошла довольно близко, чтобы убедиться в этом, и, вглядевшись, нахмурилась: в тяжелой линии его профиля было что-то тревожное. Он невидящим взглядом уставился в ночь, где невозможно было ничего разглядеть, вцепился пальцами в квадратные деревянные наконечники ручек кресла и уперся ногами в пол, ритмично раскачивая кресло взад-вперед.

Что-то произошло. Оливия поняла это задолго до того, как подошла к нему. Положив руку на замысловато сплетенную спинку кресла, она взглянула на него сверху вниз.

– Тетя Келли?.. – спросила она сухим, сдавленным голосом.

Он поднял голову, глаза его ввалились, под ними залегли темные круги.

– Мама умерла в час семнадцать. – Голос Сета был спокойным. Неестественно спокойным.

Оливия ожидала этих слов, но сейчас, произнесенные его тусклым голосом, они поразили ее.

– О нет… – выдохнула она, обретя снова дар речи. Слезы брызнули из глаз, потекли по щекам. – Сет, я так тебе сочувствую!

– Скажу об этом Хлое завтра утром. – Он по-прежнему говорил отрешенно, взгляд, скользнув по ней, устремился вдаль, кресло снова пришло в движение, мерно раскачиваясь взад-вперед, взад-вперед – ужасающий ритм скорби. – Я только не знаю, надо ли завтра отправлять ее в школу. Как ты думаешь?

– Я считаю, ей нужно остаться дома. Ей будет очень тяжело. Тетушка Келли так ее любила. – Оливия почувствовала, как боль затопляет ее. Если ей так плохо от известия о смерти Келли, то какие же страдания должен испытывать Сет?

Он поморщился, и это было единственное проявление чувств, которое она в нем заметила. Оливия знала, насколько они были близки с матерью, насколько ему сейчас тяжело. Куда тяжелее, чем Хлое. Как ни любила Келли Хлою, Сета она любила еще сильнее. Но, как настоящий мужчина, каким его воспитали, Сет изо всех сил старался держаться.

Он знал одно – перед скорбью нужно быть стойким.

– Я был там, пока они не увезли ее. Уйти, оставив маму там, в той палате, с чужими людьми, – это самое страшное что я испытал в жизни. – Он обращался не к ней, а к дождю, к ветру, к ночи. Ни разу не взглянул на нее.

– О, господи, Сет, – снова беспомощно проговорила Оливия. Она наклонилась, чтобы обнять его, руки скользнули вдоль его плеч, и, повинуясь безмолвному порыву успокоить его, прижалась мокрой щекой к его щеке.

– Ливви…

Обхватив ее за талию, он притянул ее на колени. Она не сопротивлялась. Сет скользнул руками по ее телу, потом крепко прижал к себе. Обняв за шею, Оливия спрятала лицо у него на плече, не стесняясь слез, подобно дождевому потоку, хлынувших из глаз. Она плакала за него, потому что он не мог плакать. Она плакала за себя, за тетушку Келли, и за Хлою, и за Айру, и за всех тех, кто любил Келли Ар-чер и скорбел о ней.

Он продолжал сжимать ее в объятиях, пока она плакала. Она ощущала, как вздымается и опускается его грудь при дыхании, чувствовала твердые мускулы рук, крепко сжимавших ее. все его сильное, статное тело. Она замерзла, и Сет согревал ее своим теплом. Она прильнула теснее к его груди, и он поглаживал, покачивал и ласкал ее, словно это помогало ему успокоиться самому.

– Она поговорила со мной, – вдруг сказал он. – Прямо перед…