Призраки озера

Оливия не знала, что сказать. Ее выручило то, что впереди показался поворот на Батон-Руж, и разговор прервался. Оливии пришлось сосредоточить свое внимание на переезде через длинный, забитый машинами мост, соединяющий берега Миссисипи и ведущий в город. Так что к зданию больницы они подъехали в молчании.

Отделение реанимации находилось на четвертом этаже больницы Святой Елизаветы. Когда они шли по длинным коридорам, Оливию охватила дрожь. То ли так усиленно работал кондиционер, а может быть, это разыгрались нервы. Джинсовая юбка, белая блузка без рукавов и плетеные сандалии на босу ногу казались подходящей одеждой для знойного дня, но сейчас Оливия позавидовала Келли, которая предусмотрительно накинула поверх блузки кофточку, едва вошла в помещение.

– Надеюсь, мы больше не услышим плохих новостей, – тихо сказала Келли, беря Оливию под руку, Они пересекли приемный покой, где суетились медсестры, и направились к отделению реанимации. Келли сжимала руку Оливии своими холодными и худыми – кожа да кости – пальцами. Это снова напомнило Оливии, что ее тетя тяжело больна, и она бережно накрыла рукой руку своей спутницы.

– Сет позвонил всего час назад, так что вряд ли есть новости, – заметила Оливия, провожая глазами санитара в зеленом халате, катившего по коридору каталку. Резиновые колеса скрипели, соприкасаясь со скользким, серым в крапинку полом. На кровати без движения лежала худая женщина с растрепанными редкими седыми волосами. Глаза ее были закрыты. С металлической стойки, прикрепленной к кровати, свисала капельница, содержимое которой по прозрачной трубке поступало в вену больной женщины.

Келли посмотрела на каталку и тут же отвела взгляд. Оливия почувствовала, как по телу тетушки пробежала дрожь. От страха? Оливия не сомневалась, что Келли представила себя на месте этой женщины.

– Келли, тебе не следовало приезжать!

По коридору навстречу им шла Белинда Вернон. Аккуратно уложенные короткие рыжеватые волосы обрамляли усталое и бледное лицо. Она протянула обе руки Келли, словно стремясь поддержать ее. Слева позади нее над открытой дверью висела табличка: «Комната ожидания». Из этой двери показался Филипп Вернон, поискал глазами мать, заметил Келли с Оливией и направился к ним. Отделение реанимации находилось в самом конце коридора.

Широкие двойные двери из светлого дерева и металла были закрыты, и над ними висела табличка: «Посторонним вход запрещен».

– Ты же знаешь, что я не могла не приехать, – сказала Келли, обнимая Белинду. – Как он?

– Ничего хорошего. – В голосе Белинды чувствовалась боль. – Они делают все возможное, но Чарли говорит, нам остается только молиться.

– Здравствуй, Оливия, – глухо произнес Филипп, подойдя и встав рядом с матерью. Его темно-каштановые волосы были аккуратно зачесаны, а Лицо гладко выбрито. Было заметно, что и он, и его мать успели переодеться и принять душ после событий прошлой ночи, а может быть, даже и поспать пару часов.

Оливия поздоровалась с Филиппом. Белинда же ограничилась кивком в знак приветствия. Она держалась с холодной вежливостью, без всякого намека на дружелюбие. «Ничего, как-нибудь переживу», – подумала Оливия.

– Мама, твоя очередь, – из комнаты ожидания выглянул Карл и махнул рукой Белинде.

Карл, как и его старший брат Филипп, был такой же коренастый, голубоглазый, с темно-каштановыми волосами. В детстве он слыл страшным озорником – все время дразнился и проказничал. Это именно он столкнул ее тогда в озеро. Но, несмотря ни на что, Оливии Карл всегда нравился.

Карл приветливо улыбнулся и обнял ее.

– Мы можем заходить в палату по одному, – объясняла Белинда Келли, когда вся компания направилась к нужной двери. – Хотя, по большому счету, это не имеет значения. Папа все равно без сознания.

– Я уверена, он чувствует, что вы рядом, и это поддерживает его, – сказала Келли.

Одна из дверей распахнулась, и в коридор вышел Сет, переговариваясь с кем-то через плечо. На минуту он остановился на пороге, чтобы закончить разговор, потом посмотрел в их сторону. Нахмурившись, он направился к ним, и дверь за ним захлопнулась.

– Как он? – спросила Белинда, когда он подошел.

– Без изменений. – Сет покачал головой. Его взтляд скользнул мимо нее и остановился на Оливии и Келли. – Мама, тебе не следовало приезжать.

– Я ей сказала то же самое, – поддакнула Белинда.

– Я не могла не приехать, – тихо ответила Келли. – Большой Джон – мой свекор, и он дорог мне, как родной отец. Как я могла оставаться дома?

– Ты должна беречь себя, мама, – мрачно проговорил Сет и посмотрел на Белинду. – Я знаю, что сейчас твоя очередь сидеть у его постели, но, может, ты позволишь маме зайти к Большому Джону на несколько минут, чтобы она могла сразу же поехать домой? Из-за химиотерапии ее иммунитет ослаблен, и ей не следует задерживаться в больнице. По какой-то странной причине здесь всегда полно микробов.

– Кто это тебе сказал, что у меня ослаблен иммунитет? – с вызовом проговорила Келли.

– Я говорил с твоими врачами.

– Они не имеют права ничего тебе говорить без моего разрешения!

– Значит, они считают, что за тобой нужен глаз да глаз, мама.

Мать с сыном смерили друг друга взглядами.

– Келли, ты можешь зайти, – вмешалась Белинда, отвлекая их внимание на себя. – Сет прав, тебе лучше вернуться домой.

– Сет слишком много командует, – пробурчала Келли себе под нос, но позволила сыну взять себя под руку и проводить к палате реанимации.

Он открыл дверь, что-то сказал кому-то, находившемуся внутри, и, когда Келли исчезла в палате, снова вышел в коридор.

– Надеюсь, ты не собираешься сидеть у постели Большого Джона, – обратилась Белинда к Оливии. – Я просто не могу этого допустить – ведь именно при твоем появлении у него случился удар. Надеюсь, ты все понимаешь.

Оливия грустно кивнула. Конечно, она понимает, хотя приговор Белинды ей неприятен. Ведь если и правда, что при виде ее с Большим Джоном случился приступ, то меньше всего ему нужно ее присутствие в палате. По крайней мере пока Большой Джон не осознает, кто она на самом деле. В любом случае, если он без сознания, то ему все равно. Оливия просто надеялась наладить с ним отношения, пока была такая возможность.

– По-моему, ты слишком преувеличиваешь, – вмешался Карл, с упреком глядя на мать.

– Все в порядке, Карл. Я просто привезла тетю Келли, – ответила Оливия.

Сет услышал обрывок разговора и удивленно поднял брови.

– Нельзя обвинять Оливию в том, что из-за нее у старика случился удар, – согласился с братом Филипп.

– Конечно, нельзя, – вмешался Сет, к великому удивлению Оливии, которая была уверена, что он считает ее виновницей происшедшего. Он в упор посмотрел на тетку. – Ты знаешь не хуже меня, что удар у Большого Джона мог случиться в любую минуту и по любой причине. Или вообще без причины. Оливия нисколько не виновата в том, что произошло.

Оливия благодарно улыбнулась Сету, в ответ он посмотрел на нее и усмехнулся.

– Ты всегда был на ее стороне, – зло заметила Белинда и, повернувшись на каблуках, с высоко поднятой головой проследовала в комнату ожидания.

– Мама очень расстроена, – сказал Филипп Оливии извиняющимся тоном.

– Предлагаю пойти выпить кофе, пока ты ждешь тетю Келли, – предложил Карл, ободряюще улыбнувшись Оливии.

Помедлив секунду, она кивнула:

– Хорошая идея. – Меньше всего ей хотелось оставаться вместе со всеми в комнате ожидания в обществе враждебно настроенной Белинды.

– Я приведу маму вниз, когда она будет готова ехать, – сказал Сет. – И, когда выпадет подходящий момент, скажу Большому Джону, что ты приезжала.

– Спасибо, – улыбнулась ему Оливия и направилась с Карлом к выходу.

Они пошли к лифту, а Сет с Филиппом вернулись в комнату ожидания. Оливия слышала их приглушенные голоса, о чем-то спорившие с Белиндой. Ей казалось, что они говорят о ней, хотя она и не была в том уверена. Потому что единственное слово, которое она четко услышала из их разговора, было произнесенное Белиндой визгливо-презрительным тоном слово «шваль».

Глава 17

Большая белая кошка сидела на перилах веранды и смотрела прямо на нее. Сара подняла глаза от книги. Персидская кошка была очень пушистая, с большими голубыми глазами. Мгновение Сара тоже смотрела на нее. Потом кошка, махнув хвостом, спрыгнула на пол и направилась к голубой керамической тарелке с остатками растаявшего персикового мороженого. Час назад, съев половину, Сара поставила тарелку на пол рядом с качелями и совершенно забыла о нем, увлеченная найденной ею книгой. Книга называлась «Мисти из Шинкотэ», и речь в ней шла о лошадях.

Если бы Сару спросили, что она хочет иметь больше всего на свете, то первым делом она выбрала бы лошадь, а вторым – кошку. А может быть, кошка сначала – трудно сказать.

Нет, сначала она пожелала бы, чтоб у ее мамы было много денег, очень-очень много. Тогда мама могла бы купить ей и лошадь, и кошку. Да, так было бы лучше всего.

Кошка – настоящая кошка! – слизывала растаявшее мороженое, ее маленький розовый язычок быстро двигался, поглощая бледно-оранжевую липкую и сладкую массу. Положив книгу вверх обложкой на голубую подушку, Сара соскользнула с качелей и опустилась на колени на деревянный пол веранды рядом с животным.

– Привет, киска, – сказала она.

Кошка едва удостоила ее беглым взглядом и продолжала уничтожать мороженое. Сара протянула руку, чтобы погладить ее. Шерстка была густой и мягкой, как шелк, а когда девочка провела рукой по кошачьей спинке, кошка начала мурлыкать.

– Какая хорошая киска, – ласково проговорила Сара, продолжая гладить кошку.

Еще громче замурлыкав, кошка посмотрела на Сару, и девочка заметила капельку мороженого, свисающую с ее усов. Сара улыбнулась. До сих пор ее каникулы казались ей утомительными и уж никак не веселыми, но присутствие кошки меняло дело к лучшему.

– Что ты делаешь с Джинджер?

Властный голос раздался настолько неожиданно, что Сара вскочила и ударилась плечом о металлические качели. Качели качнулись и еще раз ударили ее по плечу. Морщась от боли, она отскочила вперед, туда, куда не доставали качели, потирая плечо и оглядываясь на Хлою, которая внезапно возникла в проеме одной из стеклянных дверей, выходивших на верхнюю террасу.

– Что ты делаешь с Джинджер? – Хлоя снова потребовала ответа, тогда как кошка, оставив опустевшую тарелку, исполненной достоинства походкой направилась к ней.

– Ничего. Я ее просто гладила.

– Это моя кошка! – Хлоя шагнула вперед и взяла Джинджер на руки, крепко прижав ее к себе. Джинджер не возражала, только облизывала усы, наслаждаясь последними капельками мороженого и уставившись на Сару неподвижным взглядом. Какое-то мгновение Сару изучали две пары голубых глаз – кошачьих и человечьих, – удивительно, пугающе похожих.

– Она очень красивая, – искренне призналась Сара, глядя на Джинджер. – Я так хочу иметь кошку.

– Так почему же ты ее себе не заведешь?

– В квартире, где мы живем, нельзя заводить животных.

– Ты живешь в квар-ти-ре?!

– Да.

– Вдвоем с мамой?

– Да.

– А где?

– В Хьюстоне.

– Вы, наверное, очень бедные, да?

Сара пожала плечами. Она никогда не думала об этом под таким углом, но…

– Наверное…

– Это видно по твоей одежде.

– Что видно по моей одежде? – Сара непонимающе оглядела себя. Она была вполне довольна розовыми шортами и полосатой кофточкой.

– Они дешевые.

– Откуда ты знаешь?

Хлоя скорчила рожицу:

– Сразу видно.

Ее взгляд скользнул мимо Сары и остановился на чем-то за ее спиной.

– Эй, это моя книга!

– Я не знала, что она твоя. – Сара посмотрела на книгу. – Она очень интересная.

– Нельзя ее брать без моего разрешения.

– Извини, – обреченно ответила Сара.

Хлоя нахмурилась. Кошка у нее в руках зашевелилась, и девочка, приподняв ее, прижалась щекой к ее шерстке.

– Ты любишь лошадей?

– Очень люблю, – с чувством ответила Сара.

– Мне подарят лошадь на Рождество, папа обещал.

– Везет тебе!

Хлоя оглядела ее с ног до головы.

– А у тебя есть игрушки Бинни Бэйбиз?

Сара кивнула:

– У меня их почти тридцать.

Хлоя фыркнула.

– Всего-то? – презрительно спросила она. – У меня есть все. Ну, почти все, кроме самых редких. Например, как мышонок Трэп. Но папа сказал, если сможет найти, он мне их купит.

– А у тебя есть медвежонок-принцесса? – затаив дыхание спросила Сара. – Мне так ее хочется.

– У меня их две. Одну купил папа, а другую Нана. Хочешь, покажу?

Сара кивнула, не скрывая нетерпения.

– Тогда пошли.

Сара поднялась и пошла по террасе вслед за Хлоей, которая скрылась за одной из стеклянных дверей. Саре не нравилось, что у нее в спальне такая же дверь. Это было слишком страшно: кто угодно мог войти через нее в любой момент, даже когда она спала. Но, похоже, больше никого это не волновало, даже маму. А ей не хотелось вести себя, как маленькая, и признаваться в своих страхах.

Проследовав за Хлоей через стеклянную дверь, Сара оказалась в ее спальне, оформленной в голубых и желтых тонах, с развевающимися голубыми занавесками из льна. Кровать была с балдахином, сшитым из такой же ткани, крупными складками спадавшим на пол. Когда Сара вошла, Хлоя стояла у двери другой, меньшей по размеру, комнаты, примыкавшей к спальне. Подойдя ближе, Сара увидела, что все стены комнаты увешаны полками, сплошь забитыми игрушками. Сара изумленно раскрыла глаза: игрушек было больше, чем в магазине.

– Видишь? – Хлоя указала на шкаф, занимавший целиком один из углов комнаты.

В шкафу было несколько полок, и все они были заполнены вожделенными игрушками.

Сара долго не могла отвести глаз от этих сокровищ, потом посмотрела на Хлою.

– Тебе так везет! – снова искренне сказала она.

Хлоя улыбнулась:

– Хочешь поиграть с ними?

Глава 18

На следующее утро, в воскресенье, вся семья отправилась в церковь. Несмотря на то, что в Хьюстоне Сара и Оливия нечасто посещали церковь – слишком велик был соблазн поспать подольше воскресным утром, – у Оливии сохранились приятные воспоминания о воскресных днях ее детства. Каждую неделю без исключения все семейство Арчер посещало церковь. Только болезнь считалась оправданием, чтобы не пойти туда. Но если ты слишком поздно лег накануне вечером, в субботу, это уважительной причиной не считалось.

Маленькой девочкой Оливия любила церковные праздники, в которых участвовали все прихожане: по пятницам дружно жарили рыбу, а летом часто устраивались ужины, на которые каждый приносил приготовленное им блюдо. Став постарше, она возненавидела дни, когда ее заставляли идти на службу. Но на плантации Ла-Анжель было одно правило для всех – каждый член семьи должен посещать церковь. Без исключения.

Помня об этом неукоснительном правиле, Оливия взяла с собой все необходимое. Себе для таких случаев она прихватила недорогое белое платье из хлопка, купленное в «Кмарте», длиной до колена, с короткими рукавами и пояском, которое всегда носила с колготками телесного цвета и белыми туфлями на высоких каблуках. Платье Сары было более дорогим (она заказала его по каталогу «Детский мир» по ценам сезонной распродажи). Это было бледно-розовое трикотажное платье с темно-розовыми цветами длиной чуть ниже колена, свободного, летящего покроя. В этом платье, в белых кружевных носочках, черных туфельках и с розовым бантом в волосах Сара выглядела как картинка. Хлоя, сидевшая рядом с Сарой на заднем сиденье «Ягуара», была одета в дорогое бледно-голубое платье с короткими рукавами-буфами, с белым воротничком-жабо и с накидкой из прозрачной органзы. Ее светлые волосы были перевязаны на макушке голубыми ленточками и каскадом спадали по спине. Глядя на сидящих рядом девочек, Оливия подумала, как хорошо, что она не стала экономить на Сарином платье: ее дочери не приходилось краснеть за свой наряд.

В это жаркое и влажное воскресное августовское утро мелодичный звон колокола церкви Святого Луки созывал прихожан на богослужение. Звон был слышен даже на окраинах города, и Оливия невольно погрузилась в воспоминания о детстве. Сколько она себя помнила, звон этого колокола был спутником каждого воскресного утра.

В городке Ла-Анжель были еще три церкви: католическая церковь Богоматери Печалящейся, самая большая из всех, Баптистская церковь, которая была больше церкви Святого Луки, и, наконец, церковь Пятидесятников, самая крохотная из всех.

– Ненавижу церковь, – угрюмо пробормотала Хлоя, когда «Ягуар» приближался к церкви Святого Луки. Чуть раньше она тщетно пыталась уклониться от посещения службы, утверждая, что никто уже давно не ходит в церковь. Оливия, которая в юности сама не раз предпринимала такие попытки, могла на своем опыте заверить Хлою, что та только зря сотрясает воздух.

– Ничего подобного, – спокойно возразила Келли, сидевшая впереди, рядом с Сетом, который вел машину. Оливия разместилась на заднем сиденье вместе с девочками.

– Ненавижу, ненавижу! – В голосе Хлои слышалась бунтарская непокорность. Рот ее скривился, нижняя губка выпятилась, руки она скрестила на груди. Глядя на нее, Сара нервно покусывала губу. Оливия ее не осуждала. Казалось, Хлоя вот-вот взорвется.

– Довольно, юная леди, – произнес Сет тоном, не терпящим возражений. Хлоя еще больше скривилась, но промолчала.

В большинстве районов Южной Луизианы господствовала католическая церковь. На севере штата большинство населения были протестантами. В этой же области, находившейся прямо на границе между Акадией и северными районами, католики и протестанты смешались примерно в равных пропорциях. Аристократы англосаксонского происхождения посещали церковь Святого Луки. Прихожанами Баптистской церкви были в основном живущие в городе типичные южане из крестьян, которые зарабатывали на жизнь в «Боутуорксе» и других компаниях. Жители, которые могли похвастаться французским происхождением, хотя таких в Ла-Анжеле было немного, посещали церковь Богоматери Печалящейся. К ним относились, например, кейджены – особая группа луизианцев французского происхождения, – которые составляли костяк прихожан этой церкви. Кейджены происходили от жителей Акадии в Новой Шотландии и были насильно переселены в Южную Луизиану в восемнадцатом веке. Испокон века другие горожане смотрели на эти семьи свысока. «Кейджен» стало бранным словом, и Оливия, в роду которой тоже были кейджены, слегка стыдилась своего происхождения. Семья не скрывала своего мнения, что Джеймс Арчер женился на женщине гораздо ниже себя, вдове кей-джена, Селене Шенье.

Они проехали церковь Богоматери Печалящейся – белое обшитое досками здание в конце Уэст-Мэйн-стрит. Напротив нее расположилось здание суда, построенное еще до Гражданской войны, с аккуратным зеленым газоном. Когда-то это место было центром города. Оливию всегда забавляло, что главная артерия их маленького города называлась Уэст-Мэйн-стрит, поскольку Ист-Мэйн-стрит не существовало. Точнее, когда-то она была, но сама улица и все постройки были смыты наводнением 1927 года и больше не восстанавливались. Уэст-Мэйн-стрит резко обрывалась на пересечении с Читимача-стрит. Именно на этом Т-образном перекрестке стояли церковь Богоматери Печалящейся и здание суда. Церковь Святого Луки находилась на другом конце города, на Кокодрай-стрит, и была живописно расположена на небольшом возвышении среди дубовой рощицы.

Ла-Анжель представлял собой причудливую смесь церквей, жилых домов и небольших частных предприятий, беспорядочно разбросанных по городу тут и там, как будто отцы города и слыхом не слыхивали о делении на районы. Хотя в те времена, когда было построено большинство домов и основано большинство предприятий, они об этом, скорее всего, и не знали. Более новые и большие дома в основном расположились на участках в несколько акров на Меланкон-Пайк на западной окраине города. Там был дом, где раньше жил Сет с бывшей женой и Хлоей, а также дома Филиппа и Чарли с Белиндой. Дома, находившиеся в городе, как правило, были не такими просторными и более старыми, а крошечные участки земли, на которых они стояли, были со всех сторон зажаты магазинами и другими предприятиями. Среди них выделялись продуктовый магазин и заправочная станция Майка Лоусона, кондитерская Пату (семейство Пату на протяжении нескольких поколений готовило потрясающие десерты), модный салон Мэри-Дженни, гостиница и ресторан «Ла-Анжель», транспортная фирма «Лайк-Нью», аптека Бруссарда, а также магазин скобяных изделий «Керлиз». Начальная школа находилась на северном конце Читимача-стрит. Это было длинное одноэтажное здание с красной черепичной крышей, в котором учились дети с первого по восьмой класс. После этого они переходили в среднюю школу Ла-Анжеля – более новое двухэтажное кирпичное здание, которое находилось по соседству, и там учились с девятого по двенадцатый класс. Оливия не ходила ни в ту, ни в другую школу, хотя многие ее друзья здесь учились. Дети семьи Арчер на протяжении многих поколений посещали частную школу в Батон-Руж. Оливия предположила, что и Хлоя учится там же.

– Видишь, я же сказала, что никого в церкви не будет, – заявила Хлоя, когда «Ягуар» припарковался возле серого каменного здания.

Действительно, на стоянке, рассчитанной на пятьдесят машин, сейчас находилось около десятка автомобилей, не считая «Ягуара». Судя по количеству машин на стоянках других церквей, мимо которых они проезжали, этим утром ни одна из этих обителей духа не могла похвастаться наплывом прихожан. Что и неудивительно: августовские воскресные дни традиционно считались самым приятным временем для отдыха. С наступлением относительной прохлады в сентябре церкви начнут постепенно наполняться, и количество прихожан будет стабильно возрастать по мере того, как время будет приближаться к Рождеству.

– Главное, что мы здесь, – парировала Келли.

Хлоя возмущенно фыркнула, явно давая понять, что она предпочла бы быть где-нибудь в другом месте. Оливия невольно взглянула на Сета. Поскольку она сидела позади него, то его лицо могла видеть только в зеркало заднего вида. Сет, казалось, был целиком поглощен парковкой машины и ничего не слышал. Келли же, которая не могла не слышать, предпочла игнорировать Хлою.

Как только Сет выключил мотор, из стоящего рядом с ними «Линкольна» появился мужчина. Оливия узнала Айру Хэйеса. Он был одет в синюю спортивную куртку, отлично скрывавшую его брюшко, голубую рубашку с красным галстуком и белые брюки и выглядел гораздо привлекательнее, чем два дня назад, когда Оливия впервые увидела его на кухне. Айра распахнул переднюю дверцу перед Келли и подождал, пока она выйдет. Выйдя из машины, Келли встала рядом с ним. Светло-желтое льняное платье, явно купленное в те времена, когда формы ее были пышнее, заметно подчеркивало худобу. Келли так тепло улыбнулась Айре, что Оливия поняла: этот мужчина очень дорог ее тетушке. Намного дороже, чем ей показалось сначала.

Оливия отстегнула ремень безопасности, в то время как Хлоя уже выбралась наружу и Сара вслед за ней. Дверца со стороны Оливии вдруг распахнулась. Она подняла глаза и увидела Сета, который придерживал для нее дверь, невозмутимо глядя на нее. Он выглядел очень элегантно в сером летнем костюме, белой рубашке и темно-синем галстуке, который очень шел к его голубым глазам. Солнечные лучи играли на его светлых волосах, лицо смягчилось в приветливой улыбке, и Оливия вдруг подумала, что он очень красив. Это открытие было для нее неожиданностью – никогда раньше она не задумывалась над его внешностью.

– Ты собираешься выходить? – вежливо осведомился Сет, протягивая руку, чтобы помочь ей выбраться из машины.

Оливия и не заметила, что уже несколько секунд смотрит на него, не двигаясь. Смущенная, она отвела взгляд от его лица и, опершись на его руку, вышла из машины. Рука Сета была сильной, теплой и гораздо крупнее, чем ее ладонь. Оливия вдруг совершенно не к месту представила себе, как эта мужская рука могла бы… Неужели ее действительно влечет к Сету? Эта мысль поразила ее. Не смея поднять глаз, чтобы он, не дай бог, не прочел в них ее внезапно осознанное ощущение, Оливия поспешно отпустила его руку. Сет захлопнул дверцу, явно не заметив ничего странного в ее поведении. Пересекая стоянку, Оливия чувствовала его присутствие у себя за спиной, так близко, что их тени на асфальте сливались в одну. Его тень, длинная и широкая, накрывала ее маленькую тень.

Он прикоснулся к ее обнаженной руке, взяв под локоть – чисто автоматический жест вежливости. Оливия едва сдержалась, чтобы не отдернуть руку. Сколько раз прежде Сет прикасался к ней – случайно или намеренно, – бессчетное количество раз, по самым разным поводам, и ей никогда не было до этого дела. Что же происходит сейчас, спросила она себя, почему ни с того ни с сего она стала так остро на него реагировать?

– Оливия! Бог мой, как хорошо, что ты снова здесь! – раздался громкий голос, избавив ее от необходимости отвечать на поставленный самой себе вопрос. Я слышал, что ты вернулась домой.

К ним спешил отец Рэндольф, сияя приветливой улыбкой. Сет отпустил ее локоть, отчего Оливия почувствовала большое облегчение, и она ответила священнику улыбкой. Отец Рэндольф всегда ей нравился. Чуть выше ее ростом, он был полноват, с румяным лицом, светло-голубыми глазами за очками в серебряной оправе и густыми седыми волосами. Он носил свою черную рясу с необычайным достоинством.

– Это твоя малышка только что пробежала мимо вместе с Хлоей? Конечно, твоя! Она так на тебя похожа.

– Да, это моя Сара, – улыбаясь, подтвердила Оливия.

– Мы очень рады видеть вас обеих сегодня в нашей церкви, – сказал отец Рэндольф. Затем он повернулся к Сету, и мужчины обменялись рукопожатиями. – Я вчера заезжал в больницу к твоему деду. Мы все молимся за него.

– Благодарю вас. Он бы очень оценил это, если бы знал.

Отец Рэндольф понизил голос:

– Как твоя мать переносит химиотерапию?

– Неплохо, насколько это возможно.

– Мы молимся за нее тоже. Ты знаешь, что можешь звонить мне в любое время, если потребуется. В любом случае, думаю, мы увидимся в больнице на следующей неделе.

– Да, я буду там. Всего доброго, святой отец.

– Счастливо, Сет.

К священнику подошла какая-то женщина, а Оливия прошла дальше. Сет последовал за нею, но вдруг остановился, поскольку женщина окликнула его:

– Сет, а где же Мэлори?

Оливия невольно обернулась. Женщине было около сорока. У нее были короткие светлые волосы, крашенные перышками, вокруг голубых глаз веером разбегались морщинки, темно-синий летний костюм подчеркивал приятную округлость ее фигуры.

Она еще пожимала руку отцу Рэндольфу, но взгляд ее с нескрываемым любопытством исследовал Оливию.

– Она сегодня показывает клиентам дома в Батон-Руж, – вежливо ответил Сет.

– Да, похоже, это ее агентство отнимает у Мэлори слишком много времени. – Рассеянно улыбнувшись священнику, женщина отняла руку и еще раз пристально посмотрела на Оливию. Внимание отца Рэндольфа переключилось на следующего прихожанина – мужчину в синем деловом костюме.

– Да, вы правы, – согласился Сет.

Оглянувшись, он встретился глазами с Оливией и улыбнулся. На секунду в его глазах заплясали злые чертики. Затем он взял ее за руку и потянул вперед.

– Оливия, это Шэрон Бишоп. Она – новый директор школы. Они с мужем – это с ним сейчас разговаривает отец Рэндольф – купили старый дом Джета Пэйли. Шэрон, это Оливия Моррисон.

Женщины обменялись вежливыми приветствиями, после чего Оливия и вслед за ней Сет проследовали в церковь Когда Сет отпустил ее руку, Оливия вновь обрела способность думать о чем-либо, кроме своего неожиданного ошеломляющего открытия, касающегося Сета, и заметила, что женщина продолжает украдкой поглядывать на них. Она знала, о чем думает Шэрон Бишоп. Если честно, почти то же самое было сейчас на уме и у нее самой. Но это были лишь домыслы, и они не имели ничего общего с действительностью. Между ней и Сетом ничего не было. Никогда ничего не было.

– Надо было сказать ей, что я твоя кузина, – с упреком шепнула она ему через плечо.

– Она сама догадается, – ответил он ей на ухо, и они заняли свои места.

Церковь Святого Луки была очень красивой и уютной. Высокие потолки поддерживали темные резные колонны, стены покрывала белая штукатурка, а ряды полированных скамеек из красного дерева в центре разделял проход. Хоры находились слева от кафедры. В этот день на хорах были всего три женщины и один мужчина в бордовых, с золотом одеждах. Справа от кафедры, на почетном месте, возвышался замысловатый церковный орган, подаренный когда-то Большим Джоном. Из двух десятков прихожан, собравшихся на службу, Оливия знала больше половины. Слишком мало изменений произошло в Ла-Анжеле даже за девять лет.

Служба включала в себя отдельные молитвы за Большого Джона и Келли. В остальном же это была традиционная епископальная служба, и Оливии она пришлась по душе. Несмотря на то, что она выросла с католическими молитвами на устах, которым научила ее мать, и младенцем была крещена в католической церкви, воспитывалась она в епископальной вере. За этим строго следили Арчеры.

Оливия сидела между Сарой и Сетом. По другую сторону от Сета находилась Хлоя, а рядом с ней – Келли. Ай-ра сидел возле Келли, оба пользовались одним псалтырем. Хлоя с Сарой сначала устроились рядом, но Сет пересадил дочь по другую сторону от себя, после того как они уронили псалтырь, принялись хихикать по этому поводу и никак не могли остановиться. Оливия молчаливо поддержала его: в целях соблюдения приличий детей лучше рассадить.

Однако сама она потеряла покой, сидя так близко от Сета. Сидеть вшестером на одной скамье было тесновато, и она ни на минуту не забывала о его близости. Оливия никак не могла сосредоточиться на службе – мысли ее текли в определенном направлении. Она машинально отметила его высокий рост, когда они поднялись, чтобы петь, обратила внимание на приятный глубокий тембр его голоса.