Глава 1

– Ма-а, я намочила кроватку…

Смущенный голосок и прикосновение детской руки заставили Луизу Хардин проснуться. С трудом разлепив веки, она увидела Мелиссу: силуэт дочери маячил у кровати в темной комнате. Будильник за спиной девочки высвечивал час ночи.

– Ма-а… – Мелисса снова потянула мать за рукав бледно-зеленой нейлоновой ночной рубашки.

– О нет, Мисси! Опять?.. – в отчаянии прошептала Луиза, быстро перекатившись на край кровати, чтобы не потревожить мужа, который мирно посапывал рядом. Броку рано вставать – без четверти семь, а в восемь уже надо быть на службе. «Вы можете спать хоть весь день, – обычно приговаривал Брок, – а мне семью кормить надо».

Мужа раздражали ночные неприятности Мисси. Как педиатр, он считал, что в этом возрасте пора бы уже забыть о таких проблемах, а потому намерен был разбираться с каждым подобным случаем лично. Вот Луиза, Мисси и ее десятилетняя сестра Хейди сговорились по мере возможностей скрывать от него эти происшествия.

– Прости меня, ма-а… – виновато протянула Мисси, едва они выбрались из спальни в относительную безопасность коридора. Босыми ногами Луиза ощутила мягкое прикосновение пушистого голубого ковра. Сквозь небольшое незанавешенное окно под самым потолком видны были крошечные звезды и тусклый серп луны, плывущей по черному небу. – Мне приснилось, что я в туалете. Все как по-настоящему! А потом стало мокро, я проснулась – и совсем не в туалете…

– Твои сны всегда «как по-настоящему», – не сдержалась Луиза. Голос прозвучал резковато. Господи, как она устала! И так почти каждую ночь. Мисси уже семь, но к ней приходится вскакивать, как к младенцу.

Луиза бросила взгляд на приоткрытую дверь ванной, свет из которой освещал дорогу в комнату, расположенную в дальнем конце коридора, за спальней Хейди и гостевой. С недавних пор Луиза стала оставлять свет включенным на ночь, поскольку, ко всему прочему, Мисси внезапно стала пугаться темноты. Ей снились кошмары про чудовищ, которые прячутся в ее комнате и подглядывают за ней, пока она спит. Иногда она просыпалась с криком, и Луиза вскакивала в своей постели и неслась в детскую. Мисси, сжавшись в комочек посередине кроватки и натянув на головку одеяло, горько рыдала и бормотала что-то бессмысленное. Кончалось все тем, что Луиза забирала девочку в свою постель, чем вызывала сильнейшее недовольство мужа. Именно в этом, выговаривал ей Брок, и кроются проблемы Мисси. Вместо того чтобы воспитывать, Луиза обращается с дочерью как с младенцем, потакая всем ее проступкам и слабостям, а девочке только этого и надо.

Может быть, муж и прав, думала Луиза. Он специалист и постоянно напоминает об этом, но как наказывать семилетнюю кроху за то, что она боится темноты? Или даже за ночное недержание. Да вообще за все подряд, если послушать Брока. Мать же она ей, не тетка чужая.

Резкий запах мочи ударил в нос. едва Луиза ступила в детскую. Она вздохнула и тут же почувствовала, как дрогнула рука девочки в ее руке.

– Мне так стыдно, мамочка… – пробормотала Мисси.

Не говоря ни слова, Луиза высвободила руку; закрыла за собой дверь, включила свет и направилась к комоду за чистым бельем. Достав сухую сорочку, нахмурилась. А может, Брок прав? Может, надо быть с Мисси построже? Сколько же можно вскакивать посреди ночи?

Мисси уже привычно высвободилась из мокрой рубашки и собиралась бросить ее на пол. Луиза подошла к дочери, строго поджав губы, резко натянула чистую рубашку ей на головку, высвободила из-под воротничка длинные волосы. Мисси быстро взглянула на мать снизу вверх, в огромных карих глазах девочки застыл вопрос.

– Можешь помочь мне перестелить постель, – сухо бросила Луиза, сама удивившись непривычной строгости.

– Ма-ам, ты сердишься на меня?.. – робко спросила Мисси, пока они меняли мокрые простыни. Материнское сердце дрогнуло: господи, да она ведь совсем еще кроха! Даже внешне не выглядит на свой возраст. Мисси родилась на полтора месяца раньше срока, и Луиза частенько ловила себя на мысли: а не в том ли причина ее проблем? Она просто отстает физически от своих сверстников.

Брок, правда, считает, что это все ерунда.

Ну да и черт с ним, с Броком.

– Нет, малыш, я не сержусь.

Они быстро сняли мокрое постельное белье. Хорошо, что матрас, обтянутый полиэтиленовой пленкой, остался сухим. Луиэа извлекла из выдвижного ящика под детской кроваткой чистые простыни, тщательно расправила их на постели. Аккуратно разложила на простынях розовое шерстяное одеяльце, отогнув край:

– Ну-ка, ныряй.

– Не говори папочке, – попросила Мисси, послушно исполняя приказ.

– Не скажу. – Привычный диалог, неотъемлемая часть ритуала. Что-то внутри Луизы возражало: нельзя ничего скрывать от отца, но куда сильнее было нежелание выслушивать нотации Брока. А они непременно последовали бы, обнаружь он, что Мисси снова обмочилась. Да и дочери эти нотации ни к чему, будь Брок хоть трижды специалистом в детских проблемах.

Луиза заботливо подоткнула одеяло, укутав девочку, и та свернулась клубочком, уткнувшись носом в подушку с ярким рисунком – белые сердечки по ярко-розовому полю. Губы ее тронула легкая улыбка.

– Спокойной ночи, малышка! – Луиза коснулась губами теплой детской щечки и выпрямилась.

– Я люблю тебя, мамочка. – Голос девочки уже звучал сонно, глаза заволакивало дремой.

– Я тоже, мышонок. А теперь спать. – Луиза подобрала с полу мокрые простыни и ночнушку.

– Не выключай свет в ванной…

– Хорошо.

Луиза на секунду задержалась на пороге детской, прежде чем выключить свет и уйти. Она еще раз взглянула на дочь, едва заметно улыбнувшись. Похоже, сегодня она была достаточно строга с ней. Не надо забывать – малышке всего лишь семь… Маленький клубочек в белой кроватке, которую Луиза собственноручно разрисовала любимыми Мисси разноцветными бабочками, казался совсем крошечным. Рано или поздно все станет на свои места, успокоила себя Луиза, и они еще посмеются все вместе, вспоминая об этих ночных неприятностях. Когда Мисси подрастет…

– Спокойной ночи, – прошептала Луиза и направилась в ванную. Надо сразу же замочить белье и уничтожить все следы ночного происшествия. Брок ничего не должен знать.

Луиза даже не подозревала, что в детской, кроме них двоих, был посторонний. Затаившись в стенном шкафу за стопками свежевыглаженного белья и любимыми игрушками девочки, мужчина прислушивался к диалогу матери с дочерью. Когда Мисси побежала за Луизой, он хотел было выбраться из укрытия и покинуть дом, но побоялся, что не успеет. И вправду, малышка вернулась с матерью очень быстро: если бы он оставил убежище, его бы поймали. Он вслушивался в их разговор, обливаясь холодным потом: что, если женщина откроет шкаф?.. Что, если…

Не открыла.

И вот он снова один на один со своим птенчиком…

Он терпеливо ждал, пока женщина вернется к себе, а сердце колотилось сильнее и сильнее. Когда Луиза ушла, он еще немного подождал, вслушиваясь в размеренное дыхание ребенка, и наконец решился открыть дверцу шкафа…

На следующее утро, когда Луиза пришла будить дочь, чтобы не опоздать к десятичасовым занятиям, девочка все еще была в постели. Мелисса лежала, откинувшись на спинку и натянув до подбородка одеяло.

– Пора вставать, соня, – окликнула дочь Луиза. Мисси обычно просыпалась рано, и то, что она все еще спит, могло означать начало нового периода в ее жизни. Того самого, который, возможно, покончит и с ночным недержанием. С улыбкой Луиза сдернула с девочки одеяльце.

Смех ее оборвался мгновенно, а улыбка еще какое-то время оставалась на лице, постепенно тая, – гак исчезает, постепенно сжимаясь, спущенный воздушный шарик. Отказываясь верить, моля всех богов и все силы, злые и добрые, чтобы догадка не подтвердилась, Луиза схватила руку девочки.

Тело было холодным, окоченевшим. Скованным холодным дыханием смерти.

Мисси была мертва.

На следующей неделе «Нью-Орлеан таймс» вышла с огромным заголовком на первой полосе: «Известный педиатр из Батон-Руж признан виновным в убийстве своей семилетней дочери».

Это произошло 6 мая 1969 года.

Глава 2

Призраки… Казалось, они витают повсюду в эту влажную летнюю ночь. Их белесые полупрозрачные тени парили над старым кладбищем, раскинувшимся на утесе у озера, прятались за испанским мхом, свисающим с переплетемных ветвей кипарисов, стрелами устремившихся ввысь над чернильной гладью озера. Они о чем-то шептались, и слова, словно капли воды, просочившиеся сквозь туман, тут же растворялись в других, более осязаемых ночных звуках. Беги прочь. Убегай, твердили они. Существуют они на самом деле, или их породили ночь и воображение, кто знает? Да и какая, собственно говоря, разница?

Стояла влажная, жаркая ночь 19 августа 1999 года. Пятница или, скорее, уже суббота – десять минут второго. Душная, влажная ночь, которая обычно окутывает мыс Ку-пи-Париш в августе. От этой влажной духоты кучерявятся мелким барашком или свисают, как пакля, пряди волос. Из-за нее покрываются испариной тела, она выматывает душу и заставляет бушевать страсти, порождает тучи москитов и затягивает воду отвратительным зеленым ковром плавучих растений, зовущимся ряской.

Изнуряющая духота плантации Ла-Анжель. Объяснимая, понятная духота: к югу тянутся болотистые земли Луизианы, к западу – река Атчафалайя, а к востоку несет свои воды могучая Миссисипи. Духота, наделенная своими собственными ощущениями, своим запахом, своим вкусом.

Наконец-то я дома, думала Оливия Моррисон, вдыхая неясные ароматы, соединившие в себе запахи гниения, болотной воды и растений, буйствующих в эту пору. Этот запах всколыхнул в ней воспоминания раннего детства. Она хранила в себе и одновременно пугалась этих воспоминаний, ведь если быть честной, был ли этот дом поистине ее домом?

– Мы уже пришли, мама? – Усталый голосок, донесшийся откуда-то из-под ее локтя, был едва слышен среди окружавших их звуков ночи.

– Почти.

Оливия взглянула на восьмилетнюю дочь со смесью нежности и тревоги. Сара едва держалась на ногах от усталости, поникнув всем тельцем, как увядший цветок. Под карими, обрамленными пушистыми ресницами глазами девочки залегли глубокие тени. От усталости глаза казались особенно огромными, а обращенное к матери личико бледным. Пряди каштановых волос, которые девочка все чаще и чаще откидывала назад нетерпеливой рукой, от влаги превратились в кудряшки, прилипнув к влажной коже шеи и лба. Желтый с белым льняной сарафанчик, который еще сегодня утром, в Хьюстоне, казался таким прелестным и свежим, сейчас выглядел столь же увядшим, как и его маленькая хозяйка. Сандалеты, предусмотрительно купленные на вырост, то и дело соскальзывали с пяток девочки, шлепая при каждом шаге о рыхлую землю. Специально подобранные к сандалетам белые носочки с кружевными отворотами заляпаны грязью. От остановки автобуса в Нью-Роудс они прошли пешком миль пять, и все потому, что в Большом доме, куда позвонила Оливия, никто не взял трубку, а денег на такси у нее не было.

Правда, особой надежды поднять с постели Понса Леннинга с его потрепанным «Меркури» Оливия не питала. Откинув с влажной шеи длинные, до плеч, темно-каштановые волосы, она вспомнила, что единственная в Ла-Анжеле служба такси и раньше-то не отличалась четкостью, а сам Понс в шесть вечера непременно отключат свой телефон. «Я не сторонник ночных подвигов», – обычно говаривал он.

А может, Понс уже и не занимается больше извозом. Может, здесь появился новый, современный таксопарк, а может, и никакого нет вовсе. Все это не имеет ровным счетом никакого значения, коль скоро вся наличность Оливии – пять долларов с мелочью.

Понс, если бы знал об этих обстоятельствах, с радостью подбросил бы их и бесплатно, но Оливия и представить себе не могла, как будет признаваться в своем бедственном положении ему или кому-то другому. Она решилась бы на это лишь в одном случае – чтобы избавить Сару от необходимости шагать пешком пять миль. Когда-то, еще будучи Оливией Шенье, избалованной, юной бунтаркой из благородного рода Арчеров, она казалась местным жителям чарующей и недосягаемой, как кинозвезда.

Когда-то… Давным-давно. Сейчас же она – регистратор в стоматологическом кабинете, едва дотягивающая от получки до получки.

Никто, кроме тетушки Келли, не знал об их приезде, но и тетушке точной даты она не сказала. Так что грех винить родных в том, что никого не оказалось дома, когда она позвонила, чтобы за ними приехали.

Она не виделась ни с кем из них целых девять лет.

От внезапно накатившей тревоги кольнуло сердце: как-то они отнесутся к ее приезду? Скорее всего, большой радости по поводу возвращения «блудной дочери» ждать не приходится. Оливия крепче сжала руку Сары.

– Мне кажется, я стерла ногу, – капризно протянула девочка. – Я же говорила, что сандалии велики!

Отбросив тревожные мысли, Оливия сосредоточила внимание на Саре:

– У меня есть пластырь.

– Терпеть не могу пластырь!

– Знаю. – Оливия постаралась удержаться от вздоха. Сара была послушным, некапризным ребенком, но сейчас превратилась в полную свою противоположность. Разве в этом ее вина? Девочка в дороге с семи часов утра: сначала на автобусе, потом пешком. – Послушай, малышка, если мы пройдем по этой тропинке еще немножко, там будет каменная лестница, а за ней еще пара шагов – и вершина утеса, откуда уже виден дом.

Сара пристально огляделась.

– Наверно, здесь водятся привидения. – Несмотря на духоту, девочка поежилась.

– Ночью всегда так кажется.

Оливия постаралась произнести эти слова как можно более спокойно, но не сдержалась и быстро оглянулась по сторонам. Беги прочь, Оливия. Убегай! Она могла бы поклясться, что снова слышит шепот, пробивающийся сквозь испарения, но тут же попыталась успокоить себя: это всего лишь воображение. Ну, какие тут могут быть голоса, тем более призраков, в этом звоне цикад, глухих шлепках озерной воды о берег, шорохах и прочих звуках ночи? Просто тропинка, по которой они пошли через лес, слишком уж мрачная. Надо было держаться дороги, пока не доберутся до подъездной аллеи. Зря она выбрала кратчайший путь.

– Ты боишься? – Сара вопросительно взглянула на мать и плотнее прижалась к ее боку.

– Нет, – решительно отозвалась Оливия, сама не веря своим словам. Какая разница, боится она или нет? Все равно возвращаться уже поздно. Дорога осталась далеко за спиной, лучше шагать вперед, к дому, – так ближе.

Над головой то выплывала, то вновь скрывалась за лиловым кружевом облаков ущербная луна, скудным серебряным светом освещая им путь. Мерцающие звезды пробивались сквозь густой шатер листвы. Слева, на отполированной глади озера, появилась призрачно светящаяся лунная дорожка, а кольцо водяных гиацинтов у самого берега, казавшихся черными при этом освещении, напоминало какой-то жуткий хоровод. Справа, всего в двух шагах от них, возвышалась непроницаемая темная стена кипарисовой рощи. Все кругом жило, шевелилось и двигалось, словно неизвестные ночные чудища: шуршали листья, раскачивались ветви деревьев, цеплялись за платья какие-то растения. Нудно звеня, кружили над головой тучи ночных насекомых. Пронзительному клекоту десятков древесных лягушек дуэтом вторили со стороны озера жабы. Впереди, там, где высокий берег озера нависал над водой, как над краем пропасти, на вершине утеса виднелись завалившиеся набок памятники давно почившим членам семьи Арчер. В темноте слабо просвечивал старинный мраморный склеп патриарха рода, а окружающие его древние каменные надгробия сами напоминали привидения, особо зловещие в белесых клочьях тумана.

Водятся привидения?.. Верно. Хотя она никогда не признается в этом Саре.

– Это то озеро, где утонула твоя мама?

Чувствительный и с развитым воображением ребенок коснулся именно той темы, которую Оливия меньше всего хотела бы обсуждать, особенно сейчас. Смерть матери стала главным событием в ее детстве. Она в одно мгновение изменила все, как сокрушительное землетрясение в один момент меняет ландшафт местности. И все же, хотя боль утраты оставалась острой и сильной все эти годы, Оливия не могла вызвать в памяти четких воспоминаний о том, как узнала, что мать мертва, и кто ей об этом сказал. Никаких картин о похоронах, отчиме, о семействе Арчер в трауре. Словно тот участок ее мозга, который хранил память о событиях, окружавших смерть матери, был полностью стерт. Все, что она знала, – это скупые факты: ее мать утонула в озере в возрасте двадцати восьми лет.

В том самом озере, из которого, как ей кажется, сейчас доносятся призывные голоса.

– Да. – Оливия сжала зубы, гоня прочь внезапную боль-напоминание о былых потерях и стараясь не обращать внимания на леденящий ужас, который змеей пополз по спине. Она не позволит одержать верх смертельному страху перед озером, который отравил ей юные годы. Тогда ей казалось, что озеро только ждет момента, чтобы поглотить ее, затянуть под свою сверкающую поверхность, как это случилось с матерью. Ее двоюродные братья, догадавшись, что она боится озера, безжалостно терзали ее, и как-то – Оливия никогда не забудет этот день! – столкнули ее в воду. И вот сейчас, после стольких лет, когда она, казалось, почти забыла об этом, страх, похоже, опять поднимает голову, опять терзает ее. Даже один взгляд в сторону озера вызывает в ней панический ужас.

Убегай прочь. Беги!

Оливия попыталась освободиться от этих мыслей. Она уже не ребенок, чтобы пугаться озерной глади, даже если под нею грезятся пучины, изрыгающие загадочные голоса. В конце концов, ей уже двадцать шесть – она мать, единственная опора для себя самой и для дочери, после развода прошло вот уже почти семь лет. Взрослый человек.

– После смерти твоей мамы ты жила с отчимом, пока он не умер, правда? А потом о тебе заботилась его семья. Пока ты не вышла замуж за папу, да?

Сара прекрасно выучила эту историю. Тщательно отредактированная и романтизированная версия о жизни матери стала ее любимой вечерней сказкой. Последние годы, что они провели в Хьюстоне, обе – и Сара, и, надо быть честной, сама Оливия – нуждались в какой-то опоре, в мечте о лучших местах и лучших днях.

– Да, – подтвердила Оливия, судорожно отыскивая среди осколков и обрывков информации, сохраненной усталым сознанием, ту, что помогла бы любыми средствами сменить предмет разговора. Этой ночью, пока она пробиралась по тропе сквозь кипарисовую рощу, кольцом сомкнувшуюся вокруг озера, столь удачно прозванного озером Призраков, к Большому дому и воссоединению с Арчера-ми – воссоединению, которого она одновременно и жаждала, и боялась все эти годы, – ее прошлое перестало быть просто волшебной сказкой, которой убаюкивают на ночь малышку-дочь. В одно мгновение оно стало реальностью.

– Что это? – голосок дочери зазвенел от удивления.

Они настороженно замерли, обменявшись удивленными взглядами, и простояли так какое-то мгновение, крепко держась за руки. К ночным хорам голосов присоединился новый, странный и совершенно непонятный звук.

Глава 3

– По-моему, это «Твист энд шаут», – неуверенно сказала Оливия после того, как постепенно начало ослабевать напряжение, расслабляя скованные страхом мускулы.

Она с облегчением заметила, что грохочущие звуки оркестра помогают отвлечься от призрачной атмосферы окружающего. Уже через пару секунд на губах ее мелькнула едва заметная улыбка. Должно быть, в доме какая-то вечеринка. Ну, точно, поэтому никто и не ответил на ее звонок с автобусной станции. Арчеры это любят. Летом, обычно в августе, они устраивают пикник с танцами на открытом воздухе, на который приглашают весь город. И все приходят.

Арчеры всегда отличались жизнелюбием и были ярче и интереснее многих, кого она знала. С тех пор, как она их покинула, призналась себе Оливия, ее жизнь стала бесцветной, словно выжженная земля. И вот теперь, стоило ей только вновь ступить на родные просторы, как жизнь стала приобретать яркие краски.

Как же ей их не хватало!

– Это вечеринка. Поспешим, мы пропускаем самое интересное. – Она попыталась внести веселые нотки в свои слова и с облегчением заметила на губах дочери ответную улыбку. Взявшись за руки, они с новой энергией зашагали вперед, в такт заразительным музыкальным ритмам, которые с каждым шагом становились все громче.

– Фу-у! – выдохнула Сара, словно прочитав мысли Оливии, едва они поднялись на верхнюю ступеньку лестницы, прорубленной в утесе. Оказавшись на ровной площадке, они замерли, зачарованные открывшейся перед ними картиной.

Высоченные пылающие факелы, расставленные по периметру пятиакровой лужайки, создавали живописный и, как помнила Оливия, очень эффективный противомоскитный барьер. Клубы тумана, сплетаясь в причудливые образы, казалось, танцевали вместе с гостями. Газон мягким, сочным изумрудно-бархатным ковром бесконечно простирался в полумраке. Факельное ограждение начиналось всего в нескольких ярдах от того места, где стояли Оливия с дочерью, и создавалось ощущение, будто они – зрители, с любопытством наблюдающие сквозь призрачный занавес за происходящим на сцене праздничным действом. За факельным ограждением сияли, мерцая, сотни лампочек-огоньков. Словно рождественские гирлянды, они украшали стволы и ветки цветущих кизила и боярышника, которые росли на лужайке, и каждое деревце сверкало огнями, словно елка. Гирлянды огней украшали и аккуратно подстриженные кустики самшита, которые росли вдоль каменной тропы, ведущей к беседке и далее, к различным строениям и самому Большому дому. Они украшали древние магнолии рядом с домом, сверкающим кольцом охватывали розовый сад с расположенным в центре бронзовым фонтаном в виде журавля и серебряным дождем ниспадали с карниза беседки. Помимо этого, сиял огнями, освещенный изнутри как бы волшебной лампой, и сам Большой дом – внушительное строение в стиле Возрождения из белого кирпича с фронтоном из двух десятков устремленных ввысь колонн, поддерживающих двойную галерею. Высокие прямоугольные окна мягко светились на синем занавесе полуночи. И хотя на лужайке еще танцевали припозднившиеся гости, по медленно движущейся вдоль главной аллеи к шоссе веренице габаритных огней было ясно, что вечеринка подходит к концу.

Когда-то, думала Оливия, в такие ночи на такие вечеринки она надевана короткое красное платье, танцевала, смеялась, съедала несметное количество боудина с острым соусом и влюблялась…

Пряный запах приправленного специями риса и свиных сарделек – боудина – витал в воздухе, пробуждая воспоминания и дразня аппетит.

«Если бы только можно было вернуться назад и начать сначала, – подумала Оливия. – Я все сделала бы по-другому».

Резкий хлопок по левому запястью вернул ее в реальность.

– Комар, – со знанием дела заметила Сара.

– А-а! – Оливия взглянула на дочь, подумав в тот же момент, что даже если бы могла прожить жизнь по-другому, то не пошла бы на это. Ведь это означало бы, что тогда у нее не было бы Сары, а Сара для нее дороже всего, чем она поступилась, от чего отказалась ради дочери. – Спасибо, – улыбнулась она девочке, настолько похожей на мать, что казалась Оливией в миниатюре, и крепче сжала маленькую ручку. – Готова присоединиться к празднику?

– А нам обязательно на нем быть?

Обычно Сара слегка пасовала перед каждой новой ситуацией, как и при встречах с незнакомыми людьми. «И дело тут не в застенчивости, – подумала Оливия. – Скорее это инстинкт самосохранения. Осторожность плюс замкнутость».

– Да. – произнесла она с большей убежденностью, чем чувствовала на самом деле, и потянула за собой девочку сквозь пылающее кольцо ограждения.

Едва они ступили на вымощенную камнем дорожку, ведущую к беседке, как оркестр мощным аккордом закончил мелодию. Бросив взгляд на приглашенных, Оливия подумала, что их сарафаны – пусть дешевые, слегка помятые от долгого путешествия и влажные от духоты – в этом пестром сообществе никого не удивят. Гости были одеты кто во что горазд – от вечерних туалетов до разноцветных шорт и маек. Да какая разница, как они одеты, тут же мысленно оборвала себя Оливия. Они же не на вечеринку приехали. Ее слегка удивило собственное беспокойство по поводу уместности ярко-розового хлопчатобумажного сарафана на этой вечеринке. Похоже, что та модница, какой она была когда-то, еще жива где-то внутри. В последние годы Оливию куда больше беспокоила цена новой вещи, чем ее соответствие последней моде. Сэкономить на чем-нибудь столько, чтобы иметь возможность часто делать обновки, не получалось, а те крохи, которые ей все-таки удавалось отложить, как правило, уходили на Сару.

Сара, малышка, ее любимица и ее судьба… Она заслуживает куда большего, чем может предложить ей ее неудачница мать.

Оливия облегченно вздохнула, поймав на себе пару-тройку обращенных к ним неузнающих взглядов. Скорее всего, среди приглашенных должно быть много ее знакомых, но то ли за давностью лет, то ли из-за неяркого света, то ли от волнения она никого не могла вспомнить по именам. Да и ее, похоже, тоже никто не узнал.

Многие из гостей уже направлялись к парковке у Большого дома, и движение в сторону шоссе становилось все оживленнее. Переведя взгляд от слепящих автомобильных фар в сторону беседки. Оливия увидела знакомую фигуру деда, или, точнее, сводного деда, и почувствовала, как одновременно радостно и тревожно дрогнуло ее сердце. Она замедлила шаг, вглядываясь в знакомый облик. Даже в свои восемьдесят семь – а ему должно быть именно столько сейчас – он был выше человека, с которым беседовал, хотя и показался ей похудевшим и немного ссутулившимся по сравнению с тем, каким она его помнила. Да и возраст, несомненно, давал о себе знать.

«Да, меня слишком долго не было», – подумала Оливия, и сердце снова кольнуло. Она любила его всегда. Не важно, любил ли он ее – а Оливия сомневалась, что любил, – какое счастье, что она снова, вернувшись, видит его!

Она почувствовала прилив острой радости – у нее снова появился шанс объясниться с ним. со всеми ними. Что ни говори, а Арчеры – это ее единственная настоящая семья.

– Это мой дед, – сказала она Саре, легким кивком головы указав на старого человека, в тени которого – огромной, словно гора, – прошла ее юность. Все, включая внуков, называли его Большой Джон. Именно Большой Джон, а не папа и не дедушка. Когда-то он был ростом шесть футов пять дюймов и весил двести пятьдесят фунтов, отсюда и приобретенное прозвище. Как глава рода, Большой Джон Арчер владел здесь всем: и плантацией Ла-Анжель, на которой они сейчас находились, и практически самим городом, где главным работодателем была фирма «Арчер Боутуоркс», и Арчеры с незапамятных времен и по сей день обеспечивали деньгами практически все, от новой пожарной машины до библиотеки.

– Ты думаешь, он нам обрадуется? – Сара замедлила шаги, и в голосе ее зазвучали прежние нотки сомнения.

– Конечно, – отозвалась Оливия с наигранной бодростью. На самом деле она не знала, какого приема ожидать от старика, но Сара ничего не должна даже заподозрить. Дела старинного рода не должны ложиться тяжким грузом на плечи ее дочери, которая ничего общего с ним не имела.

Наигранный оптимизм начал оставлять ее при воспоминании, что Большой Джон, как и все Арчеры, в лучшем случае ничего не прощал.

– Ма-а, а может, мы завтра вернемся домой?.. – Сара потянула мать за руку, придерживая ее.

– Не будь глупышкой, малыш. Это мой дом. Нам здесь рады. – Голос Оливии звучал твердо, хотя сомнения продолжали терзать ее.

– Тогда почему мы никогда раньше сюда не приезжали? – скептически заметила девочка.

– Потому что потому… Приехали вот. – Оливия вложила в пустой, по существу, ответ как можно больше убедительности, словно в нем был сокрыт особый смысл. К ее великому облегчению, Сара больше не стала ни о чем ее спрашивать. Слово матери возымело свое действие.

Они приближались к беседке, и человек, с которым разговаривал Большой Джон, их заметил.

Одетый в бежевую спортивную куртку, темную тенниску и черные брюки, он был футов шести роста и все же казался значительно ниже Большого Джона. Редеющие седые волосы, квадратное, с крупным носом лицо, заметный животик. Взгляд его, лишенный всякого интереса, скользнул по женским фигуркам и тут же, уже осознанно, задержался на лице Оливии. Она узнала его, хотя он и стал фунтов на тридцать тяжелее, да и лысина заметно увеличилась: Чарльз Вернон, зять Большого Джона и местный терапевт. Сейчас ему, похоже, уже под шестьдесят. И хотя он вовсе не приходился ей родственником, она всегда звала его дядюшкой Чарли.

Его завороженный взгляд привлек внимание еще двух женщин, стоявших поблизости, и все они уставились на Оливию. Она судорожно пыталась вспомнить, знакомы ли они, и тут обернулся сам Большой Джон, словно хотел выяснить, пристально вглядываясь в темноту, что же там настолько привлекло внимание его зятя.

Держа Сару за руку, Оливия двинулась навстречу, минуя поредевшие группки гостей, маячивших в тумане. До Большого Джона, застывшего на третьей снизу деревянной ступеньке, оставалось ярдов двенадцать. Его некогда густая, отливающая металлическим блеском шевелюра сейчас казалась такой же мертвенно-белой, как луна над головой. Но вот лицо его, с высоким лбом и длинным крючковатым носом, почти не изменилось, разве только морщин стало побольше. Оливия медленно приближалась, и решимость с каждым шагом ослабевала, потому что Большой Джон, казалось, не узнает ее.

Потом она поняла, что они с Сарой кажутся лишь темными силуэтами на фоне пылающих за их спинами факелов. Она прекрасно видела Большого Джона, но ее лицо оставалось в тени, и он с трудом различал его. К тому же он и вправду уже очень стар, и годы ослабили его зрение. Нужно сделать скидку на это.

Они с Сарой ступили в круг яркого света, который давали сотни мерцающих лампочек, украшавших беседку, и тут же тень отступила, упала за их спины длинными и темными силуэтами на бархатистой траве. Если причина была в темноте, то теперь ее больше нет.

Большой Джон продолжал пристально смотреть на нее, не делая никакой попытки двинуться им навстречу, поприветствовать их. Стараясь не поддаться нарастающему беспокойству – то ли она и вправду так изменилась, что ее не узнать, то ли ей просто не рады, – Оливия выдавила из себя слабую улыбку, покрепче прижав к себе дочь. Губы Большого Джона слегка дрогнули в ответ, глаза широко распахнулись. «Похоже, он в ужасе… от моего появления», – смятенно подумала Оливия. Он быстро заморгал, потряс головой, сделал глубокий вдох и снова воззрился на нее. Тонкая старческая рука протянулась навстречу, но не с объятиями, не с приветственным жестом. Казалось, он как бы отталкивает ее.