ГЛАВА 14

Саймон встревоженно ерзал в кресле перед экраном компьютерного монитора. Раньше его успокаивали доносившиеся из соседнего окна знакомые звуки — рев грузовиков, стук солдатских сапог на плацу, глухие хлопки выстрелов с далекого стрельбища. Теперь за окном царила мертвая тишина, и Саймону казалось, что он сам провалился в могилу.

Спасибо еще, что ДЖАБ’а вообще не закрыла «Ниневию», как сделала это почти со всеми остальными военными базами по всему Джефферсону. Саймон пытался убедить Жофра Зелока в том, что распускать девять десятых джефферсонской армии и военно-воздушных сил, а также уничтожать практически все военные базы на планете — чистейшее безумие, но лишь в очередной раз навлек на себя гнев президента.

«Прошло уже пять с половиной лет со времен явакского нападения. Если бы яваки хотели снова на нас напасть, они давно бы уже здесь появились. И не надо пугать меня какими-то кровожадными мельконами, якобы бесчинствующими по ту сторону бездны! Им нет до нас дела. В противном случае они бы здесь уже были. По правде говоря, полковник, на нас всем наплевать. Даже вашей хваленой Кибернетической бригаде. Так что засуньте себе ваш протест сами знаете куда и не мешайте мне работать. Да и вам самим не помешало бы заняться чем-нибудь полезным! А то, как я погляжу, вам приходится отрывать свою задницу от кресла только для того, чтобы сходить в банк за очередной порцией солидного жалованья!»

Саймону и раньше приходилось иметь дело с грубыми чиновниками, но Жофр Зелок был вне конкуренции.

С тех самых пор Саймон больше не разговаривал с президентом Джефферсона, а Сенат и Законодательная палата, естественно, поддержали Зелока, с льстивой поспешностью приняв законы, официально распускавшие джефферсонскую армию. Саймон ничего не говорил, удрученно наблюдая за тем, как сотни артиллерийских орудий, включая уцелевшие 305-миллиметровые самоходки генерала Хайтауэра, в свое время защищавшие Мэдисон, консервировались в разбросанных по Джефферсону арсеналах. Другие военные машины в огромных количествах разбирали на запчасти, отправляли на переплавку или приспосабливали для гражданских целей. В случае нового вражеского нападения Джефферсон будут оборонять только «Блудный Сын» и стоящие в резерве орудия!

Остатки современных боевых систем, существовавших раньше на Джефферсоне, теперь охраняла полиция. «Блудному Сыну» удалось проникнуть в компьютерные сети некоторых бункеров и арсеналов. Обнаруженная там информация говорила о том, что огромные количества оборудования и боеприпасов куда-то потихоньку исчезают. Эти системы явно уходили на черный рынок, а деньги, вырученные от их продажи, похоже, оседали в карманах полицейских чиновников.

И все эти безумные действия осуществлялись по разработанному ДЖАБ’ой плану. Эта партия совершенно справедливо заявила, что Джефферсону нечем платить тысячам солдат, спящим без дела в казармах. Мероприятия, проводимые в жизнь политиками, выбранными благодаря Витторио Санторини, быстро вели правительство к банкротству. Программы, к выполнению которых уже приступили, было не на что завершать. Правительство не смогло бы и дальше выплачивать пособие по безработице на прежнем уровне, даже если бы количество безработных не росло. А оно стремительно увеличивалось из-за того, что все новые и новые законы по охране природы душили джефферсонскую промышленность. С каждым новым закрытым предприятием росла армия потерявших работу и нуждающихся в пособии. Катастрофическая ситуация уже почти вышла из-под контроля.

Нужно было найти средства на содержание безработных, и ДЖАБ’а решила закрыть военные базы, дать отставку тысячам военнослужащих. На первый взгляд казалось, что государство здорово на этом экономит. К сожалению, эти утверждения были ложью. Лишь десятая часть бывших солдат сумела найти работу. Остальные продолжали существовать на пособие по безработице. Саймон подсчитал, что теперь правительство тратит на них на двадцать восемь процентов больше, чем раньше, когда они находились на службе.

Однако эти дополнительные расходы оставались незаметными на фоне и без того огромных сумм, уходивших теперь на жилье и продукты питания, а стоимость содержания военных баз и обслуживающего персонала была всем хорошо известна. Жофр Зелок с гордостью утверждал, что, закрыв базы, он сэкономил миллионы, не упоминая при этом, что эти якобы сэкономленные деньги шли на пособия новым безработным. Он и его джабовские друзья были мастерами маскировать правду.

Через некоторое время руководители ДЖАБ’ы неизбежно поймут, что на планете больше неоткуда взять денег и им придется урезать пособия. А ведь миллионы людей уже привыкли жить на них припеваючи, ничего при этом не делая. Оставалось только с ужасом гадать, чем все это закончится.

«Ниневию» пощадили только потому, что ее превратили в школу полиции, где готовили не простых стражей порядка, а сотрудников полиции государственной безопасности, в которую набрали пять тысяч самых ярых сторонников ДЖАБ’ы. Эти «благонадежные» люди без колебаний выполнили бы любой приказ. Витторио Санторини знал, как использовать послушных фанатиков и не стеснялся это делать.

Саймону удалось раздобыть информацию о курсантах и преподавателях этой школы, и он с неприятным изумлением обнаружил, что ни один из пяти тысяч будущих полицейских не состоит в браке и не имеет детей. Большинство из них вообще не имели родных и близких и могли полностью посвятить себя ДЖАБ’е. Саймону это чрезвычайно не нравилось. Еще меньше обнадеживали его учебная программа школы и планы ДЖАБ’ы на будущее.

Саймона обескураживало полное отсутствие информации о том, что творилось сейчас на базе «Ниневия». ДЖАБ’а явно не хотела предавать огласке эту часть своих замыслов. Саймон содрогался при мысли о том, что джабовские головорезы поселились прямо под боком у его жены и ребенка.

Накануне вечером у них с Кафари вышел очередной жаркий спор. Она по-прежнему не желала покидать Джефферсон, хотя была напугана не меньше Саймона.

Ничего удивительного, на ее месте испугался бы любой нормальный человек! На планете происходили страшные события, но все делалось очень незаметно, под прикрытием демагогии, правдоподобных объяснений и впечатляющих общественных мероприятий. Человек среднего ума ни за что не догадался бы о том, что им очень искусно манипулируют. ДЖАБ’а с ловкостью опытного карманника постепенно прибирала к рукам все рычаги власти. И действительно, большинство джефферсонцев не понимало, что ДЖАБ’а их обирает.

По долгу службы Саймону приходилось докладывать об обстановке на Джефферсоне Окружному командованию, но надеяться на вмешательство Конкордата можно было не больше, чем на добровольную отставку ДЖАБ’ы. У Конкордата были заботы и поважнее. Передний край войны переместился прочь от Джефферсона, но лишь потому, что по ту сторону бездны больше не было нуждающихся в защите миров, населенных землянами. Отсутствие поблизости явакских миров служило слабым утешением. Сражения трех противников опустошили семнадцать звездных систем. Большинство из них — и это было известно Саймону не понаслышке — превратилось в радиоактивную пустыню. К счастью, мельконы не воспользовались сложившейся ситуацией. Возможно, они были заняты жаркими боями где-то в другом месте. Судя по всему, они наседали на яваков, которые сейчас отчаянно старались отстоять хотя бы свои внутренние миры. Однако в сложившейся запутанной ситуации даже это служило слабым утешением.

С этими мыслями Саймон снова взглянул на экран компьютера, где уже давно светилось сообщение, которого он так долго ждал. Руководителям ДЖАБ’ы понадобилось пять с половиной лет для того, чтобы набраться храбрости и замахнуться на представителя Конкордата. Но сейчас они наверняка узнали о том, что происходит по ту сторону бездны, и, поняв, что вторжение инопланетян Джефферсону пока не угрожает, сразу же начали действовать.

Приказ Жофра Зелока был коротким и предельно ясным: «Немедленно выключить линкор!»

Саймон мрачно думал о том, что вынужден подчиниться. У него не было ни малейших оснований не повиноваться президенту Джефферсона. Тем не менее он не выключит линкор, пока не вернется домой Кафари. Ведь «Блудный Сын» и ее друг! Конечно, мало кто мог чувствовать себя в своей тарелке в обществе колоссальной мыслящей боевой машины, и все-таки речь шла именно о друге. Для Саймона же дружба «Блудного Сына» значила очень много. Он испытывал совершенно особые чувства к своему боевому товарищу, защищавшему его хрупкое тело своими орудиями и своей броней в бесчисленных кровавых сражениях. Огонь смертельных схваток, в которых жизнь или смерть Саймона зависели только от молниеносных рефлексов электронного мозга линкора, давно испепелил у него любые страхи перед железным другом.

Сейчас Саймон понимал, что раньше даже и не догадывался, как ему будет не хватать «Блудного Сына».

Его мучительные размышления нарушил знакомый голос.

— Саймон, — обратился к нему сухопутный линкор, — аэромобиль Кафари приземлится возле яслей через две минуты.

— Спасибо, я понял, — еле слышно прошептал Саймон, не в силах проглотить подступивший к горлу комок.

— Я ведь буду просто спать… — внезапно проговорил «Блудный Сын» неожиданно тихим голосом.

Саймону захотелось вскочить и заключить в объятия своего большого друга и больше его не отпускать. Впрочем, даже так он не выразил бы всю глубину тоски, охватившей его при мысли о предстоящем расставании со своим кристально честным товарищем. Ведь, не считая Кафари, у Саймона больше не было никого на свете. Он закрыл глаза, горько сожалея о том, что не может выплеснуть из своего сердца грусть, как воду из чаши, освободив в душе место для покоя.

— Я знаю, — всего только и нашелся сказать он.

Саймон все еще сидел возле компьютера, когда открылась дверь и в дом вошла Кафари с дочкой, которую она забрала из закрывавшегося на будущей неделе детского сада базы «Ниневия». И без того расстроенный, Саймон догадался, что вечер обещает быть бурным. Сказать, что ему не нравился детский сад Елены, было все равно что сравнить яваков с назойливой мошкарой. В других мирах воспитателей Елены отправили бы в тюрьму за то, во что они превратили ребенка. А что будет, когда начнется школа?!. Хуже всего то, что он не может ровным счетом ничего с этим поделать. Не насильно же ему сажать жену с ребенком на следующий корабль, отлетающий на Вишну!..

Саймон сомневался в том, что сумеет сегодня спокойно разговаривать с маленькой стервой, в которую постепенно превращалась его дочь, а Елена уже визжала на свою мать:

— Я хочу обратно играть с друзьями! Ударение, сделанное ребенком на последнем слове, явно говорило о том,, что Елена не включает родителей в число своих друзей. Удивительно, сколько ненависти может вложить пятилетний ребенок в одно незамысловатое слово!

— Ты поиграешь с ними завтра.

— Я хочу играть с ними сейчас!

— Нельзя всегда делать только то, что хочешь.

— Можно, — прошипела Елена. — Закон говорит, что можно!

Саймон не выдержал и поднялся из кресла:

— Елена!

Девочка повернула к отцу искаженное ненавистью хорошенькое личико:

— Не кричи на меня! Ты не имеешь права на меня кричать! Если ты будешь на меня кричать, я пожалуюсь на тебя и тебя посадят в тюрьму!

Елена бросилась к себе в комнату, размеры которой устанавливались законом, и хлопнула за собой дверью с такой силой, что на вбитых в стенку гвоздях подпрыгнули фотографии. Изнутри раздался щелчок замка, наличие которого в двери детской комнаты тоже требовал закон. Кафари расплакалась. Саймон долго не решался пошевелиться. Он опасался того, что любого движения ему хватит для того, чтобы взорваться. О том, что могло за этим последовать, он боялся даже думать.

Ему ужасно хотелось выбить дверь в комнату дочери, задать ей хорошую взбучку и выбить у нее из головы заученную в детском саду дурь, но он понимал, что ничем хорошим это не кончится. Взрыв негодования с его стороны сыграл бы на руку Витторио Санторини и его приспешникам, которые только и ждали повода, чтобы вторгнуться в дом Саймона и до конца разрушить его семью. Стоило ему хотя бы пальцем тронуть Елену, и ДЖАБ’а тут же ударилась бы в истерику, лишила бы родительских прав «отца-изувера» и воспользовалась бы этим предлогом, чтобы потребовать от Конкордата отставки Саймона и высылки его с Джефферсона. Впрочем сейчас он был настолько зол и полон недобрых предчувствий, что готов был сам покинуть эту планету под любым предлогом.

— Она сама не знает, что говорит, — дрожащим голосом сказала Кафари.

— Нет, знает, — хрипло проговорил Саймон.

— Но ведь она же не понимает…

— Да все она понимает! — отрезал он. — Ей достаточно понимать, что ей все дозволено! А дальше будет еще хуже. Гораздо хуже!

Кафари прикусила губу и затравленно покосилась на дверь спальни Елены:

— Вот бы забрать ее из этого проклятого садика!

— Для этого надо уехать с Джефферсона, — сказал Саймон, решив не добавлять: «А ты упорно не желаешь это понять!»

Они и так слишком часто спорили. Вместо этого он заговорил усталым и раздраженным голосом:

— Ты не представляешь себе, что тут будет твориться. Мне приказали выключить «Блудного Сына». Джабовцы прекрасно понимают, что без его помощи мне не разобраться в их интригах. Ведь я слежу за их действиями только благодаря тому, что линкор подключается к трансляции камер их систем безопасности. Я читаю не так быстро, чтобы охватить все содержимое информационной сети, и, уж конечно, мне не влезть в содержимое подключенных к ней компьютеров. Мне одному не прослушать телефоны, разговоры на радиоволнах или микрофоны компьютеров. Как только линкор заснет, я стану совсем беспомощным… Я был единственным фактором, сдерживающим безумие, охватившее эту планету, но сегодня и я утрачу свой вес. Я не могу вмешиваться во внутренние дела Джефферсона без неопровержимых доказательств того, что его правительство нарушает договор с Конкордатом. А без технических возможностей «Блудного Сына» мне никогда их не найти.

До Кафари стал постепенно доходить ужас происходящего, и она медленно опустилась на стул:

— А ты не можешь отказаться выключать его?

— Не могу.

Кафари посмотрела на мужа глазами, полными слез.

— Тебе, наверное, кажется, что умирает твой лучший друг.

Слова жены застали Саймона врасплох. У него на глаза навернулись слезы.

— Да, — глухо пробормотал он, заморгал глазами и тихо шепнул: — Я люблю тебя больше всего на свете, Кафари, но Сынок так долго был рядом со мной…

— Я знаю, — сказала Кафари, поняв, что у Саймона подступил комок к горлу.

Саймон молча кивнул. Тому, кто не бывал в смертельном бою, не объяснить, что это такое, но Кафари и самой приходилось сражаться. Она понимала, почему замолчал ее муж. Конечно, ее не было на Этене, но когда линкор вел бой с явакскими денгами, она находилась неподалеку и ее не защищала броня… Для нее этот бой был совсем другим, и она испытала страх, незнакомый Саймону, но у них в душе зияли похожие раны…

К безграничному удивлению Саймона его жена поняла, что значит для него потерять единственного друга. Друга, который знал о своем командире все и разделял с ним трагические дни на далекой Этене. Нет, он не заслуживает любви такой замечательной женщины… А тут еще новые заботы! Новые страхи! Новые сражения с коварным и лживым врагом, отравляющим умы наивных людей, чтобы добиться своих целей! Да ведь ДЖАБ’а вот-вот превратит эту цветущую планету в концлагерь!..

«Что же нам делать?!» — с ужасом спрашивал себя Саймон.

Но ведь он же военный, офицер! Он и сам знает, что должен делать!..

Как же тяжело бывает бремя долга!

Елена ненавидела школу.

Ей ужасно не хотелось покидать детский сад на «Ниневии», где ей так нравилось играть с другими детьми военных. Но военные исчезли. Вместо них появились полицейские, у которых вообще не было детей, а Елене исполнилось шесть лет, и ее отправили в одну из мэдисонских школ.

— Там будет очень интересно. Ты и не представляешь, как замечательно учиться в школе! — сказала ей мама утром первого школьного дня.

Мама оказалась права. В школе было здорово. Но не для Елены, сразу ставшей предметом всеобщей ненависти. Все началось в первый же день, когда заведующая младшими классами госпожа Голд велела детям по очереди вставать и рассказывать о себе и своих родителях.

— Елена Хрустинова, — произнесла госпожа Голд с таким видом, словно ей показали дохлую крысу, и у девочки по коже побежали мурашки.

Она медленно поднялась из-за парты на глазах у всего класса, в котором никого не знала, и проговорила дрожащим голосом:

— Мою маму зовут Кафари Хрустинова. Она работает с компьютерами в космопорте. Моего папу зовут Саймон Хрустинов. Он военный.

— Какой именно военный? — вкрадчиво спросила госпожа Голд, прищурив маленькие злые глазки.

— Он командует линкором. Линкор стреляет по его команде.

— Вы слышали! — воскликнула учительница. — Отец Елены приказывает железному монстру убивать людей! На одной из далеких планет это чудовище убило много миллионов людей! А вы знаете, что миллион — это очень много! На всей нашей планете живет только десять миллионов людей. На той планете линкор убил семнадцать миллионов людей. То есть он уничтожил всех мужчин, женщин и детей на Джефферсоне, а потом еще почти столько же! Линкор — ужасная машина, а отец Елены приказывает ему убивать людей!

— Нет… — начала было Елена.

— Не смей мне возражать! — взвизгнула госпожа Голд, ударив рукой по столу. — Сядь на место! За свою дерзость ты будешь всю неделю стоять на перемене в углу!

Елена села. Она вся дрожала, а на глаза у нее навернулись слезы.

— Плакса! — прошипел кто-то сзади, и весь класс засмеялся и заулюлюкал.

Вот так прошел первый день Елены в школе. Потом было еще хуже. Весь учебный год был сплошным кошмаром. На уроках она всегда отвечала неправильно, даже если говорила то же, за что другие дети получали хорошие отметки. Если же она вообще отказывалась отвечать, госпожа Голд называла ее гнусной скрытной девчонкой и ставила ее в угол.

Каждое утро, когда мама высаживала Елену из аэромобиля возле школы, у девочки темнело в глазах. За обедом никто не желал сидеть рядом с ней в столовой, а во время перемены… Конечно, учителя не позволяли другим детям бить Елену так, чтобы она попала в медпункт, но девочка постоянно возвращалась в класс с исцарапанными коленями, синяками на руках и песком в волосах. Как она ненавидела перемены!

И вот она перешла в следующий класс… Сейчас все начнется сначала! Вот-вот появятся злые дети, которые ставили ей подножки, спихивали ее с качелей, кидались — в нее грязью и пачкали краской ее любимую одежду…

Другими были только класс и учительница.

Хорошо еще, что классная комната ничем не напоминала ту, в которой Елена училась в прошлом году. В новом классе были веселые ярко-желтые стены, от одного вида которых сразу поднималось настроение. Повсюду висели яркие фотографии природы, животных и разных вещей, большинство из которых Елена никогда не видела раньше. Рядом с ними красовались такие же захватывающие рисунки. Девочке сразу понравился новый класс, и она чуть не заплакала от мысли о том, как над ней будут издеваться в этой уютной комнате.

Елена хотела сесть на заднюю парту в самом дальнем углу, но кто-то уже расставил на партах таблички с именами учеников. Елена пришла в школу первой, и совсем не потому, что рвалась туда, а потому, что хотела побыстрее забиться в свой угол, где на нее никто не будет смотреть. Она прочитала все таблички и наконец обнаружила, что на одной из них, в центре среднего ряда, написано «Елена». Вот это да! Она ожидала увидеть свою фамилию, но на всех карточках, включая ее, значились только имена. На трех карточках было написано «Анна». Вместо фамилий стояли только первые буквы: «Анна Т.», «Анна Д.» и «Анна У.». Как не похоже на госпожу Голд! Та звала всех детей только по фамилии: «Тиммонс!», «Йохансен!», «Хрустинова!». Произнося фамилию Елены, она всегда кривилась, словно проглотив ложку уксуса.

Впрочем, учительницы нигде не было видно.

Удивленная Елена осторожно прошла к своей новой парте. Она несла перед собой портфель, как волшебный щит, способный защитить ее до тех пор, пока ей не придется сесть и приступить к занятиям. Наконец появились знакомые ей дети. Они шумели, смеялись и обсуждали то, как провели лето.

Елена сидела все лето на военной базе «Ниневия» с отцом. Там было не очень весело. Иногда родители возили ее в интересные места, например в Мэдисонский музей, на горные озера, кишевшие рыбой, или на ферму к маминым дедушке и бабушке. По правде говоря, на ферме ей не очень понравилось. Там было жарко и странно пахло. Животные были очень большими и норовили лягнуться, когда в них тычешь палкой.

Никто из одноклассников Елены не позвонил ей и не пригласил к себе в гости. Поэтому девочка в основном сидела у себя в комнате, читала и играла в игры на компьютере, которого — в отличие от детей в ее школе — не интересовала профессия ее папы и происхождение ее мамы. Сейчас ей было очень тяжело смотреть на весело щебечущих между собой девочек и толкающих друг друга локтем мальчиков, презрительно поглядывающих на нее и старающихся отодвинуть свои стулья подальше от ее парты.

Елена открыла учебник, который папа купил ей вместе со всеми остальными школьными принадлежностями, и сделала вид, что читает. Она все еще притворялась, когда в класс впорхнула молодая красивая женщина в восхитительном платье. Она ослепительно улыбалась и источала аромат роз, росших у крыльца фермы Елениной бабушки.

«Бонжур! Бонжур, мои маленькие! — защебетала волшебная фея на непонятном Елене наречии и сразу перешла на нормальный язык. — Здравствуйте, малыши! Какие же вы хорошенькие!»

Она присела на краешек учительского стола, а не встала за кафедру, нависавшую над классом, как высшая мера наказания.

— Меня зовут Каденция Певерелл. Я — ваша учительница. Называйте меня просто Каденция. Кто-нибудь знает, что значит мое имя?

Никто в классе этого не знал.

— «Каденция» значит ритм. Давайте похлопаем в ладоши и что-нибудь споем.

Она захлопала и спела короткую детскую песенку на незнакомом Елене наречии. Впрочем, остальные дети, кажется, тоже не понимали ни слова. Госпожа Певерелл рассмеялась.

— Это песенка на французском языке, — объяснила она. — Давным-давно мои предки жили на прародине всего человечества Земле, в стране, которая называлась Францией… А вы знаете, что все ваши имена что-то значат?

Елена этого не знала. Остальные дети тоже качали головами.

— Ну вот! Дуглас! — обратилась учительница к сидевшему в первом ряду мальчику. — Твое имя значит «тот, кто живет у черной реки»!

— А твое имя, Венделл, — сказала она высокому худому мальчику, постоянно пытавшемуся перелезть на перемене через изгородь детской площадки, — значит «непоседа».

Дети, не исключая самого Венделла, засмеялись.

— Фрида, — сказала учительница, взглянув на девочку на задней парте, — значит «миролюбивая».

— Однако в вашем классе, — добавила она нежным бархатистым голосом, — есть совершенно восхитительное имя.

С этими словами Каденция Певерелл взглянула прямо на Елену:

— Вы знаете, что значит имя Елена? В классе воцарилась гробовая тишина.

— Елена, — сказала учительница, — это русское имя. Так на русский манер звучит «Хелен». Это имя значит «прекрасный яркий свет», похожий на сияние солнца.

Тишину в классе не нарушал ни единый звук. Елена вытаращенными глазами смотрела на новую учительницу. Откровенно говоря, она была так напугана, что с трудом сдерживала слезы. Как ни странно, учительница, кажется, понимала ее состояние. Она встала со стола и присела в начале прохода между партами.

— Подойди ко мне, пожалуйста, Елена, — попросила она и простерла к девочке руки так, словно хотела ее обнять.

Елена медленно поднялась из-за парты. При этом ей пришлось опустить портфель, служивший ей щитом. Наконец она осторожно пошла по проходу. Каденция Певерелл ласково улыбнулась девочке и действительно обняла ее.

— Ну вот, давай сядем на стол вместе.

Она взяла Елену на руки и снова села на край стола, посадив девочку к себе на колени и крепко прижав ее к себе рукой.

— Вы, дети, даже не знаете, как вам повезло, что с вами учится такая девочка.

Остальные дети в классе сидели с разинутыми ртами.

— Наша Елена — очень мужественная девочка. Ведь быть дочерью военного очень нелегко.

Елена напряглась, готовясь к самому худшему. Каденция Певерелл аккуратно убрала ей волосы со лба:

— Военного в любой момент могут бросить в бой. Военным нужно быть очень храбрыми. Их детям — тоже. Каждый день, когда Елена приходит домой, она видит у себя на заднем дворе громадную и очень опасную боевую машину…

Ну вот, началось! Елене захотелось сползти на пол и залезть под стол.

— Но ведь этот огромный линкор может быть очень полезным. Много лет назад, когда вас еще не было на свете, он прогнал яваков. Какой молодец! Но машины, как этот линкор, почти живые. А ведь очень трудно жить в одном доме с такой машиной, которая постоянно ждет начала войны. Каждый день Елена идет домой и надеется, что сегодня вечером не начнется война. Пожалуй, я еще не встречала таких мужественных маленьких девочек.

Остальные ученицы стали удивленно переглядываться. Некоторые даже разозлились, явно не желая уступать девчонке, у чьего папы руки были по локоть в крови. Другие девочки откровенно ничего не понимали, а некоторые были заинтересованы. Даже у мальчиков в глазах светились удивление и любопытство.

— Я хотела еще кое-что вам рассказать, — произнесла Каденция Певерелл, не выпуская из объятий Елену. — Вы знаете, что такое «ДЖАБ’а»?.. Нет?.. Ну так вот! ДЖАБ’а — это группа таких же, как мы с вами, людей, которые считают, что ко всем нужно относиться одинаково хорошо. Когда это произойдет, у нас больше не будет бедных и никого не будут обижать или ругать. Для ДЖАБ’ы это самое главное. ДЖАБ’а считает, что все люди имеют право на доброе и уважительное отношение к себе.

Каденция Певерелл озабоченно нахмурилась и проговорила:

— Если ребенок не уважает других детей, он забияка, а забияк никто не любит. ДЖАБ’а хочет, чтобы все дети были счастливыми, здоровыми и веселыми в школе и дома. А ведь очень трудно быть счастливым и веселым, если у тебя на заднем дворе стоит грозная боевая машина, а вашего папу могут отправить на войну, с которой он не вернется. Военные вообще очень мужественные люди, а папа Елены — один из самых мужественных военных на нашей планете… Очень трудно радоваться, если все время боишься войны, поэтому наша школа сделает все, чтобы в ее стенах Елена позабыла про свои страхи.