— И все-таки, — воскликнул Саймон, — я очень надеюсь на то, что в разговоре со мной он ошибался!

У Кафари похолодело внутри. Что имеет в виду Саймон? Что знал президент Лендан? Может быть, что-нибудь о зловещих интригах ДЖАБ’ы?..

— Ты что, боишься «Блудного Сына»? — внезапно спросил Саймон жену.

Она несколько мгновений колебалась, а потом решила ничего не скрывать: — Да, боюсь.

— Что ж, — негромко сказал Саймон, глядя на Кафари со странным выражением, которого она еще не видела в его взгляде, — ничего удивительного. Лишь глупец не испугается такого мощного орудия уничтожения. И вообще, чем больше знаешь о мыслящих линкорах, тем более грозными они кажутся. У нас в Кибернетической бригаде не попадешь в командный отсек линкора, пока не пройдешь углубленного курса психологии. А прежде, чем начать командовать «Блудным Сыном», мне пришлось заниматься на специальных курсах, потому что он реагирует на все не так, как новейшие линкоры с более совершенными компьютерами и программным обеспечением на борту. Но ты моя жена, — продолжал Саймон, нежно погладив Кафари пальцами по щеке, — и Сынок это знает. Он считает тебя своим другом, а дружбу мыслящего линкора не так-то просто заслужить. И все-таки ты не смогла бы им командовать. Он не запрограммирован на то, чтобы доверять тебе так же, как он доверяет мне. Иными словами, он не будет выполнять твои команды, а некоторые из них даже может воспринять как угрозу. А его реакция на угрозу гораздо быстрей человеческой. Сынок — мыслящая машина, созданная для самостоятельных действий, а мыслящий мозг непредсказуем. В работе с ним очень много тонких и даже опасных моментов, и я бы не хотел, чтобы это когда-нибудь тебя коснулось…

Кафари наконец услышала то, что так хотела услышать, и стала успокаиваться.

— Я все поняла, — прошептала она.

— Правда? — вопросительно поднял бровь Саймон.

— Ну да, — ответила Кафари и улыбнулась так широко, что Саймон изумленно воззрился на нее. — Видишь ли, иногда Сынок кажется мне милым ребенком, а иногда — до смерти меня пугает. Если бы пистолет-игломет, который я всегда ношу в кармане, мог принимать самостоятельные решения, я тоже относилась бы к нему совсем по-другому. Мне очень нравится Сынок, но слепо доверять ему было бы безумием…

— Я знал, что ты очень умная…

— Тогда скорее покорми меня. Я умираю с голода! Саймон чмокнул жену в лоб, похлопал по спине и подтолкнул к столу. За ужином они ничего не говорили. Кафари хотелось немного помолчать, и она упомянула лишь один инцидент прошедшего дня.

— У тебя в ангаре нет ничего такого, чем можно было бы отлепить самоклеящийся пластик от металла?

— Может, и есть, — нахмурившись, ответил Саймон. — А в чем дело?

— Какая-то сволочь облепила предвыборными наклейками все аэромобили на стоянке.

— Ты, кажется, не согласна с содержанием этих лозунгов, — ухмыльнулся Саймон.

— Не вполне.

— Это, наверное, мягко сказано… Ну ладно, что-нибудь придумаем… Кстати, нам, конечно, придется перекрасить аэромобиль…

— Откуда ты знаешь?!

— Видишь ли, я знаю, как бурно ты реагируешь на то, что тебе не по душе.

— Ну да, — усмехнулась Кафари. — Я действительно исцарапала краску.

Они не торопясь доели десерт, вместе помыли посуду и отправились в гостиную. Вопросительно подняв бровь, Саймон показал подбородком на информационный экран. Кафари со вздохом кивнула. Как ни противно, а за ходом выборов все-таки надо следить! Саймон включил экран и помог жене поудобнее устроиться на диване.

Впрочем, от появившегося на нем изображения Кафари чуть не стошнило. Она узнала молодую женщину-адвоката, разговаривавшую с Полем Янковичем, старавшимся брать интервью у самых смазливых деятельниц ДЖАБ’ы. Длинные светлые волосы Ханны Урсулы Ренке и ее ослепительная тевтонская улыбка за последние месяцы очень часто мелькали на экране, сопровождаясь одними и теми же рассуждениями.

— Мы устали от Джона Эндрюса! В своих выступлениях он сыплет никому не понятными цифрами, а наша экономика сползает в глубокий кризис. С нас довольно! Джефферсонцы не желают больше поглощать намеренно запутанную информацию о хаосе на финансовом рынке и каких-то сложностях при формировании бюджета. А ведь даже нам, юристам, не разобраться в так называемом бюджетном плане администрации Эндрюса. А вот экономическая платформа ДЖАБ’ы проста и понятна. Мы хотим отдать деньги в руки тем, кто в них действительно нуждается. Именно поэтому Жофр Зелок и поддержал инициативы ДЖАБ’ы, направленные на восстановление экономики…

— Что же это за инициативы?

— Все очень просто. Прежде всего необходимо немедленно прекратить раздачу займов, начатую администрацией Эндрюса.

— А ведь Джон Эндрюс и его советники утверждают, что направленные на развитие экономики займы необходимы для восстановления промышленности и торговли на Джефферсоне.

— Нам действительно надо срочно восстанавливать экономику. Но эти займы не решают стоящих перед ней глубинных проблем. Кроме того, эти займы налагают невыносимое бремя на попавших в беду предпринимателей. Самые разные компании и в первую очередь мелкие розничные торговцы должны возвращать полученные деньги в безжалостно сжатые сроки. А ведь выдаются эти займы под драконовские проценты. Стоит вам не выплатить их вовремя, к вам будут применены суровые и совершенно несправедливые санкции. У вас могут даже конфисковать собственность! А ведь речь идет о живых людях, которые лишаются жилья и средств к существованию лишь из-за выплаты долга, без которого правительству не встать на ноги. Это просто возмутительно! Эндрюс нас шантажирует! Так продолжаться не может! С нас хватит!

Кафари, поморщившись, подумала, что предвыборным лозунгом ДЖАБ’ы должны были стать слова «С нас хватит!», потому что именно их и еще «Так продолжаться не может!» повторяли, как заклинание, все сторонники Санторини. ‘

Поль Янкович изобразил на лице ужас:

— Как же жить дальше, если правительство намеревается завладеть нашей собственностью?! Разве можно трудиться без зданий, оборудования, товаров?! Без земли, на которой стоят фабрики и магазины!

— Почему же они не говорят о том, что фермер тоже умрет с голода, если конфискуют его землю?! — пробормотала Кафари.

— Потому что им это не выгодно, — сказал, с трудом сдерживая гнев, Саймон, и Кафари вновь задумалась о том, что же такое особенное знает ее муж и что знал Абрахам Лендан.

С экрана по-прежнему звучал голос Ханны Урсулы Ренке:

— Вы правы. Так продолжаться не может! С такими займами собственники рискуют потерять все, что они в поте лица заработали за всю свою жизнь. Кроме того, их сотрудники тоже останутся без работы. Пострадают все! Безумный план восстановления экономики, осуществляемый Джоном Эндрюсом, умышленно составлен так, чтобы разорить самых бедных. Такие займы нам не нужны! Они ведут Джефферсон в пропасть!

— А есть ли у ДЖАБ’ы лучший план?

— Безусловно! Нашим гражданам нужны субсидии и пакеты экономической помощи, гарантирующие возрождение наиболее пострадавших предприятий. Речь идет о фирмах, которые не смогут встать на ноги из-за бессвязной, неуклюжей и опасной демагогии, называемой Джоном Эндрюсом планом экономического возрождения. Ведь на самом деле это безумие. Полное безумие!

— Неужели работникам информационных каналов наплевать на то, что по закону можно, а что — нельзя говорить в день выборов! — поморщившись, пробормотала Кафари.

— Ханна Урсула Ренке не является зарегистрированным кандидатом, — неожиданно суровым голосом проговорил Саймон. — Она не входит в предвыборную команду ни одного из кандидатов, не считается официальным сторонником ни одного из них и не получает жалованья от ДЖАБ’ы.

— Впрочем, денег от этой организации не получает и Насония Санторини, — язвительно добавил он.

Кафари несколько мгновений молча обдумывала, что же из этого вытекает.

— Не станут же они так стараться задаром! — наконец воскликнула она.

— Разумеется, не станут! Но они старательно придерживаются буквы закона, и с ними ничего нельзя поделать. Не забывай о том, что Витторио и Насония Санторини — дети крупного промышленника. Они с детства научились обходить законы. При этом у них на службе самые опытные в этой области адвокаты. Люди вроде Ренке подробно объясняют им, как продолжать свое грязное дело, не нарушая юридических норм и постановлений правительства.

Кафари знала, что ее муж пристально следит за деятельностью Санторини с момента первого погрома в районе университета, но и не подозревала, что он располагает подобной информацией. Впрочем, заявление Насонии Санторини о том, что «Блудный Сын» непрерывно следит за всем проходящим на Джефферсоне, расстроило Кафари. Из-за него Кафари даже на мгновение усомнилась в искренности человека, которому до того безоговорочно доверяла. Впрочем, сейчас она радовалась тому, что безопасность ее родной планеты находится в руках такого безукоризненно честного, верного долгу и беззаветно отважного человека, как ее муж!

На протяжении оставшейся части вечера время от времени поступали новые данные о ходе выборов. В городах безоговорочно побеждала ДЖАБ’а, а сельское население в основном голосовало за Джона Эндрюса. Поль Янкович хотя бы ради приличия иногда предоставлял слово и его сторонникам, но их выступления были на удивление бесцветны. В них не звучало ничего нового. Дремлющая на плече у Саймона, Кафари в полусне даже подумала, не пытаются ли бывшие соратники Джона Эндрюса таким образом отмежеваться от него… Внезапно Поль Янкович выступил с заявлением, от которого у нее весь сон как рукой сняло.

— Нам только что сообщили, — сказал Янкович, перебив ученого, пытавшегося объяснить, почему экономическую программу ДЖАБ’ы нельзя претворить в жизнь, — что результаты электронного голосования, отправленные нашими солдатами, сражающимися в других мирах по ускоренной межзвездной связи, оказались искаженными в процессе передачи. Мы как раз пытаемся выяснить, насколько серьезна эта проблема. Для этого мы свяжемся с Люрлиндой Шерхильд, нашим корреспондентом в Центральной избирательной комиссии. Вы слышите меня, Люрлинда?

Несколько секунд царило молчание, потом послышался женский голос, и на экране возникла специальный корреспондент Люрлинда Шерхильд:

— Я слышу вас, Поль. Нам велели приготовиться к специальному сообщению Центральной избирательной комиссии. Судя по всему, это сообщение последует в ближайшие несколько минут. Мы все очень волнуемся…

Люрлинда замолчала, прислушалась к чьему-то голосу и воскликнула:

— Кажется, пресс-секретарь избирательной комиссии готова выступить с заявлением!

На экране появилась озабоченная женщина, почему-то в мятом костюме.

Она решительно поднялась на подиум к кафедре с эмблемой Независимой центральной избирательной комиссии Джефферсона:

— Сейчас нам известно лишь то, что некоторое число голосов, поступивших по ускоренной межзвездной связи, все-таки удалось успешно обработать, другие же голоса были утеряны в результате сбоя при приеме данных. Мы пытаемся разобраться в том, что же произошло при их передаче, но пока не можем даже сказать, сколько времени потребуется для определения количества утраченных голосов. Наши инженеры делают все возможное для того, чтобы расшифровать поврежденные данные до официального окончания голосования.

Беременную Кафари и так время от времени мутило, а сейчас ей стало совсем плохо. До окончания голосования оставалось очень мало времени.

Через несколько мгновений пресс-секретарь пояснила свои слова:

— Наша конституция была принята в то время, когда для голосования предполагалось использовать только компьютеры, считывающие знаки, нанесенные на бумагу. Тогда население нашей планеты было невелико и сроки, отведенные по закону на голосование, не учитывали необходимость обработки голосов большого числа граждан, находящихся за пределами Джефферсона.

Впервые за всю нашу историю мы получили по ускоренной межзвездной связи более ста голосов. Наши системы оказались просто неподготовленными для обработки волеизъявления двадцати тысяч человек. Голоса поступают по ускоренной межзвездной связи в закодированном виде и расшифровываются с помощью специального протокола. Во время расшифровки где-то в системе произошла серьезная ошибка, и мы не можем определить, какие данные верны, а какие — искажены.

Сейчас нам не понятно, сколько данных на момент ошибки было уже обработано, сколько — находилось в процессе обработки, а сколько — лишь ожидало своей очереди. Наши инженеры опасаются, что искажено от восьмидесяти до девяноста процентов данных.

Председатель Центральной избирательной комиссии берет на себя полную ответственность за произошедшее и обещает сделать все возможное для правильного подсчета голосов, поступивших из-за пределов Джефферсона. Когда у нас появится новая информация, мы выступим с новым заявлением… Нет, сейчас я не буду отвечать на вопросы. Мне больше нечего вам сказать.

Саймон резким жестом взъерошил себе волосы. Кафари поразилась бешеному огню, вспыхнувшему у него в глазах, но сказанное им удивило ее еще больше.

Ее муж вскочил на ноги и стал расхаживать по комнате, как тигр в клетке, громко рассуждая вслух:

— Им не обязательно было это делать. И так ясно, что они победили на выборах. К чему им было подтасовывать результаты?! Чтобы посыпать нам соль на рану?!. Нет, все гораздо серьезнее. Это послание! Прямое и недвусмысленное! Они демонстрируют свою мощь! Говорят всем нам: «Вы в наших руках! Мы делаем что хотим, а вам не тронуть нас даже пальцем!» И они правы! Без доказательств мы ничего не’ можем поделать!

Кафари в ужасе наблюдала за мужем. Что же он знает, если не моргнув глазом обвиняет ДЖАБ’у в подтасовке результатов голосования?! Неужели, производя Саймона в полковники, Абрахам Лендан предвидел нечто подобное?! А если ДЖАБ’у подозревали в нечестной игре, почему не было предпринято никаких мер?!

— Саймон! — дрожащим голосом пискнула она. Муж несколько томительных мгновений смотрел на

нее страшными, умоляющими глазами, а потом хрипло прошептал:

— Не спрашивай меня! Прошу тебя, ни о чем меня не спрашивай!

Однако Кафари мучительно хотела задать свой вопрос. Она не находила себе места, но понимала, что надо молчать. Ее муж был солдатом, и ей — хочешь не хочешь — приходилось вести себя соответствующим образом. Ведь она жена полковника и знает, что такое военная тайна… Кафари вновь повернулась к экрану, на котором маячил Поль Янкович и звучали все новые и новые противоречивые сообщения из избирательной комиссии. Искаженную информацию восстановить не удастся!.. Может, ее все-таки удастся восстановить… Нет, до конца голосования осталось слишком мало времени… Избирательная комиссия в отчаянии, но закон есть закон… Его нельзя нарушать даже ради джефферсонцев, рискующих своей жизнью в других мирах…

— Давай выключим, — с содроганием простонала Кафари.

— Нет, — глухим, совершенно чужим голосом сказал Саймон. — Надо досмотреть это страшное зрелище до конца.

— Зачем? — тут же спросила Кафари.

Увидев, как посмотрел на нее Саймон, она сразу вспомнила то, как он стоял перед депутатами Объединенного законодательного собрания и излагал им всю страшную правду. Муж никогда еще не смотрел на нее так, и Кафари стало не по себе.

— Затем, что мы должны понять, как именно это было сделано и чего нам теперь от них ждать, — негромко проговорил Саймон, махнув рукой в сторону экрана, и добавил:

— Ведь это только начало.

— Откуда ты знаешь? — Задав дрожащим голосом этот вопрос, Кафари сразу поняла, что боится услышать ответ, а муж по-прежнему сверлил ее горящими глазами.

— Ты читала что-нибудь по истории Прародины-Земли?

— Кое-что да, — нахмурившись, ответила Кафари.

— А по истории России?

— Совсем мало, — еще больше нахмурившись, сказала Кафари. — Я изучала русское искусство и русскую музыку, потому что они прекрасны, но на историю мне почти не хватило времени.

— История России, — медленно сказал Саймон, — это сплошное предупреждение о том, к чему могут привести страну алчность и продажность политиков, невежество народа, его безжалостная эксплуатация и зверства ничем не ограниченной власти. Мои предки были большие мастера доводить свою страну до такого состояния, что потом ей требовалось не одно столетие, чтобы прийти в себя. За каких-то двадцать лет бывшая Российская империя утратила политическую свободу и благосостояние, которыми не уступала большинству современных ей наций, и попала в лапы правящей клики, умышленно истребившей двадцать миллионов своих сограждан, включая женщин и детей.

Кафари оторопела. Конечно, на прародине всего человечества дела не всегда шли гладко, но уничтожить двадцать миллионов человек за каких-то двадцать лет! Саймон ткнул пальцем в экран, на котором кандидаты ДЖАБ’ы одерживали победы в одном избирательном округе за другим.

— Глядя на этих людей, мне становится страшно. А ведь я ничем не могу им помешать!

С этими словами он вышел из комнаты. Вскоре хлопнула задняя дверь дома. Кафари неуклюже проковыляла к окну. В лунном свете она увидела фигуру мужа, шагавшего к «Блудному Сыну». Кафари вцепилась рукой в занавеску и поняла, что вся дрожит, только почувствовав, как трясется карниз. Она не знала, что делать. Броситься к Саймону сейчас она не могла, но и оставаться одной ей было страшно. Она боялась нависшей над ней таинственной угрозы, суть которой так еще и не поняла, несмотря на очевидное массовое помешательство изрядной части населения родной планеты.

Кафари собралась было позвонить родителям, чтобы успокоиться, услышав их родные добрые голоса, когда лампочки в доме моргнули и потускнели, а с улицы донесся звук, от которого у нее на голове зашевелились волосы. Где-то там, в темноте, у ее хрупкого опустевшего домика приводил в полную боевую готовность все свои системы сухопутный линкор. Кафари помнила этот звук, впервые услышанный ею, когда она, обдирая в кровь пальцы, карабкалась вместе с Абрахамом Ленданом по окутанной дымом скале. К своему ужасу, Кафари понимала, что у Саймона не могло быть иных причин заводить линкор, кроме тех, при мысли о которых она тряслась как осиновый лист.

Тряслась ее рука, трясся живот, который она пыталась прикрыть ею, трясся еще не родившийся ребенок внутри живота. Чем же защитить свою дочку от надвигающейся угрозы?! Кафари понимала, что в этот бой Саймон отправится один. Теперь на Джефферсоне не было честного и мужественного президента, на помощь которому могла бы броситься Кафари, перед закрытыми глазами которой плыли только грозовые тучи, в какую бы сторону горизонта она ни повернулась.

С чем сравнить одиночество жены командира сухопутного линкора!