Бессмертные карлики

      - Когда ты едешь? - спросила она со вздохом.
      Он с удивлением посмотрел на жену. Затем подошел и поцеловал ее в лоб.
      - Во всем мире не найдется для меня женщины, подобной тебе, - сказал он с нежностью. - Ты поняла меня с первого мига, когда мы встретили друг друга. Но я не был для тебя настоящим мужем.
      - Ты был моим приключением, - шепнула она и прильнула к его широкой груди. - И куда бы ты ни поехал, в какое бы место земли, ты всегда будешь жить в моем сердце.
      Она выскользнула из его объятий, и выбежала вон из комнаты, чтобы подавить свое волнение и не расплакаться при нем.
      Йунас Фьельд грустно посмотрел ей вслед. Он вспомнил о тех долгих месяцах, когда его терпеливая молодая жена сидела в этом жилище одна со своим мальчиком и ждала, в то время как он странствовал в неизвестности между жизнью и смертью.
      - Кондор не может умереть, - сказал ему однажды Паквай, когда его жизнь висела на тонком волоске.
      5. НА ПУТИ К ПРИКЛЮЧЕНИЮ
      Моторное судно "Джордж Вашингтон" быстро рассекало волны Карибского моря.
      То было гордое зрелище.
      Элегантный, огромный "Джордж Вашингтон" мог по справедливости быть назван украшением морей. Светло-серая окраска судна сверкала на темной синеве неба и моря. Не было дыма, поднимавшегося из трубы, не было следов черной угольной копоти на чистой палубе. Мотор "Дизель" работал играя, чисто и легко, словно исполинская швейная машина, без пыхтения и стона, потрясавших старые пароходы. То был вестник нового времени, бороздивший синее море, по которому некогда медленно подвигались старинные конкистадоры, с высоко поднятой головой и жадно трепещущими ноздрями, навстречу новизне и приключению.
      На капитанском мостике "Джорджа Вашингтона" стояли два человека и пристально всматривались в чуть видную линию берега, выступавшую на южном горизонте. Оба были высокие и сильные жители Севера, незаурядной наружности и темперамента. Оба, по-видимому, наслаждались без лишних слов обществом друг друга. То были люди вольного воздуха, больше всего любившие широкие горизонты и вечно беспокойные волны океана.
      Капитан Хольмсон сделал движение головой:
      - Там находится маяк, - сказал он. - Течение отнесло нас немного в сторону.
      Йунас Фьельд кивнул головой. Он медленно вдыхал соленый воздух. Он ощутил запах земли, удивительный запах сухих трав, который под тропиками доносится издали, когда приближаешься к берегу. Каждый моряк безошибочно узнает его. Он является верным признаком того, что морские волны неподалеку ударяются о лесистый берег.
      - Вы хорошо знаете эту местность? - спросил капитан.
      - Да, - ответил Фьельд. - Несколько лет тому назад по этим волнам шло бразильское военное судно, направлявшееся к Панамскому каналу, на торжество его открытия. На борту этого судна находился умирающий человек, который вследствие необычайного случая был подобран на песчаном берегу Гвианы. Это был я. Я возвращался с берегов Амазонки. Туземцы преследовали и подстерегали меня, чтобы сожрать. Я ускользнул от их зубов, и мне удалось дотащиться до моря. То было суровое испытание. Впоследствии я провалялся довольно долго в госпитале в Колоне. Но я все же, как видите, справился с лихорадкой.
      - Да, не всем так везло, как вам, - задумчиво проговорил капитан. - В моей юности смерть в Колоне от лихорадки вошла в поговорку... Теперь времена стали другие. Тот, кто желает прожить спокойно и долго, должен лишь отправиться в Панаму и скучать там до столетнего возраста. Немного западнее, рулевой...
      Маяк у входа в канал теперь ясно обрисовывался, и длинный мол походил на резкую тонкую черту, пересекающую огромный бассейн гавани. Дома города Колон блестели, словно пятна белой меловой краски на темно-зеленых массивах возвышенностей. А дым нескольких тяжелых грузовых пароходов, стоящих в бассейне, поднимался прямо вверх, меж тем как удары молотов в больших мастерских раздавались, как далекие, глухие раскаты грома.
      Пароходы приходили и уходили, то соединяясь в группы, то расходясь в разные стороны. Все вместе это походило на гигантскую пищеварительную систему, хватающую тоннажи своими жадными челюстями и отправляющую их в желудок.
      После полудня "Джордж Вашингтон" был поднят шлюзом у Габуна, пересек воды искусственного озера, образованного на ядовитом русле реки Шаргрес, и тонкую полоску речки Кулебра. И, когда сумерки опустились над шлюзом Педро-Мигель, судно начало опускаться к Тихому океану между высотами Дариен.
      И в то время, когда гордый красавец "Джордж Вашингтон" подвигался сквозь шлюзы, влекомый маленькими локомотивами Какерлака, полумесяц лил свой волшебный свет на это чудо современной строительной техники. Порой попадались навстречу старые, заржавленные землечерпательные машины времен Лессепса. Они имели вид громадных виселиц. Это были памятники величайшего из тех биржевых мошенничеств, какими до сих пор прославился капиталистический мир. И так же можно было назвать их могильными памятниками над желтой лихорадкой и малярией.
      Теперь тучи москитов уже не жужжали над сумеречными водами. Большая часть москитов погибла в керосине. А те, которые остались, были ручные и дезинфицированные и кусались очень скромно. Они были так же безопасны, как и жирные крокодилы в Кулебре, которым пришлось превратиться в достопримечательности и наполнять чувствительную душу туриста сладким, таинственным ужасом.
      В Бальбоа Йунас Фьельд сошел на берег. Здесь он узнал, что может отправиться на следующий же день пассажиром на японском пароходе к западному берегу Южной Америки.
      Он намеренно избегнул большой гостиницы в Бальбоа. Маленький американский городок основался и вырос, благодаря строительным работам канала. Он походил на все другие новоотстроенные города, которые воздвигнуты не архитекторами, а инженерами. Он чуть не лопался от чистоты и порядка, обладал великолепно функционирующей полицией и первоклассно организованным отделом здравоохранения. Но все это благоустройство так же мало согласовалось с окружающей природой, как пуговицы от брюк с дамским бальным платьем.
      Фьельд быстро отделался от таможенных служащих и нанял автомобиль, который в пятнадцать минут доставил его в город Панаму, столицу республики, управляемой по испанской старинке. Здесь нет ни прямых улиц, ни особенной чистоты. Городское управление, вероятно, очень лениво, а нравы оставляют желать лучшего. Но зато город свободен от математики и предписаний. Всякий в Панаме делает, что хочет. Всю ночь напролет играют мандолины, рыдают скрипки, и выпивается изрядное количество вина и виски. На балконах сидят красивые девушки и вращают черными, как уголь, глазами. А в задних дворах серьезные кабальеро натравливают петухов на драку. Всюду царствует жизнь, веселье и лень. Население сжигает ежедневно бесчисленное множество свеч, всаживая в своих мечтах нож в спину каждому американцу. Так же занимается оно и теми "business" [Делами (англ.)], которыми пренебрегают янки канала. Но этот живописный город, гордый и свободнорожденный, живет старыми воспоминаниями, и никогда не сумеет приспособиться к темпу той жизни, где целью являются доллары, доллары и опять доллары.
      Фьельд миновал огромную интернациональную гостиницу и нашел себе жилище, где его приняли с распростертыми объятиями. Вся семья до последнего младенца в пеленках последовала за ним в его комнату с балконом. Комната была очень большая, но грязная, с ветхой обстановкой, и Фьельд быстро открыл, что там уже были постоянные жильцы - крысы. Но он очень скоро заключил дружбу с этими доброжелательными домашними животными... и долго сидел на узеньком балконе в обществе звезд, в то время, как огненные мухи плясали в саду и мягкая "dolce far niente" юга лилась к нему из сада под аккомпанемент всевозможных струнных инструментов.
      То было его первое после долгих лет посещение тропического города, и с полузакрытыми глазами наслаждался он легкой прохладой, веявшей с Тихого океана, который напевал ему на ухо свои старые, давно знакомые мелодии и нашептывал о тех временах, когда здесь, на этом берегу, странствовали Писарро, Бальбоа и Альварадо [Испанские конкистадоры. Франсиско Писарро (ок. 1470-1541) - один из предводителей завоевательных походов в Панаме, Перу, на современной территории Боливии, Эквадора, Чили; возглавлял отряд, отправившийся в 1524 г. на поиски Эльдорадо. Покорил государство инков. Основал г. Лима. Убит сыном Д.Альмагро в собственном доме. Васко Нуньес де Бальбоа (ок. 1475-1517) - участник захвата внутренних территорий Панамского перешейка. В 1513 г. первым из европейцев увидел Тихий океан. Казнен губернатором Панамы. Педро де Альварадо (ок. 1490-1541) - участник завоевания Санто-Доминго, Мексики, с 1538 г. - генеральный капитан Гватемалы. Отличался беспримерной жестокостью] с неутолимой жаждой в сердцах.
      6. МАЛЕНЬКИЙ РЕДАКТОР
      Большой японский пароход "Киту-Мару" входил, среди царящих на палубе криков и шума, в гавань Кальяо. Рядом с низким басом местного лоцмана слышались звенящие приказания японского капитана, и "Киту-Мару" буквально содрогался от нерешительности и сомнения в широком бассейне гавани. То раздавалось "вперед", то "назад", то требовалась работа одного винта, то деятельность еще и другого. И не разу не слышалось столь желанное "стоп".
      Наконец огромное судно приблизилось к пристани настолько, чтобы бросить первый канат. Он несколько раз срывался с шпиля и ударял по дюжим неграм, возившимся над ним, но понемногу удалось прикрепить пароход к больверку, и оглушенные машинисты "Киту-Мару" могли, наконец, насладиться заслуженным отдыхом.
      Несколько пассажиров сошло на землю. В их числе были фильмовой директор из Лос-Анджелеса, несколько дельцов из Сан-Франциско, боксер-негр из Нового Орлеана и два-три молодых перуанца, приехавших прямо из Парижа, куда они ездили дополнить свое невежество полезными и необходимыми знаниями, квалифицирующими бездарных богатых маменькиных сынков для теплого местечка в католической администрации. Остальные были косоглазые и курносые монголы, направлявшиеся дальше на восток в глубь страны. Роскошное и в то же время нищее Перу было подходящей страной для этих быстроногих "Japs" [Американское прозвище людей "желтой" расы], которые имеют особый талант жить и устраиваться в странах, бедствующих среди природных своих богатств.
      Последний из сошедших на землю пассажиров сильно отличался от других. Японцы рассматривали его с недоверием, так как он был по крайней мере в два раза больше, чем самый крупный из них. Фильмовой директор уже определил ему в мыслях роль капитана пиратов в "Конце буканеров", а боксер-негр высчитывал возможные шансы против этого феномена светлолицей первобытной силы.
      Но Йунас Фьельд окружил себя крепкой оградой неприступности, способной выдержать любую осаду. И, когда он ступил на почву старой исторической земли Кальяо, ему не пришлось обменяться ни одним поклоном и не пришлось пожать ни одной руки. Он позаботился, чтобы его багаж был благополучно перенесен с парохода и отправлен на вокзал, где уже стоял поезд, отходивший в Лиму, знаменитую столицу Перу.
      Он не мог пожертвовать много времени на прогулку по Кальяо, несмотря на то, что этот портовый город имеет свою прелесть и своеобразную приключенческую окраску. От времени до времени он сбрасывается землетрясением и смывается наводнением. На нем виднеются шрамы бесчисленных революций, и люди всех наций встречаются на его улицах.
      Кальяо - один из главнейших портов на всем американском побережье Тихого океана от Аляски до Патагонии, и его географическое положение обеспечивает блестящую будущность этому маленькому, подвижному городу.
      Покончив с багажом, Фьельд занял место в вагоне, стараясь по возможности найти пустое купе. Но как раз в тот момент, когда поезд трогался, к нему впихнули маленького худого перуанца. То был человек пожилой, изящно одетый, со множеством брильянтовых колец, один из таких людей, каких можно встретить повсюду в парижских танц-локалах. Несмотря на свою наружность и довольно жалкие попытки казаться юношей, стареющий кавалер имел вид добродушного и уютного малого. Оправившись от приступа астмы, он сейчас же пустился в разговор, обнаруживая ту словоохотливую живость, которая заслужила перуанцам прозвище "парижан Южной Америки".
      Он отрекомендовал себя доктором Хосе Ла Фуэнте и не без гордости разъяснил, что состоит редактором газеты "Комерсио". В течение пяти минут он забрасывал Фьельда вопросами, сведениями, комплиментами, до тех пор, пока новый приступ кашля не прервал добродушной болтовни благожелательного редактора.
      Фьельд сообразил, что сведения всезнающего джентльмена об этой стране и ее народе могли оказаться ему очень полезными, и он охотно рассказал своему спутнику, что приехал в Перу собственно в качестве туриста, но, будучи сам доктором медицины, хотел воспользоваться этим случаем, чтобы познакомиться с интересной фауной и флорой страны, особенно у истоков Амазонки.
      Эти слова вызвали у маленького любезного редактора всевозможные предложения помощи словом и делом иностранному ученому. Он заявил Фьельду, что вся газета "Комерсио" находится отныне в его распоряжении, и спросил его, не знает ли он кого-нибудь в Лиме.
      Норвежец ответил на это, что он намеревается навестить своего коллегу, профессора Сен-Клэра. Во время одного на своих пребываний в Париже он слышал имя Сен-Клэра, названное в Институте Пастера, как имя одного из величайших знатоков Амазонки.
      При этом сообщении спутник Фьельда позабыл совсем свою астму. Он подпрыгнул, как резиновый мячик, и с выражением величайшей скорби заломил руки, словно только что получил известие, что крокодил сожрал его единственного сына.
      - Ах, сеньор! - сказал он. - Вы приехали слишком поздно. Великий свет Университета св. Марка погас. Раймон Сен-Клэр, наверное, уже умер. Разве вы не слыхали об этом обстоятельстве?
      Фьельд отрицательно покачал головой.
      - Это - трагическая загадка, которой никто до сих пор не может разрешить Он, должно быть, пал жертвою своей необычайной жадности к познанию. Вот уже более полутора лет, как совершенно исчез всякий след Сен-Клэра. С четырьмя спутниками отправился он для неизвестной цели в Икитос на реке Амазонке. Он был уже старый человек, но никто не мог отговорить его от этой экспедиции. Он верил в свои силы и энергию. Из Икитоса пришло письмо на имя его внучки Инесы. Он писал, что выезжает из Икитоса дальше на юг, в местности, где живут индейцы племени майуруна, к горам, называемым Анды-Кономамас. Эти местности опасны. Что он там искал никто не знает. С тех пор о нем больше ничего не слыхали. Правительство сделало все возможное. На помощь ему была послана экспедиция, но она возвратилась обратно без результатов. Сен-Клэра и его людей, вероятно, уже нет в живых. Это - большая потеря для науки и еще большая для Перу.
      - Вы что-то говорили о его внучке?
      - Да, прекрасная и гордая Инеса. Она теперь живет у адвоката Мартинеса, который взял ее к себе из сожаления... Обнаружилось, что Сен-Клэр потерял почти все свое небольшое состояние в спекуляциях на парижской бирже. Мартинес, конечно, не из выгоды, а из дружбы к столь знаменитому ученому был его поверенным и много раз отговаривал его от подобных дел, но Сен-Клэр был упрям и потерял все в последнем большом понижении. Но Мартинес - добрый и в высшей степени порядочный человек. Его сын и компаньон поехал в Париж, чтобы спасти хоть что-нибудь. Это молодой человек, подающий большие надежды, хотя и любит немного покутить. Он вернулся с известием, что все состояние Сен-Клэра погибло. Но я сам слышал во французском клубе, как старый Мартинес ручался, что дочь его друга и клиента никогда не будет терпеть нужду, пока он, Мартинес, жив.
      - Какого рода люди эти Мартинесы?
      Ла Фуэнте сделал движение, словно он падал на колени перед иконой.
      - Это один из самых выдающихся наших адвокатов. Старик - честный человек без хитростей и задних мыслей, а сын - кавалер до мозга костей, Париж и Лима в удачном соединении. Говорят о предстоящем браке между ним и Инесой. С его стороны это - в высшей степени благородно! Вы сами знаете, молодая девица без приданого...
      - Знаете ли вы внучку Сен-Клэра?
      Глаза перуанца приняли ангельское выражение. Он как будто стоял под балконом и щипал струны мандолины.
      - Знаю ли я ее? - прошептал он со сладкой чувствительностью. - Она мечта. Красивее ее нет женщины во всем Перу. Но она не похожа на других девушек. Она не склоняет покорно головы и не говорит: да, мой повелитель! Сен-Клэр воспитал ее сам, в свободе и независимости. Она занимается спортом, но не по-дамски, а совсем как мужчина, и раздражает многих жителей нашего города тем, что ездит верхом в штанах. Говорят...
      Фьельд не дослушал историю о мужественных наклонностях сеньориты Инесы. Поезд вдруг остановился среди вокзального шума и суеты большого города.
      Маленький редактор схватил свой чемодан.
      - Мне было очень приятно, - проговорил он, низко кланяясь. - Если вы пожелаете посетить редакцию "Комерсио", мы все устроим... Вы, наверное, остановитесь в гостинице "Делигенсия"?.. Великолепно. Я пришлю вам сегодня вечером человека. До свидания, сеньор.
      Он открыл дверь вагона и исчез.
      Лима, прекрасная старинная столица Лима, нежилась и сверкала в лучах послеполуденного солнца.
      7. МАРТИНЕС И К"
      В то самое время, когда Йунас Фьельд, восхищенный, бродил по прекрасному испанскому городу на берегах реки Римак, в большой фирме "Мартинес" происходил своеобразный семейный совет.
      Хосе Мартинес собственными трудами добился положения самого видного и достойного доверия адвоката Лимы. То был красивый мужчина с достойной и благородной наружностью. Его контора находилась как раз на Поско, и важнейшим людям в Перу нередко приходилось долго ожидать в его передней, прежде чем предстать перед могущественным и влиятельным юристом. Его защита и совет имели величайшее значение для каждого экономического или политического предприятия.
      Имя Мартинеса каждый раз упоминалось при выборах нового президента, особенно за последние годы. Но старый Хосе был слишком умен, чтобы пускаться на такой риск. Представительная власть в южно-американских республиках несет за собой, как известно, немало опасностей. Дорожка от президентского кресла до тюремной скамьи очень часто не так-то длинна. И границы между жизнью и смертью для народных избранников, по-видимому, несколько туманны. Мартинес предпочитал оставаться за кулисами и отсюда дергать нити. Некогда он был так беден, что его настоящей целью было исключительно золото. Этот порок весьма обычен у потомков Писарро и Альварадо. В течение всей жизни он оставался осторожным человеком и сумел осенить себя ореолом справедливости. Его поступки, его образ жизни, его внешность, - все укрепляло эту веру в его неприступную, неподкупную честность. Но столь цветущее, по-видимому, жизненное дерево фирмы "Мартинес" подтачивал червь. И этот червь был Мартинес-сын, Мануэль, который в свое время с грехом пополам выдержал экзамен в парижской Сорбонне. Но зато молодой человек был центром внимания в латинском квартале мирового города благодаря своему образу жизни, блиставшему самыми циничными пороками. Прослыть испорченным в Париже стоит не дешево, и молодой Мартинес расточил там деньги в размерах, причинивших много беспорядка в несгораемых шкафах старого Мартинеса.
      Но дон Хосе любил этого сына, красивого, как Адонис, и очаровательного, как Алкивиад. Блестящие пороки Мануэля льстили его самолюбию и наполняли его отцовское сердце гордостью. Он хитро и осторожно выкачивал деньги из карманов своих клиентов в пользу хорошеньких любовниц Мануэля и на покрытие его проигрышей в клубе. Молодежь должна перебеситься, думал он. И Мануэль с веселой дерзостью бросался на ложные радости жизни. Его знали в среде прожигателей жизни, от бульвара Сен-Мишель до вокзала Монпарнас.
      Все это, конечно, могло бы пройти без больших затруднений и неприятностей для оборотов фирмы, так как доходы дона Хосе были очень велики. Но, к несчастью, случилось, что юный и неотразимый перуанец был вовлечен в биржевую игру богатыми и влиятельными друзьями. Красивый Мануэль, как и все смазливые юноши, был самоуверенным глупцом и благодарной жертвой для всяческих золотых обманов. Его долги росли, и он ничего не имел против того, чтобы получить одним ударом возможность освободиться от всех кредиторов. Ему удалось завоевать сочувствие дона Хосе к этим его намерениям.
      У старого юриста в глубине души был маленький уголок, где пряталась и порой глухо ворчала страсть к игре. С небольшим капиталом и кредитом отца Мануэль окунулся в бесплоднейшую и пошлейшую азартную биржевую игру. Но ростовщики оказались жестокими к нему. Они заманили его маленькими выигрышами, которые постепенно превратились в огромные проигрыши. Красивый Мануэль был обчищен до нитки. Его любовницы охладели к нему, его портные выражали нетерпение, а его банк беспрестанно требовал все новых взносов. Дон Хосе платил и платил, сперва из своих собственных средств, а затем, когда они пришли к концу, из чужих. Он слепо доверял своему красивому сыну, ловко составленные телеграммы которого изобиловали блистательными перспективами на будущее. Наконец, в один прекрасный день, на Мануэля обрушился решающий удар... Его отъезд из Парижа весьма походил на бегство. Он оплатил свое возвращение целым рядом векселей на имя отца и проехал прямо в Перу, где вот уже полгода упражнял свои чарующие качества в клубах и дансингах.
      Теперь отец и сын, за спущенными гардинами, развалясь каждый на своем кресле, обсуждали положение.
      - Тебе вовсе не надо жениться на ней, - говорил дон Хосе своим благозвучным голосом, проливающим всегда утешающий бальзам на скорби вдов и сирот, тосковавших в его приемной. - Но Сен-Клэр был моим другом. Моя, гм, гм, - совесть была бы несколько спокойнее, если бы малютка вошла в нашу семью.
      Приторно-красивое лицо юного Мануэля выразило слабые признаки удивления.
      - Честное слово, я еще не знаю, хочет ли она меня, - сказал он медленно, с принужденным смехом.
      - Пустяки, - сказал вдруг жестоко отец, - это для нее единственный случай. Для бедной девушки...
      Молодой человек, казалось, вернул снова свое прекрасное расположение духа.
      - Да, да, это правда, - шумно засмеялся он, - у нее, конечно, нет ни гроша.
      Старый джентльмен посмотрел на сына с серьезным упреком.
      - Профессор Сен-Клэр был необыкновенно даровитым человеком, проговорил он наставительно. - Но немного непрактичным и неосторожным.
      - Ну да, он ведь доверил тебе все свои деньги, когда уехал.
      Дон Хосе опасливо осмотрелся кругом себя.
      - Лучше не говорить так громко... Его завещание исчезло, а свидетели погибли.
      - Не ты ли устроил это дело?
      - Упаси боже, нет! Что ты болтаешь, Мануэль! Но они нам больше не помешают. Часть состояния Сен-Клэра была вложена в наше собственное дело, это было счастием, не то нам пришлось бы плохо, Мануэль!
      - Но разве ты не намерен уделить кое-что этой девчонке?
      - Нет, - ответил спокойно дон Хосе. - Не больше, чем это предписывает мне старая дружба с Сен-Клэром. Если ты женишься на ней, то все дело будет гораздо легче. Ты пожертвуешь собою, но зато...
      Мануэль подскочил в глубоком кресле.
      - Ты слишком мало ее знаешь, - сказал он с раздражением. - Она самая странная девушка, какую я когда-либо встречал. Я охотно пожертвую жизнью, чтобы получить ее. Но я не думаю, чтобы она согласилась выйти за меня замуж даже под угрозою попасть в самые безжалостные тиски бедности.
      Дон Хосе с удивлением посмотрел на сына.
      - Что ты говоришь, Мануэль? Она, наверное, спятила.
      - Наоборот. Она слишком умна. Я уж чувствую, что она видит меня насквозь. Я даже не удивлюсь, если она подозревает кое-что...
      - Невозможно. Сен-Клэр взял с собою дубликат завещания.
      - А если теперь вдруг найдут его тело?
      Самоуверенная улыбка сморщила губы дона Хосе.
      - Ты, значит, мало знаешь девственные леса Амазонки и утесы Кордильер, мой мальчик. Там пожирается все. Даже природа в этой местности обладает аппетитом.
      - Но его спутники?
      - Трое из них умерли прежде, чем Сен-Клэр достигнул границы Перу, а после этого никто ничего не слыхал о нем. Это было больше года тому назад.
      - Не находишь ли ты, что мы поступаем не очень правильно с молодою девицею?
      Дон Хосе зорко взглянул на сына.
      - Это ты довел меня до этого, - сказал он холодно. - Ты должен помнить, что твои безумные спекуляции заставили меня искать необходимый выход. Состояние Сен-Клэра спасло нас от разорения и скандала. И если маленькая Инеса так высоко задирает нос, что отказывается от такого мужа, как ты, то она не заслуживает участия. К тому же у нее есть еще чековая книжка на тысячу фунтов, лежащих в Лондонском Банке.
      - Это выудить ты не мог? - спросил сын.
      - Тебе нечего смеяться надо мною, Мануэль. Но я не желаю по твоей милости унизиться до открытого грабежа.
      - А вилла?
      Старый юрист нахмурил брови. Его глава загорелись злобно, словно угли.
      - Она будет продана, - сказал он отрывисто.
      - А почему?
      - Потому, что мои книги показывают, что Раймон Сен-Клэр должен мне слишком много денег, и я не могу покрыть его долг иначе, как продажею бунгало.
      Мануэль расхохотался, как безумный.
      - Ты - сущий черт!
      - Я - то, чем мне пришлось стать из-за тебя.
      Дон Хосе, по-видимому, хотел разъяснить эту замечательную точку зрения, когда позвонил телефон.
      Отец и сын испуганно посмотрели друг на друга. Телефон - инструмент своеобразный. Он обладает иногда способностью потрясать неспокойную совесть. После короткой паузы дон Хосе схватил трубку. Его рука дрожала.
      Через несколько минут он повесил трубку на место.
      - Что это было? - спросил Мануэль.
      - Ничего особенного, - ответил отец с мрачным взглядом. - Это Ла Фуэнте на "Комерсио". Он спрашивал, не слыхали ли мы чего-нибудь нового о Сен-Клэре. Какой-то иностранец, по его словам, желает получить сведения о нем и о его дочери.
      - Быть может, родственник?
      - Кто знает?
      - Мне кажется, что ты за последнее время немного нервничаешь.
      Дон Хосе проворчал что-то. Затем вытащил большой шелковый носовой платок и вытер им пот со лба
      8. НЕГР-БОКСЕР
      Перуанская столица Лима является живописным типом старо-испанского города.
      Поистине достойно удивления, что несколько капель кастильянской крови в жилах местного населения могли сообщить городу своеобразный оттенок, которого, впрочем, достаточно, чтобы придать современному городу и свой собственный характер и настроение.
      Так обстоит дело в Лиме. Современная "бизнес-культура" ни в каком отношении не получила перевеса в этом городе, корни которого глубоко нисходят к тому времени, когда испанские авантюристы узурпировали могущественное царство инков.
      Ни в одном городе Перу история так тесно не связана с испанским завоеванием. Памятником его служит римская католическая церковь, которая, подобно старинной крепости, все еще медлит сдаваться в Южной Америке. Те, что хотят ознакомиться ближе с историей гордых и умных инков, наложивших некогда свою печать на эту страну, должны прежде всего отправиться в Лиму, чтобы там найти прочную базу для своих исследований...
      Лима, впрочем, построена по образцу всех испанских городов с большой центральной Plaza [Площадь (исп.)]. Одну сторону этой площади занимает собор, а на другой находится национальный дворец, то есть правительственные здания. Остальное пространство предоставлено фешенебельным клубам и лучшим магазинам.
      Более современен огромный парк, со знаменитым Поско, - лимскими Елисейскими полями, - где стоит памятник Христофору Колумбу.
      Йунас Фьельд бесцельно бродил по сверкающему городу и наслаждался строгой, великолепной гордостью испанцев и веселой, экспансивной улыбкой испанок.
      Ему случилось пройти мимо редакции "Комерсио", оказавшейся громадным, величественным дворцом. Он знал, что эта богатая газета была для Перу тем же, чем была некогда газета "Таймс" для Англии. В свое время, много лет тому назад, она была рупором боровшихся за освобождение черных невольников, - а теперь это был лишь орган крупной буржуазии и биржевиков.
      После долгого странствования в этом современном лабиринте прессы, Фьельд наконец нашел частную контору Ла Фуэнте. Маленький редактор принял его словно старого друга. Он отложил в сторону свою работу, засыпал Фьельда всевозможными сведениями и советами и в конце концов пригласил его отобедать с ним во французском клубе.
      - Там вы, наверное, встретите адвоката Мартинеса, - сказал он ему. Он был ближайшим другом Сен-Клэра и, конечно, может оказаться чрезвычайно полезным для вас. Я вчера звонил ему по телефону, но он, оказывается, не имеет никаких новых известий о судьбе Сен-Клэра. Для меня не может быть сомнений, что он погиб в горах.
      После минутного раздумья, Фьельд принял это дружелюбное приглашение. Встретиться с Мартинесом как будто совершенно случайно - как раз входило в его намерения. Он еще не совсем ясно отдавал себе отчет в том, как он примется за все это дело. Единственное, что он знал твердо, это то, что нечего спешить с сообщением находящихся в его руках документов о последних минутах Сен-Клэра. Какое-то инстинктивное чувство, что тут что-то неладное, удерживало его. После разговора с Ла Фуэнте в нем смутно возникло убеждение, что в трагедии Раймона Сен-Клэра было два акта. Первый завершился в огромной травяной пустыне Мату-Гросу, второй только что развертывается здесь, в столице Перу.
      И таким образом газете "Комерсио" не пришлось напечатать на следующий день касающиеся Сен-Клэра сенсационные новости, которые Фьельд привез с собой в Лиму. И завещание профессора осталось лежать нетронутое и неиспользованное в самом недоступном кармане норвежца.
      Следующие дни Фьельд провел на улицах и в ресторанах, где оживленно пульсировала народная жизнь. Он в полной мере наслаждался этим своеобразным чувством, знакомым каждому путешественнику по призванию: наблюдать в новом для него народе многообразные проявления темперамента, брызжущего ему навстречу в свете и в тени. Все здесь говорило на новом для него языке: все, от старых домов, в которых еще сидели пули последней революции, до новых дворцов, дерзко и самоуверенно возвышавшихся над красивыми развалинами старинного города Франсиско Писарро.