Он закурил тридцатую за день «Мюратти» и с беспечным видом подошел к перилам террасы, стараясь не смотреть туда, куда ему так хотелось посмотреть. Даже находясь на таком расстоянии, он чувствовал за собой слежку. С седьмого этажа отеля «Мажестик», на котором располагались его апартаменты из четырех комнат, бассейн казался голубовато-зеленой блестящей фасолиной. Он втянул в прокуренные миллионом сигарет легкие воздух и рискнул посмотреть вниз. За одним из столиков, в беспорядке расставленных вокруг бассейна, он увидел двух женщин, коротавших время за чашкой чая. Эмилия моментально подняла голову. Ему стало дурно, но он нашел в себе силы и энергично помахал рукой. Его жест остался без ответа.
      Обычно, оставшись один, он доставал из металлического дипломата, постоянно закрытого на ключ, кипу порнографических журналов и с помощью увеличительного стекла тщательно исследовал каждую страницу. Его социальное положение позволяло ему лишь в мечтах осуществлять свои эротические фантазии. Он прекрасно знал, что достаточно малейшей оплошности в поведении, и он сразу же лишится всего, навсегда будет выброшен из обоймы привилегированных. В пятьдесят лет рисковать оказаться на улице после сладкой жизни набоба? Игра не стоила свеч. Он быстро возвратился в комнату, схватил «Ницца матэн», в которой, парализованный присутствием Эмилии, он успел прочесть только заголовок. Он был уверен, что начни он читать статью, находясь в одной комнате с ней, она обязательно что-нибудь заподозрила бы. Она внушила ему такой ужас, что даже уезжая за тысячи километров от нее, он ощущал ее властный, подозрительный взгляд.
      – Жертва Каннского залива установлена: Эрвин Брокер, американец двадцати восьми лет!» (продолжение на стр.4).
      Трясущимися руками он развернул газету.
      «Комиссар Анджелини и инспекторы Барбо и Куману установили личность жертвы Каннского фестиваля пиротехнического искусства. Рыбаки вытащили в сетях портмоне, в котором полиция обнаружила удостоверение личности, выданное на имя Эрвина Брокера, американца, двадцати восьми лет, проживавшего в Нью-Йорке. Господин Брокер поселился в отеле «Карлтон» двенадцать дней тому назад. Знакомых на Лазурном берегу, куда он приехал впервые, у него не было».
      Вдруг ему послышались какие-то шорохи у входной двери. Он положил газету на кровать и прислушался. Мягко, по-кошачьи ступая, он пересек комнату, подошел к двери и резко распахнул ее – никого. В коридоре тоже ни души. Он прошел на террасу и посмотрел вниз. Понадобилась доля секунды, чтобы он поймал на себе взгляд Эмилии. Это было невероятно! Какой же интуицией нужно было обладать, чтобы так мгновенно реагировать на его появление?
      Он возвратился в комнату и снова погрузился в чтение статьи.
      «Личность Эрвина Брокера установлена, естественно, благодаря фотографии в паспорте. В Каннах он должен был находиться еще десять дней. В настоящее время все теряются в догадках относительно обстоятельств трагического случая. Комиссар Анджелини поставил в известность о происшедшем службы Интерпола и приступил к расследованию».
      Почувствовав, что жар окурка обжигает пальцы, он, не глядя, раздавил его в пепельнице и закурил очередную сигарету. После глубокой затяжки сложил газету и выбросил ее в мусорную корзину в ванной комнате. Неожиданно он забрал ее оттуда и хотел было вырезать статью, но тотчас отбросил эту мысль. Эмилия со своим фантастическим нюхом могла обратить на это внимание. В каких только местах он не прятал свои заначки, она всегда их находила. Он устало провел рукой по лбу: до чего же глупо он себя ведет! Откуда Эмилии знать, кто такой Брокер? Он лишь однажды принимал его в своем кабинете, и то при большом наплыве других посетителей. Последующие встречи происходили в баре на 8-й улице, где его никто не знал.
      Он вышел из номера, оставив дверь открытой, и вложил «Ницца матэн» в корреспондентский ящик №751.
      Закрыв за собой дверь, он снял темные очки, вышел на террасу и сел в шезлонг. Солнце, стоявшее в зените, обжигало его плечи сквозь тонкий шелк белой рубашки, но его почему-то била мелкая дрожь. Холодные волны зарождались где-то в желудке и растекались по телу отвратительными щупальцами страха.
      Мысленно он возвратился на три дня назад в «Палм-Бич»…
      Одновременно с финальным залпом салюта раздался настолько мощный взрыв, что присутствующие обменялись недоуменными, испуганными взглядами. Но уже через несколько секунд все громко смеялись и аплодировали. И в этот момент всеобщего ликования послышался душераздирающий женский вопль. Эмилия вопросительно посмотрела на него: они сидели с нескольких метрах от столика, за которым раздался крик. Кто-то бросился оказывать помощь потерявшей сознание женщине. Спустя минуту несколько мужчин с помощью метрдотеля вынесли женщину с террасы. Все происходило в сумерках. Ослепленные светом салюта, зрители ничего не заметили. Многие из-за шума голосов даже не слышали крика женщины.
      В конце ужина метрдотель Луи, которого, тайком от Эмилии, он одаривал щедрыми чаевыми, рассказал ему о том, что произошло. Луи в свою очередь получил информацию от официанта, обслуживавшего несчастную даму. Опустив ложку в суп из омаров, она вытащила из тарелки оторванный человеческий палец с золотым перстнем. Официант успел подхватить его, завернул в салфетку и с перекошенным, мертвенно-бледным лицом бросился к Жан-Полю, директору ресторана. Тот, едва сдержав подступившую тошноту, передал палец инспектору полиции.
      Пресса, само собой разумеется, хранила по этому поводу мертвое молчание: ничто не вправе омрачить начало сезона. Газеты как бы мимоходом сообщили, что тело неизвестного, разорванного в клочья, было почти сразу обнаружено в районе маяка, недалеко от понтона, на котором находились пушки, предназначенные для финального салюта. Ужасная история, рассказанная Луи, оказалась правдой: оторванный палец принадлежал Эрвину Брокеру. Смерть Эрвина Брокера означала не только крах тщательно разработанного плана, но и прямую угрозу его собственной жизни, если, конечно, он не найдет Брокеру замену. К несчастью, запасного варианта он не предусмотрел. Сегодня уже 25 июля! Взрывное устройство, включенное несколько месяцев тому назад, сработает точно 8 августа.
      Его могло спасти только чудо: за оставшиеся тринадцать дней найти простака, подобного Брокеру!

      Марк Голен управлял империей отеля «Мажестик» из маленького кабинета на первом этаже.
      Закоренелый холостяк, он определил себе за правило никогда не смешивать работу с личными чувствами. Обитательницы отеля, призывно посматривавшие на него, оставались ни с чем. Он с такой элегантностью и обаянием ускользал от них, что ни одна покинутая киска на него не обижалась. Летом в Каннах к сердечным неудачам относились более чем легко, вся трудность заключалась лишь в выборе того, с кем в данный момент хотелось утешиться… «Мажестик» как магнит притягивал к себе красоту и деньги. Этот альянс жил очень дружно и прочно. Во время сезона в Каннах невозможного не было.
      Переведя взгляд с экрана монитора внутреннего телевидения на шефа-кассира, Альберта Газолли, Марк Голен спросил:
      – Сколько нам задолжал Гольдман?
      – Он прибыл 8 июля, и я уже трижды посылал счет.
      – Оплатил?
      – Еще нет.
      – Сколько?
      – Около ста тысяч.
      – Ресторан?
      – Много. Обеды… ужины у бассейна. Столики на двадцать – тридцать приборов.
      – Он подписал?
      – Нет.
      – Так какого же черта, Альберт?
      – Вы его знаете. Это не так просто…
      – Бар? Много?
      – Много.
      – Оплатил?
      – Нет.
      – Перекрыть для него кассу! Хватит!
      Альберт с удрученным видом посмотрел на него.
      – Вы должны были сказать об этом вчера. Сегодня утром он уже взял сорок тысяч франков.
      – Где его сраный чек?
      – Он его не дал. Сказал внести сумму в его общий счет.
      – Вы псих?! Он еще с прошлого года должен мне сто тысяч франков!
      От охватившего его чувства неловкости Альберт Газолли готов был умереть.
      – И еще… цветы.
      – Какие цветы?- прорычал Голен.
      – Пятьдесят букетов чайных роз для жен приглашенных…
      – И вы сейчас скажете, что оплатили их?
      – Двадцать пять тысяч,- прошептал растерянно Газолли.
      – Он вас поимел!
      – Но он собирается снять грандиозный фильм с участием Брандо, Ньюмена, Редфорда, Де Ниро, Пека, Фэй Данауэй…
      – …по сценарию, написанному Виктором Гюго, а в главных ролях будут наводить шорох на зрителя Леонид Брежнев и Джимми Картер. Он вам что-нибудь говорил относительно приема?
      – Там будет присуждена первая премия.
      – Да! Кто ее получит?
      – В принципе, он, Гольдман.
      Марк Годен резко ударил кулаком по столу.
      – Альберт, нас натянули! Натянули по самые уши!
 

***

 
      Молодой человек в светлом костюме прошел в дверцу, отделявшую зону прибытия пассажиров от зала аэропорта в Ницце. Слегка бледный, с напряженным выражением лица, он только что прилетел из Нью-Йорка и впервые в жизни ступил на французскую землю. У него екнуло сердце, когда он увидел двух полицейских, управлявших потоком прибывших пассажиров. Они о чем-то переговаривались, смеялись и совершенно не обращали на него внимания. Казалось, что все вокруг пребывают в хорошем настроении и все их заботы сводятся к тому, чтобы радоваться жизни. В воздухе витало ощущение отдыха, солнца и моря.
      Из телефонной кабинки Ален позвонил в транспортное агентство и сообщил о своем приезде.
 

***

 
      Стоя перед зеркалом, графиня Арманда де Саран внимательно рассматривала огромный синяк под глазом и при этом чему-то загадочно улыбалась. У коренастого, низколобого, с толстыми руками и бычьей шеей водопроводчика оказалась тяжелая рука. А какой резкий, животный запах исходил от него! И лет ему было не больше двадцати пяти.
      Придумав историю с неисправным краном в ванной, она попросила Голена прислать кого-нибудь починить его. Едва это молодое животное переступило порог ее номера, она решила, что он будет ее, сразу же!
      Холодный, надменный вид одной из самых элегантных аристократок на земле не произвел на водопроводчика впечатления. По крайней мере он даже не взглянул на нее. Чтобы спровоцировать его, она самым презрительным тоном стала отдавать приказания, унижая его, как не унизила бы самого нерадивого слугу у себя дома.
      Он стоял на коленях рядом с раковиной и лениво копался среди труб.
      – Нельзя ли побыстрее, друг мой, шевелитесь…
      Он вызывающе посмотрел на нее, ухмыльнулся и медленно произнес:
      – Если вам не нравится…
      – Да как вы смеете разговаривать со мной в таком тоне? Я буду жаловаться! Вы знаете, кто я?
      Его глаза рассматривали ее длинные ноги. Не разжимая зубов, он веско сказал:
      – Шкура!
      Она влепила ему пощечину. Он рывком вскочил на ноги, схватил ее за талию и свалил на пол, жадно прижавшись губами к ее рту.
      – Сильнее! Ну… пожалуйста, сделай мне больно! Ударь!
      Он поднял ее, поставил лицом к стене и грубо овладел ею…
      Какое это было блаженство!
      Ей нравились только сволочи и подонки. Чем больше в них было грубости, пошлости, грязи, необузданной фантазии в желаниях, тем быстрее она ощущала наслаждение, которое никогда не испытывала от близости с рафинированными эстетами своего круга.
      Хлопнула дверь, и в гостиную вошел граф де Саран. Он сразу же почувствовал, что здесь только что произошло.
      – Мэнди!..
      Он подошел к ней, и его глаза сполна выдавали зарождавшееся в нем возбуждение.
      – Кто это был?
      Она пожала плечами и удовлетворенно улыбнулась, продолжая смотреться в зеркало.
      – Так, какой-то парень…
      – Рассказывай! Он тебя бил? Тебе было больно? Скажи, Мэнди, не молчи!..
      – Попозже, я должна одеться к коктейлю.
      – Плевал я на этот коктейль!- взвизгнул он и неожиданно заканючил, как обиженный ребенок:- Мэнди, ну пожалуйста, Мэнди, сделай мне минет.
      Она внимательно посмотрела на него. Ему было около шестидесяти; неказистый, невысокого роста, он принадлежал к очень знаменитому роду. Уже лет десять, как он знал все о ее изменах. И она баловала его, рассказывая в мельчайших подробностях обо всем, что с ней делали, доводя своей изощренной откровенностью этого знатного потомка древнего рода Франции до безумного экстаза.
      – Нет,- ответила она,- не сейчас. Возможно, ночью…
      Из букета, который ей преподнес Гольдман, она вытащила розу и осторожно провела ею по начавшему заплывать глазу.
 

***

 
      Норберт и два носильщика загружали сумки и чемоданы в багажник «роллса». Машина была запаркована в запрещенной для стоянки зоне, но это нарушение, казалось, совсем не интересовало ни одного из двух полицейских, стоявших в пяти метрах от «роллса» и лениво посматривавших по сторонам. Ожидая, пока загрузят багаж, Ален закурил и неожиданно для себя заметил, что проходившие мимо него девушки бросают в его сторону быстрые пронзительные взгляды, успевая улыбнуться ему краешком рта. От обилия пышноволосых красавиц и их обещающих улыбок ему стало не по себе. Что же ждет его впереди?
      – Мистер!
      – В чем дело?- спросил Ален, приходя в себя.
      – Предпочитаете ехать с открытым верхом?
      – Да,- ответил он.
      Норберт проскользнул за руль и нажал какую-то кнопку: верх мягко поднялся и сложился сзади аккуратной гармошкой.
      – Мистер, все готово!- почти торжественно произнес Норберт.
      Ален неловко сунул в руку носильщика сто франков и сел в машину. Полицейские, до того стоявшие со скучающим выражением на лицах, вдруг приосанились и в приветствии поднесли два пальца к форменным фуражкам. У Алена от удивления отвалилась челюсть. «Роллс» бесшумно тронулся с места.
 

***

 
      Надя Фишлер жила игрой, для игры и собиралась умереть за карточным столом. Она поняла это в тот день, когда ее пальцы впервые коснулись карт, протянутых ей крупье в казино в Монте-Карло. Тогда ей едва исполнилось девятнадцать лет. Отца она не знала, и ее воспитанием занималась только мать.
      В тринадцать лет у нее появился первый любовник, сын мясника, который приносил ей в обмен на любовь ветчину и сосиски, и она, возвращаясь домой с бумажным пакетом в руке, утверждала, что ходила за покупками в магазин. Колбасные изделия ей нравились, чего она не могла сказать о первом опыте, оставившем в ее душе смутные, неприятные воспоминания. В дальнейшем она себя вознаградила.
      В сорок лет ее глаза все еще производили на мужчин ошеломляющее впечатление. Она знала их магическую силу, перед которой не мог устоять ни один мужчина, и с безжалостным цинизмом опустошала карманы тонувших в ее бездонных глазах жертв, чтобы удовлетворить свою патологическую страсть к игре.
      Ее красота привлекала внимание влиятельных деятелей кинобизнеса, и в течение трех-четырех лет она путешествовала с одной киностудии на другую, где сходившие с ума от ее красоты продюсеры в спешном порядке перекраивали под нее роли. Зарабатывая огромные деньги, она все оставляла на зеленом сукне карточных столов в казино. Она больше была известна своими невероятно высокими ставками в игре, нежели талантом актрисы. Состоятельные, занимавшие высокое положение в обществе мужчины не однажды пытались уцепиться за ее руку, но выдерживали, в зависимости от хладнокровия, кто неделю, кто два дня, кто всего лишь три часа.
 

***

 
      – Норберт, я не прочь чего-нибудь выпить. Остановитесь у ближайшего кафе!
      – С удовольствием, мистер! Однако позволю себе заметить, что справа от вас, в стенке, есть бар с большим выбором виски и прохладительных напитков. Уверен, найдется и пепси-кола.
      – Спасибо, но мне хочется посидеть в кафе.
      У первого встретившегося им кафе Норберт притормозил и съехал с трассы. Он хладнокровно запарковал машину в запрещенном месте, открыл дверцу и показал на террасу, уставленную большими разноцветными пляжными зонтами.
      – Подходит, мистер?
      – Вполне. Вы пойдете со мной?
      – С удовольствием, мистер.
      С террасы их уже заметили и откровенно рассматривали.
      Семнадцатилетние девчушки в облегающих маечках заинтересованно поглядывали на Алена.
      – Норберт, вы не могли бы снять фуражку?
      Улыбнувшись, шофер выполнил просьбу.
      – Что будете пить, Норберт?
      – Анисовый ликер, с вашего позволения.
      – Тогда и я то же.
      Неожиданно Ален почувствовал себя неловко: его темно-коричневый костюм, черный галстук и белая рубашка диссонировали с одеждой окружающих. Вся публика в кафе была одинаково полураздета: шорты и сандалии на босу ногу да что-нибудь символическое сверху у женщин… Строгая черная униформа Норберта вообще отдавала похоронами среди этого, съедаемого солнцем, пейзажа.
 

* * *

 
      Виктория Хакетт не могла оторвать глаз от огромного букета роз.
      – Арнольд!
      – Виктория?
      – Ты знаешь этого мистера Гольдмана?
      – Только по фамилии. Он продюсер.
      – Эти розы еще красивее чем те, в Майами! Очень мило с его стороны.
      – Да. Твоей спине лучше?
      – Немного лучше…
      Они прибыли только вчера, но стоило Виктории пройтись от отеля до пляжа и обратно – весь путь занял десять минут,- как на ее плечах появились волдыри. Эта история повторялась каждый год.
      – Тебе дать еще крем?
      – Нет, все в порядке.
      – Я готов.
      – Какие нежные розы! – Да, да… нежные.
 

***

 
      – Вы говорите по-французски, мистер?
      – Плохо.
      – Здесь вам не часто придется им пользоваться. Все общаются на английском.
      – Вы знаете отель «Мажестик»?
      – Очень хорошо.
      – Ну и как он?
      – Вполне подходящий, мистер.
      – Не скучный?
      – Очень веселый, мистер.
      Ален заерзал на стуле. Ему не нравилось, что после каждой сказанной фразы Норберт неизменно произносил «мистер».
      – Норберт?
      – Мистер?
      – Вас не утомляет все время называть меня «мистер»?
      Он улыбнулся шоферу и по-приятельски подмигнул ему. Норберту было лет пятьдесят – пятьдесят пять: высокий, сильный, с корректирующими очками на крупном носу. Мелкие морщинки в уголках глаз свидетельствовали о его веселом нраве.
      – Такое обращение предусмотрено правилами агентства, где я работаю. Большинству клиентов это нравится.
      – Мне – нет. Вы давно на этой работе?
      – Двенадцать лет.
      – А до этого?
      – Работал в системе образования. Ничего особенного.
      – Кем?
      – Преподавал философию…

      Убедившись, что оба телохранителя находятся в коридоре рядом с дверью ее номера, Бетти Гроун тем не менее закрылась на ключ, задернула шторы на окнах, включила ночную лампу и осторожным движением направила ее свет на шкатулку.
      Закрыв глаза, она подняла крышку и погрузила пальцы в сокровища, мгновенно узнавая каждый предмет по форме, весу, материалу: золото, сапфиры, топазы, бриллианты, изумруды, перстни, колье, серьги, подвески, броши… Прикасаясь к той или иной драгоценности, она мысленно произносила имя мужчины, подарившего ее.
      Одних такие подарки разоряли, другие, чтобы приобрести их, шли на преступление, третьи швыряли в лицо в качестве прощального сувенира… Их осязаемость волновала ее больше, чем ласки тех, кто преподносил их.
      Стоили они невероятно дорого. Малейшая небрежность с ее стороны могла повлечь за собой разрыв контракта со страховой компанией, охранявшей их от краж и случайных утерь.
      Бетти открыла глаза и подумала, что всем, чем она обладает, она обязана исключительно своей великолепной заднице. И голове, конечно. Она владела искусством, которому не учат в школах: извлечь максимум щедрости из чувств влюбленного мужчины. Ей было смешно, когда ее называли проституткой. Снова закрыв глаза, не вынимая рук из шкатулки, она воспроизводила в памяти свой вчерашний триумф на вечере у Синьорели. Появившись на террасе, она краем глаза заметила свою ненавистную соперницу Надю Фишлер, оживленно беседовавшую с Онором Ларсеном, человеком, на которого у обеих были свои планы…
      Внешне Ларсен был похож на солидный мешок с долларами, к верхней части которого приставлены очки в тяжелой роговой оправе. Он приобрел известность тем, что преподносил женщинам, с которыми проводил несколько дней или даже часов, подарки умопомрачительной стоимости. И эта сучка Фишлер захотела прибрать к рукам щедренького Ларсена! Бетти решила, что наступил ее звездный час и пора идти в атаку. Прием у Синьорели показался ей вполне подходящим моментом. Уверенная в красоте своих роскошных, развевающихся при ходьбе волос, загадочных зеленых глаз, она провела несколько часов перед зеркалом, цепляя на себя свои сокровища, излучавшие миллионы тончайших световых стрел. Ее появление произвело на Онора Ларсена такое же ошеломляющее впечатление, как и на остальных. Забыв о стоявшей рядом Фишлер, он откровенно любовался ею. Надя, в своем неизменном черном платье, была уничтожена ее сверкающим великолепием: миг, который обе никогда не забудут. Онор тут же пригласил ее на ужин, и она, не раздумывая, согласилась. Если чуточку повезет, Надя Фишлер будет смотреть им вслед сегодня…
      Она открыла глаза, сделала глубокий вдох и с сожалением закрыла шкатулку. Затем подошла к двери и позвала охрану. Один из костоломов взял в руки шкатулку, второй, не вынимая правой руки из кармана пиджака, пошел рядом. Ее камушки оценивались в шесть миллионов долларов, приблизительно столько проиграла Надя Фишлер в течение последних трех-четырех сезонов. Улыбаясь, Бетти подумала, что ее извечная соперница так и умрет в нищете…
      Внизу ее уже ждал Онор Ларсен.
 

***

 
      Официант принес анисовый ликер. Пока Ален копался в кармане, доставая французские деньги, Норберт уже расплатился.
      – Извините… так положено. Я расплачиваюсь, а вы рассчитываетесь со мной в день отъезда.
      Ален молча спрятал деньги. Они сделали по глотку. Его передернуло, и Норберт улыбнулся.
      – Закажете что-нибудь другое?
      – Нет, ни в коем случае, буду привыкать…
      – Хочу вам сказать, что вы не должны были давать такие чаевые носильщикам. Слишком много!
      – О!..
      – Речь идет не о вас, мистер, а о тех, кто приедет после вас. Если они заплатят по тарифу, их обругают.