Бестселлеры мира

 

       Вдевять вечера полицейские перекрыли автомобильное движение по всей набережной Круазетт.
      На землю опускались мягкие, ароматные сумерки.
      Тысячи людей в нетерпеливом ожидании расположились вдоль баллюстрады, нависавшей над пляжем, который был разбит на квадраты деревянными купальными кабинками.
      Было 21 июля. Туристический сезон только начинался.
      Пространство между выстроившимися в одну линию шикарными, ярко освещенными отелями заполнялось все новыми толпами отдыхающих, стекавшихся на набережную из прилегающих улочек.
      У входа в казино «Палм-Бич» метрдотели встречали первых гостей праздничного представления и провожали их к столикам, установленным иод открытым небом. Те, кому счет в банке позволял поселиться в «Мажестик», «Карлтоне», «Мартинези» или «Гранд-отеле», стояли у окон в ожидании предстоящего события. Обосновавшись на краю дамбы, у самого основания маяка, пиротехники в последний раз проверяли свои приборы. Шеф команды посмотрел на часы.
      – Начинаем через пять минут. Освещение!
      В ту же секунду Канны погрузились в темноту. По набережной прокатился глухой ропот. Из акустических колонок, закрепленных на стволах пальм, на фасадах зданий, замаскированных в листве кустарника, полились бархатные звуки духовой музыки. Толпа взорвалась аплодисментами и криками, которые упругой волной ушли в ночь.
      В это же время в сторону понтона, на котором стояли пушки, подготовленные для фейерверка, на предельной скорости понеслась моторная лодка. Несмотря на тарахтение двигателя, четверо находившихся в ней мужчин отчетливо услышали ритуальную фразу, которой ежегодно открывался всемирный фестиваль пиротехнического искусства.
      «Испания представляет…»
      Описав широкую петлю вокруг понтона, лодка мягко к нему причалила.
      Двое мужчин, не теряя ни секунды, перепрыгнули на скользкое дощатое покрытие. Мотор работал на пониженных оборотах, издавая глухое и хриплое рычание, напоминавшее агонию смертельно раненного зверя. Со стороны берега донеслись первые звуки музыки д'Аранжуаза.
      – Осталось четыре минуты,- сказал мужчина-штурвальный в черном. Наклонившись, он без видимых усилий поднял со дна лодки связанного, с торчащим изо рта кляпом человека и взвалил себе на плечо.
      – Тебе помочь?
      – Придержи лучше посудину.
      Последний из оставшихся в лодке перебрался на понтон, загроможденный специальной конструкции приспособлениями, к которым крепились петарды всевозможных калибров. Связанный безумно и умоляюще вращал глазами. Его бросили между двумя рядами бенгальских огней. Один из мужчин опустился перед ним на колени и укрепил на животе жертвы мощный заряд взрывчатки. Затем с помощью проводов присоединил детонатор к связке цилиндров, предназначенных для финального букета салюта.
      Несчастный прилагал нечеловеческие усилия, чтобы освободиться от веревок, но они не поддались ни на миллиметр. Его лицо покрылось испариной, вены на шее вздулись.
      – Только посмотрите на этого мудака! Его сажают в ложу, а он возмущается!
      Мужчины рассмеялись.
      – Марко, тебе когда-нибудь приходилось вот так близко наблюдать салют?
      – Никогда. Пацаном мечтал об этом…
      – Осталось не более двух минут,- напомнил штурвальный в черном.
      – Все! Закончили.
      Все трое прыгнули в лодку.
      Оставленного на понтоне человека звали Эрвин Брокер. Ему было двадцать восемь лет, и он не хотел умирать. Судорожно изгибаясь, он изо всех сил пытался сбросить взрывчатку с живота, но она лишь чуть-чуть сместилась в сторону. Эрвин скрипел зубами и боялся потерять сознание. Скоро начнется стрельба… Он понимал, что сейчас умрет, что ничто в мире не может спасти его. Наконец Эрвин затих, откинул голову на пропитанные влагой доски настила и посмотрел в небо. С берега доносились праздничный шум толпы и легкие звуки музыки. До сих пор он никогда не смотрел на звезды. Своим холодным светом они буравили теплую ночь… Они понравились ему.
      Вдруг свет тысячи солнц брызнул ему в лицо. Кляп превратил его крик в глухое рычание. Вверх, пересекая друг дружке путь, взлетели ракеты, ярко освещая чернильно-черное небо. Эрвин почувствовал, как на нем загорелась одежда, как огонь добирается до его тела. Ощущение тяжести взрывчатки на животе сводило с ума. Он знал, что она взорвется, как только придет в движение самое большое колесо. Его глаза расширились от ужаса – колесо начало вращаться: сначала медленно, затем быстрее и вскоре завертелось с невероятной скоростью. Вырвались первые всполохи огня, и это было последнее, что увидел в своей жизни Эрвин Брокер. Взрыв подбросил понтон вверх, и в небо взметнулся огненный столб.

      Ровно в тринадцать часов на всех восьми этажах, где размещались административные службы компании «Хакетт Кэмикл Инвест», раздался пронзительный сигнал, оповещавший о начале обеденного перерыва.
      Более шестисот сотрудников компании: начальники отделов, машинистки, секретарши, юристы – повскакивали со своих мест и в едином порыве бросились к лифтам. Спустя несколько секунд скоростные лифты выплюнули их тридцатью этажами ниже в душную и влажную атмосферу 42-й улицы.
      Только Ален Пайп, сидевший на тринадцатом этаже в 8021 кабинете, не двинулся с места. Уставившись невидящим взглядом в одну точку, он предавался невеселым размышлениям. Самуэль Баннистер, взявшись уже за ручку двери, с любопытством посмотрел на него.
      – О чем задумался, парень?
      – Это касается только меня,- вяло пробормотал Ален.
      Баннистер внимательно всмотрелся в него.
      – Я обедаю в «Романос». Ты идешь?
      – Нет аппетита, спасибо.
      Озадаченный Баннистер нерешительно переступил с ноги на ногу.
      – Что тебя тревожит? Мюррей?
      – Да, он.
      Баннистер с сожалением разжал пальцы, державшие ручку двери,- он очень торопился – и шагнул к широченному столу, за которым они сидели друг напротив друга вот уже четыре года.
      – Не лучше ли обсудить эту проблему за банкой холодного пива?
      Ален отрицательно покачал головой и еще глубже вжался в кресло.
      – Иди один, Сэмми. Мне нужно подумать…
      Баннистер потоптался на месте, открыл рот, собираясь что-то сказать, но так и не решился.
      – На который час он тебя вызвал?
      – На три.
      – А вдруг он решил повысить тебе жалованье?
      – Издеваешься?
      – Да прекрати ты в конце концов рвать себе нервы! Я уверен, что все обойдется…
      – Ты рассуждаешь как тот парень на электрическом стуле: «Надеюсь, что отключат электроэнергию».
      Баннистер смутился, пожал плечами и нарочито беззаботным голосом сказал:
      – Если передумаешь, найдешь меня в «Романос».
      Ален остался один. Он тяжело вздохнул, поднялся с кресла и подошел к огромному, во всю стену, окну. Прижавшись носом к стеклу, грустно посмотрел вниз.
      Так, не шелохнувшись, он простоял минут десять. Вдруг он быстро подошел к столу и, сняв трубку, набрал номер телефона собственной квартиры. Ему нестерпимо захотелось увидеть Марину, поделиться с ней своими опасениями. Телефон в квартире не отвечал. Времени ждать у него не было. При небольшом везении он застанет ее еще в постели: обнаженную и теплую.
      Он положил трубку на рычаг, набросил на левое плечо пиджак, висевший на спинке кресла, и вышел в пустынный коридор.
 

***

 
      – Какая еще может быть женщина, Пенни?!- взвыл Абель Хартман. Он был заурядным адвокатом, специализировавшимся на бытовых тяжбах, разводах, залитых соседями помещениях… Как ненавидел он свою клиентуру!
      – Мабель Пайп,- спокойно ответила секретарша.- Бывшая жена Алена Пайпа.
      Хартман тоскливо застонал. Опять этот чертов Пайп не выплатил вовремя алименты!
      – Нечего было выходить замуж за нищего! Скажите ей, что я в Турции.
      – Она видела вас в коридоре, когда вы шли забирать дело Лейланда. Советую вам принять ее, иначе она устроит здесь погром.
      – Она случайно нам не задолжала?
      – Ни цента.
      – Видеть не могу этих вампирш! Стоит им однажды заполучить парня в руки – пощады не жди.
      Наткнувшись на испепеляющий взгляд Пенни, он тут же вспомнил, что она тоже разведена. Он смущенно кашлянул и проворчал:
      – Пусть войдет. Пора заканчивать этот цирк. Я сейчас же начну судопроизводство против Пайпа.
 

***

 
      Такси едва тащилось сквозь плотную липкую жару.
      – Побыстрее нельзя?- раздраженно спросил Ален.
      – Чтобы запороть движок?
      Ален нервно постукивал пальцами по подлокотнику добитого «понтиака», который коптил, как старый примус. Марина, наверно, уже встала.
      Когда он увидел ее в первый раз, его поразило ее удивительное сходство с Монро. В тот день он зашел в бар на 6-й улице, чтобы купить сигарет. Одетая в белое платье, она сидела на высоком табурете возле стойки и в одиночестве пила какую-то смесь с вишнями и мятой. Вместо того чтобы пройти к автомату с сигаретами, он сел неподалеку от нее и заказал виски. Он бросал на нее мимолетные взгляды, мучительно ища предлог заговорить. Но она оказалась решительнее.
      – Если вы честно скажете, почему пялитесь на меня, я угощу вас стаканчиком. Только не жульничайте! Говорите сразу.
      – Мне кажется… мне показалось…- пожирая ее глазами, забормотал Ален.
      – Что я похожа на…
      – Абсолютно верно!
      – Это я уже слышала тысячу раз! Все говорят одно и то же…
      Она поднесла стакан к губам и острым кончиком розового язычка лизнула наполовину растаявший кусочек льда. После пятой или шестой порции виски, все еще не осмеливаясь смотреть ей в глаза, Ален пригласил ее поужинать с ним. Она посмотрела на него долгим взглядом, чем привела в еще большее замешательство, и неожиданно рассмеялась.
      – Да перестаньте тушеваться!
      Марина достала из сумочки зубную щетку и нежно провела ею по его лицу, между верхней губой и кончиком носа. Ничего, кроме зубной щетки и платья, у нее в тот день с собой не было…
      Ее кожа оказалась нежной, теплой и упругой. А еще Алена поразило в ней отсутствие какой бы то ни было стыдливости. Она ходила по квартире обнаженной, не задумываясь, принимала позы, от которых покраснела бы рота матерых наемников. На свое тело она смотрела глазами новорожденного. Сидя на ковре с сигаретой во рту, она могла машинально ласкать свою грудь, в то время как другая рука с растопыренными пальцами зависала в воздухе, чтобы высох пурпурный лак на фантастически длинных ногтях.
      В первый же вечер Ален отдал ей запасной ключ от своей квартиры. Ее поведение удивляло его не меньше, чем ее внешность. Она уходила и приходила когда ей заблагорассудится, иногда исчезала на несколько дней, затем как ни в чем не бывало возвращалась, никогда не пытаясь оправдаться за свое отсутствие. Она входила в квартиру с охапкой дорогих цветов, спрашивала что-нибудь поесть и, если в холодильнике ничего не было, охотно шла за продуктами. Ален любил ее и все прощал. Подарки, которые он ей делал, превышали его финансовые возможности, но она не придавала им никакого значения. Однажды вечером он по неосторожности попытался заявить на нее свои права.
      – Ален,- назидательным тоном сказала она,- я живу с тобой потому, что ты мне нравишься. Если ты станешь мне неприятен, я уйду.
      – Но, Марина…
      – Ты – свободен. Я тоже – свободна. Находиться рядом с тобой я могу только при открытых дверях. Выбирай!
      Тогда он дал себе слово, что сделает все, чтобы не потерять ее.
      – Эй! Остановитесь здесь.
      Шофер свернул к тротуару и затормозил. Ален расплатился и, выходя, резко хлопнул дверцей, высказав таким образом свое неудовлетворение обслуживанием.
      Дверь в квартиру он открыл ударом ноги. Марина была дома. Она делала свое любимое упражнение – стойку на голове, и одежды на ней было не больше, чем на Еве. Ее изогнувшееся в талии тело подчеркивало мягкую, волнующую округлость бедер. Алена бросило в жар. Не спуская с нее глаз, он снял пиджак, сбросил туфли и расстегнул рубашку прилипшую к телу от пота.
      – Привет,- сказала она, не меняя положения.
      – Ален, ты знаком с Гарри?
      – Привет,- поздоровался Гарри.
      Он сидел на полу, забросив ноги на спинку кресла, и с безмятежным видом потягивал любимое виски Алена.
      – Очень приятно,- процедил сквозь зубы Ален.
      – Двадцать пять,- выдохнула Марина и рухнула на ковер.
      – Двадцать,- бесстрастно уточнил Гарри.
      – Двадцать пять,- настаивала она.
      – Послушайте!- вмешался Ален, приходя в себя.
      – Ален, миленький, принеси мне стакан молока,- капризным тоном попросила Марина.
      Он посмотрел на нее выпученными от удивления глазами и, как сомнамбула, направился на кухню.
      – Вы познакомились?- спросила Марина, когда Ален с полной бутылкой молока и стаканом возвратился в комнату.
      Ален не знал, как себя вести с нежданным гостем, и предложил ему, на всякий случай, молока.
      – Хотите?
      – Старина, я предпочитаю виски и уже себе налил.
      Ален посмотрел на Марину.
      – Ты можешь мне объяснить?..
      – Что?- простодушно поинтересовалась она.
      – Почему этот тип оказался в моей квартире?
      – Это вы обо мне?- удивленно, с агрессивной интонацией спросил Гарри.
      – Послушайте, вы! Заткнитесь! Марина, я требую ответа.
      – Я у себя дома или нет? Да или нет?- повысив голос, переспросила она.
      – Да!- с отчаянием выкрикнул Ален.
      – Тогда какие могут быть вопросы? Разве я не могу пригласить к себе кого хочу?
      – В таком виде?
      – Хороши манеры,- запоздало отреагировал Гарри.
      – Подобным тоном со мной еще никто не разговаривал.- В голосе Гарри звучали угрожающие нотки.
      – Прости его, Гарри! Он всегда такой нервный, когда возвращается с работы.
      – Его самочувствие меня не волнует. Я ухожу.
      Изящно изогнувшись, он поднялся с пола, допил из стакана виски и, направляясь к двери, кивнул Марине на прощание головой.
      – Мне ужасно хочется набить вам морду,- устремив на Гарри налитые кровью глаза, прошипел Ален.
      Марина встала с пола, влезла в свои трещавшие по швам джинсы, затем надела рубашку Алена.
      – Марина, ты куда?
      Она подошла к нему, легким движением руки взъерошила его волосы и резко, как выстрел из револьвера, выпалила:
      – С ним.
      – Ну, если я еще соглашусь,- сухо уточнил Гарри.
      – Гарри, не будь таким противным,- захныкала Марина.
      – В таком случае пошевеливайся. Этот твой мужичок мне не нравится.
      – Марина!- задохнулся Ален.
      – Ты мне осточертел,- грубо оборвала она его.
      Дверь за ними захлопнулась. Ошарашенный таким финалом, Ален машинально налил себе виски.
      – Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо,- прошептал он.
      Неожиданно в дверь позвонили. Марина! Она подшутила над ним! Вне себя от охватившего его восторга, он бросился к двери, но простая мысль охладила его пыл: не следует так бурно проявлять свои чувства, иначе она поймет, какую имеет над ним власть.
      Он сделал строгое лицо, слегка нахмурил брови и открыл дверь.
      – Здравствуй, Ален! Я могу войти?
      На пороге стояла улыбающаяся Мабель. От неожиданности он оцепенел.
      – Ты перекрасила волосы в зеленый цвет?
      – Тебя это волнует?- проходя мимо него, спросила она.
      Быстрым, цепким взглядом она осмотрела комнату.
      – Все на своих местах, за исключением моих фотографий. Почему ты убрал их? Они тебя раздражали?
      Она села в кресло, и ее юбка высоко задралась, обнажив мясистые ляжки.
      – Я очень тороплюсь. У меня сейчас обеденный перерыв, и я буквально на секунду за…
      – Разве ты работаешь?- перебила его она.
      – А из каких средств, по-твоему, я плачу тебе алименты?
      Мабель засмеялась мелким, так хорошо ему знакомым покровительственным смехом.
      – Ален, Ален… Сегодня – 22 июля, а чек я должна была получить тридцатого числа прошлого месяца. Ты говоришь несерьезные вещи.
      Она широким жестом положили ногу на ногу, и он заметил полоску ее трусиков телесного цвета.
      – Ты его получишь.
      – Когда?
      – В данный момент я на мели. Мне нечем заплатить даже за квартиру. Более того, у меня задолженность в банке по кредиту.
      Она с подозрительным вниманием посмотрела на него.
      – С тобой всегда так… Как ее зовут?
      – Кого?
      – Ту, которая потрошит тебя? Господи, ты постоянная добыча женщин… Все! С меня достаточно!- Она глубоко вздохнула, снисходительно посмотрела на него, затем, потупив глаза, тихо сказала:
      – Все получилось так глупо… Может, мы поторопились? Иногда мне приходит мысль… ведь не все же было так уж плохо…
      – Что?
      – Наша жизнь,- ответила она голосом провинившей ся школьницы.
      Инстинктивно Ален почувствовал надвигающуюся опасность.
      – Ты к чему клонишь?
      Мы живем независимо друг от друга, и нас ничто не связывает…
      – Связывает! Мои деньги!
      – Если бы ты знал, как мне тяжело их принимать. Но я одинока, и у меня нет выбора. Это ужасно…
      Вдруг она расстегнула блузку и тыльной стороной ладони потерла грудь. Ален успел заметить розовый набухший сосок.
      – Жарко здесь…
      Она откинулась на спинку кресла, и ноги ее широко разошлись в стороны.
      – Может, начнем все сначала?
      Наконец-то он понял ход ее мыслей, и его охватил ужас.
      – Сначала?- медленно произнес он.
      – Не мы первые, кто оказывается в таком положении…
      Несмотря на жару, он почувствовал, как его зазнобило.
      – Что ты на это скажешь, Ален?
      – Мабель, я опаздываю.
      – Да или нет?- надтреснутым голосом спросила она.
      – Нет! Это была ошибка… Недоразумение…
      Резким движением она оправила юбку и вскочила на ноги. Мышцы ее лица конвульсивно сокращались.
      – Я только что от Хартмана. Он завел на тебя дело, и тебе, миленький, придется раскошеливаться…
      Мабель показалось, что слов недостаточно, чтобы выразить ему всю накопившуюся в ней ненависть, и она плюнула ему прямо в лицо.
 

***

 
      За исключением мягких перчаток из черного шевро и соломенной, украшенной мелкими цветочками шляпки, натянутой до бровей, на Марине, как обычно, ничего не было. Опершись ладонями о пол, она усердно делала отжимания.
      – Пятьдесят,- сказала она тяжело дыша и распласталась на полу мастерской, широко раскинув в стороны руки и ноги.
      – Меньше тридцати,- невозмутимо заметил Гарри.- Почему ты постоянно врешь?
      – Ничего не могу с собой поделать. Принеси мне стакан молока.
      Наклонив консервную банку, Гарри поливал поверхность охристого полотна, лежавшего на полу, карминово-красной краской.
      – Возьми сама.
      – Гарри… ну, пожалуйста.
      – Ты меня с кем-то путаешь.
      Не меняя положения, Марина впилась зубами в яблоко и задумчиво уставилась в потолок.
      – Он славный – тот,- сказала она мечтательно.
      – Уже жалеешь его?- с ехидцей спросил Гарри.
      – Он хорошо трахается.
      От этих слов Гарри даже хохотнул.
      – Бухгалтер! Ничтожный, жалкий, смешной бухгалтеришка! В какие это времена «минусы-плюсы» стали как следует трахаться? Подойди сюда…
      Она послушно поднялась, подошла к залитому краской полотнищу и растянулась на нем во весь рост.
      – Повернись… живее!
      – Я испачкаю перчатки,- запротестовала она.
      Не переставая жевать яблоко, Марина размазывала своей округлой попкой карминово-красную краску.
      – Подожди, когда я продам этот шедевр, закуплю для тебя целый супермаркет.
      – Никто никогда не купит ни одной твоей картины.
      – Кто не понимает тонкости моей живописи – законченный мудак. Активнее шевели задницей. Я назову это произведение «Отпечатки». Эй! Ты куда?
      Испачканная краской, Марина развинченной походкой подошла к холодильнику, достала бутылку молока и выпила всю прямо из горлышка.
      – Психопатка! Ты о чем думаешь? Краска высохнет.
      Она медленно подошла к низкому дивану и, не обращая внимания на то, что вся была в краске, села. Гарри хотел возмутиться, но она опередила его.
      – Я думаю об Алене.

      Когда Ален вошел в кабинет, лошадиное лицо Баннистера расплылось в широкой доброжелательной улыбке.
      – Уже без четверти три! В мою черепушку стали закрадываться разные мысли… Что-нибудь случилось?
      – Ничего особенного. Просто я заехал домой…
      Выражение лица Алена насторожило Баннистера.
      – А если честно?..
      – Марина пробросила меня… Я застукал ее у себя с каким-то мерзавцем. Она психанула и ушла вместе с ним. Потом заявилась Мабель и сказала, что приклеила мне на задницу своих адвокатов. Короче, все в порядке.
      Самуэль рассмеялся. – Ты шутишь?
      – Только этим и занимаюсь.
      Ален сел за стол и тоскливо уставился в окно. Баннистер подошел к нему и с несвойственной ему застенчивостью протянул какой-то пакет.
      – Это тебе. Держи.
      Ален неуверенно протянул руку и, подняв глаза на Баннистера, спросил:
      – Что там? Бомба?
      Самуэль улыбнулся.
      – Теперь – это твое! Смотри… Сегодня двадцать второе июля… Ты забыл дату?
      Ален с недоуменным видом покачал головой.
      – А день твоего рождения? Олух!
      – Бля…- пробормотал Ален.- Я совсем забыл… Послушай, Сэмми, ты – псих! Не надо было…
      – А для чего же тогда друзья?
      Ален разорвал оберточную бумагу, в которую была завернута коробка, и извлек из нее украшенную гербом бутылку. Баннистер выгнул грудь колесом.
      – Французский коньяк! Черт знает какой выдержки!
      Из ящика стола он достал два пластмассовых стаканчика и бросил один Алену.
      – Жизнь становится не такой противной, когда немного выпьешь. Сколько тебе стукнуло? Сто десять? Сто пятьдесят?
      – Столько же, сколько твоему коньяку.
      – А если серьезно?
      – Тридцать.
      – Завидую тебе. Мне сорок шесть, а я так ничего и недобился, и впереди никакого будущего… За твое здоровье!
      – За твое…- ответил Ален, поднимая стакан.
      Они залпом выпили.
      – Спасибо, что не забыл, Сэмми.
      Самуэль подмигнул ему и прищелкнул языком.
      – Может, рановато начинать с сорокаградусного напитка, но это все-таки лучше, чем дождевая вода.
      Он снова налил в стакан до краев.
      – Какая гадость!.. До дна!
      – До дна!
      Они чокнулись. Едва стаканы коснулись стола, как Баннистер снова наполнил их.
      – С днем рождения, кретин!
      – За твое благополучие, осел!
      – Старый осел,- поправил его Самуэль.
      – Сэмми?
      – Да?
      – Какая же все-таки Марина тварь… Она уже не вернется.
      – Они все возвращаются! Возьми, к примеру, Кристель: мне так и не удалось от нее избавиться.
      – Мне кажется, я люблю ее.
      – Где твой стакан?
      – Понимаешь, Сэмми, я дорожу ею.
      – Ты великодушно относишься к женщинам. Пей!
      – В этом ты прав. До дна!
      Пронзительно зазвонил телефон внутренней связи. Баннистер схватил трубку и прорычал:
      – Меня здесь нет!- Неожиданно выражение его лица изменилось, и он буквально прошептал:- Да… Хорошо… Сию секунду…
      Он медленно и осторожно опустил трубку на рычаг.
      – Я говорил тебе, что Мабель плюнула мне в лицо?- спросил Ален, с трудом подавив икоту.
      – Мюррей,- обреченно выдавил из себя Баннистер.
      – Что Мюррей?- переспросил Ален.
      – Уже три часа. Он ждет тебя.
      Ален плеснул в стакан большую порцию коньяка, торопливо проглотил, закашлялся, вытер салфеткой губы и презрительно сказал:
      – Мюррей – это вонючий засранец!
      Он торжественно положил руки на плечи Баннистера и посмотрел ему в глаза.
      – Хочу тебе признаться, Сэмми…- Он сделал паузу, чтобы придать большую значимость продолжению мысли, и веско сказал:- Я терпеть не могу Оливера Мюррея.
      Глаза Самуэля просветлели.
      – Я тоже.
      – Скажу больше… Если Мюррей думает, что вышвырнет меня с работы в день моего рождения, он долго будет сожалеть о своей затее…
      Баннистер энергично закивал головой и с беспокойством посмотрел на часы.
      – …потому что Оливер Мюррей – настоящий вонючий засранец!- подытожил Ален.
      – Да,- согласился Баннистер,- да… А сейчас ты должен идти.
      – Естественно.
      Выходя из кабинета, Ален громко хлопнул дверью.
      Оливер Мюррей был по своей натуре человеком злым. Являясь начальником кадровой службы, он держал в ежовых рукавицах и терроризировал весь административный коллектив «Хакетт», расположившийся на восьми этажах Рифолд Билдинга. После рабочего дня его часто видели в других кабинетах, где он рылся в столах, перелистывал папки, что-то искал в корзинах для бумаг…
      Обстановка его кабинета никак не отражала вкусов хозяина. Он восседал за огромным столом, позади которого стоял несуразно больших размеров бронированный сейф. На столе никогда не лежало ни чистого листа бумаги, ни какого-нибудь документа, ни карандашей – пустота. На стене висел портрет Арнольда Хакетта, основателя и президента совета директоров фирмы. Перед столом стояло три металлических стула, предназначенных для его жертв, с которыми он разговаривал с садистской вежливостью.
      Ален вошел в кабинет. Сохраняя каменное выражение лица, Мюррей долго и молча его рассматривал. В этой дуэли между сидящим за столом Мюрреем и стоящим Аленом проигрывал тот, кто первым нарушал молчание.
      – Я уже здесь,- не выдержал Ален.
      Продолжая сверлить его взглядом, Мюррей сказал ледяным тоном:
      – Мистер Пайп, позвольте напомнить вам, что в рабочее время употреблять алкоголь запрещается.
      – Это все, что вы хотели мне сказать?
      Мюррей холодно улыбнулся.
      – Садитесь, пожалуйста.
      – Лучше постою.
      – Как вам будет угодно. Перед тем как объяснить вам причину, ради которой я вас вызвал, мне хотелось бы уточнить некоторые детали… Сколько лет вы работаете в фирме?
      – Четыре года.
      – Четыре года два месяца и восемь дней. Не могли бы вы напомнить мне размер вашего жалованья?
      – Вы его знаете лучше, чем я.
      – Совершенно верно, мистер Пайп. Ваш месячный оклад составляет одну тысячу семьдесят два доллара. Солидно!
      – Может, это вы оплачиваете мою квартиру, покупаете мне одежду, пищу, выплачиваете алименты?..
      Мюррей сделал вид, что не замечает грубости в голосе Алена.
      – Ваша личная жизнь, мистер Пайп, меня не интересует.
      – В таком случае воздержитесь от оценки моей зарплаты. Или вы решили ее увеличить?
      – Не совсем так, мистер Пайп. Речь пойдет не об увеличении… Видите ли, фармацевтическая промышленность переживает сейчас трудные времена, вызванные конъюнктурными колебаниями в международной экономике. Однако «Хакетт», благодаря своей динамичной политике развития и тщательному подбору кадров, с честью выйдет из создавшегося положения.
      Алену становилось все труднее удерживать тело в вертикальном положении: его начинало пошатывать.
      – К делу, Мюррей! К делу!
      – Я уже близок, мистер Пайп. Административный совет «Хакетт Кэмикл Инвест» принял решение о некотором уменьшении численности персонала фирмы.
      У Алена дрогнули колени, но выражение лица осталось бесстрастным.
      – Принимая во внимание ваши четыре года трудового стажа, я должен, к большому вашему огорчению, заявить, что вы имеете право на семимесячное выходное пособие, которое составляет 11 704 доллара.
      Итак, его выбрасывают на улицу. Неожиданно для себя он ткнул указательным пальцем в Оливера Мюррея.
      – Я ничего не понял из того, что вы мне сказали. Не ходите вокруг да около, Мюррей! Выкладывайте все как есть…
      – Тем лучше, мистер Пайп. У вас нет больше необходимости возвращаться в кабинет. Вы уволены.
 

***

 
      Баннистера терзали мрачные предчувствия, и он никак не мог сосредоточиться на лежавших перед ним документах. Обычно вызов к Мюррею ничего приятного не обещал и чаще всего заканчивался «дверью». Слухи о предстоящих увольнениях уже несколько дней обсуждались в «Романос» и коридорах фирмы. Ален, как никто другой, попадал под эту акцию: уважительный, благородный, не отвечающий на многообещающие взгляды жен своих коллег, не претендующий на чье-либо место – такое поведение в системе «Хакетт» вызывало подозрение. Здесь все было наоборот: любого сослуживца по кабинету следовало рассматривать как врага, устраивать ему пакости, наушничать Мюррею… В таком климате могла выжить только сволочь. Ален такими «достоинствами» не обладал. Когда он вошел в кабинет и, даже не взглянув на Баннистера, прошел мимо него, тот подскочил как ужаленный.
      – Ален?
      – У тебя еще осталось чего-нибудь вмазать?
      – Да рассказывай, черт тебя подери! Что он сказал?
      – Налей, Сэмми!
      Баннистер бросился к шкафу, где была спрятана бутылка. Но вначале он сам сделал большой глоток прямо из горлышка, затем дрожащей рукой налил в стакан и протянул Алену.
      – Приятности или неприятности – выкладывай все!
      Ален залпом проглотил коньяк. Посмотрел на Баннистера, как на марсианина, сделал несколько судорожных движений ртом, но оттуда не донеслось ни звука, Баннистер быстро наполнил стакан. Ален схватил его и повернулся спиной.
      – Меня вышвырнули, Сэмми! Вышвырнули, как дерьмо!
 

***

 
      – А! Мистер Пайп!..- Из стеклянной будки выглянул привратник.
      – Скандал! У вас отключили воду.
      – Совсем?
      – Совсем.
      – А душ? Туалет?
      – Перекрыты,
      – Суки,- бросил Ален,входя в подъезд. Вдруг он обернулся и с извиняющейся улыбкой на несчастном лице посмотрел на привратника.
      – Я еще не все сказал, мистер Пайп! Не могли бы вы уплатить за квартиру?
      – Ну конечно… обязательно,- пробормотал Ален.
      Войдя в квартиру, он снял влажную от пота рубашку, скомкал ее и бросил на диван, затем прошел в ванную и открыл кран. Послышались зловещие звуки сухих труб. Он снял туфли, носки, брюки и с тяжелым сердцем подошел к книжным полкам, где обычно хранил запасы виски.