Неаполь: апрель, 2060
 
      Услышав сразу после рассвета стук, Джон Кандотти проснулся и оделся.
      - Отец Кандотти? - Это был брат Эдвард, тихо, но настойчиво звавший из коридора. - Святой отец, вы не видели Эмилио Сандоса?
      Джон открыл дверь.
      - Вчера вечером. А что?
      Бер, приземистый и взъерошенный, выглядел почти сердитым.
      - Я только что был в его комнате. Постель не тронута, похоже, что Сандоса тошнило, но самого его нигде нет.
      Натянув свитер, Джон протиснулся мимо брата Эдварда и направился в комнату Сандоса, желая убедиться, что он исчез.
      - Я убрал за ним. Вышло все, что он вчера съел, - хрипел сзади Эдвард, пока они спешили по коридору. - Хотя съел совсем мало. Я уже проверил в туалетах. Его там нет, говорю вам.
      Тем не менее Джон сунул голову в комнату, ощутив стойкий запах рвоты и мыла.
      - Черт, - яростно прошептал он. - Черт, черт, черт… Этого следовало ожидать! Я должен был быть рядом. Я бы его услышал.
      - Это моя обязанность, святой отец. Не знаю, почему я не настоял на соседней комнате. Но обычно он уже не нуждается во мне по ночам, - сказал Эдвард, пытаясь объяснить свой промах не столько Кандотти, сколько себе. - Я бы заглянул к нему этой ночью, но не хотел вмешиваться, если он… Он сказал, что хочет поговорить с вами. Я думал, он может…
      - Я тоже так думал. Ладно, послушайте. Он не мог уйти далеко. Вы проверили трапезную?
      Стараясь не паниковать, они обыскали здание - что касается Джона, то за каждым поворотом он ожидал наткнуться на тело Сандоса. Джон уже подумывал связаться с отцом Генералом или с полицией, когда ему пришло в голову, что, поскольку Сандос вырос на острове, то может находиться сейчас внизу, у воды.
      - Давайте посмотрим снаружи, - предложил Джон, и они покинули главный корпус, выйдя через западную дверь.
      Солнце лишь начало восходить, и каменный балкон был еще в тени, как и береговая линия далеко внизу. Чахлые деревья, искривленные преобладающими ветрами Средиземноморья, накрывала золотисто-зеленая дымка, а крестьяне уже пахали, но весна была пасмурной и промозглой - все винили в этом Везувий. К холоду добавилась тревога, и Джона начала пробирать дрожь, когда он перегнулся через стену, озирая берег.
      Затем, к своему громадному облегчению, он заметил Сандоса и крикнул против ветра:
      - Брат Эдвард? Брат Эдвард!
      Съежившись от холода и обхватив полными руками бочкообразную грудь, Эдвард направлялся к гаражу, чтобы сосчитать велосипеды. С трудом расслышав голос Кандотти, он повернул обратно.
      - Я вижу его! - орал Джон, указывая вниз. - Он на берегу.
      - Мне спуститься и привести его? - прокричал Эдвард, топая к балкону.
      - Нет! - крикнул Джон. - Пойду я. Принесите куртку, ладно? Он, должно быть, закоченел.
      Брат Эдвард поспешил в дом. Вернувшись через минуту с тремя куртками, он помог Джону надеть самую большую, отдал ему вторую, для Сандоса, а третью натянул на себя, когда Джон уже отправился по длинной лестнице, зигзагами спускавшейся к морю. Прежде чем тот ушел далеко, брат Эдвард остановил его, крикнув:
      - Святой отец! Будьте осторожны.
      Что за странное пожелание, удивился Джон, в первый момент подумав, не опасается ли брат Эдвард, что он поскользнется на влажных ступенях. Затем Джон вспомнил, как Сандос надвинулся на него в тот первый день, в Риме.
      - Постараюсь, - ответил он. - Все будет отлично. - На лице брата Эдварда проступило сомнение. - Нет, правда. Если он ничего не сделал себе, не думаю, что станет вредить кому-то еще.
      Но сам Джон был в этом не особенно уверен.
 
      Ветер относил звук его шагов в сторону от Сандоса. Не желая его напугать, Джон кашлял и шумел как только мог, шаркая по грубому песку, больше похожему на гравий. Сандос не повернулся, но прекратил двигаться и ждал возле большой скалы, являвшейся частью геологического пласта и собственным материалом платившей десятину древним зданиям, видневшимся на холме позади них.
      Поравнявшись с Сандосом, Джон остановился и тоже посмотрел на море, следя за прибрежными птицами, описывающими круги над серой водой, ныряющими, плавающими.
      - Мне очень не хватало горизонта, - словоохотливо объявил он. - Хорошо, когда можно сфокусировать глаза на чем-то далеком. - Лицо и кисти Джона ныли от холода. Он весь дрожал и не понимал, как Сандос может оставаться таким неподвижным. - Вы напугали нас, старина. В следующий раз, когда захотите выйти, сообщите кому-нибудь, ладно? - Он шагнул ближе к Сандосу, небрежно держа куртку в протянутой руке. - Не замерзли? Я принес одежду.
      - Подойдете ко мне, - сказал Сандос, - умоетесь кровью.
      Джон опустил руку, уронив на песок ненужную куртку. Теперь, вблизи, стало видно: то, что он принял за неподвижность, было напряжением пружины, сжатой до отказа. Отвернувшись, Сандос потянулся к камням размером с кулак, выложенным в ряд на краю естественной каменной полки. В свете солнца, наконец взошедшего над утесом, внезапно блеснула скрепа. Содрогаясь от сочувствия, Джон следил за мускулами на спине Сандоса, проступавшими под мокрой от пота одеждой и конвульсивно вздувавшимися, пока тот пытался обхватить пальцами камень.
      Сандос снова повернулся к Средиземному морю, искрящемуся в утреннем свете, затем с грацией опытного бейсболиста размахнулся и бросил. Пальцы не разжались вовремя, и камень бухнулся в песок. Методично вернувшись к полке, Сандос ухватил следующий камень. Повернулся, принял позу, бросил. Когда запас камней иссяк, Сандос снова их собрал, сгибаясь пополам, хватая левой рукой, иногда с видимым усилием, но опуская аккуратно, один за другим, в ряд на каменной полке.
      Большинство камней, как ни прискорбно, лежали всего в нескольких шагах от места, с которого он бросал.
 
      К тому времени, когда солнце поднялось над головой, Кандотти сбросил куртку и теперь сидел на песке, молча наблюдая. Присоединившийся к нему брат Эдвард тоже смотрел на Сандоса. По его пухлым щекам катились слезы, быстро высыхая на морском ветру.
      Около десяти часов, когда, помимо явного кровотечения, проступили синяки, Эдвард попытался заговорить с Сандосом:
      - Пожалуйста, Эмилио, остановитесь. Довольно уже.
      Сандос повернулся и темными непроницаемыми глазами посмотрел сквозь него, словно бы один из них не существовал. Джон понял тогда, что делать тут нечего, кроме как оставаться свидетелем, и мягко придержал Эда.
      Еще через два часа он и брат Эдвард отметили мучительный прогресс, достигнутый Сандосом: его пальцы стали действовать более согласованно, камни начали падать в море чаще, чем на песок, а их места на каменной полке занимали новые. В конце концов он смог запустить двенадцать подряд, и каждый погружался в воду на изрядном расстоянии от берега. Трясущийся, с серым лицом, Сандос смотрел на море еще с минуту, затем прошел мимо двух человек, разделивших с ним это утро. Он не задержался, даже не взглянул на них, когда надвинулся вплотную, но, минуя их, бросил три слова.
      - Не Магдалина, - сказал он. - Лазарь.
 
      Если Винченцо Джулиани и был взволнован тем, что наблюдал этим утром с балкона, это никак не отразилось на его лице, пока он следил, как трое мужчин взбираются по каменным ступеням, ведущим с берега. По пути наверх Эмилио дважды тяжело оступился. Белое пламя гнева, полыхавшее в нем на рассвете, выгорело до ворчливого негодования, и Джулиани видел, как Эмилио отмел помощь, предложенную Джоном Кандотти и братом Эдвардом, когда он все же упал.
      Эти трое понятия не имели, что отец Генерал был не в Риме. На самом деле он приехал в неаполитанский дом раньше них, обосновавшись в комнате рядом с той, которую выделили Сандосу, - где Джулиани терпеливо ждал срыва, подстроенного им самим, дабы переломить ситуацию. В конце XIII века доминиканцы предположили, что цель оправдывает средства, размышлял Джулиани. Иезуиты подхватили эту философию, но умножили средства, выполняя то, что казалось необходимым при служении Господу и шло на благо душам. А в нынешней ситуации Винченцо Джулиани счел оправданной и более уместной хитрость, нежели лобовое решение. Поэтому он подписался буквой «Ф», зная, что лишь Фолькер адресуется к Сандосу как к «доктору». Реакция Эмилио вроде бы подтверждала заявления Консорциума насчет того, что случилось на Ракхате. И, как Джулиани и рассчитывал, одного лишь подозрения, будто Фолькер знает правду, хватило, чтобы сломать хрупкий самоконтроль Эмилио.
      На подъем к вершине обрыва маленькому отряду потребовалось почти полчаса. Отец Генерал отступил в тень, выжидая, пока они окажутся достаточно близко, чтобы их ошеломили тихие неожиданные слова.
      - В самом деле, Эмилио, - сухим, скучающим голосом произнес Винченцо Джулиани, - почему бы не споткнуться еще раз - на случай, если кто-то не заметил символичности? Я уверен, что брат Эдвард по пути наверх размышлял о Голгофе, но отец Кандотти практичный человек и мог отвлечься мыслями о пропущенном завтраке.
      Без мелочного удовлетворения он увидел новый гнев, спровоцированный им, и продолжил тем же легким, ироничным тоном:
      - Жду тебя в моем кабинете через пятнадцать минут. И приведи себя в порядок. Ковры в этой комнате весьма дорогие. Жаль будет их забрызгать кровью.
 
      Человека, которого привели в кабинет Джулиани спустя двадцать минут, действительно отмыли, заметил отец Генерал, но он не ел с тех пор, как его вырвало прошлой ночью, и совсем не спал после изнурительной поездки. Казалось, будто Сандос сделан из воска, а кожа под его глазами приобрела пурпурный оттенок. И этим утром он подверг себя адскому испытанию. Отлично, подумал Джулиани.
      Он не пригласил Сандоса сесть, оставив стоять в центре комнаты. Сам Джулиани неподвижно восседал за своим просторным письменным столом, обрисованный светом из окна за его спиной, с затененным лицом. Тишину нарушало только тиканье старинных часов. Когда отец Генерал наконец заговорил, его голос был негромким и спокойным.
      - Нет ни одной формы смерти или насилия, с которыми не сталкивались иезуитские миссионеры. В Лондоне иезуитов вешали, четвертовали, волокли за лошадьми, - сказал он. - В Эфиопии потрошили. Их живьем сжигали ирокезы. Травили в Германии, распинали в Таиланде. Морили голодом в Аргентине, обезглавливали в Японии, топили на Мадагаскаре, расстреливали в Сальвадоре.
      Он поднялся и начал медленно кружить по комнате - старая привычка, сохранившаяся с тех времен, когда он был профессором истории, - но на минуту задержался у книжного шкафа, чтобы вынуть старинный том, который стал рассеянно крутить в руках, продолжая вышагивать и говорить с той же размеренностью, не делая особых акцентов ни на одном из слов.
      - Нас терроризировали и запугивали. Нас осыпали бранью, ложно обвиняли, приговаривали к пожизненному заключению. Нас избивали. Калечили. Подвергали содомии. Пытали. И ломали.
      Он остановился перед Сандосом - достаточно близко, чтобы видеть блеск его глаз. В лице Эмилио ничего не изменилось, но было заметно, как его трясет.
      - И мы - те, кто принес обед целомудрия и послушания, - сказал Джулиани очень мягко, перехватив взгляд Эмилио, - оставаясь одни и без поддержки, принимали решения, которые приводили к скандалам и заканчивались трагедиями. В одиночестве мы совершали ужасные ошибки, которых никогда не допустили бы сообща.
      Он ожидал потрясения, вызванного осознанием, взгляда, который появляется, когда говорят правду. На минуту Джулиани задумался: не ошибся ли он в оценках? Но он был уверен, что видел стыд. И отчаяние.
      - Ты думал, что был единственным? Неужто ты настолько самонадеян? - спросил он, придав голосу удивление.
      Сандос казался растерянным.
      - Ты думал, что был единственным, кто когда-либо спрашивал себя, стоит ли то, что мы делаем, цены, которую мы платим? Искренне полагал, что ты один утратил Бога? Думаешь, у нас было бы имя для греха отчаяния, если б его испытал лишь ты?
      Надо отдать должное мужеству Сандоса: он не отвел взгляд. Джулиани изменил тактику. Он снова сел за стол и поднял экран-блокнот.
      - Судя по последнему отчету о твоем здоровье, который я получил, ты не так уж и болен. Что там написал врач? «Психогенная соматическая ретракция». Ненавижу лекарский жаргон. Полагаю, он имеет в виду, что ты подавлен. Я бы сформулировал это более резко. Думаю, ты купаешься в жалости к себе.
      Голова Эмилио вскинулась - лицо будто высечено из мокрого камня.
      На какой-то миг Сандос стал похож на ошеломленного ребенка, которого отшлепали за хныканье. Впечатление было кратким, неожиданным и почти неуловимым. Месяцы спустя, да и всю оставшуюся жизнь Винченцо Джулиани будет помнить этот миг.
      - Что до меня, то я устал от этого, - сухо продолжил отец Генерал, откидываясь в кресле и созерцая Сандоса, точно послушника.
      Как странно быть одновременно на год младше и на десятилетия старше этого человека. Джулиани отложил экран-блокнот в сторону и выпрямился, упершись руками в стол, - судья перед вынесением приговора.
      - Если бы ты с кем-то поступил так, как обращался с собой в течение последних шести часов, то был бы обвинен в насилии, - сказал он решительно. - Этому пора положить конец. Отныне ты будешь оказывать своему телу уважение, которого оно заслуживает как творение Господа. Ты позволишь лечить свои руки, а затем приступишь к разумному и умеренному курсу физической терапии. Ты будешь регулярно есть. Будешь как следует отдыхать. Ты будешь заботиться о своем теле, как заботился бы о друге, которому обязан. Через два месяца ты предстанешь передо мной, и мы исследуем в деталях историю миссии, с которой вас послали, - сказал Джулиани, и его голос внезапно сделался жестким, когда он произнес каждое слово раздельно, - ваши старшие.
      А затем Винченцо Джулиани, Генерал Ордена иезуитов, милосердно забрал назад страшный груз, который по праву принадлежал ему и его предшественникам.
      - Раз и навсегда, - сказал он Сандосу, - ты прекратишь взваливать на себя всю ответственность. Это понятно?
      После долгой паузы Эмилио чуть заметно кивнул.
      - Хорошо.
      Неслышно поднявшись, Джулиани подошел к двери. Он открыл ее и не удивился, увидев в коридоре брата Эдварда, ожидавшего с тревогой на лице. Кандотти сидел чуть дальше, в холле, ссутулившись, сжав кисти коленями, напряженный и усталый.
      - Брат Эдвард, - любезно сказал отец Генерал, - отец Сандос будет завтракать. Возможно, вы и отец Кандотти захотите присоединиться к нему в трапезной.
 

 
       Сан-Хуан, Пуэрто-Рико: 2-3 августа, 2019
 
      Оглядываясь на события, случившиеся в ту теплую августовскую ночь, Энн Эдвардс всякий раз жалела, что не раскопала гороскопы для каждого, кто присутствовал за ужином. Для астрологии это было бы превосходной проверкой, думала она. Где-нибудь, под чьим-нибудь знаком должно было обнаружиться предупреждение: «Крепись. Сегодня ночью все изменится. Все!»
      Когда она пригласила Эмилио на субботний ужин, он с почти естественной небрежностью предложил, чтобы она позвала также Джимми Квинна и Софию Мендес. Энн, отбросив опасения, согласилась. Чем больше гостей, тем веселее.
      После Кливленда Эмилио не виделся с Софией, казалось, будто он ее сознательно избегает, - и, вероятно, это было близко к правде. Что ж, Энн знала, как превратить влечение в прочную дружбу, и полагала, что Эмилио на такое способен; она же была готова обеспечить для решения этой задачи нейтральную почву. А София? Эмоциональная анорексия - поставила Энн диагноз. Возможно, как раз это, вкупе с ее красотой, и притягивает мужчин. Джимми давно уже признался в своей влюбленности, не зная, что похожее воздействие София оказывает на Эмилио. И на Джорджа, раз уж зашла речь. И я не в том положении, чтобы жаловаться, подумала Энн. Боже, весь этот неуместный сексуальный пыл! Похоже, нынешним вечером наш дом будет затоплен феромонами.
      Итак, решила Энн, запирая клинику в субботу днем, моя задача - постараться, чтобы вечеринка походила на семейную встречу, чтобы ребята ощутили себя кем-то вроде кузенов. Прежде всего, понимала она, нужно избегать обращаться с Эмилио и Софией или с Джимми и Софией как с парочкой. Помоги им, твердо сказала Энн себе, а затем держись в стороне.
 
      В пятницу на этой неделе Джимми Квинн демонстрировал Софии ту часть своих обязанностей, которая включала Поиски Внеземного Разума.
      - Эта ПВЗР - работа похожа на прочие наблюдения, но не относится к первостепенным, - сказал Джимми.
      Надев шлемофоны и перчатки, они словно бы сидели перед старинным осциллоскопом - одна из странных шуточек инженеров виртуальной реальности.
      - Когда антенна не используется для чего-то иного, ПВЗР проводит систематическое сканирование радиосигналов с других планет. Программа отмечает все, что смахивает на возможный ВЗ-сигнал, то есть сигнал с постоянной частотой, не относящийся к известным источникам вроде зарегистрированных радиостанций или военных передач.
      - Насколько я понимаю, тут уже используются довольно сложные программы распознавания образов, - сказала София.
      - Угу. ПВЗР-программы довольно старые, но добротные, а ИКА, заполучив аресибский телескоп, модернизировал оборудование, обрабатывающее сигналы. Поэтому система уже знает, как отсекать всякий хлам, исходящий от источников, которые не связаны с разумной деятельностью, - типа вибраций водородных атомов или звездных помех. - Джимми вывел на осциллоскоп пример. - Видите, как хаотично это выглядит? Это сигнал звездного радио. Он совершенно иррегулярный, а звучит вот так, - не разжимая зубов, Джимми издал хриплый трескучий звук, а затем вывел на дисплей новую картинку. - О'кей. Радио, используемое для связи, применяет постоянную несущую частоту с какой-нибудь разновидностью амплитудной модуляции. Замечаете разницу?
      София кивнула, он продолжил:
      - ПВЗР сканирует свыше четырнадцати миллионов отдельных каналов, миллиарды сигналов, выискивая в этом шуме образцы. Когда система выбирает что-то, то заносит в журнал время, дату, местоположение источника, частоту и длительность сигнала. Проблема в том, что журнал передач, создаваемый ПВЗР-технологией, нужно регулярно просматривать.
      - Выходит, ваша задача - опровергнуть предположение, что передача является осмысленным сообщением.
      - Именно.
      - Значит…
      Стило поднялось; вскинув один окуляр, София приготовилась принять следующую порцию информации. Джимми снял свой шлемофон и смотрел на нее, пока она прокашливалась.
      - Можно мне сперва спросить кое-что? Это не займет много времени, - заверил Джимми, когда она вздохнула. - Почему свои заметки вы делаете от руки? Не легче ли ставить это на запись? Или печатать прямо в файл?
      Он впервые спросил Софию о ее методах.
      - Я не просто записываю то, что вы говорите. Слушая, я упорядочиваю информацию. Если бы я ставила сессию на запись, мне пришлось бы затем тратить на это столько же времени, сколько заняла сама беседа. И за годы я разработала собственную стенографию. Я пишу быстрее, чем могу печатать.
      - О, - сказал Джимми. Это было самое длинное высказывание, которое он когда-либо слышал от нее. Не то чтобы светский треп, но уже как бы разговор. - Вы пойдете завтра вечером к Джорджу и Энн?
      - Да. Мистер Квинн, пожалуйста, давайте продолжим. Снова надев шлемофон, Джимми заставил себя вернуться к дисплею.
      - Итак, я начинаю с того, что проглядываю отмеченные сигналы. В наши дни многие из них оказываются закодированными передачами от наркофабрик, до которых отсюда не больше пятисот километров. Они все время перемещаются и постоянно меняют частоты. Обычно программы отсекают их, поскольку они слишком близки к Земле, но иногда происходит случайный рикошет передачи от астероида или чего-нибудь похожего, и сигнал выглядит так, будто пришел издалека.
      Джимми стал пробираться сквозь журнальные записи, поневоле втягиваясь в процесс, разговаривая уже больше с собой, чем с Софией. Следя за ним одним глазом, она спрашивала себя, понимают ли мужчины, что они более привлекательны, когда увлечены работой, чем когда домогаются женщины. Стремление поработить едва ли может привлечь. И все же, с удивлением признала София, Джимми Квинн начинал ей нравиться, причем сильно. Она прогнала эту мысль. В ее жизни не было места сантиментам и не было желания поощрять чьи-то иллюзии. София Мендес никогда не обещала того, чего не могла выполнить.
      - Занятно, - произнес Джимми. Сосредоточившись на картинке в окулярах, София увидела сигнал в форме стола.
      - Видите? Сигнал, который возник из фоновых помех, держался примерно… дайте-ка взглянуть. Вот. Он длился примерно четыре минуты, а затем пропал. - Джимми хохотнул. - Как же, внеземной разум! Видите эту часть?
      Он указал на плоскую вершину сигнала.
      - Постоянная несущая частота с амплитудной модуляцией, - сказала София.
      - Точно, - засмеялся Джимми. - Скорее всего, это местное. Вероятно, мы перехватили какую-то религиозную передачу с Огненной Земли, отраженную от нового отеля, который строит Шиматзу… Там, где стадион с невесомостью, - знаете?
      Она кивнула.
      - Что ж, в любом случае это позволяет показать, как я играю с предполагаемым ВЗ. Смотрите, когда сигнал изображается вот так, он напоминает пульс, - сказал Джимми, обводя верхушку «стола» электронным пальцем. - Далее. Я могу выделить лишь этот участок вершины пульса, вот так, и изменить масштаб амплитуды.
      Он произвел изменения. Горизонтальная линия, до этого казавшаяся прямой, сделалась зубчатой.
      - Видите? Амплитуда изменилась… совсем чуть-чуть, на самом деле. - Его голос упал до шепота. Это что-то напоминало. - Должно быть местный, - пробормотал он.
      София подождала несколько минут, пока Джимми крутил сигнал. Утроенный срок, подумала она.
      - Мистер Квинн?
      Он сдвинул окуляр на лоб, чтобы посмотреть на нее.
      - Мистер Квинн, если вы не против, я хотела бы начать с деталей софта по распознаванию образцов. Возможно, есть документация, из которой можно получить сведения.
      - Конечно, - сказал Джимми.
      Выключив дисплей, он снял виртуальную оснастку и поднялся.
      - Мы не стали переправлять сюда все это старье. Рабочие программы здесь, но к документации обращаются редко, поэтому она по-прежнему хранится на Крее. Пойдемте, я покажу, как получить к ней доступ.