Птица малая

      - Мне кажется, сэр, это в интересах ИКА: иметь некие надежные сравнительные данные, чтобы оценивать каждую ИИ-программу, - разве нет? Увидеть, не пропускает ли программа то, что вылавливают люди? И если это не так, институт может продолжать использование искусственного интеллекта для устранения низкоуровневых работ вроде моей, зная, что ИИ действительно столь же компетентен, как и люди, послужившие для него основой. Это лишь еще один аспект данной системы, который можно должным образом подкрепить, сэр. - Джимми выждал несколько минут, затем задумчиво произнес: - Конечно, это только маленький экспериментальный проект. Если он не сработает, вы потеряете лишь мое шестимесячное жалованье. Если же он к чему-то приведет, это хорошо отразится на Аресибо…
      И на Macao Яногучи, который ничего не ответил. Джимми двинулся дальше:
      - Если у вас нет возражений, сэр, меня интересует, сможем ли мы заполучить Софию Мендес, чтобы провести анализы. Я слышал, она специалист очень толковый и…
      - Очень дорогостоящий, - указал Яногучи.
      - Но у меня есть друг, который знаком с ней, и он говорит, что Мендес, возможно, захочет осуществить этот проект ради рекламы. Если программа меня обставит, ее брокер сможет это использовать, чтобы требовать более высокие гонорары. Возможно, мы сумеем договориться с ним кое о чем. Если Мендес выиграет, ИКА может удвоить обычную плату.
      - А если проиграет, брокер не получит ничего? - задумчиво предположил Macao Яногучи.
      Это стоит рассмотреть, мысленно убеждал Джимми японца. Риск крайне невелик. Попытайся, умолял он. Но Джимми не ждал немедленного ответа и не собирался настаивать. Яногучи никогда не скажет «да», пока не достигнет консенсуса по проекту с каждым в ИКА, а может, даже и вне института. Множество людей заинтересованы в искусственном интеллекте. И в этом главная прелесть: чем больше времени займет у японца решение, тем дольше у Джимми будет работа. Если они скажут «да», он будет болтаться тут месяцы, которые понадобятся стервятнику, чтобы склевать его мозги, а затем еще полгода, чтобы провести сравнение. Если он победит программу, то сможет продолжать работать, а если окажется близок к этому, то ИКА, возможно, хотя бы изменит политику и после ИИ-анализов введет тестовый период, что порадует Пегги, поскольку подарит немного времени людям, которые смогут в честном соперничестве победить свои ИИ-копии. А если программа побьет Джимми, то ему, может быть, в самом деле лучше вернуться в школу…
      Macao Яногучи вгляделся в открытое, наивное лицо и вдруг рассмеялся.
      - Мистер Квинн, - проворчал он благодушно, - а вы, оказывается, коварны.
      Джимми вспыхнул, захваченный на месте преступления.
      - Тем не менее это интересное предложение, - сказал Яногучи, поднимаясь и провожая Джимми к двери. - Пожалуйста, изложите его письменно.
 

5

 
       Кливленд, Огайо: август 2014 - май, 2015
 
      Если бы возвращение из суданского пункта беженцев в Соединенные Штаты не дезориентировало его настолько, Эмилио Сандос значительно лучше справился бы с потрясением от первой встречи с Софией Мендес. Но тогда, из-за шокирующей смены культур и разницы часовых поясов, это шибануло по нему со всей силой, и прошло несколько недель, прежде чем он смог взять под контроль свою реакцию на эту женщину.
      Менее чем за двадцать часов Сандос из военной зоны Африканского Рога перебрался в городок университета Джона Кэролла, расположенный в безмятежном месте, по соседству со старыми ухоженными домами, где дети кричали и бегали, беззаботно играя, - смеющиеся и здоровые, не знавшие ни горя, ни отчаяния, ни голода, ни страха. Он сам удивился, насколько поразили его эти дети. Сады тоже его удивили, причем сразу многим: почвой, черной, как кофейная гуща, роскошной сумятицей летнего цветения садов и декоративных растений, расточительным потреблением дождей и плодородием…
      Эмилио не отказался бы от нескольких дней отпуска, но все уже было оговорено. На второй день после своего возвращения он должен был встретиться с Софией Мендес в ресторане городка, где подавали турецкий кофе - заправляться которым, как он позже узнал, требовалось ей постоянно. На следующее утро Эмилио пришел в кафе пораньше и сел в глубине зала, откуда мог видеть дверь, молча вслушиваясь в россыпи смеха вокруг, в остроумные, бессодержательные разговоры и заново привыкая к английскому языку. Даже если бы предыдущие три года он не провел в глуши, а до этого более десяти лет не готовил себя к стезе священника, он чувствовал бы себя чужаком среди этих студентов: молодых людей в ярко окрашенных, замысловато плиссированных пиджаках, которые зрительно расширяли плечи и сужали бедра, юных женщин, прелестных, с осиными талиями, в бледных мерцающих тканях, окрашенных в цвета пиона и шербета. Он был очарован их ухоженностью и вниманием к деталям - уложенные волосы, изящная обувь, безупречная косметика. А думал о маленьких могилах в Судане и подавлял раздражение, зная, что это из-за усталости.
      Через этот сад притворных восторгов в его суровое настроение целеустремленно вошла София Мендес. Заметив ее и отчего-то зная, что это и есть женщина, которую он ждет, Эмилио вспомнил слова мадридской учительницы танцев, описывавшей, какой ей видится идеальная испанская танцовщица: «Голова вскинута, осанка королевы. Талия высокая, спину держит, несет себя над бедрами, руки suavamente articuladas* [ Здесь:плавно ритмичные (исп.)]. Груди, - сказала она с курьезной уместностью, насмешившей его, - словно рога быка, но suave* [Нежные (исп.)], не rigido* [Твердые, окаменевшие (исп.)]». Мендес несла себя так здорово, что, когда Сандос встал, он с удивлением обнаружил, что София едва ли выше пяти футов. Ее черные волосы были в традиционной манере стянуты на затылке, открывая строгое лицо, а оделась она просто: в красную шелковую блузку и черную юбку. Контраст со студентами, окружавшими их, был разителен.
      Вскинув брови, Мендес протянула руку, коротко сжав его кисть, затем оглянулась на толпу, сквозь которую только что прошла.
      - Хорошенькие, точно букет свежесрезанных цветов, - заметила она холодно и метко.
      Тотчас энергия парней и миловидность девушек показались ему преходящими. Теперь Эмилио смог увидеть, кто из них сильно изменится с возрастом, а кто вскоре располнеет и откажется от своих причуд и мечтаний о славе. И он был поражен, сколь точно эта картинка подходила под его настроение, и удручен как собственной суровостью, так и ее.
      Это была единственная светская фраза Мендес за многие месяцы. Они встречались по утрам, три раза в неделю, - ради того, что казалось Сандосу безжалостным допросом. Выяснилось, что он способен выдержать за раз лишь девяносто минут; после этого Эмилио бывал настолько опустошен, что едва мог сосредоточиться на простейшем латинском курсе и аспирантских семинарах по лингвистике, которые ему поручили проводить, пока он находился в университете. Мендес никогда не желала ему доброго утра и не затевала дружеской болтовни. Она просто проскальзывала в кабинку, открывала ноутбук и начинала расспрашивать Сандоса о его действиях при изучении языка, о приемах, которые он использовал, привычках, которые у него сформировались, методах, которые он разработал почти инстинктивно, а заодно и о более строгих академических технологиях, используемых им для анализа и освоения языка - на ходу, в полевых условиях. Когда Эмилио пытался оживить занятия шутками, посторонними темами, смешными историями, Мендес без всякой веселости смотрела на него, пока он не сдавался и не отвечал на вопрос.
      Обычная учтивость вызывала у нее откровенную враждебность. Однажды, в самом начале, Эмилио поднялся, когда она села, и на ее первый вопрос ответил тщательно выверенным ироничным поклоном, достойным римского цезаря:
      - Доброе утро, сеньорита Мендес. Как себя чувствуете сегодня? Вам нравится погода? Не желаете ли какой-нибудь выпечки к кофе?
      Мендес вскинула на него непроницаемые, прищуренные глаза, а он стоял, ожидая от нее легкой раскованности, простого вежливого приветствия.
      - Этот тон изысканного испанского идальго неуместен, - сказала она негромко. Выдержав секундную паузу, уронила взгляд на ноутбук. - Давайте продолжим, ладно?
      Потребовалось не так много подобных эпизодов, чтобы изгнать из его сознания юнговское представление о Мендес как об идеальной испанской женщине. К концу месяца Эмилио смог воспринимать ее как обычный персонаж и пытался понять, что она из себя представляет. Наверняка первым языком Мендес был не английский. Ее грамматика слишком правильна, согласные звуки чуть глуховаты, а шипящие - слегка затянуты. Несмотря на имя и внешность, акцент у Софии был не испанский. И не греческий. Ни французский, ни итальянский, ни любой другой, какой Эмилио смог бы распознать. Ее целеустремленность он объяснял тем, что у Мендес сдельная оплата: чем быстрее работает, тем больше получает. Это предположение вроде бы подтвердилось, когда однажды она отчитала его за опоздание.
      - Доктор Сандос, - сказала Мендес. Она никогда не называла его «отцом». - Ваше руководство платит за этот анализ большие деньги. Вы находите забавным тратить их средства и мое время?
      Единственный случай, когда она сказала что-то о себе, произошел ближе к концу занятия, которое смутило Эмилио настолько, что даже снилось ему однажды, после чего он проснулся, ежась от воспоминаний.
      - Иногда, - сообщил он Софии, наклонившись вперед через стол и не сознавая, как это может прозвучать, - я начинаю с песен. Они служат для меня чем-то вроде скелета грамматики, на которую нужно нарастить плоть. Песни желания - для будущего времени; песни сожаления - для прошедшего времени; песни любви - для настоящего.
      Услышав собственные слова, Эмилио покраснел, чем усугубил ситуацию, но Мендес не оскорбилась; на самом деле она словно бы не заметила ничего, что можно неверно истолковать. Вместо этого София, похоже, поразилась совпадению и посмотрела в окно, чуть приоткрыв рот.
      - Как интересно, - сказала она, будто все, что Сандос говорил до сих пор, не являлось таковым, и задумчиво продолжила: - Я делаю то же самое. Вы замечали, что в колыбельных почти всегда преобладают глаголы повелительного наклонения? А затем этот момент прошел, за что Эмилио Сандос возблагодарил Бога.
 
      Хотя занятия с Мендес выматывали и даже несколько угнетали, он нашел им противовес в одной необычной студентке, изучавшей латынь. В свои почти шестьдесят Энн Эдвардc была изящной, подвижной и интеллектуально бесстрашной, с густыми белыми волосами, стянутыми в опрятную французскую косу, и очаровательным смехом, часто звеневшим в классе.
      Через две недели после начала курса Энн подождала, пока остальные студенты покинут комнату. Эмилио, собиравший записи со стола, вскинул на нее вопрошающий взгляд.
      - Вам разрешают выходить вечером из своей комнаты? - спросила она. - Или для красавчиков вроде вас вводят комендантский час, пока они не одряхлеют?
      Эмилио стряхнул пепел с воображаемой сигары и пошевелил бровями:
      - Что у вас на уме?
      - Ну, я подумывала предложить, чтобы мы нарушили наши клятвы и на выходные сбежали в Мексику, дабы предаться похоти, но у меня домашнее задание,- сказала Энн, прокричав два последних слова, - поскольку некий профессор латыни, по моему скромному мнению, слишком торопит нас с освоением творительного падежа. Поэтому почему бы вам просто не прийти ко мне поужинать в пятницу вечером?
      Откинувшись в кресле, Сандос посмотрел на нее с искренним восхищением.
      - Мадам, как я могу устоять перед таким предложением? - спросил он. И, наклонившись вперед, прибавил: - А ваш муж там будет?
      - Да, черт побери, но он очень либеральный и терпимый человек, - заверила Энн, усмехаясь. - И рано засыпает.
 
      Эдвардсы жили в квадратном, удобном на вид строении, окруженном садом, в котором, как с удовольствием отметил Эмилио, кроме цветов росли помидоры, тыквы, салат-латук, морковь, перец. Сняв садовничьи перчатки, Джордж Эдвардc поздоровался с ним из переднего двора и помахал рукой, приглашая в дом. Хорошее лицо, подумал Эмилио, полное юмора и приветливости. Возрасттакой же, как у Энн, полная голова седых волос и подозрительная худоба, которая ассоциируется с хроническим ВИЧ или с токсичным гипеотиреозом… или с пожилыми бегунами. Бег - наиболее вероятное объяснение. Похоже, мужик в отличной форме. Не из тех, улыбнувшись про себя, подумал Эмилио, кто рано ложится спать.
      Энн находилась в большой, ярко освещенной кухне, продолжая готовить ужин. Эмилио узнал запах мгновенно, но прошла секунда, прежде чем он вспомнил название. А вспомнив, упал в кресло и простонал:
      - Dios mio, bacalaitos! *[Боже мой, бакалайтос (национальное португальское блюдо из соленой сушеной трески) (исп.)] Энн рассмеялась.
      - И асопао. С тостонес *[Асопао - густой суп с мясом рисом и овощами; тостонес - жареные кусочки банана]. А для десерта…
      - Милая леди, забудьте про домашнее задание. Сбегите со мной, - взмолился Эмилио.
      - Tembleque! - объявила она, торжествуя, очень довольная тем, что угодила гостю. - С меню мне помог мой пуэрториканский друг. На западной стороне есть чудесный colmado. Там можно купить batatas, yuca, amarillos* [Tembleque - трепещите (исп.),colmado - продуктовый магазин (кат.),batatas - - батат (исп.),yuca - маниока (исп.),amarillos - спелые бананы (исп. в Пуэрто-Рико)] .- что угодно.
      - Возможно, вы не знаете, - сказал Эмилио - лицо искреннее, глаза пылают. - В семнадцатом веке был пуэрториканский еретик, который утверждал, что Иисус поднял Лазаря из мертвых с помощью бакалау. Епископ сжег беднягу на костре, но сперва его накормили обедом, и он умер счастливым человеком.
      Смеясь, Джордж вручил Сандосу и Энн заиндевевшие широкие бокалы с кремовой жидкостью, покрытой пеной.
      - Бакардинское anejo* [Anejo - приложение (исп.)], - благоговейно выдохнул Сандос. Джордж поднял свой бокал, и они выпили за Пуэрто-Рико.
      - Итак, - сказала Энн серьезным тоном, с вежливым интересом приподняв изящные брови, - воплощенное приличие, если бы не очевидное намерение приложиться к напитку. - Что представляет из себя целибат?
      - Это такая подлянка! - со всей искренностью живо ответил Эмилио, и Энн поперхнулась.
      Он вручил ей платок, чтобы вытерла нос, затем, не дожидаясь, пока она придет в себя, встал и, сделав серьезное лицо, обратился к призрачной толпе на собрании Двенадцатого Шага прежних времен:
      - Привет. Меня зовут Эмилио, и хотя я не могу этого помнить, мой нереализованный внутренний ребенок является, по-видимому, косвенным сексуальным наркоманом. Поэтому я полагаюсь на воздержание и вверяю себя Высшей Силе… У вас капает.
      - Я весьма искусный анатом, - с чопорным достоинством объявила Энн, промокая платком свою блузку, - и могу в точности обрисовать механизм, благодаря которому напиток изливается из носа.
      - Не просите ее это доказать, - предупредил Джордж. - Она вполне может это сделать. Вы никогда не думали о программе Двенадцатого Шага для тех, кто слишком много болтает? Ее можно назвать «Еще, еще - и поскорей».
      - О боже, - простонала Энн. - Старые - лучшие.
      - Шутки или мужья? - невинно спросил Эмилио. И вот так продолжалось весь вечер.
      Когда он заявился к ним на ужин в следующий раз, Энн встретила Эмилио у двери, взяла его лицо в ладони и, приподнявшись на носки, впечатала ему в лоб целомудренный поцелуй.
      - Первый раз вы были здесь гостем, - сообщила она, глядя в его глаза. - А теперь, мой дорогой, ты член семьи. Получи свое чертово пиво.
      После этого Эмилио затевал дальние и приятные прогулки к дому Эдвардсов по крайней мере раз в неделю. Иногда он был единственным гостем. Чаще там были и другие: студенты, друзья, соседи, интересные незнакомцы, которых Энн или Джордж встречали и приводили к себе. Разговоры о политике, религии, бейсболе, войнах в Кении и Средней Азии, а также на любую иную тему, вызывавшую у Энн интерес, велись весело и до хрипоты, а вечеринки заканчивались тем, что свои последние шутки люди выкрикивали, уходя в ночь. Их жилище стало его пещерой - домом, где иезуиту были всегда рады, где он мог расслабиться и забыть о делах, где он мог впитывать энергию, вместо того чтобы ее терять. Это был первый настоящий дом, который когда-либо имел Эмилио Сандос.
      Сидя в сумерках на их крытой веранде, устроенной позади дома, и потягивая напитки, он узнал, что Джордж был инженером, чья последняя работа имела отношение к системам жизнеобеспечения для подводной добычи полезных ископаемых, но чья карьера охватывала технологический интервал от деревянных логарифмических линеек до Илиака IV и Фортрана, нейронных вычислительных сетей, фотоники и наномашин. Выйдя на пенсию совсем недавно, Джордж наслаждался первыми неделями свободы, наводя лоск на старый дом, хватаясь за каждую небольшую починку, испытывая гордость за гладко выструганные деревянные рамы, кладку с выпуклыми швами, опрятную мастерскую. Он прочел множество книг, глотая их, точно попкорн. Он расширил сад, выстроил беседку, переделал гараж. Он погрузился в сытое довольство. И отчаянно скучал.
      - Ты не бегаешь? - - с надеждой спросил он у Сандоса.
      - В школе я бегал кросс.
      - Осторожнее, милый, он пытается тебя спровоцировать. Подготовка старых пердунов к марафону, - сказала Энн, восхищение в глазах которой опровергало ее сарказм. - Если Джордж продолжит заниматься этой чепухой, нам придется чинить его колени. С другой стороны, если он загнется на бегу, я сделаюсь аппетитной богатой вдовой. Я искренне верю в большую страховку.
      Как выяснил Сандос, Энн посещала его курс потому, что много лет применяла медицинскую латынь и заинтересовалась исходным языком. Сначала она хотела стать врачом, но струсила, убоявшись биохимии, и поэтому начала карьеру в качестве биоантрополога. Защитив докторскую степень, Энн стала работать в Кливленде, преподавая общую анатомию в Университете Западного резервного района. Годы работы со студентами-медиками излечили ее от страха перед медицинской программой, поэтому на пятом десятке она вернулась к учебе и освоила экстренную медицину - специальность, для которой требовались терпимость к хаосу и практическое знание всех дисциплин, от нейрохирургии до дерматологии.
      - Я люблю насилие, - чопорно заявила Энн, вручая Эмилио носовой платок. - Хотите, объясню, как происходит этот фокус с носом? Анатомия тут и впрямь любопытная. Надгортанник похож на сиденье маленького унитаза, который накрывает гортань…
      - Энн! - завопил Джордж. Она показала ему язык.
      - Как бы то ни было, экстренная медицина - потрясающая штука. Иной раз в течение часа на тебя сваливается раздавленная грудь, голова с огнестрельной раной и ребенок с сыпью.
      - У вас нет детей? - спросил у них Эмилио в один из вечеров, сам удивившись вопросу.
      - Не-а. Оказалось, мы не размножаемся в неволе, - сказал Джордж, нисколько не смущенный.
      Энн засмеялась.
      - О боже, Эмилио. Тебе это понравится. Мы применяли метод естественного цикла много лет! - Она недоверчиво выпучила глаза. - Мы думали, что это работает!
      И оба застонали.
      Эмилио любил Энн, доверял ей с самого начала. По мере того как проходили недели, а его чувства делались путаней, ему все сильнее хотелось с ней посоветоваться, причем он ощущал уверенность, что это ему поможет. Но открытость никогда не давалась Эмилио легко; осенний семестр уже наполовину завершился, когда однажды вечером, закончив помогать Джорджу прибираться после ужина, он решился наконец предложить Энн прогуляться.
      - Ведите себя прилично, - наказал Джордж. - Я хоть и старый, зато умею стрелять.
      - Расслабься, Джордж, - откликнулась Энн через плечо. - Наверное, я провалила экзамен, и он позвал меня на воздух, чтобы деликатно об этом сообщить.
      Первый квартал или два они дружески болтали - рука Энн на его предплечье, ее серебряная голова почти вровень с его темной. Дважды Эмилио начинал говорить, но останавливался, неспособный найти слова. Улыбнувшись, она вздохнула и сказала:
      - Ладно, расскажи мне о ней.
      Сандос коротко рассмеялся и провел рукой по волосам.
      - Что, это настолько очевидно?
      - Нет, - мягко заверила она. - Просто я несколько раз видела тебя в университетском кафе с эффектной молодой женщиной и сложила два и два. Итак, расскажи мне!
      Эмилио рассказал о непреклонной целеустремленности Мендес; ее акценте, который он мог безупречно имитировать, но не мог определить; высказывании насчет идальго, совершенно несоизмеримом с его робкой попыткой наладить отношения; враждебности, которую он ощущал, но не мог понять. И наконец, вернувшись к началу, - о почти физическом потрясении от встречи с ней. Не только оценка ее красоты или простая реакция желез, но ощущение… что он уже знает откуда-то Софию.
      Когда он закончил, Энн сказала:
      - Ну, это лишь догадка, но мне пришло в голову, что она сефардка.
      Эмилио круто затормозил и замер, закрыв глаза.
      - Конечно. Еврейка, испанская ветвь. - Он посмотрел на Энн. - Она думает, что мои предки вышвырнули ее предков из Испании в тысяча четыреста девяносто втором.
      - Это многое объясняет, - пожала Энн плечами, и они продолжили прогулку. - Лично мне нравится твоя борода, милый, но она делает тебя похожим на Великого Инквизитора, каким его изображают киношники. Возможно, многое в тебе ее раздражает.
      Архетипы Юнга работают в обе стороны, сообразил Эмилио.
      - Балканы, - сказал он после паузы. - Ее акцент может быть балканским.
      Энн кивнула.
      - Возможно. Множество сефардов после высылки оказались на Балканах. Она могла приехать из Румынии или Турции. Или Болгарии. Откуда-то оттуда. - Энн присвистнула, вспомнив Боснию. - Я скажу тебе кое-что о Балканах. Если люди там считают, что могут забыть обиды, они пишут эпическую поэму и заставляют детей читать ее перед сном. Ты противостоишь пяти векам тщательно сохраняемых и очень дурных воспоминаний о католической Испанской империи.
      Молчание длилось слишком долго, чтобы его следующее высказывание могло вызвать доверие.
      - Я лишь хочу лучше ее понять.
      Энн сделала лицо, говорившее: «О, ну конечно». Эмилио продолжил упрямо:
      - Работа, которой мы заняты, достаточно трудна. Враждебность только делает ее еще тяжелей.
      Мысленно Энн выдала циничный комментарий. Произносить это она не стала, но Эмилио, прочитав по ее лицу, фыркнул:
      - Ой, не будь ребенком!
      И Энн хихикнула, словно двенадцатилетняя девчонка, впервые услышавшая непристойный анекдот. Затем взяла его под руку, и они направились обратно, прислушиваясь к звукам района, отходящего ко сну. Собаки лаяли на них, листья шелестели и шептали. Какая-то мать звала: «Хизер, пора спать! Я не собираюсь повторять!»
      - Хизер. Несколько лет не слышала этого имени. Вероятно, назвали в честь бабушки.
      Внезапно Энн остановилась, и Эмилио обернулся, посмотрев на нее.
      - Черт возьми, Эмилио, я не знаю - возможно, Бог столь же реален для тебя, как Джордж и ядруг для друга… Нам едва исполнилось двадцать, когда мы поженились, - еще раньше, чем остыла земная кора. И поверь, никто не проживет вместе сорок лет, не заметив на пути нескольких привлекательных альтернатив.
      Он попытался что-то сказать, но Энн вскинула руку.
      - Погоди. Я намерена, мой дорогой, одарить тебя непрошеным советом. Знаю: это будет звучать несерьезно, - но не притворяйся, что ты не чувствуешь того, что ты чувствуешь. Именно так попадают в ад. Чувства - это факты, - сказала она, снова двигаясь с места. - Гляди прямо на них, занимайся ими. Проработай их настолько честно, насколько сможешь. Если Бог нечто вроде белой цыпочки из средних слоев, проживающей в пригороде, - что, признаю, довольно смелое предположение, - имеет значение лишь то, что ты делаешь со своими ощущениями.
      Они уже могли видеть Джорджа, ожидавшего их в круге света на передней веранде. Ее голос был очень нежен.
      - Может, Бог полюбит тебя сильней, если затем ты вернешься к нему с открытым сердцем.
      Поцеловав Энн на прощание, Эмилио помахал Джорджу и отправился обратно в университет, получив немало пищи для размышлений. Энн присоединилась к Джорджу, но прежде чем Эмилио удалился за пределы слышимости, она прокричала:
      - Эй! А что я получила за экзамен?
      - Восемьдесят шесть. Ты облажалась с творительным падежом.
      - Дерьмо! - завопила Энн, и сквозь темноту к нему донесся ее смех.
      К понедельнику Эмилио сделал определенные выводы. Бороду он сбривать не стал, чувствуя, что это будет слишком заметно, зато подправил свое поведение, сделавшись таким же усредненным англо-американцем, как Щеголь Бриджес. София Мендес несколько расслабилась. Эмилио не позволял себе светской болтовни и вошел в ритм вопросов и ответов, который ее устраивал. Работа пошла спокойней.
      Он начал встречать Джорджа Эдвардса на его тренировочной трассе и часть дистанции преодолевать вместе с ним. Эмилио решил бежать десять километров на большой весенней гонке. Джордж, собиравшийся бежать полный марафон, был рад компании. «В десяти километрах нет ничего постыдного», - уверял старший более молодого, ухмыляясь.
      И он нашел для себя работу в средней школе бедного района Восточного Кливленда. Он нес свою энергию Господу.
      В конце проекта Эмилио был вознагражден чем-то вроде минуты дружбы. На несколько недель София Мендес прекратила их встречи, а затем дала ему знать, что хочет кое-что показать. Эмилио встретился с ней в своем кабинете, и Мендес, обратившись к его системе, вызвала из сети файл. Жестом направив Сандоса в кресло, она сёла рядом с ним и сказала:
      - Просто начинайте. Притворитесь, что готовитесь к назначению в миссию, где будете использовать язык, которого никогда не учили и для которого нет официальной программы обучения.
      Он сделал, как ему велели. Через несколько минут Эмилио начал скакать туда и сюда, задавать наугад вопросы, гонять программу на разных уровнях. Тут было все: опыт многих лет, даже его песни. Все, чего он достиг, упорядоченное и систематизированное, увиденное сквозь призму ее потрясающего интеллекта. Спустя несколько часов Эмилио отодвинулся от стола и взглядом встретился с ее сияющими глазами.
      - Прекрасно, - двусмысленно сказал он. - Просто прекрасно.
      И впервые увидел, как София улыбается. Через секунду на ее лицо вернулось выражение яростной гордости, и Мендес встала.
      - Спасибо. - Она помедлила, но затем твердо продолжила: - Это был хороший проект. Мне было приятно с вами работать.
      Эмилио тоже поднялся, поскольку было ясно, что она намеревается уйти - вот так просто.
      - Чем вы теперь займетесь? Наверное, возьмете свой гонорар и расслабитесь на бережку?
      С минуту София вглядывалась в него.
      - Да вы и вправду не знаете, - сказала она. - Очень уединенная жизнь, я полагаю.
      Настала его очередь смотреть на нее, не понимая.
      - Знаете, что это значит? - спросила София, указывая на металлический браслет, который всегда носила.
      Конечно, Сандос заметил его - довольно незамысловатый предмет бижутерии, гармонировавший с предпочитаемой ею простой одеждой.
      - Я получаю лишь прожиточный минимум. Гонорар выплачивают моему брокеру. Он получил контракт на мои услуги, когда мне было пятнадцать. Меня учили за его счет, и пока я не оплачу расходы, никто не имеет права нанимать меня напрямую. Я не могу снять идентификационный браслет. Он здесь, чтобы защищать интересы брокера. Я думала, такие соглашения общеизвестны.
      - Это не может быть законным, - возмутился Эмилио, когда наконец смог говорить. - Это же рабство!
      - Возможно, точнее будет сказать: интеллектуальная проституция. Юридически такое соглашение ближе к временному закабалению, доктор Сандос, нежели к рабству. Я не повязана на всю жизнь. Когда выплачу долг, освобожусь. - Пока говорила, Мендес собрала свои вещи, готовясь покинуть его. - И я нахожу, что этот договор предпочтительней, чем физическая проституция.
      Все это было для Эмилио чересчур.
      - Куда вы отправитесь дальше? - спросил он, все еще ошеломленный.
      - Военный колледж армии Соединенных Штатов. Профессор военной истории уходит в отставку. Прощайте, доктор Сандос.
      Пожав ее руку, Эмилио смотрел, как София уходит. Голова вскинута, царственная осанка.
 

6

 
       Рим и Неаполь: март - апрель, 2060
 
      В марте человек с украденным иезуитским удостоверением ухитрился пробраться мимо охраны резиденции в комнату Эмилио Сандоса. По счастью, Эдвард Бер как раз направлялся туда, и когда он услышал, как репортер изводит Сандоса вопросами, то со всех ног ринулся в дверь. Инерция его атаки швырнула незваного гостя в стену, где брат Эдвард держал его пришпиленным, пока звал на помощь, сопя и задыхаясь.
      К несчастью, весь инцидент передавался по ТВ, транслиру-ясь персональной видеооснасткой репортера. Пусть даже так, думал потом Эдвард, все равно приятно считать, что у мира прибавится уважения к спортивным возможностям низеньких тучных астматиков.
      Это вторжение привело к ухудшению в состоянии Сандоса, для которого инцидент стал прямо-таки кошмаром. Впрочем, и перед незаконным проникновением было ясно, что в его психике не происходит существенных улучшений, при том что физическое состояние стабилизировалось. Худшие из проявлений цинги были взяты под контроль, хотя утомляемость и синяки сохранялись. Врачи подозревали, что его способность поглощать аскорбиновую кислоту ослаблена длительным воздействием космической радиации. В космосе какие-либо физиологические или генетические повреждения - обычное дело; у шахтеров особых проблем нет, поскольку их защищают скалы, но в экипажах шаттлов и персоналах космических станций многие страдают от раковых опухолей и авитаминозов.
      Во всяком случае Сандос поправлялся плохо. Зубные имплантанты были сейчас невозможны; ему приладили пару мостов, так что он мог есть нормально, но аппетит у него отсутствовал, и Сандос оставался крайне худым. А его руки хирурги не решались трогать. «В нынешней ситуации нет смысла пытаться, - сказал один из них. - Его соединительная ткань точно паутина. Если ее не тревожить, она будет держать. Возможно, через год…»