Неаполь: июнь 2060
 
       - Рейес, успокойтесь! Здесь мы в гораздо меньшей опасности.
      Теперь они не видели земли и вряд ли могли налететь на скалы, что, по опыту Джулиани, представляло реальную угрозу парусному судну внутри залива.
      - Гораздо меньшая - это не то же, что никакая, - кисло ответил отцу Генералу Фелипе Рейес. Я чувствовал себя намного лучше, пока мы могли видеть берег.
      Прищурившись на солнце, Джулиани усмехнулся. Их яхта шла сейчас правым галсом в крутом бейдевинде. Он усадил Рейеса за румпель, рассудив, что тот сможет править, используя плечо и локоть. Обычно Джулиани брался за румпель сам, а новичкам поручал кливер и учил их, как приводить парус к ветру, но у Рейеса была слишком ненадежная хватка, чтобы управляться с тросами,
      - Сегодня впервые за последние десять лет, считая воскресенья, когда я не должен присутствовать как минимум на четырех встречах, - сказал отец Генерал.
      Обнаженный до пояса, загорелый и широкоплечий, он был в превосходной форме для человека его возраста. Фелипе Рейес, приземистый и неспортивный, остался в рубашке.
      - Это изнашивает, поэтому перед каждой встречей я обращаюсь у Богу с искренним раскаянием. По статистике у меня хороший шанс умереть во время одной из них… Приготовьтесь к повороту, - предупредил Джулиани.
      Когда рея прошла над его спиной, Рейес пригнулся гораздо ниже, чем требовалось. У него было видение - столь же яркое, как те, что являлись святой Терезе де Авила, - будто его вышвыривает за борт и он камнем идет на дно.
      - Жаль только, что причиной тому история с Эмилио, - продолжал Джулиани, - но я очень рад возможности выйти в море.
      - Вы любите это, верно? - сказал Рейес, наблюдая за ним.
      - О да, я люблю. И, клянусь Богом, когда мне исполнится восемьдесят, собираюсь взять годичный отпуск и обогнуть на яхте земной шар! - объявил отец Генерал.
      Ветер усиливался, а его направление как раз годилось для того, чтобы заложить руль влево.
      - Парусный спорт - отличное лекарство против старости, Рейес. В парусной шлюпке все делается медленно и вдумчиво. Старость здесь не помеха. А если море решит преподать урок - что ж, старая спина не хуже молодой способна противостоять океану, так что тут опыт важнее, чем где-либо… Поворот.
      Миновав двух мужчин в рыбацкой лодке, они поздоровались с ними, затем какое-то время плыли в молчании. После всех этих поворотов Рейс плохо представлял, где они находятся, но у него создалось впечатление, что они, возможно, обошли вокруг залива. Здесь было множество рыбаков. Странно, ведь уже довольно поздно.
      - Вчера я попытался вытащить сюда Сандоса. Думал, ему понравится. Он посмотрел на меня так, будто я предложил совместное самоубийство.
      - Возможно, испугался прогулки в шлюпке, - сказал Фелипе, стараясь не показать, что и сам изрядно напуган.
      - Но вы же, парни, с острова! Как можете вы бояться моря? «Вы, парни», отметил Фелипе. Множественное число. Вот тебе и не показал.
      - Легко. Ураганы и загрязнение. Токсичные приливы и акулы. Ничто лучше островной жизни не убеждает, что наше место - на суше. - Фелипе смотрел на горизонт, стараясь не замечать штормовые облака. - Лично я никогда не учился плавать. Сомневаюсь, что и Эмилио умел. В любом случае, теперь слишком поздно, - сказал он, показывая свои протезы.
      - Вам не придется плавать, Рейес, - заверил отец Генерал. Пару секунд он молчал, затем небрежно произнес:
      - Расскажите мне про Эмилио. Давным-давно он был, знаете ли, одним из secundi во время моей учебы. Мы, primi, прозвали его «фаворит Бога». Казалось, когда-нибудь он возглавит восстание ангелов… Стремился быть лучшим во всем, от латыни до бейсбола. Тогда же Сандос отрастил бородку, которая сделала его похожим на Сатану из второсортных фильмов; это был изящный безмолвный ответ на подначки. Но это я понял позже. А затем я узнал Сандоса как ученого. Блестящего в своей области, насколько понимаю. Но каков он был в качестве приходского священника?
      Выдохнув воздух, Рейес некоторое время сидел неподвижно. В точности, как он подозревал. За этим его и позвали.
      - Он был хорошим священником. Очень приятный парень. Молодой. С отличным чувством юмора. Спортивный.
      Трудно поверить, что это тот же самый человек. Все тепло и веселье сгинули. Неудивительно, учитывая обстоятельства. Слушания проходили неважно. Эмилио отвечал на вопросы односложно или терялся, пытаясь вспомнить дискуссии, которые, по его словам, слушал вполуха. Рейесу было неловко за него. Временами Сандос выглядел косноязычным, сбитым с толку, а когда на него давили, сердился и огрызался.
      Они повернули вновь и подплыли к другой рыбацкой лодке. На сей раз рыбак окликнул отца Генерала. Напрягшись, Фелипе смог разобрать: Джулиани подтвердил, что будет присутствовать на венчании в июле. Похоже, отец Генерал знаком со многими рыбаками.
      - Вы когда-нибудь слышали о бригаде басура? - внезапно спросил Фелипе.
      - Нет. А что это? Basura означает по-испански «мусор», верно?
      - Правильно. Сейчас-то я понимаю: это было типично для Сандоса. Произошло это в самом начале, когда он только вернулся в Ла Перла. Район… ну, это были трущобы. Множество самовольно вселившихся. На восточной окраине располагалось нечто вроде поселка из лачуг. Тамошних жителей не регистрировали, поэтому мусор не вывозили. Люди сбрасывали его в море или сваливали за холмами. Эмилио просто начал подбирать на улицах мусор. Мешок за мешком. Он относил их в Старый Сан-Хуан и оставлял перед домом Эдвардсов, чтобы городские службы вывозили эти мешки. У него возникли осложнения с муниципалитетом, но Эдвардсы заявили, что это их мусор. Так они выкрутились на какое-то время.
      - Поворот.
      Фелипе снова нырнул под рею, пропустив ее в сантиметре от своей головы, и продолжил рассказывать:
      - Сначала дети просто собирались вокруг Эмилио - он потрясающе умел с ними ладить. Короче, они крутились вокруг него, и каждому он вручал мешок, и очень скоро образовывалась целая процессия ребятишек с большими мешками, следовавшая за Эмилио вверх по ступеням и оставлявшая эту невероятную кучу мусора перед жилищем Эдвардсов. А жили они в очень популярном среди туристов районе, поэтому жалобы посыпались тоннами.
      - Дайте я угадаю. В итоге город решил, что лучше подбирать мусор на местах, чем затевать по этому поводу спор с весьма телегеничным священником.
      - Еще бы! Я хочу сказать, Сандос мог быть обаятельным, однако никто не сомневался, что он будет таскать этот мусор наверх, пока ад не покроется льдом. И он, заявляя, что дети трудятся на благо общества, давал муниципалитету понять, что те же мальцы могли бы чистить карманы в Сан-Хуане, поэтому… Джулиани помахал еще одному рыбаку.
      - Знаете, я никогда не мог соотнести рассказы, слышанные мной про Эмилио, с человеком, которого знаю. «Обаятельный» - последнее слово, которое я выбрал бы, чтобы его описать. В иезуитском колледже он был самым угрюмым человеком, которого я когда-либо встречал. Никогда не улыбался. Работал как лошадь. А в бейсболе просто свирепствовал.
      - Ну, латиноамериканские мальчики до сих пор стремятся к трем «f». Они хотят быть feo, fuerte и formal. - Он взглянул, проверяя, достаточно ли отец Генерал понимает испанский, и продолжил: - Опасными, сильными и серьезными. Идеал мачо. Полагаю, в детстве Эмилио перенес немало оскорблений, поскольку был маленьким и миловидным. Поэтому он компенсировал это, став очень серьезным и очень строгим.
      - Ну, я бы сказал «угрюмым и враждебным», а не «серьезным и строгим». Я не уверен, что хотя бы раз видел, как Эмилио улыбается. Или слышал, как он говорит больше трех слов подряд. Когда его называют обаятельным или очаровательным, я начинаю сомневаться в том, что речь идет об одном и том же человеке. Поворот, - Джулиани показал на другую лодку, и Фелипе кивнул, сдвигая румпель. - Оказывается, Эмилио производит на людей неизгладимое впечатление и показывает фокусы, замечательно ладит с детьми… - Он умолк, но Рейес ничего не добавил, поэтому Джулиани продолжил: - Мне он всегда казался чопорным и нелюдимым, но у него сверхъестественная способность заводить друзей! Кандотти и Бер пройдут ради него по горячим углям.
      - Могу я сесть по другую сторону? - спросил Фелипе. - Эта рука начинает уставать.
      - Конечно. А хотите, я возьму румпель? Я часто ходил под парусом один, когда выпадала возможность.
      К своему удивлению, Фелипе обнаружил, что не хочет уступать.
      - Нет. Я просто пересяду, - сказал он и осторожно привстал.
      Опустился довольно резко, потеряв равновесие из-за удара волны, но снова пристроился к румпелю.
      - Начинаю понимать притягательность парусного спорта, - признался Фелипе. - Знаете, это моя первая прогулка на лодке. А когда вы начали ходить под парусом?
      - Когда был ребенком. У нашей семьи имелся тридцатифутовый тендер. Мой отец научил меня ориентироваться по звездам, когда мне было восемь.
      - Отец Генерал, могу я говорить откровенно? Повисла пауза.
      - Знаете, Рейес, - наконец сказал Джулиани, всматриваясь в горизонт, - что я ненавижу в этой работе: каждый спрашивает разрешения, прежде чем говорить откровенно. Говорите все, что хотите. И зовите меня Винчем, хорошо?
      Застигнутый врасплох, Фелипе коротко рассмеялся, осознав, что совершенно неспособен назвать этого человека Винчем, но затем спросил:
      - Когда вам впервые купили обувь?
      Теперь настала очередь Джулиани растеряться:
      - Понятия не имею. Наверное, когда начал ходить.
      - Я получил свою первую пару, когда мне было десять. А раздобыл их для меня отец Сандос. Когда вы подросли, кто-нибудь сомневался, пойдете ли вы в школу? Я не имею в виду колледж. Но могли кто-то даже вообразить, что вы не пойдете в среднюю школу?
      - Вижу, куда вы клоните, - негромко сказал Джулиани. - Нет, не было никаких сомнений. Была полная убежденность, что я должен получить образование.
      - Конечно, - сказал Фелипе и добродушно пожал плечами, признавая, что для таких семей, как у Джулиани, эта позиция естественна. Там никому не приходилось ничего объяснять, поскольку была мать, был отец, оба образованные, им хватало денег на яхту, дом, машину. - Я хочу сказать, что если бы вы не пошли в священники, то могли стать банкиром или администратором больницы или еще кем-то, правильно?
      - Да. Вероятно. Что-нибудь в этом роде. Бизнес, связанный с импортом или финансами, вполне мог бы стать заменой.
      - И вы чувствовали, что имеете полное право стать кем захотите, верно? Вы умны, образованы, усердно трудитесь. Вы заслуживаете быть тем, кто вы есть и что вы есть, и находиться там, где находитесь.
      Отец Генерал не ответил, но и не оспорил справедливость этого утверждения, и Фелипе продолжил:
      - А знаете, кем был бы я, если б не стал священником? Вором. Или даже хуже. Я уже воровал, когда Эмилио проявил ко мне интерес. Он знал кое-что об этом, но не знал, что я граблю автомобили. В девять лет. А к тринадцати я подучился бы достаточно, чтобы их угонять.
      - А если бы к Эмилио Сандосу не проявил интерес Д. У. Ярбро? - тихо спросил Джулиани. - Кем бы стал Эмилио?
      - Торговцем, контрабандистом - сказал Рейес, наблюдая за реакцией Джулиани, чтобы понять, известно ли ему это. - Грязный героин, поставляемый из Мексики через Гаити. Семейная традиция. Все они сидели в тюрьме. Его деда и зарезали там. Отца застрелили в мелкой гангстерской войне. Брат был убит за утаивание доходов.
      Фелипе замолчал, прикидывая, имеет ли он право рассказывать это Джулиани. Кое-какие из этих фактов общеизвестны; досье Эмилио, вероятно, содержало эту информацию, а возможно, и большую.
      - Знаете, - сказал Фелипе, пораженный сейчас резким контрастом между своей жизнью, жизнью Эмилио и жизнями людей вроде Винченцо Джулиани, рожденных для богатства, высокого положения, - до сих пор бывают минуты, когда вор, которым я почти стал, кажется мне более настоящим, чем священник, коим являюсь уже несколько десятилетий. Выйти из трущоб, получить образование - означает стать навеки чужаком…
      Он замолчал, вдруг смутившись. Джулиани никогда не сможет понять, какую цену мальчики-стипендиаты платят за свое обучение: неизбежное отчуждение от семьи, переставшей тебя понимать, от своих корней, даже от себя самого, того первичного «я», каким был когда-то. Рассердившись, Фелипе решил больше ничего не рассказывать об Эмилио Сандосе. Пусть Джулиани спрашивает у того напрямую.
      Но отец Генерал сказал:
      - Итак, ты принимаешь правила и стараешься избегать унижений.
      - Да.
      - И ты чопорен и официален прямо пропорционально тому, насколько сильно чувствуешь себя не в своей тарелке.
      - Да.
      - Спасибо. Это многое объясняет. Мне следовало бы понимать…
      Когда они повернули к Неаполю и сблизились с очередной лодкой, то услышали еще один громкий разговор на итальянском. Уловив что-то насчет бамбинос, Рейес раздраженно спросил:
      - Хоть кто-то из этих людей ловит на самом деле рыбу? - Думаю, что нет, - добродушно ответил Джулиани. - Они, несомненно, разбираются в лодках, но не рыбачат. Озадаченный, Фелипе посмотрел на него:
      - Вы знаете всех этих парней, не так ли?
      - Да. Троюродные братья, главным образом. Когда Рейес это переварил, Джулиани усмехнулся.
      - Не могу поверить. Мафия! Они мафия, верно? - сказал Фелипе, выпучив глаза.
      - О, Бог мой. Я бы не сказал. Никто так не говорит. Конечно, я не знаю доподлинно, какой у них главный источник дохода, - признал Джулиани голосом сухим и мягким, как мука, - но вполне могу догадаться. - Взглянув на Фелипе, он едва удержался от смеха. - И в любом случае, мафия - это на Сицилии. В Неаполе это каморра. Означает то же самое, я полагаю, - задумчиво произнес он. - Забавно, не правда ли? Мой дед и дед Эмилио Сандоса занимались примерно одним и тем же. Теперь, когда я подумал об этом, Сандос немного напомнил мне моего деда. Он тоже был очаровательным человеком, когда находился среди своих, но был холоден и насторожен с людьми, которым не доверял или с которыми ему было неуютно. А я чувствовал, что удостоен чести быть в кругу его близких. И прошел бы по горячим углям ради моего деда… Поворот.
      Фелипе был настолько ошарашен, что замешкался, и Джулиани пришлось дернуть его за плечо, убирая с пути реи. Он дал Рейесу время прийти в себя, а затем продолжил, вспоминая:
      - Мой отец не был в этом замешан, но семейные деньги оставались такими же грязными. Я понял это, когда мне стукнуло семнадцать. Очень идеалистический возраст - семнадцать. - Отец Генерал бросил взгляд на Рейеса. - Никогда не перестаю удивляться разнообразию мотивов, по которым люди становятся священниками. Полагаю, что для меня обет бедности был изначально способом очиститься.
      Он начал спускать кливер, а затем взял румпель, чтобы ввести яхту в док.
      - Первый тендер, на котором я ходил под парусом, был подарком деда, купленным на грязные деньги. Если вдуматься, то эта лодка, вероятно, тоже куплена на них. И за них же приобретены уединение Сандоса и защита, в коей он нуждается даже сейчас, пока мы разговариваем тут. Вот почему мы в Неаполе, Рейес. Потому что моя семья владеет этим городом.
 
      - Где вы научились делать такие перчатки? - спросил Эмилио у Джона.
      Они сидели снаружи дома, по разные стороны деревянного стола, поставленного в зеленой тени виноградной беседки. Под конвульсивное стрекотание серводвигателей Эмилио упрямо поднимал со стола голыши, один за другим, роняя в чашку, затем вываливал их обратно, чтобы начать упражнение уже другой рукой; а Джон Кандотти тем временем подшивал последнюю пару перчаток.
      Джон почти обрадовался, обнаружив в более ранней конструкции изъян: шов проходил слишком близко к рубцовой ткани между пальцами, натирая ее до крови. Это был удобный повод восстановить подобие мира. После того ужасного первого дня слушаний Сандос почти не разговаривал с ним - если не считать обвинений в том, что Джон не предупредил его.
      - Я думал, вы поможете мне подготовиться к этому кошмару, - прорычал он, когда на следующий день Джон к нему подошел. - А вы позволили, чтобы я сунулся туда не готовым, - вы, сукин сын! Вы могли бы меня предупредить, Джон. Могли хотя бы намекнуть, о чем они станут говорить.
      Джон растерялся.
      - Я пытался! Черт, ну правда же! И в любом случае, вы знали, что произойдет…
      Он тогда подумал, что Сандос его ударит, хотя это выглядело бы нелепо: маленький больной сердитый человек с искалеченными руками, напавший на здоровяка. Но Сандос развернулся и ушел. И больше недели даже не смотрел в сторону Джона.
      Но в конце концов ярость улеглась, и сегодня Сандос выглядел усталым и подавленным. Утро выдалось трудным. Они обсуждали смерть Алана Пейса. Эдвард Бер предположил, что причиной могла стать аритмия. При вскрытии такие вещи не проявляются. Эмилио выглядел безразличным. Кто знает? Когда Джон предложил изменить конструкцию перчаток и сделать новую пару, Сандос вяло пожал плечами и, похоже, готов был сидеть с ним за одним столом - по крайней мере, пока Кандотти работает над новой моделью.
      - Раньше я зарабатывал на жизнь, делая перчатки и туфли, - сказал Джон.
      Эмилио поднял глаза:
      - Когда я улетал, их производили на фабриках.
      - Сейчас тоже. Но было время, когда немногочисленная группа людей задалась целью вернуть былое достоинство ручной работе, - сказал Джон и усмехнулся, скрывая смущение. - Каждый из нас овладевал каким-то ремеслом, и мы покупали лишь то, что сделано вручную, дабы создать рынок. Мы были не то чтобы луддитами или хиппи, но чем-то в этом духе. Сделаешь башмак - спасешь мир, понимаете?
      Сандос вскинул руки - в тени тускло блеснули скобы:
      - Похоже, это движение меня минует. Если только кто-нибудь не захочет зарабатывать на ручном складывании гальки в чашки.
      - Ну, в любом случае это в прошлом. А вы уже лучше управляетесь, - заметил Джон, указывая на скобы наперстком.
      Всего несколько месяцев назад Сандос напрягался почти до кровавого пота лишь затем, чтобы сомкнуть пальцы вокруг камня размером с кулак.
      - Ненавижу эти штуки, - сказал Эмилио ровным голосом.
      - Правда? Почему?
      - Наконец-то. Простой вопрос - простой ответ. Я ненавижу скрепы, потому что они причиняют боль. А я устал от боли. - Эмилио посмотрел в сторону, наблюдая, как на ярком солнце, за тенью беседки, пчелы обхаживают лилейники и розы. - Мои кисти болят, в голове стучит, скобы натирают руки. Я все время чувствую себя чертовски погано. Я устал от этого до смерти, Джон.
      Джон Кандотти впервые слышал, что Сандос жалуется.
      - Вот оно что. Позвольте снять их, хорошо?
      Он привстал и потянулся через стол, готовый расстегнуть ремни.
      - На сегодня достаточно. Давайте.
      Эмилио колебался. Его раздражало, что он не мог сам ни надеть, ни снять скрепы и зависел от брата Эдварда. Эмилио привык к этому и, что хуже, к самому Эдварду, но с тех пор как покинул госпиталь, редко позволял прикоснуться к себе кому-то еще. Убедить его было нелегко. В конце концов он протянул руки, одну за другой.
      Когда тиски разжимаются, боль всегда усиливается - кровь возвращается в сдавленные, усталые мышцы. Задеревенев лицом, Эмилио закрыл глаза, ожидая, пока станет легче, и вздрогнул, когда Кандоти поднял его руку и стал массировать, стараясь вернуть ей чувствительность. Эмилио вырвался, испугавшись, что кто-то увидит и скажет что-нибудь оскорбительное. Наверное, та же мысль пришла в голову Кандотти, поскольку он не возразил.
      - Эмилио, можно спросить вас кое о чем?
      - Джон, пожалуйста… Я уже ответил сегодня на тысячу вопросов.
      - И все-таки… почему они сделали с вами такое? Это была пытка? Похоже, здесь потрудился искусный хирург.
      Сандос шумно выдохнул:
      - Я не уверен, что сам понимаю. Процедура называлась каста 'акала.
      Развернув свои кисти на грубом дереве стола, точно торговец, демонстрирующий покупателю длину ткани, он без видимых эмоций поглядел на них.
      - О пытках не было речи. Мне сказали, что иногда джана'ата делают это своим друзьям. Супаари был удивлен, что мы испытываем адскую боль. Я не думаю, что кисти у джана'ата так же чувствительны, как наши. Они не выполняют работу, требующую точности движений. Все это делают руна.
      Похолодев, Джон ничего не сказал, но перестал шить и слушал.
      - Возможно, они считали, что длинные пальцы выглядят красиво и эстетично. А может, хотели полностью контролировать наши действия. Мы не должны были работать, но после операции и не могли. О нас заботились слуги. К тому времени в живых остались только Марк Робичокс и я. Мы были на положении почетных слуг. - Его голос изменился, стал тверже, и снова вернулась горечь. - Я не уверен только, кому тут честь выпала. Полагаю, что Супаари. Думаю, это был способ показать, что он может позволить себе содержать бесполезных иждивенцев.
      - Похоже на перебинтовывание ступней китайских аристократок.
      - Наверное. Да, похоже. И это убило Марка. Он истекал кровью. Он… Я пытался им объяснить, что на раны нужно наложить давящие повязки. Но он все равно истекал кровью.
      Сандос снова уставился на свои руки, затем посмотрел в сторону, быстро моргая.
      - Вам тоже было больно, Эмилио.
      - Да. Мне тоже было больно. Я смотрел, как он умирает.
      Где-то вдалеке начал лаять пес, вскоре к нему присоединился другой. Они услышали женщину, кричавшую на животных, а потом мужчину, кричавшего на женщину. Сандос отвернулся, втянув ноги на скамью, и уткнулся лбом в поднятые колени. О нет, подумал Джон. Только не это опять.
      - Эмилио? Вам плохо?
      - Да, - сказал Сандос, поднимая голову. - Обычная головная боль. Если бы я смог хоть немного поспать, не прерываясь…
      - Опять плохие сны?
      - Дантов ад - без всяких шуток.
      Это была попытка сострить, но ни один из них не улыбнулся. Какое-то время оба сидели молча, погруженные в свои мысли.
      - Эмилио, - сказал Джон затем, - вы сказали, что Марк начал есть местные продукты с самого начала, когда вы и Энн Эдвардс еще выполняли роль контрольных пациентов, правильно?
      - Проклятие, Джон. Дайте мне передышку. Я хотел бы спуститься на берег, ладно?
      Он поднялся, собираясь уйти
      - Нет. Подождите! Простите, но это важно. Было там что-то, что вы ели, а Марк нет?
      Сандос смотрел на него с непроницаемым лицом.
      - Что, если у Марка Робичокса развилась цинга? Может, оттого что он ел тамошнюю пищу дольше, чем вы, или вы получали витамин С из какого-то продукта, которого он не ел. Может быть, как раз поэтому он умер от потери крови.
      - Это возможно, - сказал Сандос наконец.
      Снова отвернувшись, он сделал несколько шагов, выйдя на солнце, и вдруг резко остановился с невольным вскриком, а затем застыл столбом.
      Джон вскочил из-за стола и подбежал к Сандосу.
      - Что? Что случилось?
      Сандос согнулся, тяжело дыша. Сердечный приступ, испуганно подумал Джон. Или один из спонтанных переломов костей, о которых предупреждали врачи. Ребро или позвонок просто распадается без предупреждения.
      - Эмилио, говорите со мной! Вам больно? Что случилось? Когда Сандос откликнулся, то заговорил с четкостью и внятностью профессора лингвистики, объясняющего что-то студенту.
      - Слово хаста 'акалаявляется сложным словом из кса'ана, основанным, вероятно, на корне ста'ака.Суффикс алауказывает на подобие или параллель. Или на приближение. Префикс хапридает корню аспект активности, как у глагола. Ста 'ака -это разновидность плюща, - произнес Эмилио контролируемым и ровным голосом, широко раскрыв невидящие глаза. - Он весьма симпатичный. Как и наши плющи, он может взбираться на более крупные и сильные растения, но имеет ветви, как у ивы.
      Он поднял руки, грациозно уронив пальцы, словно ветви плакучей ивы, или ста 'акаивы.
      - Это было каким-то символом. Я знал это из контекста.
      Думаю, Супаари пытался объяснить, но это было слишком абстрактно. Я доверял ему, поэтому дал согласие. О Боже…
      Джон смотрел, как он тужится, производя на свет свое новое понимание. Это было мучительное рождение.
      - Я дал согласие и за Марка тоже. И он умер. Я винил Супаари, но это была моя вина.
      Побелевший, дрожащий, он поглядел на Джона, ища подтверждения тому, что принял как неизбежное умозаключение. Джон решительно отказался следовать его логике, не желая соглашаться ни с чем, что увеличило бы груз вины, который нес этот человек. Но Сандос был безжалостен.
      - Вы понимаете это, правда? Хаста'акала:быть сделанным как ста 'ака.Стать физически зависимым от кого-то более сильного. Он предложил нам хаста 'акала.Привел меня в сад и показал плющ, а я не связал эти вещи. Я думал, он предлагает нам с Марком свои покровительство и гостеприимство. Я думал, что могу доверять ему. Он спросил у меня согласия, и я согласился. И я его поблагодарил.
      - Это было недоразумение, Эмилио. Вы не могли знать…
      - Я мог! Я знал тогда все, что сейчас рассказал вам. Я просто не подумал!
      Джон начал было протестовать, но Сандос не слушал.
      - А Марк умер. Боже, Джон! О Господи…
      - Эмилио, это не ваша вина. Даже если бы вы поняли насчет плюща, то не могли знать, что они сотворят такое с вашими руками, - сказал Джон, хватая Сандоса за плечи, поддерживая его, пока он оседал на землю, и опускаясь на колени вместе с ним. - Возможно, Робичокс уже был болен. Не вы изрезали его руки, Эмилио. Не из-за вас он истек кровью.
      - Я несу ответственность…
      - Есть разница между ответственностью и виновностью, - настаивал Джон.
      Это было тонкое отличие и недостаточно утешительное, но вот так, сходу, рядом с рухнувшим на землю человеком, чье лицо было измождено бессонницей, а теперь вдобавок искажено горем, - Джон Кандотти не смог придумать ничего лучше.
 
      Несколько суток спустя, наверное, уже после часа ночи, Винченцо Джулиани услышал первые признаки очередного кошмаpa. Он задремал за чтением в комнате, расположенной рядом с комнатой Сандоса, отпустив Эдварда Бера на эту ночь. «Старикам не требуется много сна, - сказал он Беру. - Вы станете бесполезны для Эмилио, если будете таким же измученным».
      Возле кровати Эмилио имелся неприметный микрофон, передававший звуки его ночи в комнату отца Генерала. Словно молодой папаша, замечавший малейшее нарушение сна младенца, Джулиани полностью проснулся в тот момент, когда дыхание Сандоса стало хриплым и прерывистым. «Не будите его, - инструктировал Бер, под чьими глазами проступали тени от недосыпания и переживаний, связанных с кошмарами, посещавшими Эмилио три или четыре раза в неделю. - Иногда Эмилио справляется сам. Просто приготовьте таз».
      В эту ночь Джулиани вышел в коридор, натягивая халат, и прежде чем вступить в комнату Эмилио, некоторое время прислушивался. Было полнолуние, и его глаза быстро приспособились к свету. Эмилио затих, и Джулиани с облегчением уже собирался было вернуться к себе, когда Сандос внезапно сел, хватая ртом воздух. Он пытался выбраться из постели, его незакрепленные и лишенные нервов пальцы запутались в простынях - казалось, Эмилио не сознает, что в комнате есть еще кто-то. Джулиани подошел к кровати, помог ему выпутаться и держал таз, пока рвота не прекратилась.
      Брат Эдвард не преувеличивал силу приступов. Винченцо Джулиани был моряком, не раз имевшим дело с морской болезнью, но никогда не видел, чтобы человека так выворачивало. Когда все закончилось, Джулиани унес таз, помыл его и принес обратно, захватив пластиковый бокал с водой. Сандос принял стакан, неловко зажав его между запястий, и поднес к губам. Несколько раз он прополоскал рот, выплевывая воду в таз, затем позволил Джулиани забрать стакан.
      Джулиани снова вышел из комнаты и вернулся с куском влажной ткани, чтобы обтереть пот с лица Эмилио.
      - А, - сказал Сандос с иронией. - Вероника* [Сандос вспомнил святую Веронику, благочестивую женщину, по преданию, давшую Христу, шедшему на распятие, свой платок, чтобы обтереть пот и кровь].
      Когда Джулиани вернулся в третий раз, то пошел к деревянному стулу в углу комнаты, чтобы подождать там дальнейших событий. Некоторое время Сандос просто смотрел на него сквозь прямые черные волосы, мокрые от пота, - безмолвный и дрожащий, сгорбившийся на краю кровати.
      - Итак, - наконец сказал Сандос, - вы соглядатай? Желаете посмотреть, как шлюха спит? Как видите, шлюха спит плохо.
      - Эмилио, не говори так…
      - Вас коробит от этого слова? Меня коробило - поначалу. Но я пересмотрел свое отношение. Кого называют шлюхой? Того, чье тело бесчестят ради удовольствия других. Я шлюха Бога, и я обесчещен. - Теперь он был неподвижен. Физические страдания отступили. - Как вы, мерзавцы, звали меня тогда?
      - Любимец Бога, - едва слышно произнес Джулиани, испытывая жгучий стыд с опозданием на шестьдесят лет.
      - Да. Мне было интересно, помните ли вы. Фаворит Бога! Разве не фавориткой обычно называли любовницу короля? Или его любовника. Его фаворит? - Прозвучал злой смех. - В моей жизни, если посмотреть со стороны, есть забавные параллели.
      Джулиани моргнул. Заметив его реакцию, Сандос безрадостно улыбнулся. Затем отвернулся и, подтянув запястьями подушку, прислонился спиной к изголовью кровати. Когда он заговорил вновь, его тихий, с легким акцентом голос был холоден и мелодичен:
      - «Луна зашла, и Плеяды тоже; это середина ночи». Вас не волнует, что вы находитесь в спальне с типом, пользующимся дурной славой? - с театральной дерзостью спросил Сандос.
      Небрежно разбросав тонкие, покрытые синяками руки по верхушке изголовья, он приподнял одно колено.
      Если бы не простыни, поза была бы похотливой, подумал Джулиани. И в то же время это могло быть осознанно провокационной имитацией фигуры на распятии, висевшем как раз над головой Сандоса. Однажды Винч Джулиани был обманут подобной обоюдоострой насмешкой и предпочел промолчать. Получив ярлык, понял он сейчас, Сандос склонен демонстрировать свое презрение к нему, устраивая балаган.