Повесть о бедных влюбленных

Приближалось время ярмарок. Ривуар надеялся занять со своим лотком наиболее выгодную в стратегическом отношении позицию и пополнить из выручки свои сбережении, сильно поубавившиеся за время болезни Бьянки. Но чтобы закупить оптом товар, ему нужно было взять у кого-нибудь взаймы денег. В один прекрасный день они

с женой вышли из дома рано утром, еще до того, как затрещали будильники. Надо было поспеть к автобусу, направлявшемуся в Варлунго, где жил дядя Клоринды, сельский священник. У него Клоринда надеялась взять в долг нужную сумму. От результатов их поездки зависел бюджет семьи на ближайшее время.

Бьянка уже давно ждала этой минуты. Услышав, что они уходят, она тихонько рассмеялась, закрывшись одеялом. Смех был нервный. Чувствовалось, что у нее неспокойно на сердце и она хочет приободрить себя. Теперь, когда Аурора открыла ей тайну Клары, Бьянке кажется, что она сразу многое поняла. После долгой болезни Бьянка сильно ослабела. Во время недавнего приступа в жару лихорадки ей приходили страшные мысли: «Я всерьез разболеюсь и совсем зачахну. Марио не говорит мне больше: „Я тебя укрощу“. Теперь он говорит: „Надо принимать тебя такой, какая ты есть!“ Она больна, а он, наверно, уже думает сейчас о другой девушке. Конечно, Марио завел себе другую! И Бьянка старалась представить себе его новую возлюбленную. Какая она? Наверно, блондинка или рыжеволосая. Теперь уж не ей, а той, другой, Марио говорит: „Я тебя укрощу!“ — и крепко целует свою милую. Так крепко, что даже дыхание захватывает. Но все равно приятно.

Когда Бьянка выздоровела, зима была в самом разгаре. Ривуар не разрешил дочери работать и велел Клоринде пораньше отправлять ее в постель, поэтому Бьянка не могла ни одного вечера провести с Марио. Они встречались днем, с двенадцати до часа. Она выходила из дома «подышать свежим воздухом» и ждала его у ворот типографии. И они шли под железнодорожный мост. Там Марио съедал бутерброд, взятый на завтрак. И они были вместе. Казалось, он нарочно жевал медленно-медленно, чтобы на все ее вопросы отвечать неопределенным мычанием. Всегда он садился у будки стрелочника. Кругом сновали путевые обходчики, стрелочники, проезжали маневровые паровозы, и не было никакой возможности поцеловаться хоть разочек. А когда Бьянка ему говорила:

— Ты все сильнее отдаляешься от меня, — Марио отвечал, что она осталась такой же фаталисткой.

Однажды он ей сказал:

— Так дальше не может продолжаться; или ты не будешь такой вредной, или…

— Или что?!

— Я дам тебе хороший урок!

— Дай мне урок, — ответила она. Но Марио сразу же успокоился. В тот день он приласкал ее и даже поцеловал, укрывшись за вагонами стоявшего в тупике товарного поезда. Значит, когда Марио действительно захотел ее поцеловать, подходящее место сразу нашлось! Но чаще всего под тем предлогом, что на улице слишком холодно, Марио уводил ее в зал ожидания станции Кампо ди Марте, где в эти часы всегда было полно народу. Там даже поговорить как следует не удавалось.

— Если я тебе надоела, скажи прямо. Я же знаю, что стала худая, как палка; на лице один нос торчит, а синяки под глазами такие, что страшно смотреть.

Марио в такие минуты беспокоился, как бы их не услышали посторонние, и отвечал совсем невпопад. Слезы навертывались ей на глаза. Однажды она решилась спросить, почему он не делает ей предложения официально, ведь тогда ему разрешат приходить к ней домой по вечерам и они чаще будут вместе. Марио отвечал, что еще не время. Но очень скоро, при первом же «подходящем случае» он обязательно объяснится с ее родными.

— Когда же это будет? — спрашивала Бьянка.

— Как только меня переведут на монотип и повысят заработную плату. Тогда твой отец не рассмеется мне в лицо. Мол, нечего сказать, хорош зятек, зарабатывает тридцать шесть лир в неделю!

Разве мог такой ответ успокоить Бьянку?

Недавно они шли вместе через «Луна-парк» на ярмарку в Сан-Галло. В своем павильоне мадам Ассунта гадала Бьянке по руке и сказала, что у нее «в определенный момент линия сердца обрывается». Марио же она, наоборот, предсказала, что его ждет в жизни большая любовь. Когда они возвращались с ярмарки, Бьянка сказала:

— Вот видишь, Марио! Как можно связать воедино такие разные жизни?

Марио не ответил. Он был взволнован, пожалуй, даже сильнее ее. Не замечая, что держит в руках весь кулек с печеньем бриджидино, он попросил у нее одну лепешку. В последнее время Марио стал необыкновенно раздражителен: когда с ним ни заговори, он всегда думает о чем-то своем. Однако были признаки и похуже. Недавно произошел случай, который заставил Бьянку решиться на отчаянный поступок. В субботу вечером она шутя вытащила у него из кармана конверт с получкой. И раньше, чем Мармо удалось вырвать конверт у нее из рук, она успела заметить цифру — сорок пять лир с чентезимами. Стало быть, его уже перевели на монотип! Тайна, открытая ей Ауророй, разожгла фантазию Бьянки. Значит, и Марио так же, как и Бруно, может «привязаться к другой женщине». Марио, целующий ее после другой женщины, — от одной этой мысли у Бьянки голова кругом пошла. И он может целовать другую женщину, ее Марио, от которого, когда они сидят рядом у железнодорожной насыпи, приятно пахнет типографской краской; он, такой близкий ей, такой красивый парень с белыми крепкими зубами и широкой грудью! Однажды вечером, во время ее болезни, Марио пришел навестить ее, и, когда Клоринда на минутку оставила их одних, Бьянка сама поцеловала его в эту широкую грудь. Значит, можно любить в нем не только серые глаза и причесанные на пробор черные волосы, но и тело его, и походку, и голос. А вот вчера они простились нехорошо, поссорились из-за сущего пустяка. После обеденного перерыва Марио хотел идти к типографии через мост, а она — спуститься по откосу. В конце концов, чтобы досадить один другому, каждый пошел своей дорогой. И вот Бьянка решила пойти к Марио домой и помириться. У него в комнате они впервые за несколько месяцев могут и поговорить подольше.

У мусорщика Чекки зазвонил будильник. Только еще шесть часов утра, а Марио не выходит раньше половины восьмого! Бьянка решила сделать ему сюрприз. Обрадуется он или разозлится? Но если Марио не воспользуется случаем, чтобы выпросить у нее поцелуй, потом еще один, еще и еще, как это было в первые дни, значит, он больше ее не любит и все кончено: другая женщина завладела им.

Бьянка поспешно и вместе с тем тщательно оделась, со всех сторон оглядела себя в зеркале. На лбу волосы не совсем хорошо лежат, от пудры лицо бледнее, чем всегда. Жакет топорщится на плечах. Она слегка подкрасила щеки и губы, сняла жакет: «В юбке и в блузке как-то приличнее!» На дворе довольно холодно, но ведь надо всего только перебежать через улицу. Это самое трудное: перебежать улицу, чтобы никто не заметил! Хорошо еще, что час совсем ранний. Однако кое-кто из соседей уже встал и готовится выйти из дому. Бьянка стояла на пороге и со страхом, с затаенным чувством вины озиралась по сторонам; точно так же озирался Джулио в тот день, когда он вышел, чтобы спрятать мешок в угольной лавке. Бьянке повезло: она в один миг пересекла полутемную улицу, едва освещенную двумя фонарями, взбежала, по лестнице, и вот она уже стоит у дверей комнаты Марио. Теперь надо отдышаться. Отчего так стучит в висках, словно у нее жар, как в дни болезни? Наконец она постучалась. Сначала тихонько, потом посильнее, а так как Марио не просыпался, Бьянка начала барабанить в дверь и кулаками и ногами. Ей казалось, что эхо ее ударов разносится по всей виа дель Корно и из всех окон уже высовываются головы любопытных. Наконец из-за дверей донесся сонный, немного встревоженный голос Марио: «Кто там?» Бьянка не в силах была сдержать смеха, веселого и шаловливого, как у ребенка. Она быстро отворила дверь и, увидев Марио в майке, в трусах, с голыми ногами, разразилась хохотом. От неудержимого смеха у нее подкашивались ноги, она прислонилась к косяку двери. Однако Марио встретил ее весьма нелюбезно.

— Ты с ума сошла! Что тебе надо? — резко спросил он.

— Пришла навестить тебя. Что ж ты не приглашаешь войти?

— Да ты сознаешь, что делаешь? Тебя наверняка кто-нибудь уже заметил. Иди домой!

В ответ Бьянка проскользнула в дверь. Она вошла в комнату и, стараясь говорить непринужденным тоном, с вызовом спросила:

— Может быть, ты не один?

Но от этих игривых слов кольнуло в сердце, и она бросила быстрый взгляд на пустую смятую постель. Комната была совсем невелика, и мебель только самая необходимая. Бьянка сразу же подошла к спинке кровати и, невольно ухватившись за нее руками, спросила тихим и нежным голосом:

— Ты здесь спишь, да? Марио затворил дверь.

— Конечно. Как это странно, не правда ли? — ответил он с иронией, обидевшей Бьянку. — Ведь ты же сама нашла мне эту комнату.

Повернувшись к ней спиной, он стал натягивать брюки. Пока он одевался, Бьянка притворялась, будто рассматривает потолок. Потом спросила:

— Я вчера огорчила тебя? Ты сердишься?

— Да, сержусь! — решительно ответил Марио. — У тебя куриные мозги. В этом все дело!

— Давай помиримся? — прошептала она, робко поглядев на него. Он зашнуровывал ботинки. Волосы у него были растрепаны, в комнате стоял запах табака.

— Худой будет мир! Так и прощай тебе все, даже такие выходки!

Бьянка подошла к нему и села рядом на край кровати; она чувствовала, что надо быть мягкой и покорной. Марио сидел, совсем близко, она даже касалась его плечом. Они были одни, и в комнате пахло крепкими сигаретами. В последнее время Бьянка жила в постоянном страхе, в ожидании несчастья. И сейчас она была в каком-то забытьи, ее страшило пробуждение. Нежным девичьим голосом Бьянка лукаво спросила у него:

— Ты так и не хочешь меня простить?

Она ждала: сейчас Марио обнимет ее и поцелует. Но он, не глядя на нее, поднялся с постели и, отвернувшись, сказал:

— Мне надо с тобой серьезно поговорить, Бьянка. Я все равно хотел это сделать сегодня или, в крайнем случае, завтра. Но раз ты уже здесь, тем лучше. — И он решительно повернулся к ней лицом.

Растерянность сменилась мучительной тревогой. Для этого Бьянке достаточно было лишь взглянуть ему в лицо и услышать его голос. Лицо у него стало хмурое, сердитое и растерянное. Тогда она спросила с напускной ребяческой наивностью:

— Ты, кажется, хочешь сообщить мне что-то нехорошее?

— Да, нехорошее! Я знаю, что причиню тебе боль. — Он отложил гребенку, которой причесывался перед зеркалом, и сел рядом с ней. Наклонив голову, с трудом подыскивая слова, Марио продолжал: — Видишь ли… В молодости можно ведь ошибиться, правда?

Закинув руки за спину, Бьянка крепко вцепилась в кровать. Потом ощутила за плечами странную пустоту, точно руки ее потеряли опору, и почувствовала, что вот-вот упадет. Слезы комком подступили к горлу, но она сразу же заставила себя иронически улыбнуться. Улыбка вышла горестной, словно крик о помощи. Даже сейчас Бьянка оставалась все той же Бьянкой.

— Отставка по всем правилам, не так ли? — И она разразилась слезами, точно девочка, которую в наказание поставили в угол. Марио положил ей на колено руку и ласково, но твердо сказал:

— Я тебя люблю и говорю это не для того, чтобы тебя утешить. Ты первая девушка, в которую я влюбился. Но потом я понял, что настоящая любовь это совсем не то. Я и сейчас тебя люблю, но только по-другому.

Бьянка уже подавила слезы и тихо сказала:

— Такая уж у меня судьба!

Тогда Марио поднялся и, словно правда была на его стороне, стал ее упрекать:

— Какая может быть судьба в восемнадцать лет! У тебя вся жизнь впереди! Если ты будешь откровенна сама с собой, то признаешься, что и ты меня по-настоящему не любила. Ведь в мечтах любовь представлялась тебе совсем другой.

Бьянка тоже поднялась и, стараясь не плакать, но все еще всхлипывая, спросила:

— Ты так думаешь? — Потом добавила: — Я не буду тебе помехой. И не спрашиваю — кто она.

Она протянула ему руку. Марио задержал ее руку в своей, но Бьянка резко вырвалась и бросилась к двери — пусть он не видит, что ее глаза снова полны слез. Сбежав вниз по лестнице, она перелетела через улицу раньше, чем Антонио вышел из дому с новой лопатой на плече. Он ее не заметил. Когда супруги Квальотти, раздобыв денег в долг, счастливые, вернулись домой, они застали Бьянку в лихорадке.

«Второй приступ», — испуганно подумали они.

Глава восемнадцатая

«Новой эре» едва пошел пятый год. Прогорели последние угли, и вот наконец мы живем как должно. Виа делла Роббья и другие похожие на нее улицы Италии могут спать спокойно. Порядок восстановлен. А вместе с порядком восстановлена, разумеется, и законность. На насилие пришлось отвечать насилием. Это неприятно, но что же поделаешь! Когда в селение забегают волки, надо браться за дубины. Даже Христос поднял плеть на осквернителей храма, посему кардинал Мистранджело, у которого глаза добрые и невинные, как у ребенка, благословил знамена черных банд. Мудрый король и сын просвещенного народа спасли устои общества и духовные ценности, которым угрожал взбунтовавшийся плебс. «Они спасли, — сказал сто-то без малейшей иронии, — и козу и капусту». Кто там еще говорит о терроре? Оставьте, пожалуйста! Вы живете вне времени и пространства. А вернее всего, чувствуете за обой кой-какие грешки. Настала первая подлинно прекрасная послевоенная весна: деревья в цвету, трамваи и автобусы ходят по расписанию, в кино и в театрах царит полнейший порядок. Спокойно торгуют магазины, работают фабрики, устраиваются парады, в церкви служат воскресные мессы. «Революция» течет, как течет жизнь — спокойно и размеренно. Следуя своему правилу, полиция приноравливается к новым порядкам, она обещала гражданам, что наряду с действиями, которые в силу недавно принятых чрезвычайных законов позволяют выловить и упрятать под замок все «зловредные элементы», будет проведена широкая кампания по борьбе с преступностью и проституцией.

Бригадьере, который надеялся, что его произведут в следующий чин, а вместо этого получил лишь благодарность в приказе, вызвал к себе содержателя гостиницы «Червиа». Бригадьере официально сообщил Ристори, что должен лишить его своего покровительства. Во всяком случае, на некоторое время. И действительно, в эти последние дни отряды полиции нравов «чистят панели». При этом они прибегают к тактике птицеловов, когда те, спрятавшись за кустом, подкарауливают жаворонков. До сих пор Элизе удавалось ускользнуть от агентов, но Киккона, попалась и была выслана на свою родину, в Лукку; попалась и Ада, у которой тюремный врач обнаружил сифилис второй стадии, и даже такой ветеран, как Розетта: она — закоренелая рецидивистка, так что теперь ей на шесть месяцев обеспечен хлеб в тюрьме Санта-Вердиана. А вместе с ними забрали и многих других. Для проституток это был настоящий погром, одно из тех общественных бедствий, которые, с тех пор как существует мир, сопутствуют каждой смене правительства. Но подобно евреям, за долгие века преследований проститутки приобрели опыт. Они только чертыхаются, но не сдаются. Они прибегают ко всяким уловкам, чтобы не попасть в расставленные для них сети. Ведь надо лее что-то есть, хотя бы один раз в сутки, — и нам и тем, кого мы должны кормить. Более молодые и привлекательные решаются на трудный шаг, который означает для них потерю свободы и кандалы на ногах, совсем как в тюрьме. С такой участью вот уже несколько месяцев мирится Олимпия — после той Ночи Апокалипсиса, когда она, боясь мести Освальдо, ушла из гостиницы «Червиа», а Уго исчез без следа. Теперь она живет в Южной Италии и время от времени пишет Ристори открытки — просит его сообщить что-нибудь «о нашем друге». Но у Ристори никогда не находится времени для ответа. «Этого еще не хватало! — думает он. — В такое время, как сейчас, писать о неблагонадежном человеке!» Пусть даже только для того, чтобы сообщить о нем их общей приятельнице! Впрочем, Ристори, кроме адреса, почти ничего не знает об Уго.

Виа дель Корно знает об Уго только то, о чем информирован политический отдел квестуры, взявший его под надзор. А политическому отделу известно, что «в настоящий момент коммунист, бывший „народный смельчак“ Уго Поджоли, по-видимому, отказался от всякой политической деятельности. А его свидетельские показания о событиях, имевших место в ту злополучную ночь, оказались в результате энергичного расследования лишенными всякого основания. Тем не менее необходимо каждодневно и весьма бдительно вести за ним наблюдение. Он торгует овощами и фруктами на рынке Сант-Амброджо, где за ним закреплено постоянное место; в торговле ему помогает его любовница Джезуина Кончетти. Оба проживают в мансарде дома № 60 на виа дель Аньоло, неподалеку от рынка. Кончетти — бывшая прислуга Синьоры, занимается ли она проституцией, не установлено…»

После того раннего октябрьского утра, когда Уго и Джезуина тайком покинули дом Синьоры, пришла осень и принесла с собой туман, непогоду, первые каштаны и позднюю капусту. Потом пришла и зима с морозами, мокрым снегом и яблоками ранет. А вот уже и весна — появилась черешня и зеленый горошек. Соединив свои молодые жизни, полюбив друг друга, Уго и Джезуина, сами того не сознавая, порвали все связи с прошлым, тем прошлым, которое засасывало их в смрадное болото противоестественных отношений и случайных связей, грязнило и убивало в них человеческие чувства. И если любовь — это слияние двух планет, которые с первого дня творения искали друг друга в мировом пространстве, то Уго и Джезуина светят сейчас единым светом.

Уго больше не торгует овощами вразнос. Он взял на имя Джезуины патент и получил постоянное место на рыночной площади. Но мы пока еще не вправе рассказывать обо всех его делах — кое-что должно оставаться тайной Уго и Джезуины. Как обычно, Уго выходит ранним утром. Около восьми часов Джезуивд, закончив уборку квартиры, присоединяется к нему; к тому времени овощи и фрукты уже разложены на лотке. Наши зеленщики наперебой расхваливают свой товар и ублажают покупателей, не забывая при этом и о своей выгоде. Около полудня Джезуина уходит домой готовить завтрак. Часа через два возвращается и Уго.

Квартира у них маленькая: спальня, куда едва втиснулись кровать и комод, да кухня-столовая чуть побольше размером, с плитою, поставленной в нише стены. Умывальник в прихожей. «Теснота ужасная, — говорит Джезуина. — Но мы уже привыкли. Топчемся, как медведи в клетке». И всегда все чисто прибрано; пол выложен красными плитками, на столе — плюшевая скатерть, с потолка свешивается лампа под модным абажуром — по желанию ее можно поднять или опустить. На стене — увеличенная фотография родителей Уго; это подарок Джезуины — она подарила ее Уго 11 февраля, когда ему исполнилось двадцать девять лет. Напротив висит олеография — «Гарибальди, раненный при Аспромонте». Рубаха Гарибальди — единственное красное пятно, которое еще разрешается держать на стене.

Уго знает, что полиция установила за ним слежку. Но все-таки он не отказался от своей работы для партии. Теперь мысли у него совсем не те, что прошлым летом. Именно теперь, когда многим кажется, что «больше уже ничего нельзя сделать», Уго стал собранным и энергичным: он понял ту правду, ради которой на него обрушился кулак Мачисте и выбил ему зуб. В подпольной организации работа становится все более четкой, и там Уго занял место погибшего Мачисте. «Ты должен занять его место», — решили товарищи. А литейщик сказал Уго: «Я помню, какое лицо было у Коррадо, когда он думал, что ты сбился с пути. Будто у него умер родной сын!» Уго показал вставленный зуб и сказал: «Не поминай об этом, тогда я ошибался!»

Литейщик тоже был взят под подозрение, и его уволили с завода Берта, где он проработал двадцать лет. Уго устроил его грузчиком в лавку рыночного зеленщика-оптовика. Но Уго и литейщик видятся редко. Связь между ними осуществляет Джезуина. Так как она женщина и более или менее вне подозрений, Джезуина каждый вечер ходит по городу из конца в конец: разносит деньги от Красной Помощи, хорошие и плохие новости, экземпляры газеты «Унита», которые удается вынести из типографии до того, как номер запретят; пакеты с напечатанным на машинке выпуском «Ационе комуниста». Джезуина еще не понимает как следует значения того, что она делает. Но все это стало уже ее кровным делом. В зтом ее жизнь и жизнь Уго. Это мир, в котором она живет. Страдания и горе превратились в ненависть к врагам Уго, в которых она видит и своих собственных врагов и врагов всех тех, кто любит друг друга и кто работает на рынке или в литейкой. Из товарищей коммунистов чаще всех к ним наведывается Марио; он их приятель, и его посещения не могут показаться подозрительными. Иногда Джезуина приглашала его остаться пообедать. За столом Марио сообщал последние новости с виа дель Корно. Йо сегодня его вести особого интереса не представляли. О приговоре, вынесенном Нанни, уже писали в газетах. Марио мог лишь прибавить, что, по-видимому, Элиза тоже собирается сняться с насиженного места и улететь. Но так как сердце ее мчится галопом и все на одном месте, нетрудно понять, что далеко Элизе не улететь.

Прожевывая кусок, Уго сказал будто так, между прочим:

— А у нас тоже есть для тебя новости. Думаю, что тебя они порадуют. Сегодня утром мы поженились. Быстро все сделали, свидетелей взяли прямо на месте.

Марио упрекнул молодых, что они не оповестили об этом даже его, а потом поздравил и, как положено, произнес тост. После обеда Джезуина спросила у Марио:

— Ну, а ты? У тебя помолвки еще не было? Марио ее вопрос был явно неприятен.

— С некоторого времени, — сказала Джезуина, — когда тобой заговаривают о Бьянке, ты стараешься переменить тему.

— Позавчера мы с ней расстались и окончательно. Прошу тебя, не говори ничего — тут ты ничего не исправишь. Ну, что ты на меня так смотришь? Наверно, что-то замышляешь.

Супруги тщетно пытались узнать у Марио какие-нибудь подробности. Наконец, Джезуина сказала:

— Послезавтра — день Сан-Джузеппе. Схожу на ярмарку и все узнаю от Бьянки. Тебе это неприятно?

— Пожалуйста! — ответил Марио. — Сама увидишь.

Потом были поданы фрукты, первые фрукты в этом году, ведь Уго и Джезуина — зеленщики. А это был их свадебный обед!

Глава девятнадцатая

В этом году виа дель Корно не праздновала карнавала. У людей не лежала душа к веселью, не нашлось никого, кто бы положил почин и увлек остальных. Обычно самые молодые и жизнерадостные корнокейцы брали напрокат маски, маскарадные костюмы и отправлялись поплясать в ближних танцзалах. А в воскресенье и во вторник шли в центр города, вливались в шумную толпу и веселились, как сумасшедшие, играли на трубе, разбрасывали конфетти и серпантин. На одном из таких карнавалов прославился Стадерини, изображая Стентерелло. Образ Стентерелло получился у него более народным и хлестким, чем у самого Васко Сальвини, который раз в неделю выступал в этой роли на сцене старой Куарконии, именуемой ныне театром Олимпия. Не найдется, наверно, ни одного корнокейца, который в глубине души не предпочитал бы представления Стадерини драмам, оперетте И даже мелодраме. Но Стадермии стяжал себе славу еще до войны.

В прошлом году на карнавале большой успех имели Альфредо и Милена, изображавшие Пьеро и Пьеретту. Они отправились — подумайте только! — на бал-маскарад в клуб журналистов и получили там приз за лучший костюм. Но в. этом году карнавал прошел бы совсем незаметно для нашей улицы, если бы о нем не напомнили ребятишки. Они наклеили длинные носы и усы, надели дешевые картонные маски и, шествуя от дома к дому, производили ужасный шум; свистели в глиняные свистульки, 273

дудели в дудочки и в игрушечные раскрашенные трубы, трещали самодельными деревянными кастаньетами. Джордано Чекки — мастер играть на таких кастаньетах. Он держит в правой руке две чурочки одинакового размера (одну зажимает между указательным и средним пальцами, вторую — между средним и безымянным) и отщелкивает «Ратаплан» Верди, да так, что даже Ристори, который в молодости был клакером в театре и, значит, может считаться лицом компетентным, одобрительно кивает головой. Джордано в этот раз надел маску китайца, а Джиджи Лукателли — маску седобородого старика. Музетте пришлось удовольствоваться картонным носом, усами и очками, подходившими больше какому-нибудь солидному адвокату, чем девочке. Пиккарде же ее брат Бруко купил колпак, разрисованный звездами; из-под колпака торчали волосы из пакли, так что Пиккарда вполне могла сойти за настоящего волшебника Мерлина. А Аделе, которая хоть и подросла, но по-прежнему любила веселые игры, щеголяла в полумаске молоденькой венецианки. Чтобы больше походить на венецианку, она подрисовала на щеке мушку. Седобородый старик, Адвокат и волшебник Мерлин выступили в роли свидетелей и тут же на улице благословили венчание Китайца с Венецианкой. Китаец снял маску и поцеловал «невесту» в губы поцелуем чистым и все-таки уже не детским. Потом по просьбе невесты все отправились навестить ее младшего брата Палле Лукателли: бедняга лежал в постели из-за расстройства желудка. Шумная компания веселилась, разбрасывала вокруг серпантин и порядком надоела родным и друзьям. Наконец, разойдясь по домам, они перебросили через всю улицу от окна к окну тоненький мостик из блестящей канители и серебряных звезд. Но ночью прошел дождь, и мост рухнул.

Наступила среда, первый день поста. Накануне вечером, после вечеринки у Ривуара, вдоволь наигравшись в лото (нельзя же быть дикарями), всей компанией отправились к Отелло. Там немного потанцевали и, как положено, выпили, чтобы достойным образом проводить карнавал 1926 года.

Однако если карнавал прошел для корнокейцев почти незамеченным, то уж ярмарки, которые устраиваются в дни великого поста, мало кто пропустил.

День же Сан-Джузеппо готовилась отпраздновать вся виа дель Корно.

Ярмарки в дни великого поста — тоже один из обычаев, общих для всей страны. Флорентийцы расцветили его своей причудливой выдумкой. С прощеного воскресенья и до вербного воскресенья в каждом квартале города по очереди бывает ярмарка. На площадях выступают клоуны, метатели ножей, фокусники, пожиратели огня; хироманты в наспех сколоченных балаганчиках предсказывают судьбу, мудрецы читают мысли. Однако это не «Луна-парк», а ярмарка, на которой, правда, не торгуют скотом или полотном, а едят сласти и веселятся.

Если вы пойдете на такую ярмарку, то увидите два параллельных ряда ларьков, растянувшихся на целый квартал. На прилавках лежат горы блинчиков, вафель, нуги, деревенских лепешек, леденцов. Словом, вы можете найти здесь все немудреные сладости и кушанья, какие по карману простому люду и нравятся ему: американские Орехи, жареный миндаль, изюм, корзинки и даже целые тележки тминных хлебцев. И бриджидино. Бриджиди-но — это «гвоздь» ярмарки. Его замешивают и выпекают на глазах публики. Теплое и рассыпчатое печенье хрустит на зубах. Ради него народ толпится у прилавков. Бриджидино — это лепешечки чуть побольше облатки, у них совершенно особый вкус и аромат, и они просто тают во рту. Сначала этим чудесным печеньем полны целые тележки, но постепенно народу на ярмарке все прибавляется и за бриджидино выстраиваются у прилавков длинные очереди. Все терпеливо ждут, пока опытный кондитер печет бриджидино в маленькой печке на треножнике. Продавцы одеты в белые фартуки и белые накрахмаленные колпаки, как повара больших гостиниц. Каждый до хрипоты расхваливает свой товар, убежденный, что именно его святая Бриджида избрала хранителем секрета приготовления бриджидино. Ведь не кто иной, как святая Бриджида первая испекла это печенье!

Сколько в великом посту воскресений, столько бывает И ярмарок, да еще две дополнительные — в день Сан-Джузеппе и в праздник благовещения. Если девятнадцатое или двадцать пятое марта приходится на воскресенье, то в этот день бывает даже две ярмарки. Конечно, два праздника лучше одного, но и расходов вдвое больше. В этих случаях флорентийцы поругивают календарь. Из великопостных ярмарок в квартале Сан-Галло, по старинной привилегии, устраивают три ярмарки, и все возле Порто Веккьо. У каждой ярмарки свое причудливое название, с течением времени вошедшее в пословицу. В Сан-Галло празднества открываются ярмаркой «нетерпеливых», за ней следует ярмарка «любопытных».

«Что ты так торопишься? Словно спешишь на ярмарку нетерпеливых!» «Таких любопытных только на второй ярмарке в Сан-Галло встретишь!» — говорят на виа дель Корно.

Третья ярмарка — ярмарка «влюбленных».

«Ты уж не с третьей ли ярмарки Сан-Галло вернулся, что у тебя так глаза блестят?»

О вдове Нези сапожник Стадерини сказал: «Она чванится, как на ярмарке в Порта а Прато». Ярмарка в Порта а Прато как раз и предназначена «для синьоров».

Пятая — ярмарка «увечных». На ней корнокейцы бывают редко, так как Порта Романа от них далеко. И, наконец, в квартале Сан-Фредиано в вербное воскресенье бывает ярмарка «нищих» — название говорит само за себя. Но это не значит, что ее не посещают. Эта ярмарка организуется в самом бедном квартале города, но веселья и шуму здесь хоть отбавляй.

Двадцать пятого марта народ веселится на фешенебельных улицах, окружающих церковь Благовещения, под невинными взглядами ангелочков, блаженно улыбающихся с портиков церкви. А в день Сан-Джузеппе с первыми лучами солнца весь квартал Санта-Кроче просыпается от грохота повозок ц тележек — хозяева их спешат со своим товаром на ярмарку и занимают отведенные для них городскими властями места.

День Сан— Джузеппе празднуют все корнокейцы. Не сходить в воскресенье на ярмарку в Санта-Кроче для любого из них было бы просто позором.

В этот день Ривуар располагается со своими миндальными сластями как раз напротив памятника поэту. Он требует, чтобы Клоринда и Бьянка помогали ему в торговле. Клоринде это даже нравится. Но Бьянка, которая за последнее время стала настоящей.синьориной, сгорает со стыда, стоя у всех на виду в белом фартуке за прилавком, уставленным листами с миндальными пирожными.

У прилавка стоит огромная матерчатая кукла. В руках у нее лист картона, и на нем значится:

МНОГОКРАТНО ПРЕМИРОВАННАЯ ФИРМА СЕРАФИНО КВАЛЬОТТИ Миндаль чудесный перед вами, Попробуйте и убедитесь сами.

Ярмарка длится с утра и до позднего вечера. Больше всего народа толпится здесь с трех до шести. Каждый уважающий себя житель Флоренции считает своим долгом хоть на минутку заглянуть на ярмарку. В компании друзей, вместе с любимой, целыми семьями приходят сюда корнокейцы удостовериться, много ли народа на ярмарке в их родном квартале и самая ли она веселая.