Глава восемнадцатая

«Новой эре» едва пошел пятый год. Прогорели последние угли, и вот наконец мы живем как должно. Виа делла Роббья и другие похожие на нее улицы Италии могут спать спокойно. Порядок восстановлен. А вместе с порядком восстановлена, разумеется, и законность. На насилие пришлось отвечать насилием. Это неприятно, но что же поделаешь! Когда в селение забегают волки, надо браться за дубины. Даже Христос поднял плеть на осквернителей храма, посему кардинал Мистранджело, у которого глаза добрые и невинные, как у ребенка, благословил знамена черных банд. Мудрый король и сын просвещенного народа спасли устои общества и духовные ценности, которым угрожал взбунтовавшийся плебс. «Они спасли, — сказал сто-то без малейшей иронии, — и козу и капусту». Кто там еще говорит о терроре? Оставьте, пожалуйста! Вы живете вне времени и пространства. А вернее всего, чувствуете за обой кой-какие грешки. Настала первая подлинно прекрасная послевоенная весна: деревья в цвету, трамваи и автобусы ходят по расписанию, в кино и в театрах царит полнейший порядок. Спокойно торгуют магазины, работают фабрики, устраиваются парады, в церкви служат воскресные мессы. «Революция» течет, как течет жизнь — спокойно и размеренно. Следуя своему правилу, полиция приноравливается к новым порядкам, она обещала гражданам, что наряду с действиями, которые в силу недавно принятых чрезвычайных законов позволяют выловить и упрятать под замок все «зловредные элементы», будет проведена широкая кампания по борьбе с преступностью и проституцией.

Бригадьере, который надеялся, что его произведут в следующий чин, а вместо этого получил лишь благодарность в приказе, вызвал к себе содержателя гостиницы «Червиа». Бригадьере официально сообщил Ристори, что должен лишить его своего покровительства. Во всяком случае, на некоторое время. И действительно, в эти последние дни отряды полиции нравов «чистят панели». При этом они прибегают к тактике птицеловов, когда те, спрятавшись за кустом, подкарауливают жаворонков. До сих пор Элизе удавалось ускользнуть от агентов, но Киккона, попалась и была выслана на свою родину, в Лукку; попалась и Ада, у которой тюремный врач обнаружил сифилис второй стадии, и даже такой ветеран, как Розетта: она — закоренелая рецидивистка, так что теперь ей на шесть месяцев обеспечен хлеб в тюрьме Санта-Вердиана. А вместе с ними забрали и многих других. Для проституток это был настоящий погром, одно из тех общественных бедствий, которые, с тех пор как существует мир, сопутствуют каждой смене правительства. Но подобно евреям, за долгие века преследований проститутки приобрели опыт. Они только чертыхаются, но не сдаются. Они прибегают ко всяким уловкам, чтобы не попасть в расставленные для них сети. Ведь надо лее что-то есть, хотя бы один раз в сутки, — и нам и тем, кого мы должны кормить. Более молодые и привлекательные решаются на трудный шаг, который означает для них потерю свободы и кандалы на ногах, совсем как в тюрьме. С такой участью вот уже несколько месяцев мирится Олимпия — после той Ночи Апокалипсиса, когда она, боясь мести Освальдо, ушла из гостиницы «Червиа», а Уго исчез без следа. Теперь она живет в Южной Италии и время от времени пишет Ристори открытки — просит его сообщить что-нибудь «о нашем друге». Но у Ристори никогда не находится времени для ответа. «Этого еще не хватало! — думает он. — В такое время, как сейчас, писать о неблагонадежном человеке!» Пусть даже только для того, чтобы сообщить о нем их общей приятельнице! Впрочем, Ристори, кроме адреса, почти ничего не знает об Уго.

Виа дель Корно знает об Уго только то, о чем информирован политический отдел квестуры, взявший его под надзор. А политическому отделу известно, что «в настоящий момент коммунист, бывший „народный смельчак“ Уго Поджоли, по-видимому, отказался от всякой политической деятельности. А его свидетельские показания о событиях, имевших место в ту злополучную ночь, оказались в результате энергичного расследования лишенными всякого основания. Тем не менее необходимо каждодневно и весьма бдительно вести за ним наблюдение. Он торгует овощами и фруктами на рынке Сант-Амброджо, где за ним закреплено постоянное место; в торговле ему помогает его любовница Джезуина Кончетти. Оба проживают в мансарде дома № 60 на виа дель Аньоло, неподалеку от рынка. Кончетти — бывшая прислуга Синьоры, занимается ли она проституцией, не установлено…»

После того раннего октябрьского утра, когда Уго и Джезуина тайком покинули дом Синьоры, пришла осень и принесла с собой туман, непогоду, первые каштаны и позднюю капусту. Потом пришла и зима с морозами, мокрым снегом и яблоками ранет. А вот уже и весна — появилась черешня и зеленый горошек. Соединив свои молодые жизни, полюбив друг друга, Уго и Джезуина, сами того не сознавая, порвали все связи с прошлым, тем прошлым, которое засасывало их в смрадное болото противоестественных отношений и случайных связей, грязнило и убивало в них человеческие чувства. И если любовь — это слияние двух планет, которые с первого дня творения искали друг друга в мировом пространстве, то Уго и Джезуина светят сейчас единым светом.

Уго больше не торгует овощами вразнос. Он взял на имя Джезуины патент и получил постоянное место на рыночной площади. Но мы пока еще не вправе рассказывать обо всех его делах — кое-что должно оставаться тайной Уго и Джезуины. Как обычно, Уго выходит ранним утром. Около восьми часов Джезуивд, закончив уборку квартиры, присоединяется к нему; к тому времени овощи и фрукты уже разложены на лотке. Наши зеленщики наперебой расхваливают свой товар и ублажают покупателей, не забывая при этом и о своей выгоде. Около полудня Джезуина уходит домой готовить завтрак. Часа через два возвращается и Уго.

Квартира у них маленькая: спальня, куда едва втиснулись кровать и комод, да кухня-столовая чуть побольше размером, с плитою, поставленной в нише стены. Умывальник в прихожей. «Теснота ужасная, — говорит Джезуина. — Но мы уже привыкли. Топчемся, как медведи в клетке». И всегда все чисто прибрано; пол выложен красными плитками, на столе — плюшевая скатерть, с потолка свешивается лампа под модным абажуром — по желанию ее можно поднять или опустить. На стене — увеличенная фотография родителей Уго; это подарок Джезуины — она подарила ее Уго 11 февраля, когда ему исполнилось двадцать девять лет. Напротив висит олеография — «Гарибальди, раненный при Аспромонте». Рубаха Гарибальди — единственное красное пятно, которое еще разрешается держать на стене.

Уго знает, что полиция установила за ним слежку. Но все-таки он не отказался от своей работы для партии. Теперь мысли у него совсем не те, что прошлым летом. Именно теперь, когда многим кажется, что «больше уже ничего нельзя сделать», Уго стал собранным и энергичным: он понял ту правду, ради которой на него обрушился кулак Мачисте и выбил ему зуб. В подпольной организации работа становится все более четкой, и там Уго занял место погибшего Мачисте. «Ты должен занять его место», — решили товарищи. А литейщик сказал Уго: «Я помню, какое лицо было у Коррадо, когда он думал, что ты сбился с пути. Будто у него умер родной сын!» Уго показал вставленный зуб и сказал: «Не поминай об этом, тогда я ошибался!»

Литейщик тоже был взят под подозрение, и его уволили с завода Берта, где он проработал двадцать лет. Уго устроил его грузчиком в лавку рыночного зеленщика-оптовика. Но Уго и литейщик видятся редко. Связь между ними осуществляет Джезуина. Так как она женщина и более или менее вне подозрений, Джезуина каждый вечер ходит по городу из конца в конец: разносит деньги от Красной Помощи, хорошие и плохие новости, экземпляры газеты «Унита», которые удается вынести из типографии до того, как номер запретят; пакеты с напечатанным на машинке выпуском «Ационе комуниста». Джезуина еще не понимает как следует значения того, что она делает. Но все это стало уже ее кровным делом. В зтом ее жизнь и жизнь Уго. Это мир, в котором она живет. Страдания и горе превратились в ненависть к врагам Уго, в которых она видит и своих собственных врагов и врагов всех тех, кто любит друг друга и кто работает на рынке или в литейкой. Из товарищей коммунистов чаще всех к ним наведывается Марио; он их приятель, и его посещения не могут показаться подозрительными. Иногда Джезуина приглашала его остаться пообедать. За столом Марио сообщал последние новости с виа дель Корно. Йо сегодня его вести особого интереса не представляли. О приговоре, вынесенном Нанни, уже писали в газетах. Марио мог лишь прибавить, что, по-видимому, Элиза тоже собирается сняться с насиженного места и улететь. Но так как сердце ее мчится галопом и все на одном месте, нетрудно понять, что далеко Элизе не улететь.

Прожевывая кусок, Уго сказал будто так, между прочим:

— А у нас тоже есть для тебя новости. Думаю, что тебя они порадуют. Сегодня утром мы поженились. Быстро все сделали, свидетелей взяли прямо на месте.

Марио упрекнул молодых, что они не оповестили об этом даже его, а потом поздравил и, как положено, произнес тост. После обеда Джезуина спросила у Марио:

— Ну, а ты? У тебя помолвки еще не было? Марио ее вопрос был явно неприятен.

— С некоторого времени, — сказала Джезуина, — когда тобой заговаривают о Бьянке, ты стараешься переменить тему.

— Позавчера мы с ней расстались и окончательно. Прошу тебя, не говори ничего — тут ты ничего не исправишь. Ну, что ты на меня так смотришь? Наверно, что-то замышляешь.

Супруги тщетно пытались узнать у Марио какие-нибудь подробности. Наконец, Джезуина сказала:

— Послезавтра — день Сан-Джузеппе. Схожу на ярмарку и все узнаю от Бьянки. Тебе это неприятно?

— Пожалуйста! — ответил Марио. — Сама увидишь.

Потом были поданы фрукты, первые фрукты в этом году, ведь Уго и Джезуина — зеленщики. А это был их свадебный обед!

Глава девятнадцатая

В этом году виа дель Корно не праздновала карнавала. У людей не лежала душа к веселью, не нашлось никого, кто бы положил почин и увлек остальных. Обычно самые молодые и жизнерадостные корнокейцы брали напрокат маски, маскарадные костюмы и отправлялись поплясать в ближних танцзалах. А в воскресенье и во вторник шли в центр города, вливались в шумную толпу и веселились, как сумасшедшие, играли на трубе, разбрасывали конфетти и серпантин. На одном из таких карнавалов прославился Стадерини, изображая Стентерелло. Образ Стентерелло получился у него более народным и хлестким, чем у самого Васко Сальвини, который раз в неделю выступал в этой роли на сцене старой Куарконии, именуемой ныне театром Олимпия. Не найдется, наверно, ни одного корнокейца, который в глубине души не предпочитал бы представления Стадерини драмам, оперетте И даже мелодраме. Но Стадермии стяжал себе славу еще до войны.

В прошлом году на карнавале большой успех имели Альфредо и Милена, изображавшие Пьеро и Пьеретту. Они отправились — подумайте только! — на бал-маскарад в клуб журналистов и получили там приз за лучший костюм. Но в. этом году карнавал прошел бы совсем незаметно для нашей улицы, если бы о нем не напомнили ребятишки. Они наклеили длинные носы и усы, надели дешевые картонные маски и, шествуя от дома к дому, производили ужасный шум; свистели в глиняные свистульки, 273

дудели в дудочки и в игрушечные раскрашенные трубы, трещали самодельными деревянными кастаньетами. Джордано Чекки — мастер играть на таких кастаньетах. Он держит в правой руке две чурочки одинакового размера (одну зажимает между указательным и средним пальцами, вторую — между средним и безымянным) и отщелкивает «Ратаплан» Верди, да так, что даже Ристори, который в молодости был клакером в театре и, значит, может считаться лицом компетентным, одобрительно кивает головой. Джордано в этот раз надел маску китайца, а Джиджи Лукателли — маску седобородого старика. Музетте пришлось удовольствоваться картонным носом, усами и очками, подходившими больше какому-нибудь солидному адвокату, чем девочке. Пиккарде же ее брат Бруко купил колпак, разрисованный звездами; из-под колпака торчали волосы из пакли, так что Пиккарда вполне могла сойти за настоящего волшебника Мерлина. А Аделе, которая хоть и подросла, но по-прежнему любила веселые игры, щеголяла в полумаске молоденькой венецианки. Чтобы больше походить на венецианку, она подрисовала на щеке мушку. Седобородый старик, Адвокат и волшебник Мерлин выступили в роли свидетелей и тут же на улице благословили венчание Китайца с Венецианкой. Китаец снял маску и поцеловал «невесту» в губы поцелуем чистым и все-таки уже не детским. Потом по просьбе невесты все отправились навестить ее младшего брата Палле Лукателли: бедняга лежал в постели из-за расстройства желудка. Шумная компания веселилась, разбрасывала вокруг серпантин и порядком надоела родным и друзьям. Наконец, разойдясь по домам, они перебросили через всю улицу от окна к окну тоненький мостик из блестящей канители и серебряных звезд. Но ночью прошел дождь, и мост рухнул.

Наступила среда, первый день поста. Накануне вечером, после вечеринки у Ривуара, вдоволь наигравшись в лото (нельзя же быть дикарями), всей компанией отправились к Отелло. Там немного потанцевали и, как положено, выпили, чтобы достойным образом проводить карнавал 1926 года.

Однако если карнавал прошел для корнокейцев почти незамеченным, то уж ярмарки, которые устраиваются в дни великого поста, мало кто пропустил.

День же Сан-Джузеппо готовилась отпраздновать вся виа дель Корно.

Ярмарки в дни великого поста — тоже один из обычаев, общих для всей страны. Флорентийцы расцветили его своей причудливой выдумкой. С прощеного воскресенья и до вербного воскресенья в каждом квартале города по очереди бывает ярмарка. На площадях выступают клоуны, метатели ножей, фокусники, пожиратели огня; хироманты в наспех сколоченных балаганчиках предсказывают судьбу, мудрецы читают мысли. Однако это не «Луна-парк», а ярмарка, на которой, правда, не торгуют скотом или полотном, а едят сласти и веселятся.

Если вы пойдете на такую ярмарку, то увидите два параллельных ряда ларьков, растянувшихся на целый квартал. На прилавках лежат горы блинчиков, вафель, нуги, деревенских лепешек, леденцов. Словом, вы можете найти здесь все немудреные сладости и кушанья, какие по карману простому люду и нравятся ему: американские Орехи, жареный миндаль, изюм, корзинки и даже целые тележки тминных хлебцев. И бриджидино. Бриджиди-но — это «гвоздь» ярмарки. Его замешивают и выпекают на глазах публики. Теплое и рассыпчатое печенье хрустит на зубах. Ради него народ толпится у прилавков. Бриджидино — это лепешечки чуть побольше облатки, у них совершенно особый вкус и аромат, и они просто тают во рту. Сначала этим чудесным печеньем полны целые тележки, но постепенно народу на ярмарке все прибавляется и за бриджидино выстраиваются у прилавков длинные очереди. Все терпеливо ждут, пока опытный кондитер печет бриджидино в маленькой печке на треножнике. Продавцы одеты в белые фартуки и белые накрахмаленные колпаки, как повара больших гостиниц. Каждый до хрипоты расхваливает свой товар, убежденный, что именно его святая Бриджида избрала хранителем секрета приготовления бриджидино. Ведь не кто иной, как святая Бриджида первая испекла это печенье!

Сколько в великом посту воскресений, столько бывает И ярмарок, да еще две дополнительные — в день Сан-Джузеппе и в праздник благовещения. Если девятнадцатое или двадцать пятое марта приходится на воскресенье, то в этот день бывает даже две ярмарки. Конечно, два праздника лучше одного, но и расходов вдвое больше. В этих случаях флорентийцы поругивают календарь. Из великопостных ярмарок в квартале Сан-Галло, по старинной привилегии, устраивают три ярмарки, и все возле Порто Веккьо. У каждой ярмарки свое причудливое название, с течением времени вошедшее в пословицу. В Сан-Галло празднества открываются ярмаркой «нетерпеливых», за ней следует ярмарка «любопытных».

«Что ты так торопишься? Словно спешишь на ярмарку нетерпеливых!» «Таких любопытных только на второй ярмарке в Сан-Галло встретишь!» — говорят на виа дель Корно.

Третья ярмарка — ярмарка «влюбленных».

«Ты уж не с третьей ли ярмарки Сан-Галло вернулся, что у тебя так глаза блестят?»

О вдове Нези сапожник Стадерини сказал: «Она чванится, как на ярмарке в Порта а Прато». Ярмарка в Порта а Прато как раз и предназначена «для синьоров».

Пятая — ярмарка «увечных». На ней корнокейцы бывают редко, так как Порта Романа от них далеко. И, наконец, в квартале Сан-Фредиано в вербное воскресенье бывает ярмарка «нищих» — название говорит само за себя. Но это не значит, что ее не посещают. Эта ярмарка организуется в самом бедном квартале города, но веселья и шуму здесь хоть отбавляй.

Двадцать пятого марта народ веселится на фешенебельных улицах, окружающих церковь Благовещения, под невинными взглядами ангелочков, блаженно улыбающихся с портиков церкви. А в день Сан-Джузеппе с первыми лучами солнца весь квартал Санта-Кроче просыпается от грохота повозок ц тележек — хозяева их спешат со своим товаром на ярмарку и занимают отведенные для них городскими властями места.

День Сан— Джузеппе празднуют все корнокейцы. Не сходить в воскресенье на ярмарку в Санта-Кроче для любого из них было бы просто позором.

В этот день Ривуар располагается со своими миндальными сластями как раз напротив памятника поэту. Он требует, чтобы Клоринда и Бьянка помогали ему в торговле. Клоринде это даже нравится. Но Бьянка, которая за последнее время стала настоящей.синьориной, сгорает со стыда, стоя у всех на виду в белом фартуке за прилавком, уставленным листами с миндальными пирожными.

У прилавка стоит огромная матерчатая кукла. В руках у нее лист картона, и на нем значится:

Ярмарка длится с утра и до позднего вечера. Больше всего народа толпится здесь с трех до шести. Каждый уважающий себя житель Флоренции считает своим долгом хоть на минутку заглянуть на ярмарку. В компании друзей, вместе с любимой, целыми семьями приходят сюда корнокейцы удостовериться, много ли народа на ярмарке в их родном квартале и самая ли она веселая.