Глава десятая

Поцелуй был неизбежен. Марш знал об этом с того самого момента, когда он увидел Ледяную Королеву в «Славной дыре».

Это было единственным способом освободиться от наваждения, и Марш решительно прорывался к свободе. Он надеялся, что сухой, раскаленный воздух, в котором искрами вспыхивала страсть, рассеется, и на него повеет прохладный ветерок.

В надежде на прощение Шекспира за вольное переложение его мысли Марш утверждал, что разнообразие помогает восстановить равновесие. Так он думал, пока не коснулся губами Каталины. Он не знал, чего от нее ждать: ледяной холодности, которая остудит его возбужденное тело? Пустоты, которая поглотит его неожиданное желание? В Каталине Хилльярд не было ни пустоты, ни холодности.

Он понял, что Ледяная Королева была так же не властна над ситуацией, как и он сам, что ее тоже захлестывали волны желания. Ее поцелуй был страстным, терпким, опьяняющим, полным ожидания любовной бури. Губы ее, надменно сжатые, твердые, неожиданно раскрылись навстречу ему, и Марш понял, что это не признак отступления. Напротив, Кантон предполагал, что осознание взаимного притяжения привело Каталину к определенному внутреннему благосклонному отношению к происходящему. Он стремился познать ее, проверить, попробовать. Он наслаждался горячими волнами удовольствия, пульсирующими в нем.

Марш обнял ее, крепко прижал к себе и почувствовал, как Каталина сначала осторожно, даже нехотя, но с чувством неотвратимой неизбежности обвила руками его мощный торс. Казалось, невидимая сила заставляла ее действовать помимо собственной воли. Он чувствовал каждое движение ее тела, трепет и онемение; его отвердевшая, пульсирующая плоть коснулась ее. Как много времени прошло с тех пор, когда он в последний раз чувствовал в себе такую внутреннюю энергию! Да полно… чувствовал ли он вообще когда-нибудь что-либо подобное… даже до войны?! А после… ненависть и желание отомстить лишили его нормальных человеческих ощущений.

Марш нежно поцеловал женщину. Из груди его вырвался низкий, протяжный стон. Эта не испытываемая им ранее мягкая нежность, проснувшаяся в нем, была восхитительной. Он не понимал, откуда она взялась, где она хоронилась все это проклятое, не предназначенное для любви время. И тем не менее чувство это было… приятным. Еще более приятным оно стало, когда к его чувству добавились ласки ее губ. Интуиция подсказывала Кантону, что для его партнерши ощущения были столь же неожиданными, как и для него.

Покорившись требовательности его губ, рот Каталины приоткрылся, и Кантон был встречен с неожиданной страстностью, которая взбудоражила все его тело до самого паха, и его язык тотчас побежал по чувствительным бугорочкам ее неба.

Не отрываясь от губ женщины, Марш поднял глаза и чуть не растворился в изумрудной глубине, несмотря на то, что в них все еще таилась враждебная настороженность.

Кантон закрыл глаза и еще сильнее прижался губами к Кэт. Он решил искусственно вызвать у себя враждебное отношение к Ледяной Королеве — по-другому он не смог бы побороть в себе нарастающую нежность. Ему хотелось рассердиться. Да он и в самом деле злился, что Каталина вела себя очень умело, злился, поскольку не мог довериться ей. Она была той самой женщиной, по приказанию которой его схватили, избили и чуть было не «шанхаировали». Именно из-за нее он провел десять мучительных дней в грязной камере. И поцелуй его из нежного стал грубым, карающим.

Он все еще чувствовал ответные движения, безрассудные и затухающие, и испытал жестокое удовлетворение от того, что они в равной степени были беспомощны перед этой проклятой и могущественной силой, которая кинула их в объятия друг к другу.

На повороте дороги экипаж тряхнуло, и их еще сильнее прижало друг к другу. Марш снова почувствовал свежий запах диких цветов — Каталина была одной из немногих женщин, которые знали меру в использовании косметики. Запах ее духов возбуждал, но не подавлял.

Боже! Как прекрасна была эта женщина! И мягка. И податлива как воск.

Марш почувствовал прилив жаркой крови к сакральному месту; вожделение достигло наивысшей точки. Бог свидетель, он не подозревал, что такое может случиться. Он хотел просто наказать свою мучительницу за десять дней унижений и боли в тюрьме.

Марш заметил ее чувствительность, и ему захотелось подмять ее под себя, измучить и заставить просить о продлении сладостной муки. Но черт возьми! Вот-вот взмолится он сам! Стараясь взять себя в руки и обрести равновесие, он груба впился губами в женщину. Но задуманное наказание обернулось против него: оно только распалило его и без того беснующуюся страсть. Каталина стала еще нежнее и чувственнее.

Их вожделение не нуждалось в искусственном топливе. Вдвоем они были подобны спичке и соломе. Нет скорее, огню и динамиту.

Марш дотронулся кончиками пальцев до лица Каталины и почувствовал, что она дрожит. Его пронзила острая жалость. Уже много лет он не чувствовал ничего подобного. Нечто странное было в их отношениях, нечто большее, чем физическое влечение, нечто, заставляющее его томиться и страдать.

Боже! Что происходит?!

Ты ведь даже не любишь ее, сказал он себе. Но, несмотря на это, даже нескромные действия его руки стремились совершить мягко и нежно, и… Маршу приходилось все время сдерживать себя. Он не может показать ей свою слабость. Она воспользуется его уязвимостью и обратит ее против него… так поступил бы и он сам.

Один раз в жизни потеряв самообладание, он всю остальную жизнь оттачивал и совершенствовал умение владеть собой. Кантон всегда умел подняться над событиями, даже если он сам играл главенствующую роль в происходящем, он умел отстраниться и наблюдать за событиями как бы со стороны.

Но сейчас он был не в силах занять позицию стороннего наблюдателя. Каждый нерв его был напряжен, каждая клеточка тела жаждала любви.

Его рука легла ей на грудь, и Марш начал ласкать женщину через одежду и тугой корсет. Его пальцы осторожно двинулись туда, где белела нежная кожа Каталины, едва прикрытая накрахмаленными кружевами. Даже сквозь платье он почувствовал жар ее желания и начал гладить ей плечи, пальцы его постепенно уходили за вырез платья, а губы скользнули вниз, к чувствительной ямочке на нежной шее. Тело Марша сотрясалось в спазмах страсти, и одной рукой он уже начал расстегивать пуговки на ее платье. Одновременно второй рукой скользнул еще глубже под корсет, пока его пальцы не остановились на высокой, горячей груди. Возбужденный сосок упруго отозвался на его прикосновение. Неожиданно Каталина, слегка вскрикнув, вырвалась из его объятий, повергнув Марша в неподвижное изумление. В глазах женщины отражалось нечто, похожее на испуг. Впервые с момента их встречи Кантон почувствовал в женщине страх и уязвимость, и это сразило его, подобно удару молота.

Он привык к страху в глазах людей. Боже! Полжизни он положил на то, чтобы поддерживать этот страх. Но он никогда не стремился видеть ужас в глазах женщины, которую он целует. А уж Ледяная Королева была самой последней в ряду тех, в чьих глазах он мог рассчитывать увидеть страх. Он просто хотел возбудить в ней желание, разбить лед и сломать совершенный образ, который она создала. Он не хотел вызывать в ней страх.

А теперь он вынужден был наблюдать, как истязает себя женщина, пытаясь вернуть самообладание. Он мог бы быть довольным собой, но, наоборот, ощутил еще большую пустоту из-за того, что внушил ужас женщине, которую страстно желал. Черт побери! Он же точно знал, что Каталина остро чувствует это бесовское напряжение, которое существует между ними, и отвечает ему.

Прищурившись, Кантон наблюдал, не является ли ее страх притворным, хотя интуиция подсказывала ему, что глаза Каталины не солгали. Никто не смог бы по собственному желанию так правдоподобно изобразить унижение. Он мог бы ожидать от Каталины брани или обвинений, но ничего подобного не случилось. Впрочем, ее поведение было непредсказуемо, именно непредсказуемость, загадочность и привлекали его.

Собравшись с силами, Каталина надела на лицо повседневную маску. Марш внутренне зааплодировал, понимая, что это было непросто. Она проявила слабость, и он был самым нежеланным свидетелем.

— Это была ошибка, — сказал она.

— Ваша или моя? — тон Марша был холоден, лишен каких-либо эмоций, как и его лицо, хотя в Марше еще тлел огонь желания, досаждая болезненным томлением плоти.

— Моя. Мне не следовало ехать с вами.

— Я не предоставлял вам выбора.

— У меня всегда есть выбор.

Марш откинулся на сиденье, безжалостно глядя на женщину.

— Подозреваю, что хоть раз в жизни, но у вас его не было.

— Вы ничего не знаете обо мне, мистер Кантон.

— Я прекрасно знаю, что вы чувствовали то же, что и я. Я ведь не придумал вашу страсть. Я просто не вполне понимаю, почему вы вдруг…

— Неужели есть что-то, что вы не вполне понимаете? Ну и ну!

Каталина старалась отвлечь его, перевести разговор в другое русло. Кантон понимал это и не собирался позволять ей это сделать, тем более что он еще чувствовал отзвуки желания.

— Ледяная мисс Каталина, — сказал он сладким голосом. — Огонь и лед. Что же вы на самом деле есть?

— Есть, да не про вашу честь.

— Это не совсем то, что вы шептали мне несколько минут назад, вы хотели меня так же сильно, как я — вас.

— Обычное мужское упрямство, — надменно ответила Каталина. — Вы совсем не так интересны, как воображаете.

Марш удивленно поднял бровь.

— Неужели? Давайте попробуем еще раз.

И не давая Каталине времени опомниться, Кантон прижал ее к себе, не обращая внимания на сопротивление. Губы его скользнули по ее лицу и остановились на губах, требуя любовного вознаграждения. На этот раз сопротивление Каталины длилось дольше, чем прежде, она старалась сдерживаться, оставаясь холодной. Но когда губы его стали мягкими и нежными, женщина сдалась.

Марш ждал долго, добиваясь желаемого результата, а затем, собрав всю волю, резко оторвался от Каталины, усмиряя страстные толчки своего возбужденного тела.

Каталина выругалась.

— Неужели никто не говорил вам, что случается с маленькими девочками, которые не говорят правды?

— А что случается с большими мальчиками, которые ведут себя, как упрямые мулы?

Кантон цинично прищелкнул языком.

— Неужели их «шанхаируют»?

Каталина даже бровью не повела.

— Это домыслы.

— Больше со мной такого не повторится, — мягко предупредил он.

— Если бы я хотела, чтобы вас «шанхаировали», вы бы сейчас были на пути в Китай.

— Значит, вы хотели, чтобы меня всего лишь избили и бросили в грязную, вонючую камеру?

— Вы всегда говорите загадками, мистер Кантон.

Было бы много проще, если бы она не была так чертовски привлекательна в гневе.

— Мы могли бы заключить перемирие, мисс Кэт.

Вообще он не собирался делать такого предложения. Эту войну начала она. За всю жизнь он проиграл только одно сражение. Вернее, не проиграл, а не выиграл. Другие проигрывали. Это сражение он не проиграл. И не сдался.

— Нет, — решительно отказалась Каталина. — Я слишком много потратила сил, чтобы создать «Серебряную леди».

— Значит, война продолжается?

Каталина безразлично повела плечами.

— Называйте это как хотите.

— Надеюсь, больше никаких засад не будет, мисс Кэт.

— Кто сказал, что война — это ад?

Марш осторожно пальцем приподнял ее подбородок.

— Я думаю, один генерал североамериканской армии. Но вы, мисс Кэт, ничего об аде не знаете.

— А вы знаете?

В глазах ее то и дело вспыхивали молнии. Пространство между ними жило, вибрировало. Меткая подача — и ответный бросок. Отчаянный выпад — и ответный удар. Каждый искал слабое место другого.

Марш провел рукой по щеке Каталины, наблюдая, как из цвета слоновой кости ее лицо стало розовым.

— Не смейте прикасаться ко мне, — резко бросила женщина, отпрянув назад.

— Но почему, мисс Кэт? Неужели это вам неприятно? Мои пальцы обжигают вам лицо?

Конечно, обжигают. И Кэт не желала позволять этого. Она чувствовала себя кроликом под гипнотическим немигающим взглядом змеи. Если бы только ее тело не поддавалось соблазну! Если бы только ей самой не хотелось броситься к нему в объятия! Если бы только она не помнила сладостного мгновения, когда он губами прикоснулся к ней! Это было так неожиданно нежно! И она приняла его ласки совершенно не свойственным ей образом.

— Я не люблю вас, мистер Кантон.

— Мне кажется, я и не интересовался этим.

— Отвезите меня в город.

— Не сейчас.

— Чего вы добиваетесь?

Он откинулся на сиденье, достал из кармана рубашки сигару, а из брючного кармана коробок спичек. Не спрашивая ее позволения, Кантон прикурил, глубоко затянулся и лениво выпустил кольца дыма, уплывшие под потолок коляски.

— Имеете ли вы какое-нибудь представление о том, на что похожа тюремная камера?

Глаза Кантона стали непроницаемыми, они, скорее, отражали, чем выражали. Рот его кривился в усмешке, и Каталине захотелось закрыть его ладонью.

— Нет, — ответила она. — Но я подозреваю, что вы видели не одну.

— Только одну, мисс Каталина. И она не была шире этого экипажа и совсем не такая комфортабельная. Я всегда возвращаю долги с лихвой, но для вас я сделаю исключение.

— Еще одно предупреждение?

— Нет, обещание.

Каталина выпустила коготки. За долгие годы она ни у кого не просила прощения.

— Мистер Кантон, вы — не наш.

Марш вопросительно поднял бровь.

— А чей же я?

Он искренне хотел бы это знать. В его вопросе звучала скрытая тоска. Недостаточная, чтобы вызвать в ней симпатию, но вполне достаточная, чтобы заинтриговать ее. Каталина вновь вспомнила его недолгую нежность. Может быть, ей показалось? Вряд ли.

— Откуда вы приехали? — задав вопрос, она не рассчитывала на ответ.

Марш якобы беспечно пожал плечами.

— Этого места больше не существует.

Каталина знала, что ей не следует спрашивать. Это не ее дело. Она не хочет ничего знать о нем. Их разговор был слишком личным. Она не хотела ни влюбляться в него, ни даже испытывать самого незначительного интереса. Она хотела, чтобы он исчез, сгинул. Она хотела, чтобы ее жизнь и жизнь «Серебряной леди» текла по-старому. Без всяких изменений и осложнений. Она хотела, чтобы ее уважали. Она хотела быть богатой. Она хотела жить в покое и безопасности. Это означало оставаться в одиночестве.

Одна. Это слово никогда раньше ее не ранило. Раньше оно соединялось с представлением о рае. Почему-то сейчас этого не получилось.

Этому человеку нельзя доверять. Нельзя довериться ни одному мужчине, может быть за исключением Тедди.

— Я хочу вернуться в город, — вновь сказала Каталина.

Голос ее дрогнул.

— Трусишка.

— Просто мне не нравится общество.

— Но мне оно нравится, и я вполне владею собой.

— Я добьюсь, чтобы вас призвали к ответу за похищение женщины.

Марш провел пальцем по ее руке — от запястья к плечу.

— Тогда я тем более должен это сделать.

От его прикосновения по всему телу побежали мурашки, тепло его рук вновь вызвало ноющую сладость ожидания во всех запретных уголках тела. Обороняя свою свободу, Каталина инстинктивно… ударила его. Глубоко вздохнула. Господи! Она совершила то, что поклялась никогда более не делать: не поднимать руки на живое существо. Марш оторопело взглянул на нее, и Каталина вспомнила другое лицо. Мозг прокручивал назад кадры жизни. И она вновь оказалась в холодной, узкой, грязной комнате.

Злорадная усмешка сползла с лица ее мужа, и он в изумлении уставился на странную вещицу в ее руке, направленную прямо на него.

— Лиззи, — шептал он, отступая назад и цепляясь рукой за край стола.

— Больше — никогда, — прошептала она. — Я никогда больше не сделаю этого. Никогда.

Он рухнул на колени, протягивая к ней руки, и прошептал.

— Ты не можешь бросить меня, Лиззи… Никогда… Ты, маленькая шлюха…

Она попятилась назад, прочь от него. Он пополз к ней на коленях, протягивая руку, подобно стервятнику с острыми когтями. Лиззи сделала еще один шаг назад и оказалась прижатой к стене. Больше отступать было некуда. Изумление на его лице сменилось ликующей ненавистью. Еще несколько дюймов… Это все, что было у нее в запасе. Она судорожно искала путь к отступлению. Его рука уже ухватила подол ее платья, поползла по лодыжке. В отчаянии молодая женщина бросилась на своего мучителя и впилась ногтями в его лицо, оставляя на нем глубокие кровавые следы. Он грязно выругался, схватился руками за лицо и покачнулся, теряя равновесие… Потом повалился на пол, тяжестью тела вдавливая нож все глубже в грудную клетку.