19 марта авиация начала боевую работу, хотя погода была явно нелетная. Дул холодный, порывистый ветер, высота облаков не превышала 200 метров. Но штурмовики парами и небольшими группами уходили в серое весеннее небо. С утра до сумерек наносили они удары по окруженному ковельскому гарнизону, по коммуникациям и резервам противника.
      Особенно хорошо поработали летчики 70-го гвардейского штурмового полка. После их налетов в районе окружения возникло немало пожаров. На железнодорожных перегонах они разбили три паровоза, подожгли три состава, в нескольких местах разрушили полотно.
      В чрезвычайно трудных условиях протекал полет шестерки штурмовиков, возглавляемой старшим лейтенантом Николаем Опариным. Едва она отошла от аэродрома, как повалил снег. Горизонт закрыла мутная пелена. Не успели проскочить ее - попали под сильный дождь. Временами видимость становилась настолько плохой, что летчики переставали различать соседние самолеты. И все же они сумели прорваться к железнодорожной станции и разбили стоявший там эшелон с войсками.
      До 5 апреля стояла плохая погода. Дожди, перемежающиеся снегопадами, приковали к земле почти все самолеты. На задание летали лишь отдельные, наиболее подготовленные экипажи.
      Утром 26 марта на разведку погоды вылетел гвардии старший лейтенант Староконь. Пробившись через снегопад к линии фронта, он увидел на заснеженном поле две стрелковые цепи, которые вели огневой бой. С высоты было трудно разобраться - где свои, где чужие. Летчик сделал несколько кругов. И тут с земли взвились две ракеты, но не зеленые, как должно было быть сегодня, а красные. "Стоп, тут что-то неладно", - сообразил Староконь. Значит, ему указывает цель не наша пехота, а противник, намереваясь обмануть.
      Староконь уточнил направление атаки и повел самолет к земле. Свинцовые струи хлестнули по вражеской цепи. Еще заход, еще один. Пять атак произвел летчик. Огонь вел также стрелок. Убитые фашисты так и остались лежать на снегу, а уцелевшие в панике заметались, отыскивая укрытия.
      При поддержке штурмовика наши пехотинцы поднялись в атаку и оттеснили гитлеровцев.
      Читая об этом факте в донесении, я вспомнил другой случай, произошедший со Староконем раньше. При выполнении очередного боевого задания летчик был ранен в шею. Но он не покинул строй, одной рукой зажал рану, а другой продолжал управлять самолетом. Домой Староконь возвратился вместе со всеми, посадил машину, но вылезти из кабины уже не мог: из-за большой потери крови лишился сознания. Его осторожно вытащили и отправили в лазарет. Когда он немного поправился, я там же вручил ему орден Красного Знамени.
      В эти дни отличились многие экипажи штурмовиков. Имена летчиков-гвардейцев Белавина, Носова, Бубликова, Назарова, Лебедева и Петрова стали известны далеко за пределами армии.
      Взятый в плен в районе Ковеля командир 453-го полка 253-й пехотной немецкой дивизии на допросе заявил: "Солдаты называют ваши штурмовики "черной смертью". Они испытывают страх при их появлении. Несмотря на приказ вести по самолетам ружейно-пулеметный огонь, солдаты прячутся в укрытия".
      "Илы" и в самом деле наводили ужас на врага. Зато наша пехота всегда ликовала, когда над передним краем появлялись "горбатые", как иногда называли штурмовиков за выпирающую вверх кабину летчика.
      "Наблюдая с земли за работой группы штурмовиков и сопровождающих их истребителей, - писал нам началь-пик штаба одной из наземных частей Кащеев, мы восхищались мастерством, смелостью летчиков. Своими дерзкими атаками штурмовики заставили замолчать все выявленные огневые точки врага".
      336-я истребительная авиадивизия прибыла к нам за месяц до нашей отправки на 2-й Белорусский фронт. Летный состав был преимущественно молодым, еще не имел опыта.
      Но война скидки не делала. Молодежи сразу же пришлось включиться в боевую работу. Помощь в учебе ей оказали штурмовики 3-й гвардейской штурмовой авиадивизии, прежде всего ветераны. В свободное время они приходили к истребителям и рассказывали молодежи о приемах, которые применяет противник, приводили поучительные примеры из личной практики.
      В те дни истребителям очень часто приходилось вести тяжелые бои. Особенно упорной была схватка восьмерки наших "яков" с большой группой "юнкерсов", которые в сопровождении "мессеров" шли бомбить железнодорожный узел Сарны. Потеряв девять самолетов, противник повернул обратно.
      Фашисты предприняли еще несколько попыток пробиться к цели. Но все они окончились неудачно. В тот день наиболее отличились летчики Николай Часных и Виктор Иванов, сбившие в паре 8 вражеских машин.
      Вечером на аэродром Сарны прибыл командующий 2-м Белорусским фронтом генерал-полковник П. А. Курочкин, чтобы поздравить летчиков с победой и вручить ордена.
      Советское информбюро в сводке за 28 марта сообщило об этом бое следующее:
      "На днях две группы немецких самолетов пытались произвести налет на военные и промышленные объекты г. Сарны. В налетах участвовало до 60 бомбардировщиков противника. Встреченные нашей авиацией, немецкие самолеты к городу не были допущены. В воздушных боях советские летчики сбили 24 немецких самолета. Все наши самолеты, участвовавшие в этом бою, вернулись на свой аэродром".
      Выдающийся подвиг совершил летчик-истребитель подполковник Пологов. Это о нем говорилось в сводке Совинформбюро за 9 апреля: "На одном участке Белорусского фронта летчик Герой Советского Союза подполковник А. П. Пологов, патрулируя над нашими позициями, встретился с четырьмя немецкими истребителями "Фокке-Вульф-190". В ожесточенной схватке тов. Пологов сбил два самолета противника. Самолет тов. Пологова получил повреждения и загорелся. В это время в районе боя появились 11 вражеских транспортных самолетов "Юнкерс-52". Подполковник Пологов на своем горящем истребителе врезался в их строй и протаранил один немецкий транспортный самолет. Тов. Пологов выбросился с парашютом из горящей машины и благополучно приземлился на своей территории".
      * * *
      Положение вражеского гарнизона в Ковеле стало отчаянным: остро не хватало боеприпасов, кончалось продовольствие. На выручку окруженных противник бросил транспортную авиацию. Повторялась история с демянской группировкой. Нашим истребителям была поставлена задача - закрыть дорогу неприятельским воздушным транспортам, уничтожить их.
      Дело это оказалось нелегким. Транспортные самолеты каждый раз усиленно прикрывались "мессерами" и "фок-керами". Те связывали наших истребителей боем, и самолеты Ю-52 и Ю-88 нередко успевали сбросить грузы своим окруженным войскам.
      Мы собрали командиров и политработников истребительных авиационных частей. С ними состоялся довольно крутой разговор. Речь шла об ослаблении боевой активности нашей авиации. Видимо, победоносное наступление Красной Армии вызвало успокоение у некоторых летчиков.
      Было решено провести в подразделениях партийные и комсомольские собрания. На них предлагалось поговорить о великой освободительной миссии советских воинов, о повышении их ответственности и активности на завершающем этапе войны, о чести и достоинстве советского летчика. Принятые меры возымели свое действие.
      Вести борьбу с транспортной авиацией, как и на Северо-Западном фронте, истребителям помогали штурмовики. Командиры полков сами подбирали пары "илов" для "охоты" за Ю-52. Число сбитых транспортных самолетов противника резко возросло. Пленные немецкие летчики рассказывали, что полеты в окруженный Ковель стали считаться самыми опасными.
      В трудных условиях оказались и наши наземные войска. Они ушли далеко от железных дорог. А на грунтовых дорогах, по которым им доставлялись боеприпасы и продовольствие, автомашины часто и подолгу застревали в грязи. Нужно было предпринимать какие-то меры.
      И снова, как на Северо-Западном, на выручку пехоте пришла 242-я авиадивизия ночных легких бомбардировщиков. Только за одну пятидневку (с 26 по 31 марта) самолеты 568 раз летали в расположение 47-й армии. Они доставили войскам более 93 тонн патронов, снарядов и других боеприпасов. Работяги По-2 и здесь исправно несли свою службу.
      Однажды мне сообщили из штаба фронта, что в Ковеле гитлеровцы производят перегруппировку войск. Особое оживление отмечалось в районе железнодорожного узла. Что они задумали, мы пока не знали. Но любой их замысел надо было сорвать. О посылке туда штурмовиков вопрос даже не ставился: погода стояла совершенно нелетная.
      Выручить могли только По-2. Вызываю командира дивизии легких ночных бомбардировщиков полковника Абанина и объясняю ему сложившуюся ситуацию.
      - Понимаю, - говорю, - что задача очень трудная. Но другого выхода не вижу.
      - Мы же летали только по ночам, - заметил Абанин, - А тут днем. Нас как куропаток посшибают... - И, помолчав, задумчиво добавил: - Да, кроме нас, эту задачу никто не выполнит.
      Договорились, что Абанин сам подберет экипажи и лично, их проинструктирует.
      И вот в 10 часов утра 27 марта тихоходные По-2 небольшими группами пошли на задание. Предстояло нанести удар по железнодорожному узлу и прилегающим к нему путям. Тяжелые свинцовые облака прижимали самолеты к самой земле. Летчики отчетливо видели, как по улицам города сновали грузовики, к станции двигались колонны солдат. На железнодорожный узел посыпались бомбы. Не успела уйти одна группа По-2, с другого направления появилась вторая, затем третья, четвертая. На станции и там и тут в небо взметнулись пожары.
      Много людей и боевой техники потеряли тогда фашисты. Но и мы понесли урон. Пусть он был гораздо меньшим, чем предполагалось, однако каждый из нас сильно скорбел по невернувшимся с задания летчикам.
      По решению командования авиация фронта должна была наносить массированные удары, прежде всего по войскам противника в Ковеле и по участку железной дороги Люмболь - Тупады. Но погода не позволяла нам развернуться в полную силу. Вылеты штурмовиков и бомбардировщиков носили эпизодический характер.
      27 марта наши войска под натиском превосходящих сил врага оставили Ратно, Миньки, Оглово и Заблотце. 28 марта по приказу командования фронта часть авиации 6-й воздушной армии переключилась на штурмовку противника, наступавшего с северо-запада.
      К 5 апреля все боевые соединения 6-й воздушной армии в основном закончили перебазирование, но оказать решающего влияния на изменение обстановки уже не могли. Противник успел сосредоточить в районе Смедынь, Ново-Кашары (7 километров северо-западнее Ковеля) крупные силы пехоты, танков и бронетранспортеров. 4 апреля две его пехотные дивизии при поддержке 100 танков и авиации нанесли контрудар, прорвали боевые порядки наших войск и 5 апреля соединились со своей окруженной группировкой.
      Ковельская операция проводилась в неблагоприятных условиях. Мы располагали в то время 181 самолетом, противник их имел 410. У нас было 53 истребителя, у немцев - в два раза больше. Наши фронтовые бомбардировщики не успели еще перебазироваться, а у немцев их было 280. Враг располагал хорошо развитой аэродромной сетью, большими запасами горючего и боеприпасов. Мы же во всем этом испытывали на новом месте острую нужду.
      С 5 по 10 апреля боевая активность противника снизилась. 11 апреля перешел в наступление наш 7-й гвардейский кавалерийский корпус с задачей - овладеть Владимиром-Волынским. Его части в тот же день вышли на северную и северо-восточную окраины города, но овладеть им с ходу не смогли. Встретив упорное сопротивление, они отошли на северный берег реки Турья и закрепились на рубеже Замосты, Загадка.
      15 апреля противник нанес контрудар и отбросил конников на восточный берег. А 16 апреля форсировал реку и вышел на рубеж Свежалин, Киселин.
      20 апреля войска фронта перешли к жесткой обороне. Но 27 апреля немцы, возобновив наступление, снова потеснили их. Однако к 4 мая части 69-й армии, взаимодействуя с авиацией 6-й воздушной армии, полностью восстановили положение.
      С начала апреля наблюдалась высокая активность авиации противника. Его самолеты производили по 280-540 вылетов в сутки, из которых примерно сотня приходилась на ночное время. Особенно часто ударам с воздуха подвергались железнодорожные узлы Сарны и Коростень. 27 и 28 апреля немецкая авиация производила примерно по 740 вылетов в день. Движение на дорогах Коростень Сарны и Овручь - Коростень временно оказалось дезорганизованным.
      Наша авиация тоже, разумеется, проявляла высокую активность, но ей приходилось действовать на фронте шириной 110 километров. Распыление сил снижало эффективность боевой работы.
      К концу апреля положение изменилось. Сосредоточив усилия на узком участке, авиация помогла частям 69-й армии ликвидировать дублинский плацдарм противника на южном берегу реки Турья.
      Наибольшее напряжение в период весенних боев выпало на долю штурмовиков и истребителей. Почти ежедневно летали они на штурмовку, разведку, вели воздушные бои. В разгар немецкого наступления летчики проводили по 7-8 воздушных боев в день.
      В жестоких боях за Ковель мы понесли большую утрату: погибли командиры 242-й ночной бомбардировочной авиадивизии полковник Д. А. Абанин и командир 336-й истребительной авиадивизии полковник С. М. Петров. Первый из них водил большую группу самолетов на бомбежку, второй не вернулся с воздушной разведки.
      За время Ковельской операции воздушная армия по-полволась новыми героями.
      Опытным мастером штурмовых ударов стал гвардии старйывй лейтенант Ф. Б. Бубликов. Он совершил более 80 вылетов, уничтожал пехоту и танки на поле боя, взрывал эшелоны, мосты, склады с боеприпасами. После одного из налетов группы его "илов" на железнодорожную станцию там трое суток полыхали пожары.
      В глубине вражеской обороны находился мост, который прикрывался плотным зенитным огнем. Все попытки разрушить его ни к чему не приводили. Тогда на задание вылетел Бубликов со своим ведомым. Воспользовавшись облачностью, штурмовики появились над целью неожиданно и с малой высоты нанесли по цели точный удар. Мост рухнул в воду.
      Бубликов был человеком удивительной отваги. Как-то из штурмового полка, в котором он служил, доставили фотопланшет. Начальник штаба армии генерал-майор авиации В. В. Стороженко положил его передо мной и с несвойственной ему патетикой произнес:
      - Взгляните на это образцовое произведение боевого искусства.
      Я начал рассматривать фотографии крупной железнодорожной станции, сделанные с малой высоты. Были отчетливо видны остатки четырех эшелонов. Паровозы двух из них лежали на боку поперек пути. Хорошо запечатлелись и девять очагов пожара - горели пакгаузы и здание вокзала. Можно было подумать, что на станцию произвела налет большая группа самолетов.
      - Я тоже вначале подумал, что над станцией побывала по крайней мере эскадрилья, - словно угадав мои мысли, сказал Стороженко. - Оказывается, не то. Работала всего-навсего четверка "илов" Федора Бубликова.
      "Федор Бубликов, Федор Бубликов, - вспоминал я знакомую фамилию. - Где же я о нем слышал? А может быть, даже видел его?"
      - Постойте-ка, - говорю, - а это не тот Бубликов, которому я год назад вручал офицерские погоны?
      - Тот самый, - подтвердил начштаба.
      - Тогда он был старшиной?
      - Совершенно точно. Бывший старшина Бубликов, лихой воздушный разведчик.
      И передо мной, как наяву, встал образ отважного летчика: высокий, широкоплечий, статный, с крупными сильными руками. Казалось, моя ладонь до сих пор хранила его железное рукопожатие. На открытом лице богатыря светилась добрая улыбка. Родом Бубликов был из сунженских казаков. Отец его - бывалый воин, храбро бился с беляками и интервентами в гражданскую. Сыну он завещал не терять казацкой чести и идти служить в кавалерию. Только Федору не довелось гарцевать на красавце скакуне и рубить саблей. Он поступил в летное училище, стал командиром экипажа самолета-бомбардировщика. А потом добился перевода на штурмовик. Командиру свое желание объяснил так:
      - Люблю "рубать" с бреющего.
      В штурмовой авиации еще полнее раскрылись его волевые и летные качества. На "иле" он буквально творил чудеса, выполнял самые трудные задания.
      Потребовалось разведать и сфотографировать передний край обороны гитлеровцев. При выполнении этой задачи всякие маневры исключались. Образно говоря, нужно было пройти сквозь огонь. И Федор Бубликов прошел, причем несколько раз. Кроме отснятой фотопленки он доставил в штаб и другие ценные сведения.
      На обратном пути он был перехвачен четверкой "фокке-вульфов". Штурмовик смело вступил с ними в бой и уничтожил одного фашиста. Остальные улетели. Вскоре старшине Бубликову присвоили офицерское звание. А в течение года он вырос до старшего лейтенанта. В августе 1944 года его назначили командиром эскадрильи, он стал Героем Советского Союза.
      В гвардейском штурмовом авиационном полку было немало мастеров метких штурмовых ударов. 14 апреля, например, группа "илов" уничтожила около 30 танков, много бронетранспортеров и автомашин, взорвала несколько складов с боеприпасами, сбила три Ю-87. Такую "работу" проделал за день не полк, а всего-навсего 14 экипажей.
      Возвращаясь с воздушной разведки, гвардии лейтенанты Мосин и Мояев встретились с восьмеркой Ю-87. Трех бомбардировщиков они сбили, а остальных обратили в бегство. Одного из этих "юнкерсов" сразил меткой очередью воздушный стрелок экипажа Молева - гвардии сержант В. Каменев.
      Когда штурмовики пролетали над железнодорожной станцией, по ним открыл огонь из зенитных орудий и пулеметов вражеский бронепоезд. Самолет гвардии лейтенанта Мосина от прямого попадания снаряда взорвался. Летчик и воздушный стрелок погибли.
      Гвардии лейтенант Молев все-таки доставил в штаб ценные сведения. На штурмовку обнаруженных им неприятельских танков вылетела пара "илов" во главе с гвардии лейтенантом В. В. Удачиным. Большего числа самолетов мы из-за плохой погоды не могли послать. Но и этот налет оказался успешным. Гвардейцы сожгли около 10 вражеских танков.
      Как только погода улучшилась, на задание вылетела десятка "илов". Ее повел командир эскадрильи гвардии старший лейтенант Николай Белавин. Прорвавшись сквозь завесу зенитного огня, штурмовики уничтожили две артиллерийские батареи врага и не менее 30 танков.
      В апрельских боях хорошо показали себя и летчики-истребители. Лейтенант А. П. Булгаков, прибывший к нам всего месяц назад, отличился в первые же дни. Барражируя над нашим передним краем, он заметил внезапно вывалившуюся из облаков группу фашистских бомбардировщиков. Их было несколько десятков.
      - Вижу противника. Атакую! - услышали по радио товарищи голос лейтенанта Булгакова. Стремительной атакой он сбил Ю-87. Новый заход, и задымил второй "юнкере". Чтобы добить его, наш истребитель стал набирать высоту. В этот момент в его самолет угодил осколок снаряда, мотор остановился. Но Булгаков, круто спикировав, все-таки догнал и добил фашиста. С большим трудом ему удалось перетянуть через линию фронта и посадить машину.
      Лейтенант Булгаков летал на самолете, подаренном Красной Армии колхозником Двуреченского района Харьковской области Григорием Михайловичем Козыревым.
      После боя летчик написал ему: "Дорогой Григорий Михайлович! Вы вручили мне свой дар - самолет, который на свои сбережения приобрели для Красной Армии. Вручая машину, Вы сказали: "Смотри, сынок, действуй как полагается". Я действую..."
      Далее Булгаков рассказал, как он сбил два немецких бомбардировщика.
      Командующий и член Военного совета армии дали высокую оценку действиям наших летчиков. В одной из телеграмм говорилось:
      "...В результате боевых действий войсками 69-й армии отражены наступательные попытки противника, а захваченные им плацдармы на берегу реки Турья ликвидированы.
      Противнику нанесен большой урон в живой силе, танках, артиллерии и другой технике.
      В тесном взаимодействии с наземными войсками этому успеху содействовала авиация, нанося удары по врагу пе только на земле, но и в воздухе.
      Прошу передать личному составу действующих частей ВВС благодарность наземных войск.
      Колпакчи. Щелаковский".
       
      Зрелость
      Перед решающими боями за Ковель 6-я воздушная армия, переданная 1-му Белорусскому фронту, выглядела довольно внушительно. Она состояла из трех корпусов (6-го штурмового, 13-го истребительного и 6-го смешанного, ставшего затем 5-м бомбардировочным) и шести дивизий - 299-й и 3-й гвардейской штурмовых, 336-й и 1-й гвардейской истребительных, 242-й и 2-й гвардейской ночных бомбардировочных. А в сентябре, когда нас вывели в резерв для подготовки к действиям на новом операционном направлении, нам придали еще шесть корпусов - два бомбардировочных (3-й ордена Суворова Бобруйский и 4-й Львовский), два истребительных (3-й Никопольский и 2-й Оршанский), один штурмовой (3-й Минский) и один смешанный (1-й). Кроме того, были приданы две истребительные дивизии (5-я гвардейская Валдайская и 283-я Камышинская Краснознаменная), оперативно подчинена 190-я, входившая в состав 16 ВА.
      Во главе авиационных соединений стояли тогда очень опытные, хорошо подготовленные военачальники. Среди них своими организаторскими способностями, волей и летным мастерством выделялись генералы М. X. Борисенко, Б. К. Токарев и А. С. Благовещенский, хорошо знакомый мне еще по войне в Китае. Много общего у них было в подходе к делу, в отношении к людям, хотя каждый обладал совершенно индивидуальным характером.
      Командир 6-го смешанного авиакорпуса М. X. Борисенко, например, был добродушным и веселым, любил острое слово и шутку. Своей бодростью и оптимизмом он заражал всех, кто с ним общался. Летчики в нем, как говорится, души не чаяли. Вера в командира, любовь к нему удваивали силы авиаторов. Воевали они блестяще. Корпус не раз отмечался в приказах Верховного Главнокомандующего.
      Генерал Б. К. Токарев, наоборот, был строг и требователен, как к себе, так и к подчиненным. Свой 6-й штурмовой авиакорпус он держал в руках. Но взыскательность у него сочеталась с заботой о людях. Он любил их, дорожил ими, постоянно учил и воспитывал. Его штурмовики творили буквально чудеса.
      О генерал-лейтенанте авиации А. С. Благовещенском я уже говорил в начале книги, когда описывал боевые действия наших летчиков-добровольцев в Китае. Хочу только отметить его неутомимость в поисках новых методов борьбы с воздушным противником. Командовал он тогда приданным нам 2-м Оршанским истребительным корпусом.
      Много добрых слов можно сказать о командире 4-го Львовского бомбардировочного корпуса генерал-майоре авиации П. П. Архангельском. Молодой, энергичный, он вникал во все детали боевой работы и быта летного состава. Большую часть времени проводил на аэродромах.
      У командира 3-го Минского штурмового авиакорпуса генерал-майора авиации М. И. Горлаченко я хотел бы наряду со многими положительными качествами отметить его умение работать с людьми, быстро находить верные пути к их сердцам. Видимо, в этом зримо проявлялся его огромный командирский опыт. Он прошел, как говорится, все ступеньки служебной лесенки. В 1941 году, когда мы познакомились с Горлаченко, он уже командовал авиационной дивизией. В процессе воспитания людей у него выработались замечательные педагогические навыки.
      О командире 3-го Никопольского истребительного авиакорпуса Е. Я. Савицком, который был тогда генерал-лейтенантом авиации, говорится во многих воспоминаниях видных военачальников и политработников. Те, кому довелось с ним работать и воевать, отмечают прежде всего его неуемную страсть к полетам. Он, как правило, первым осваивал каждый новый тип самолета. Это позволяло ему не только со знанием дела контролировать боевую работу и учебу частей, но и отлично драться в воздухе самому.
      Сухощавый, подвижный, он до седых волос сохранил свой юношеский пыл. В поисках форм обучения летного состава Е. Я. Савицкий отличался завидной изобретательностью. Для снайперской подготовки истребителей он, например, первым в нашей армии использовал стрельбу по воздушным шарам. Эти тренировки приносили потом большую пользу, многие летчики научились поражать вражеские самолеты с первого захода, одной или двумя очередями.
      Боевой зрелостью отличалось и большинство командиров дивизий и полков. Кадры политработников у нас тоже подобрались неплохие.
      Таким образом, 6-я воздушная армия стала мощной не только количеством своих и приданных ей корпусов и дивизий, но и высокой выучкой командного, политического, летного и технического состава. За период относительного затишья, когда наши наземные войска перешли к жесткой обороне, авиационные части еще более окрепли. Эти два с лишним месяца - с мая по июль - они учились с максимальной нагрузкой, разумно использовали каждую минуту времени.
      В один из жарких июньских дней меня пригласил к себе командующий фронтом Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский и попросил доложить ему о состоянии армии, о каждом соединении и части. Я обстоятельно рассказал, дал характеристику командирам, политработникам, инженерам, руководящим тыловым работникам.
      Рокоссовский слушал внимательно, не перебивая. Потом негромко, как бы размышляя вслух, сказал:
      - Готовьтесь к новым сражениям. Они не за горами. А сейчас усиленно ведите воздушную разведку - это главное. И еще одна просьба, - добавил он с присущей ему деликатностью. - В район Колки прибыла 1-я Польская армия. Она будет действовать рука об руку с нами. Выберите время и побывайте там, познакомьтесь с руководящим составом, установите деловой контакт. Это очень важно для боевого содружества.
      Позже мне не раз приходилось встречаться с Константином Константиновичем Рокоссовским. Он располагал к себе простотой и сердечностью, доброжелательным отношением к людям. Я не слышал, чтобы он даже в трудный момент накричал на кого-то, унизил чье-либо человеческое достоинство. Он внимательно выслушивал подчиненных, тактично делал замечания, давал полезные советы.
      Командующий фронтом отличался широтой кругозора, высокой военной культурой. Он не любил ничего показного, в докладах требовал четкости, ясности, конкретности.
      Однажды я явился к Рокоссовскому с целым набором схем и карт. Прежний командующий приучил нас обосновывать свои решения не только устно, но и графически отображать их на бумаге.
      Константин Константинович посмотрел на мои рулоны, мягко улыбнулся и сказал:
      - Зачем вы их с собой притащили? Я, честно говоря, немного растерялся.
      - Как же, - отвечаю. - На бумаге наглядно...
      - Карты и схемы передайте начальнику штаба. А мне расскажите о готовности армии и о том, какая помощь вам требуется.
      Я подробно доложил обо всем, в том числе и о тех трудностях, которые испытываем. Неважно обстояло дело с продовольственным обеспечением, не хватало емкостей для горючего.
      При разговоре присутствовал начальник тыла фронта генерал Н. А. Антипенко. Рокоссовский повернулся к нему и спокойно сказал:
      - Позаботьтесь, пожалуйста, обеспечить воздушную армию всем необходимым. Самолеты не могут летать без горючего, летчики не должны воевать без обеда. А их помощь нам скоро потребуется.
      Потом командующий снова обратился ко мне:
      - Примите меры для расширения аэродромной сети. Скоро к вам прибудут еще два или три авиационных корпуса, надо разместить их как следует.
      От К. К. Рокоссовского я всегда уходил с ясным представлением о том, что и когда нужно делать, с какими армиями и на каком этапе придется взаимодействовать.
      В один погожий день я вылетел в расположение 1-й Польской армии. Сразу бросилась в глаза экипировка польских солдат и офицеров. На них все было с иголочки. Чувствовался и высокий боевой настрой поляков. Понять их было нетрудно. Совсем недалеко на западе находилась их истерзанная фашистами родина, каждый не пощадил бы жизни за ее освобождение.
      Меня провели в штаб. Первым, кого я встретил, оказался старый знакомый. В. В. Корчица я знал еще по Северо-Западному фронту. Он возглавлял штаб одной из общевойсковых армий, которую мы поддерживали с воздуха.
      - Владислав Викентьевич, и вы здесь? - спросил я, обнимая Корчица.
      - Я поляк, - с достоинством ответил он. - Мой священный долг быть вместе со своей армией.
      - На какой же вы должности?
      - Начальник штаба.
      - Как все здорово складывается! - сказал я, не скрывая своего удовлетворения. - Опять нам с вами придется взаимодействовать.
      - И я очень рад, - тряс мне руку растроганный польский патриот.
      Корчиц проводил меня к командующему армией генералу Берлингу и представил как своего старого знакомого. Берлинг поздоровался и жестом руки пригласил сесть. Как и Корчиц, он свободно говорил по-русски. Беседа сразу же приняла непринужденный характер.
      - У нас, пане генерал, отличное советское оружие, солдаты и офицеры рвутся в бой, - не без гордости заявил Берлинг. - У нас даже есть своя авиационная дивизия.
      - Кто ею командует? - поинтересовался я.
      - Полковник Смага. Начальник штаба у него - Ро-мейко, заместитель по политической части - Г. В. Богда-новский. Дивизия смешанная. Истребительный полк именуется "Варшава", штурмовой - "Краков", а вот ночному бомбардировочному названия пока не придумали.
      - Именовать полки надо, видимо, в зависимости от того, где они отличатся, - посоветовал я командующему.
      - Совершенно верно, пане генерал, - согласился Берлинг.
      - Поскольку мы соседи, - говорю командующему, - авиационную дивизию, наверное, поставят на обеспечение к нам.
      - Это будет очень хорошо! - восторженно отозвался Берлинг.
      Членом Военного совета, заместителем командующего по политико-просветительной части был Александр Завадский, вторым членом Военного совета - Кароль Сверчевский, а начальником тыла - Петр Ярошевич. Но во время этой поездки мне не удалось с ними познакомиться: они находились в частях.
      Штаб дивизии располагался неподалеку, и меня охотно провели туда. Почти до вечера я беседовал с полковником Смагой, его заместителем по политико-просветительной части и начальником штаба. Офицеры произвели на меня приятное впечатление. Они хорошо знали своих людей. Командира дивизии я знал еще по Оренбургской школе, где учился. Тогда он командовал авиаэскадрильей. В разговоре мы с интересом вспоминали былые времена,