Боевые маршруты

      Первое время немцы, как известно, строго придерживались определенного порядка: днем продвигались вперед, ночью отдыхали. Мы использовали их педантизм. Вечером наши воздушные разведчики определили места сосредоточения вражеских мотомеханизированных колонн, а ночью бомбардировщики наносили по ним удар. Гитлеровцы начали производить налеты на наши базовые аэродромы. Но сброшенные ими бомбы, как правило, падали на пустые места. По окончании полетов самолеты быстро рассредоточивались по запасным аэродромам и тщательно маскировались.
      На третий день в Бобруйск прибыл начальник штаба ВВС полковник Худяков. Война застала его в госпитале, и он, не долечившись, ушел оттуда.
      - Где штаб фронта? - спрашивает у меня.
      - Слышал, будто в районе Могилева. Точно не знаю. Связи нет.
      - Что осталось из авиации?
      Я доложил, не преминув напомнить о распоряжении из Москвы.
      - Хорошо, действуйте, - и уехал в Могилев. Вскоре с боевого задания вернулись экипажи и сообщили, что у переправы через р. Шара в районе Грудопль, Пиловиды и Иванцевичи сосредоточилось большое число вражеских танков. Я развернул карту, отыскал названные пункты и тут же передал дежурному приказание:
      - Вернувшиеся с задания самолеты заправить топливом, подвесить бомбы и быть в готовности к вылету для нанесения удара по танкам.
      Такая же команда была передана и на другие аэродромы.
      Бомбовый удар по танкам нанесли три девятки самолетов. Фашисты вряд ли ожидали такого налета. Их пропаганда уже успела протрубить на весь мир, что за первые два дня войны удалось вывести из строя всю нашу бомбардировочную авиацию, деморализовать войска. С воздуха танки не прикрывались. Слабый огонь открыли лишь зенитчики. За это фашисты дорого поплатились. 27 бомбардировщиков сумели им нанести большой урон.
      25 июня советские войска в составе 11-го и 6-го механизированных корпусов нанесли по противнику контрудар в районе Гродно. Из Могилева позвонили, чтобы наша дивизия всем составом приняла участие в этой операции. Вечером от прибывшего к нам представителя штаба фронта узнаю: кроме нас контрудар поддерживают полки 12-й бомбардировочной и 43-й истребительной дивизий, а также 3-й корпус дальнебомбардировочной авиации, которым командовал полковник Н. С. Скрипко (ныне маршал авиации).
      На этом участке фронта авиаторы совершили тогда 780 самолето-вылетов, уничтожили около 30 танков, 16 орудий и до 60 автомашин с живой силой. Успех воодушевил нас. Значит, есть у нас и самолеты, то воля к борьбе не утрачена. Рано начали ликовать фашисты.
      На четвертый день войны меня вызвали по телефону в Могилев. Солнце уже клонилось к закату. Ехать на машине - значило потерять не менее шести часов. А связного самолета не было: они находились на полевых аэродромах. И тут вижу чей-то незнакомый УТИ-16.
      На истребителях мне довелось немного летать. В 1938 году я научил управлять бомбардировщиком известного летчика, героя боев в Испании А. Серова, работавшего тогда инспектором ВВС, а он, в свою очередь, помог мне оседлать "ишачка", как называли истребитель И-16.
      Подхожу к самолету. Рядом на траве сидит техник.
      - Исправна? - спрашиваю, указав на машину.
      - Так точно, товарищ генерал, - быстро поднявшись, ответил техник.
      - Заправлена горючим?
      - По самую пробку.
      - А летчик где? - Не знаю.
      - Садись, полетим.
      Техник даже не спросил, кто я такой, быстро юркнул в заднюю кабину. Завожу мотор, выруливаю, взлетаю. "Ну, хорошо, -думаю про себя. -Взлететь-то взлетел, а как сяду? Ведь с 1938 года на таких машинах не летал".
      Подлетаем к Могилеву. Над землей уже начали сгущаться сумерки. Но сверху аэродром просматривается хорошо. Делаю, как положено, круг, выхожу напрямую, сбавляю газ и благополучно приземляюсь. Будто сто лет летал на этой машине.
      Дежурный привел меня в одну из землянок. Открываю дверь. Вижу: за столом сидят С. Худяков, Ю. Таюрский, Г. Кравченко, Г. Захаров. Поздоровались.
      - Ну, вот и все в сборе. Можно начинать совещание, - поднялся из-за стола Худяков.
      Последние его слова утонули в раздирающем душу вое сирены. Мы выбежали на улицу, сели в стоявшую неподалеку автомашину и помчались в сторону леса.
      На этот раз налет длился недолго. Гулко ухали бомбы. Было видно, как над аэродромом взвились огненные языки. Что-то загорелось. Часть самолетов пострадала от взрывов. Сгорел и УТИ-16, на котором я прилетел из Бобруйска.
      Ночью поспать пришлось очень мало. А утром воздушные разведчики сообщили: на восток движутся колонны немецких танков и мотопехоты. Наши войска отступают. Дороги забиты машинами, повозками, людьми. По земле стелется дым. Горят поля и деревни.
      Враг угрожал нашим аэродромам. Вот-вот туда ворвутся немецкие танки. Спрашиваю Худякова: что надо предпринять в ближайшее время.
      - В первую очередь перегнать на восток боевые самолеты и отправить батальоны аэродромного обслуживания.
      - А куда?
      - Где свободные аэродромы найдете - туда и сажайте. А семьи и имущество во вторую очередь вывозите. Бобруйск и Минск уже начали эвакуацию.
      Спешу на командный пункт, уточняю обстановку. Делать уже здесь нечего.
      Неподалеку от командного пункта стоял учебно-тренировочный самолет УТ-2. Позади него шагал, приминая траву, летчик-аэроклубовец (по одежде определил). Он кого-то ждал. Подхожу, говорю ему, будто это мой самолет.
      - Полетели в Бобруйск.
      Летчик сначала удивленно посмотрел на меня, а потом плотнее надвинул на лоб шлемофон и занял место в передней кабине. В такой напряженный момент, который мы переживали в те дни, лишних вопросов обычно не задавали.
      При подходе к Бобруйску замечаю огромные клубы огня и дыма, поднимавшегося из-за леса. "Неужели горит бензохранилище?" - обожгла тревожная мысль. Все, что по-хозяйски копили, экономно расходовали, теперь взлетает в воздух. Кто мог это сделать? Свои? Но я такого приказания не отдавал. Диверсанты? Облако дыма меж тем росло, ширилось, собираясь в черно-багровую тучу. До этого я как-то не до конца сознавал нависшую над страной опасность. Казалось, врага вот-вот остановят, создадут ему непреодолимый рубеж. Ведь силы на западе у нас были немалые. Но когда увидел отступающие войска, толпы беженцев, гурты скота и эту мрачную тучу дыма, озаряемую высоко вздымающимися языками пламени, понял: обстановка складывается тяжелая, борьба будет длительная.
      Особенно врезалась в память картина, которую я наблюдал до вылета в Могилев. Наш запасный командный пункт располагался в лесу, на холме, за Березиной. Отсюда хорошо просматривались и город, и крепость, и тихая гладь реки. На берегу скопились войска, беженцы. А единственный мост уже рухнул в воду. Люди в отчаянии бросались в реку и плыли. Не всем довелось добраться до противоположного берега. Многих навсегда поглотили волны Березины. Обо всем этом невольно вспомнилось, когда мы подлетали к аэродрому.
      ...Приземляемся. На аэродроме - ни души. Потом вижу: из лесу выходит человек. Узнаю в нем штурмана 24-го Краснознаменного полка Тихонова.
      - Где народ?
      - На рассвете все уехали, - отвечает он.
      - А семьи?
      - Часть семей погрузили в эшелон. Он уже ушел. Остальных автомашинами перевезли за Березину, в Гомель.
      - А почему не перегнали эти самолеты? - указываю на машины, стоявшие на окраине аэродрома.
      - Неисправны. Нет двигателей.
      - Кто еще остался, кроме вас?
      - Штурман Лепкевич и несколько солдат. Остальные улетели.
      - Куда?
      - На запасные аэродромы - в Телуши и Серебрянку.
      - Кто занимается эвакуацией?
      - Командир аэродромного батальона Мусиенко. Нам приказано неисправные самолеты сжечь.
      - Правильно. Сейчас же приступайте к делу.
      Эвакуация, видно, проходила в спешке, ветер разносил по полю обрывки каких-то бумаг, которые не успели сжечь.
      - Эх! - невольно вырвался у меня вздох при виде страшного запустения, в котором сразу же оказался гарнизон. К празднику 1 Мая мы высадили на территории городка много деревьев, разбили клумбы, посыпали песком дорожки, покрасили заборы. А теперь все затоптано, захламлено, покрылось копотью.
      Вижу, от узла связи по направлению ко мне бежит девушка в пилотке и гимнастерке. "Кто такая?" - подумалось. Когда девушка подбежала, сразу узнал ее: Яна Сорокина. Она не раз прежде бывала в штабе.
      - Что вы тут делаете? Почему не уехали? - спрашиваю.
      - Мне приказали задержаться, чтобы поддерживать связь с аэродромами.
      Говорит, а у самой на глазах слезы. Вижу: страшно ей тут оставаться, но сказать об этом не решается. Экая славная девушка.
      - Хорошо. Исполняйте. Но как только заметите приближение фашистов, уничтожьте аппаратуру и бегите за Березину.
      Яна Сорокина поддерживала связь до последней возможности, хотя ей одной было, конечно, страшно. Потом, когда увидела через окно, что немцы приближаются, молотком разбила аппараты связи и выбежала на улицу. На ее счастье, в прибрежном кустарнике оказалась полузатопленная лодка. Яна прыгнула в нее, оттолкнулась от берега и, работая доской, как веслом, добралась до противоположного берега Березины.
      - Какая девушка! Вот молодец! - не переставал восхищаться ею потом начальник связи Даниил Денисенко.
      Я приказал Денисенко представить Сорокину к правительственной награде. Вместе со своими подругами Полиной Авсиевич, Анной Бушуевой, Антониной Мельничен-ко, Фирой Кауфман, Раисой Грошевой, Валей Загороднюк Яна всю войну несла службу на узлах связи, награждена орденами и медалями. После войны она работала на узле связи станции Гомель, потом тяжело заболела и умерла.
      * * *
      Тихонов с группой солдат остался для того, чтобы сжечь все, что не успели эвакуировать, а мы с Липкевичем поспешили в Серебрянку. Учебный самолет-бомбардировщик УСБ, на котором мы вылетели, почему-то все время тянуло в правую сторону. Приходилось затрачивать немало усилий, чтобы выдерживать курс. После приземления я спросил у Горохова, почему так странно вела себя машина. Осмотрев ее, инженер сказал:
      - Нарушена центровка. Вспомнил: вчера мне докладывали, что рядом с этим самолетом разорвалась бомба. Машину деформировало, и больше на ней летать нельзя. Диву даюсь, как вы только прилетели.
      Подходит Тельнов, докладывает: самолеты рассредоточены, техники и механики роют щели, летчики и штурманы готовятся к боевому вылету. Только мы подошли к командному пункту, слышим сзади звук моторов. Обернулись, видим, снижается бомбардировщик. За ним тянется шлейф огня и дыма. А сверху пикируют два "мессера". Видно, как к самолету тянутся огненные трассы,
      Из помещения КП выскакивает Вихорев. Рядом стоял пикап. Садимся в него и к самолету. Один из немецких истребителей заметил наш автомобиль, снизился и на крутом вираже полоснул пулеметной очередью. Но пули прошли мимо.
      - Ну, погодите, сволочи, - негодуя от ярости, погрозил им кулаком Вихорев. - Вы еще поплачете.
      К горящему бомбардировщику вслед за нами устремились пожарная и санитарная машины. Вытащили из кабины летчика. Комбинезон на нем тлел, на шее зияла кровавая ссадина. Штурман без сознания склонился над панелью приборов, обмяк. Стрелок был мертв. Их оттащили подальше от самолета, положили на траву. Пожарные начали тушить огонь.
      Летчиком оказался Василии Леонтьев, один из опытнейших командиров. С трудом шевеля пересохшими губами и тяжело дыша, он рассказал, что произошло.
      В составе звена Леонтьев вылетел на бомбежку танковой колонны противника. Экипажам удалось прорваться сквозь огневой заслон и с ходу поджечь впереди идущие танки. Движение на дороге застопорилось. Обойти горящие машины было нельзя: справа и слева болото. Один танк рискнул было проскочить сбоку, но тут же застрял в затянутой осокой хляби. Самолеты прошли над застрявшей колонной раз, другой, третий. "Эрликоны" надсадно били по ним, по экипажи это не остановило. Они "утюжили" колонну до тех пор, пока не кончились боеприпасы. Танки затянуло сизой пеленой дыма, и подсчитать урон оказалось невозможно.
      Только бомбардировщики отошли от цели, как сверху на них напала шестерка "мессершмиттов". Юрким, маневренным истребителям было не так уж трудно расправиться с тяжелыми машинами. Как ни оборонялись воздушные стрелки, отбиться от фашистов не удалось. Один бомбардировщик загорелся и упал в лес. Другой, подбитый, сел на вынужденную в поле. Леонтьеву сначала удалось уйти от погони, но потом и его настигли. Остальное мы видели сами.
      - Отправить в госпиталь! - приказываю врачу, торопливо обрабатывавшему раны и ожоги на щеке и шее летчика.
      - Товарищ генерал, не отправляйте, - взмолился Леонтьев. - Оставьте в части. Я быстро поправлюсь.
      - Но у вас же осколочное ранение в шею, - старался убедить летчика врач.
      - Какое ранение? Царапина. Я же вас потом не найду.
      Такая привязанность летчика к своему воинскому коллективу, к боевым друзьям, от которых он ни за что не хотел отрываться, тронула меня.
      - Ваше слово? - обращаюсь к врачу. Тот пожал плечами.
      - Хорошо, пока оставим, А будет плохо - немедленно отправим в тыл.
      Леонтьев недолго был приковал к постели. Рана быстро затянулась, ожоги зажили, и он снова начал водить бомбардировщик на боевые задания.
      Обстановка на фронте с каждым днем осложнялась. Наши наземные войска с боями продолжали отступать в глубь страны. Вместе с ними на новые аэродромы приходилось передвигаться и нам, не прекращая при этом боевой работы. Экипажи нередко совершали в день по 5-6 боевых вылетов. Но сдержать натиск фашистов Красная Армия в то время не могла. Силы были явно неравны. В ходе боев мы теряли самолеты. В частях их становилось все меньше и меньше, хотя техники, механики, специалисты ремонтных предприятий прилагали героические усилия, чтобы сохранить в строю каждую, казалось, безнадежную машину.
      8 июля 1941 года по приказу Ставки авиация нанесла массированный удар по аэродромам противника на всем фронте от Балтики до Черного моря. В этой операции участвовала и наша бомбардировочная дивизия. О результатах налета я узнал позже, в Москве. Урон фашисты понесли огромный. Тогда мне привели цифру общих потерь гитлеровцев на советско-германском фронте. С начала войны и по 10 июля они составили более тысячи самолетов. Это не могло не радовать.
      Воевать тогда было нелегко. В начальный период войны Красная Армия потеряла немало людей и техники. Но, тем не менее войска продолжали самоотверженно сражаться с врагом. Сужу об этом по людям и боевым делам 13-й бомбардировочной авиадивизии, которой мне довелось командовать. Никакой паники и растерянности среди летчиков, командиров полков и эскадрилий я не наблюдал. Да, мы вынуждены были отступать, потому что враг превосходил нас в силе. Но не бежали. Трусов и паникеров в частях дивизии не было. Летчики и штурманы, оставшись на время "безлошадными", чуть не со слезами умоляли дать им винтовки, гранаты, рвались в пехоту. "Где угодно, лишь бы не бездействовать, а драться с врагом", -говорили они. Боевой дух людей был выше всяких похвал.
      В конце июля, когда самолетов в дивизии осталось мало, мы получили приказ: летный состав отправить на переформирование. Предполагалось получить новые самолеты Пе-2. К назначенному времени подали железнодорожные эшелоны. Летчики, командиры, работники штабов дивизии и полков уехали. Мы с комиссаром дивизии Вихоревым и секретарем парткомиссии полковым комиссаром В. Юматовым сели в пикап и направились в Москву, чтобы решить там некоторые вопросы, а потом следовать дальше. Здесь, наконец, узнаю о судьбе семьи. С двумя маленькими девчушками жена с трудом добралась до Москвы и на время остановилась на квартире своего брата.
       
      Брянский фронт
      Приезжаем в Казань, дней через десять получаем новенькие, только с завода пикирующие бомбардировщики, начинаем их осваивать. И тут неожиданная телеграмма: "Сдавайте дела, вылетайте в Москву". Сборы были недолги. Передав командование дивизией своему заместителю, вылетаю в столицу. Москва жила строгой и напряженной жизнью. Ночью над городом поднимались аэростаты воздушного заграждения, по небу шарили лучи прожекторов. Гитлеровские бомбардировщики уже не раз предпринимали попытки прорваться к городу, по их еще на дальних подступах встречали истребители ПВО, открывала мощный огонь зенитная артиллерия, крупнокалиберные пулеметы. В штабе ВВС меня познакомили с обстановкой, сложившейся на фронтах. Она была тяжелой для нас. Захватив Смоленск, враг рвался к самому сердцу страны. Партия и правительство принимали неотложные меры, чтобы защитить столицу, разгромить врага. С этой целью, в частности, создавался новый, Брянский фронт, в задачу которого входило прикрыть Московский стратегический район с юго-запада и не допустить прорыва танковой группы Гудериана к Москве. Командующим назначался генерал-майор А. И. Еременко, военно-воздушные силы фронта приказано было возглавить мне.
      На московском направлении действовала группа вражеских армий "Центр". Фашисты превосходили нас в живой силе, танках, орудиях и минометах. Это превосходство еще более увеличилось к октябрю 1941 года. С воздуха вражескую группировку войск поддерживал 2-й воздушный флот - 950 самолетов, из которых более половины составляли бомбардировщики.
      Наша же фронтовая авиация, понесшая значительные потери и первые дни войны, во многом уступала немецкой. Военно-воздушные силы Западного, Резервного и Брянского фронтов насчитывали тогда 545 исправных самолетов, к тому же большинство из них были устаревших конструкций.
      Для усиления фронтовой авиации на московское направление были привлечены соединения дальней бомбардировочной авиации и части 6-го истребительного авиационного корпуса ПВО. Это в какой-то мере снижало количественное превосходство 2-го воздушного флота гитлеровцев.
      Фронтовая авиация представляла как бы первый эшелон. На ее долю выпало нести основную тяжесть борьбы и с наземным, и с воздушным противником. Военно-воздушные силы Западного, Резервного и Брянского фронтов раньше истребителей ПВО вступали в борьбу с вражеской авиацией в воздухе, уничтожали ее на аэродромах, бомбили фашистские танковые колонны и вместе с наземными частями сдерживали, ослабляли натиск гитлеровских войск. И в том, что под Москвой враг в конечном итоге был обескровлен, остановлен, а потом и обращен в бегство, немалая заслуга летчиков, штурманов, всего личного состава фронтовой авиации.
      * * *
      С командующим Брянским фронтом я познакомился на квартире вдовы легендарного героя гражданской войны А. Пархоменко, куда меня пригласил Андрей Иванович. Еременко в свое время воевал в составе дивизии А. Пархоменко, после гибели комдива поддерживал с семьей старого друга тесные отношения. С Еременко у нас сразу же установились хорошие отношения. В обращении он был прост, добродушен и невольно вызывал симпатию к себе.
      На следующий день я направился в штаб ВВС. Принял меня П. Ф. Жигарев, командовавший в то время Воено-Воздушными Силами Красной Армии. Друг друга мы хорошо знали еще по войне в Китае, поэтому Павел Федорович сказал просто:
      - Летите в Карачев. Там будете формировать военно-воздушные силы фронта.
      Потом помолчал и добавил в раздумье:
      - Обстановка тяжелая. Гудериан со своими танками рвется на восток. Сколачивать штаб, формировать части придется в ходе боев. Другой возможности нет.
      - А какими силами я буду располагать?
      - Силами? - добродушно улыбнулся Жигарев. - Пока никакими. Но в ближайшие дни передадим вам из состава Центрального фронта 11-ю смешаную авиадивизию. Командует ею наш старый знакомый генерал Кравченко.
      - Григорий Пантелеевич?
      - Он самый. Китайский богдыхан, - рассмеялся Жигарев, намекнув на случай, когда летчик, подбитый в 1938 году японскими истребителями, сидел в кругу жителей китайской деревушки и пил водку.
      - И еще даем несколько отдельных авиаполков, - добавил Жигарев. Остальное - на месте. Все авиачасти, что там находятся, переподчиняем вам. Только немедленно докладывайте об этом. Ведь мы не знаем точно, что там есть.
      Попрощавшись с Жигаревым, выхожу в коридор и встречаю Вихорева. По моей просьбе он был допущен к исполнению обязанностей военного комиссара ВВС фронта.
      - Да, силенок не густо, - глухо обронил он, когда я посвятил его в содержание разговора с Жигаревым, - Но ничего. На месте будет виднее.
      В тот день вылетел в Карачев командующий фронтом. Следом за ним мы с Вихоревым. Тем же самолетом направились начальник штаба ВВС Брянского фронта полковник Н. Петров, главный инженер П. Лосюков, начальник тыла полковник Е. Жуков, начальник связи Д. Денисенко, начальник разведки Ф. Ларин, офицеры К. Тельнов, 11, Горохов, Г. Мусиенко, Овчинников и другие работники штаба ВВС.
      В Карачеве узнаем, что основные силы авиации расположены в основном на Брянском аэродроме. Самолетом По-2 направляемся с Вихоревым туда. Хотелось сразу же иметь представление, чем же мы будем располагать. Только мы прилетели, вошли на командный пункт, слышим взрыв, да такой, что стекла вылетели. В чем дело? Выбегаем на улицу и видим: посреди аэродрома пылают обломки двух самолетов - МиГ-3 и Як-1. Мы туда. Нас опережают санитары и пожарные. От самолетов осталась груда бесформенного металла. Тела летчиков до неузнаваемости изуродованы. Вскоре примчались сюда на своих машинах командиры частей. Представляются: такой-то, такой-то.
      - А я командующий ВВС Брянского фронта, - говорю им. - Потрудитесь объяснить, почему произошло столкновение самолетов?
      - Я выпустил по тревоге свой истребитель, - говорит командир полка ПВО.
      - А я свой, - вторит ему командир полка фронтовой истребительной авиации, самолеты которого располагались на противоположной стороне аэродрома.
      - Выходит, хозяина здесь нет, каждый поступает как ему заблагорассудится?
      Командиры полков молчат, опустив головы. Бессмысленная гибель двух летчиков, утрата в такое тяжелое время двух боевых машин произвела на всех гнетущее впечатление. Мы с Вихоревым с трудом сдерживаем гнев. Нечего сказать: приятное знакомство, хорошенькое начало работы.
      Срочно собираем руководство этих полков. Разговор тягостный, долгий. Выходит, на таком крупном аэродроме, как Брянский, нет и элементарного порядка. Каждый командир - сам по себе. Что хочет, то и делает. Путаницу и неразбериху вносили к тому же экипажи, приземлявшиеся большими и малыми группами по пути с запада.
      В тот же день назначаю начальником авиагарнизона подполковника В. Сапрыкина, даю ему широкие полномочия. Командиров, повинных в нелепой гибели двух летчиков, пришлось строго наказать.
      Крутые меры возымели свое действие. В организации полетов обрели силу закона правила летной службы. Больше стало согласованности между летными и обеспечивающими подразделениями. Чтобы не создавать излишней скученности, приказываю одному из полков перелететь на полевой аэродром.
      Тут же пришлось решать и судьбу "безлошадных" летчиков и штурманов. А скопилась их здесь не одна сотня. Разными путями прибыли сюда эти люди, не имея самолетов, целыми днями слонялись без дела, мешали работать. Конечно же, они ни в чем не были виноваты, рвались в бой, и следовало как-то определить их судьбу.
      На аэродроме стояло немало различных самолетов: истребители, бомбардировщики, штурмовики, связные п т. д. Поручаю инженеру осмотреть их и исправные сразу же пустить в дело. Многих "безлошадников", для которых не нашлось машин, отправили в тыл, где формировались другие части.
      В тот день, когда столкнулись два самолета, на аэродром чуть раньше нас с Вихоревым прибыл незнакомый мне полковой комиссар. Был он невысок ростом, крепко сложен. Впервые я увидел его на командном пункте, когда вошел туда после катастрофы машин. Настроение, конечно, было скверное.
      - А вы кто такой? - сгоряча напустился я на полкового комиссара. - На аэродроме такие безобразия, а вы здесь прохлаждаетесь.
      Тот поднялся и доложил:
      - Военный комиссар ВВС Брянского фронта Ромазанов.
      - Как комиссар? - недоуменно переспрашиваю его. - У меня есть комиссар, Вихорев.
      Тогда он спокойно достает из кармана предписание и подает его. Читаю: "Полковой комиссар Ромазанов Сергей Николаевич назначен..." Штамп и печать Главного политического управления. Подпись: Л. Мехлис. Все по закону.
      - Какое-то недоразумение, - говорю Ромазапову. - Направляйтесь в политуправление фронта и уточните, кому из вас быть комиссаром.
      Мы с Вихоревым знали друг друга давно, успели хорошо сработаться, и, честно говоря, не хотелось, чтобы его место занял кто-то другой. Но пришлось подчиниться приказу. Вихорев уехал в Москву, в Главное политическое управление, и был потом направлен на Западный фронт. Ромазанов же остался у нас. Он оказался не менее достойным человеком, добрым боевым товарищем и рассудительным политическим руководителем. Поэтому мы быстро нашли с ним общий язык. Так же, как и Вихорев, оп вникал во все детали боевой работы, доходил до каждого человека, не раз проявлял личную отвагу и мужество.
      Получаем как-то телефонограмму: в ваше распоряжение передается один из батальонов аэродромного обслуживания. Ждем-ждем, а его все нет. А он до зарезу нам нужен. В той обстановке всякое могло случиться. Колонна могла попасть под бомбежку, нарваться на вражеские тапки, наконец, заблудиться в Брянских лесах.
      - Давайте я его разыщу, - просто, без всякой рисовки предложил Ромазанов. - А, кстати, в пути познакомлюсь с людьми батальона. Ведь в прошлом-то я летчик-наблюдатель.
      Вылетел он на связном самолете, долго кружил над Брянскими лесами и нашел-таки.
      - Как же вам удалось? - спрашиваю Сергея Николаевича. - Ведь колонна, наверняка, маскировалась.
      - По клубной машине, - отвечает Ромазанов. - Снизился над одной из прогалин, вижу под деревом автомобиль с громкоговорителем. А такие установки имеются только в батальонах. Сел поблизости. Точно. Тот самый батальон оказался.
      Ромазанов переночевал в БАО, а на следующее утро вернулся. К исходу дня пожаловали и подразделения батальона.
      События на фронтах все осложнялись. Под напором фашистских войск Центральный фронт отступал. Для того чтобы ликвидировать угрозу, нависшую над войсками Центрального и правого крыла Юго-Западного фронтов с севера, прикрыть направление на Брянск, и был создан новый фронт.
      Но противник, вопреки предположениям, на Брянск не пошел. Его 24-й моторизованный корпус и пехота повернули на юг, на Унечу. 17 августа 1941 года гитлеровцы, прорвав оборону в полосе 13-й армии, вышли в ее тылы, перерезали железную дорогу Брянск - Гомель и заняли Унечу. 13-я армия, которой командовал генерал-майор К. Д. Голубев, оказалась в очень тяжелом положении.
      На следующий день фашистские войска, продолжая развивать успех, заняли Стародуб, а 21 августа Почен. Нетрудно было догадаться, что противник стремится мощными ударами танков с ходу прорвать нашу оборону, чтобы потом ввести в прорыв подвижные мотомеханизированные соединения и обеспечить себе дальнейший успех.
      19 августа командующий Брянским фронтом отдает боевой приказ: уничтожить противника, прорвавшегося в район Унечи. Для этого привлекались 13-я армия и 55-я кавалерийская дивизия 50-й армии. Авиации фронта ставилась задача в 13.40 нанести удар по мотомехколоннам и скоплениям пехоты. Выполнение этой задачи осложнялось тем, что наши войска, расположенные на участке Мглин, Унеча, должны были наступать на эти пункты с запада.
      Получилась довольно сложная и запутанная обстановка. Чтобы не ударить с воздуха по своим, я попросил штаб фронта обозначить расположение передовых частей, а нашим командирам приказал ознакомить все экипажи с сигналами обозначения, быть осмотрительными.
      Самолетов у нас было мало, зато экипажей в избытке. Поэтому как только возвращалась с задания какая то машина, на аэродроме ее с нетерпением уже ждали. Самолет быстро заправляли горючим, подвешивали бомбы, и он уходил в бой с новым экипажем. Недостаток в самолетах восполнялся, таким образом, интенсивным их использованием.
      Но, несмотря на все усилия наземных войск и авиации, задачу полностью решить не удалось. 13-я армия продолжала отступать. Чтобы облегчить ее участь, командование фронта решило кавалерийскую дивизию 50-й армии направить рейдом по тылам противника, с целью дезорганизовать управление, снабжение, замедлить продвижение его войск. Нам приказали вести усиленную воздушную разведку и прикрывать конников от бомбардировочных налетов противника. Дивизия углубилась на 60 километров, сосредоточилась в лесах севернее Мглина, чтобы отсюда производить налеты. Но в самый ответственный момент ее командиру изменила решительность. Не выполнив своей задачи, конники вернулись обратно.
      А противник между тем продолжал яростно рваться вперед. На помощь 24-му моторизованному корпусу гитлеровское командование направило 47-й моторизованный корпус. Создалась угроза полного окружения 13-й армии. Экипажи наших самолетов большую часть суток висели над танковыми и моторизованными колоннами врага, продвигавшимися главным образом по дорогам, бомбили их, обстреливали, но сдержать не могли. Беда в том, что задач перед авиацией ставилось много, а сил мало, приходилось их распылять. Нанести массированный удар по какой-то одной крупной группировке не представлялось возможным.
      В то время мы не знали, что Ставка задумала осуществить один контрудар во фланг 2-й танковой группе противника в районе Стародуба, а второй во взаимодействии с Резервным фронтом в районе Рославля. Об этом можно было лишь догадываться. Брянский фронт начали усиливать резервами, артиллерией, танками. Авиация тоже получила подкрепление.
      Одновременно Ставка дала указание силами ВВС Красной Армии провести воздушную операцию, чтобы сорвать наступление 2-й танковой группы противника. Для этого кроме авиации Брянского фронта привлекались самолеты из состава ВВС других фронтов западного направления и частей дальнебомбардировочной авиации Главнокомандования, возглавляемых полковником Л. А. Горбацевичем. К 28 августа, помимо того, фронту оперативно подчинили резервную авиационную группу Верховного Главнокомандования, которую возглавлял полковник Д. М. Трифонов. Штаб ВВС Красной Армии детально разработал план операции. Его утвердил Верховный Главнокомандующий. Из Москвы к нам прибыла оперативная группа штаба ВВС во главе с заместителем командующего ВВС Красной Армии генералом И. Ф. Петровым и полковником И. П. Рухле.