Боевые маршруты

Рассказывались комические истории, выдвигались фантастические "прожекты". Мы, молодежь, с жадностью слушали старых авиационных "волков", невольно заражались их неистощимой энергией, смелостью поисков. Они всегда стремились к новому, неизведанному со страстью, свойственной людям, которые до самозабвения любят свою профессию, экспериментировали, нередко шли на риск, чтобы "выведать" у техники скрытые резервы, подсказать конструкторам новые идеи, воплощение которых повысило бы боевые возможности самолетов. В этих разговорах мы черпали немало полезного для себя, как губка, впитывали новые знания и проверенный практикой опыт.
      Однажды во время перекура Валерий Чкалов рассказал о любопытном эксперименте, проделанном им на истребителе.
      - Когда выводишь самолет на петлю и увидишь горизонт - отдай ручку от себя и ты почувствуешь удивительно приятное ощущение, - с жаром говорил он. Фигуру эту я окрестил "колокол".
      Меня заинтересовал эксперимент Чкалова, и я решил повторить его. Штурману Коровину я, конечно, не сказал о своем намерении: боялся, будет возражать. Полетели в зону номер 2, которая находилась над Октябрьским Полем (тогда это был пустырь).
      И вот я решаюсь на самолете Р-1 испробовать то, что Чкалов проделал на истребителе. Мой самолет выполнить этих эволюции, конечно, не смог и камнем пошел к земле. Выступил пот, нервы напряжены до предела. Земля приближается с невероятной быстротой, а машина не слушается меня, не выходит в линию горизонтального полета.
      Представляю состояние штурмана. Катастрофа казалась неминуемой. Лишь в каких-то тридцати метрах от земли машина как бы нехотя стала занимать горизонтальное положение и с ревом пронеслась над кучами мусора. От сердца отлегло. Я смахнул с лица холодный пот, потянул штурвал на себя, набрал нужную высоту и взял курс на аэродром.
      - Дура, - обругал меня Чкалов, когда я рассказал ему об этом, едва не ставшем роковым полете. - Разве можно рисковать? Я тебе говорил об истребителе, а ты чего удумал? Да и высота требуется не ниже трех с половиной тысяч, а ты и до двух не дотянул.
      Полет этот я запомнил на всю жизнь. Чкалов был куда опытнее меня, и если он решался на какой-то эксперимент, то выполнял его со строгим расчетом. А я об этом не подумал.
      С тех пор мы с Валерием стали большими друзьями. И если он делился с нами, молодыми пилотами, какими-то соображениями о новых пилотажных фигурах, то тут же по-товарищески предупреждал, что можно делать, а чего нельзя.
      Однажды подходит ко мне Витя Муравьев, такой же молодой инструктор, как и я. Вид у него растерянный, шлем сдвинут на глаза.
      - Что делать? - спрашивает. - Только что был у командира отряда. Тот сказал: "Будешь проверять технику пилотирования Чкалова".
      - Чкалова? - невольно вырвалось у меня. Такой признанный пилот-новатор, и вдруг его будет проверять вчерашний безусый курсант. Как потом выяснилось, Чкалов допустил в воздухе очередное "художество", его на время отстранили от полетов, и вот сейчас, после перерыва, лететь с ним поручили Вите Муравьеву. Я понимал состояние товарища, но не мог посоветовать ему ничего вразумительного.
      А в это время к нам уже подходил своей медвежьей, вразвалочку, походкой сам Чкалов. Положил тяжелую ручищу на узенькое плечико Вити Муравьева и этак добродушно говорит:
      - Ну что, полетели?
      Витя еще более растерялся, посмотрел страдальчески на меня, будто прося защиты, и молча направился к стоявшему неподалеку самолету.
      Когда они приземлились, Чкалов, улыбаясь, посоветовал Вите:
      - Ставь за полет "тройку".
      - Почему "тройку"? - воспротивился Муравьев. - Вы же, Валерий Павлович, пилотировали отменно.
      - А ты слушай, что тебе старшие говорят. "Тройку", и ни на балл больше. Так надо. Понял?
      С Витей мы потом долго смеялись над очередной незлобивой выходкой Чкалова. А Вите с тех пор Валерии Павлович, как старший, оказывал особые знаки внимания.
      Начальником Центрального аэродрома имени Фрунзе много лет работал Зиновий Николаевич Райвичер, старейший летчик, награжденный в гражданскую войну двумя орденами Красного Знамени. Он любил порядок и строго взыскивал с тех, кто нарушал его. Райвичеру подчинялись все летные части, находившиеся на аэродроме. Без централизованной, сосредоточенной в одних руках власти тут нельзя было обойтись.
      Однажды меня и Георгия Байдукова назначили руководить полетами. Он ответственный от научно-исследовательского института, а я - его помощник от академии.
      На дворе трескучий мороз, метет поземка и ветер пронизывает до костей. Тогда ведь не было теплых стартовых домиков, как сейчас. Руководитель полетов, стартер, финишер стояли открыто, на семи ветрах и дирижировали самолетами не с помощью радио, а флажками, голосом, а то и просто руками.
      Когда в полетах наступила пауза, Байдуков и говорит:
      - Поди погрейся. Надо будет - позову.
      Ушел я в домик, наслаждаюсь теплом. Проходит час, а может и больше, никто не вызывает. Меня начинает одолевать беспокойство. Прихожу на старт, спрашиваю у механика:
      - Где Байдуков?
      - Байдукова вызвали, и он куда-то уехал.
      Пришлось взять на себя роль руководителя полетов. Приближался вечер. Плановая таблица была выполнена, и я закрыл полеты. Но, не успел дойти до домика - слышу вверху, в стороне гудит самолет. В это время пошел снег, и рассмотреть приближающуюся машину было невозможно. Я тут же бегом возвратился и приказал выложить посадочный знак. Самолет приземлился, но мне все равно дали взбучку за то, что раньше времени ушел со старта.
      Одним из отрядов авиационной бригады командовал Фегерваре - венгр по национальности. Был он худощав, всегда ровен и вежлив в обращении. Небольшой акцент, с которым Фегерваре произносил слова, придавал его речи особую привлекательность.
      Дело было летом, стояли мы в лагерях под Серпуховом у деревни Липецы. Подходит как-то к нему миловидная молодая женщина и чуть не со слезами на глазах умоляет:
      - Ну научите меня летать. Ну, пожалуйста...
      - Не могу я этого сделать, уважаемая. Не могу. Авиация боевая, а вы хотите, чтобы я посадил в самолет женщину, - отбивался от нее Фегерваре.
      - Я все это понимаю, - не унималась она. - Но сделайте исключение, прошу вас.
      Это была ныне всем известная летчица Валентина Гризодубова.
      - Ну что мне с вами делать? - искренне сожалел Фегерваре. - Узнает начальство - не сдобровать.
      В конце концов командир отряда сдался и разрешил после основных полетов провезти Валентину на По-2. Она оказалась на редкость способной, быстро переняла приемы управления самолетом, уверенно взлетала и садилась. Вскоре ее выпустили самостоятельно и порекомендовали продолжить учебу в одном из подразделений ГВФ. Туда же, в ГВФ, за какую-то очередную провинность на время откомандировали и В.П. Чкалова. Он возил там парашютистов и принял живейшее участие в устройстве летной судьбы Вали Гризодубовой.
      В мае 1932 года состоялся воздушный парад. В нем участвовала и наша авиабригада. Прошел он успешно. В небе Москвы промчались самолеты разного назначения - истребители, легкие и тяжелые бомбардировщики, разведчики. Авиационные заводы, построенные в годы индустриализации страны, выпускали уже отличные по тому времени машины.
      Участников парада пригласили в Кремль. На встречу пришли члены Политбюро во главе с И. В. Сталиным. Сталин высоко отозвался о мастерстве летчиков и штурманов, много теплых слов сказал об авиации вообще.
      На следующий день состоялся смотр авиационной техники. На Центральном аэродроме выстроились рядами самолеты различных марок. Я впервые видел такое огромное количество машин, собранных вместе. Это было величественное зрелище, невольно вызывавшее гордость и восхищение.
      Первым из гостей на аэродром прибыл А. М. Горький. На нем был легкий плащ и широкополая черная шляпа. Летчики, техники, механики тотчас же окружили любимого писателя. Кто-то воскликнул:
      - Горькому слово!
      Все дружно зааплодировали. Горький поправил галстук, окинул взглядом выстроившиеся по линеечке самолеты, и глаза его повлажнели.
      - Какая мощь! - с придыханием сказал он, вынимая из кармана носовой платок. - Посмотрел на вас, и сердце радостью захлестнуло. Какие у вас одухотворенные лица. Эх, говорить я не умею, - с волжским акцентом подвел он итог своей до предела краткой речи. - Лучше я о вас напишу.
      Позже прибыли руководители партии и правительства во главе с И. В. Сталиным, иностранные делегации, присутствовавшие на первомайском празднике. Мы застыли у своих самолетов, одетые в новенькие синие комбинезоны. Я стоял со своим экипажем у ТБ-3 (тяжелый бомбардировщик конструкции А. Н. Туполева), на котором мы вчера, в день первомайского торжества, пролетали над Москвой, Красной площадью. В сердце все еще ликовал праздник.
       
      В небе Китая
      Начало зимы в 1933 году было морозным и вьюжным. Ветер свободно гулял по широкому полю Центрального аэродрома, наметая снежные подушки на взлетно-посадочной полосе. Красноармейцы едва успевали срыть сугробы в одном месте, как они появлялись в другом. И опять приходилось запрягать сивку-бурку (как назвали наш единственный трактор), чтобы разровнять поле. И отменять полеты было крайне нежелательно: каждый потерянный час ставил под удар и без того напряженный график подготовки слушателей.
      Уставали не только аэродромщики, но и мы, инструкторы. Полеты нужно было разобрать, а затем начиналась подготовка к очередному учебному дню.
      В один из таких суматошных дней меня вызвали к дежурному по полетам на оперативный пункт. Там я увидел незнакомого человека в штатском пальто и шапке-ушанке. Поздоровавшись, он сухо сказал, что по распоряжению командира бригады я должен сейчас поехать с ним.
      - Но ведь на старте моя группа осталась, - ответил я.
      - Пусть вас это не беспокоит. Слушателям скажут, что делать.
      Сев в автомобиль, я удивленно подумал: что за человек меня пригласил? Куда? К чему такая таинственность?
      Машина свернула в один из переулков и вскоре остановилась перед небольшим кирпичным домом. Незнакомец открыл дверь, и я вошел вслед за ним.
      В комнате сидели двое. Одного из них я узнал сразу. Это был начальник отдела кадров УВВС Гайдукевич Леонтий Семенович. Вторым при знакомстве оказался политработник Чернов. Перед ними лежало мое личное дело. У меня сразу мелькнула догадка: речь, видимо, пойдет о переводе на другую должность.
      - Нравится инструкторская работа? - просто спросил Чернов.
      - Привык, - ответил я уклончиво. - Да и работа интересная.
      - Мы и не хотим лишить вас этой интересной работы, - слегка улыбнувшись, отозвался собеседник. - Только намерены предложить ее в другом месте. Где узнаете позже. Согласны?
      - Я человек военный, - отвечаю. - Куда прикажут - туда и поеду.
      - Это дело сугубо добровольное, никто вас неволить не посмеет. Женаты?
      - Пока холост.
      - Это уже лучше, - заметил тот незнакомец, который приезжал за мной.
      Пока мы беседовали, в комнату один за другим входили хорошо знакомые мне люди: Сергей Антоненок, инструктор-летчик из нашей же бригады, мой однокашник, летчик Трофим Тюрин, штурман Александр Хватов, два техника из научно-исследовательского института ВВС - Сергей Тарахтунов и Павел Кузьмин. "Значит, поеду не один", - подумал я, и на душе сразу стало как-то веселее.
      Когда все вызванные товарищи в принципе согласились на поездку, нам сказали, что речь идет о Китае. Советское правительство из чувства интернациональной солидарности с китайским народом решило оказать ему необходимую помощь в борьбе с японскими милитаристами. Оно намерено, в частности, послать туда инструкторов для подготовки местных летных кадров, которых в Китае пока нет, создать там школу. Каждый из нас сразу же заявил о готовности честно и до конца выполнить свой интернациональный долг.
      На следующий день нас принял Ян Карлович Берзин, о котором мне многое было уже известно. Я знал, что родился он в Латвии, в бедной крестьянской семье, с юных лет посвятил себя борьбе за свободу и счастье народа, неоднократно подвергался арестам. В 1906 году его за большевистскую пропаганду приговорили к смертной казни, которую потом заменили длительным тюремным заключением. Ян Карлович отбывал ссылку в Сибири, проводил большую разъяснительную работу среди окопных солдат в первую мировую империалистическую войну, сражался с юнкерами, в феврале 1917 года штурмовал Зимний.
      Ян Карлович навсегда связал свою жизнь с Красной Армией. В декабре 1920 года его переводят в разведорга-ны, а с 1924 года он возглавляет Разведуправление РККА. В 1935 году Я. К. Берзин назначается вначале помощником, затем заместителем командующего Особой Дальневосточной армией. Позже он в качестве старшего военного советника едет в республиканскую Испанию, а, возвратившись оттуда, вновь становится начальником Разведывательного управления РККА.
      Вот этот-то легендарный человек и должен был нас принять. Входим в его кабинет. Он встает из-за стола и каждому тепло пожимает руку. У него коротко остриженные седые волосы, живые, выразительные глаза на волевом энергичном лице. Острым изучающим взглядом Берзин посмотрел на нас, словно желая убедиться, все ли готовы к выполнению трудного задания, и тепло, по-отечески улыбнулся. Значит, никто не вызывал у него сомнений.
      - Работать в незнакомой стране очень нелегко, - задумчиво сказал Ян Карлович и, кратко охарактеризовав трудности, с которыми мы можем встретиться, прямо поставил вопрос: - Кто не хочет или, может быть, боится - скажите прямо. Вас не неволят.
      Никто из нас, конечно, не отказался от поездки в Китай.
      На прощание Берзин коротко напутствовал нас:
      - Родина на вас надеется. Будьте достойны этого доверия.
      ...На Восток выехали вечером. Для нас выделили два купе в поезде дальнего следования. О билетах не пришлось беспокоиться: их вручили заранее.
      До Семипалатинска поезд тащился чуть ли не неделю. За это время мы успели лучше познакомиться друг с другом. Одеты мы были во все гражданское, внимание к себе старались ничем не привлекать. Лишь глубокой ночью, когда все уже спали, позволяли себе перекинуться несколькими словами о предстоящих делах. Вопрос что-то нас ждет, волновал каждого. Как летчики мы чувствовали себя уверенно, как инструкторы - тоже. Больше всего беспокоило незнание китайского языка. А ведь с помощью одних пальцев научить летному делу крайне трудно.
      - Э, да что толковать, -успокаивал нас никогда не унывающий Сергей Тарахтунов, - Обстановка на месте подскажет, что делать. Верно, Трофим? Тюрин улыбнулся и согласно кивнул головой.
      В Семипалатинске мы сошли с поезда, разыскали китайское консульство, оформили соответствующие документы и на другой день отправились дальше. В пути началась пурга, да такая, что ни зги не видно. Снежные заряды яростно били в окна вагона, в вентиляционных люках свистел ветер. Температура в купе упала чуть ли не до нуля. Мы надели на себя все, что хранилось в чемоданах, но согреться не могли.
      Поезд шел по Туркестано-Сибирской железной дороге, незадолго перед этим сданной в эксплуатацию. "Турксиб", как тогда называли крупнейшую новостройку страны, соединил два богатейших экономических района - Сибирь и Среднюю Азию.
      Мы сошли на маленькой станции Аягуз, затерявшейся в бескрайней степи. Там нас уже ждали. На ночевку нас разместили в холодном деревянном бараке. Мне, как старшему группы, вручили пакет. Я разорвал конверт и прочитал лаконичное распоряжение: "Собрать самолеты Р-5 и быть готовыми к перелету".
      - А где они? - спрашиваю встретивших нас товарищей.
      - Тут, неподалеку от станции.
      На следующий день с трудом откопали занесенные снегом деревянные ящики, в которых находились части разобранных самолетов. Работать в летном обмундировании было неудобно, и мы попросили достать нам валенки, полушубки и теплые перчатки.
      Трудились с утра до позднего вечера на тридцатиградусном морозе. Когда при необходимости приходилось снимать перчатки, пальцы буквально прикипали к металлу.
      Наконец машины были собраны и поставлены на лыжи. Чтобы не сорвало ветром, закрепили их тросами. Потом заправили баки топливом.
      ...Когда немного прояснилось и ветер стих, я поочередно облетал самолеты. Никаких недостатков не обнаружилось. Да и не мудрено: техники были опытными, они. работали в научно-исследовательском институте ВВС и знали самолеты до винтика.
      Осталось ждать распоряжения о вылете. Но вместо команды получили предупреждение: "К вам прибудет товарищ К., от которого получите дальнейшие указания".
      Товарищ К. не заставил себя ждать. Он прибыл на одномоторном самолете К-5 и привез с собой известного в авиации механика Демешкевича Алексея Анисимовича. Был он уже в годах, и его уважительно называли "Батя". Об этом человеке ходили прямо-таки легенды. Рассказывали, что достаточно ему послушать работу авиационного мотора, как он тут же безошибочно определяет любую неисправность. Не случайно знаменитый летчик Ю. И. Пионтковский, испытывавший самолеты конструкции А. С. Яковлева" души не чаял в этом специалисте.
      Демешкевич придирчиво осмотрел собранные нами машины, вытер ветошью испачканные в масле руки и, озорно сверкнув глазами, сказал:
      - Порядок, ребята. Можно лететь! Товарищ К., отрекомендовавшийся летчиком ГВФ, предупредил:
      - Полетим к границе. Там есть аэродром.
      - Сколько это займет времени? - спрашиваю.
      - Часа два, не более.
      - А как с картами?
      - А зачем они? Можете положиться на меня. Я эту трассу хорошо знаю. Туда ведет автомобильный тракт.
      Самолет К-5, загруженный имуществом, ушел в Бахты раньше. Им управлял опытный пилот ГВФ Кошкин. С собой он увез и Демешкевича, чтобы вместе подготовить аэродром к приему наших машин.
      И вот мы в воздухе. Впереди лидер - товарищ К. вместе с Антоненком, я слева, а справа Тюрин.
      Зимний день короток. Пока заправляли машины, прогревали моторы, согласовывали некоторые вопросы - время было упущено. Но, по расчетам, мы все равно должны приземлиться в конечном пункте еще засветло. Однако прошел час, второй, как мы в воздухе, над землей уже начали сгущаться сумерки, а аэродрома пока и в помине нет. Впереди по курсу синеют горы, справа большое, покрытое зеленеющим льдом озеро. Чувствую - заблудились. В душу закралась тревога. Видимо, понял это и наш лидер. Покачиванием крыльев он сигналит, чтобы я вышел вперед и принял командование звеном. Я медлю. Он повторяет команду.
      Еще в Москве я знакомился с этим районом по крупномасштабной карте. Теперь вспомнил: озеро находится на юго-западе от поселка, а горы, что перед нами, Тарбагатайский хребет. Значит, надо разворачиваться на 90 градусов и брать курс на север.
      Так я и сделал. Теперь горы маячили справа. Но твердой уверенности в том, что летим точно по курсу, у меня не было. Можно себе представить наше положение.
      А время идет. Смотрю на стрелки хронометра. Вместо двух болтаемся в воздухе более четырех часов. Скоро наступит темнота, и гибель наша в горах неминуема. И вдруг вдали сверкнули огоньки. Какая радость! По-видимому, на тракте заночевал караван. Приближаемся к спасительным огням и уже без труда различаем наземные костры. Теперь курс 90 градусов на восток вдоль тракта.
      Вскоре в темное небо взвились одна за другой три ракеты. Наверняка это аэродром. Кажется, мы спасены. Захожу на посадку, ориентируюсь по тусклым огонькам (позже выяснилось, что это жаровни, предусмотрительно зажженные Демешкевичем и Кошкиным). За мной приземляется Тюрин, а следом К. с Антоненком.
      Во мне все кипело. Будь у меня власть - строго наказал бы я этого самоуверенного человека за то, что он чуть не сорвал важное задание и едва не погубил нас. К счастью, вскоре мы с ним расстались и больше уж не встретились.
      * * *
      Вот и маленькая пограничная деревушка, к которой примыкает полевой аэродром. Здесь мы задержались. Минули третьи сутки, а команда на вылет не поступала. За это время успели изучить по китайским картам рельеф местности, над которой предстояло лететь, запомнить названия речек, горных вершин, населенных пунктов.
      Наконец из-за Тарбагатая появился самолет. Встречаем его. Из кабины на землю спрыгнул немолодой летчик. Представился: Геннадий Белицкий. Он сообщил, что уже начал формировать в Синьцзяне авиационную школу, но пришлось на время приостановить все дела: там началась междоусобная война. Генерал Ма Чжуин, подстрекаемый японскими милитаристами, поднял восстание против законного провинциального правительства. Его войска окружили столицу Синьцзяня г. Урумчи и штурмуют крепостные стены. Губернатор провинции Шень Дубань взывает о помощи.
      - А есть ли аэродромы по пути к Урумчи? - спрашиваю Белицкого. Он улыбнулся:
      - Какие там аэродромы? Полевые площадки, кое-как очищенные от больших камней.
      - А как с горючим? Одной заправки до Урумчи не хватит.
      - Садитесь в Шихо и ждите дальнейших указаний. В ночь на 25 декабря нас подняли по тревоге. До аэродрома - рукой подать, всего три километра, а добирались туда часа два. Бушевала такая метель, что с ног валило. Там нам объявили:
      - Предстоит выполнить боевую задачу. Загрузите самолеты бомбами до предела, захватите второй боекомплект к стрелковому вооружению. Не забудьте и о запасе бензина.
      Морально к выполнению этой задачи мы были готовы, а как будем действовать - смутно представляли. Ведь никому из нас воевать еще не приходилось.
      Остаток ночи прошел в хлопотах. На рассвете мы были уже на аэродроме. Первым взлетел на своем Р-5 Костя Шишков, за ним стартовал я. Моя тяжелогруженая машина долго скользила по взлохмаченному ветром снежному насту, пока, наконец, оторвалась от земли. За мной в воздух поднялся Сергей Антоненок.
      Я облегченно вздохнул: взлетели благополучно. Но самое трудное было впереди. Перепрыгнем ли через горный хребет Тарбагатай? Высота его четыре тысячи метров, вершины гор закрыты облачностью. Оставалось одно: подняться как можно выше и лететь вслепую. А на самолетах не было ни радиостанции, ни кислородного оборудования. Высотомер, указатель скорости, компас, часы - вот и все приборы, которыми мы располагали. При таком оборудовании кабин полеты в сложных погодных условиях сопряжены с большим риском. Вот и мы теперь попали в переделку. Как только вошли в облака, зрительной связи между экипажами не стало, каждый теперь ориентировался самостоятельно.
      Хронометр неумолимо отсчитывал минуты. По расчету времени, горы должны остаться уже позади, а вокруг по-прежнему клубятся облака. Снижаться рискованно. Строго выдерживаю высоту, пока внизу не появляются "окна". Сквозь разрывы в облаках вижу каменистое плато. От кислородного голодания немного подташнивает, поэтому решаю снизиться. Передо мной открылась неприветливая пустынная Джунгария, где глазу не за что зацепиться. Ни деревца, ни кустика. Голые камни и песок.
      Осматриваюсь в надежде увидеть самолеты товарищей. Справа чуть позади замечаю серенькую точку. Сбавляю скорость, чтобы отставший догнал меня, и по бортовому номеру узнаю машину Кости Шишкова. А где же Антоненок? Сколько ни оглядываюсь, обнаружить его не могу.
      Летим вдвоем. Вскоре внизу показалось какое-то селение. Смотрю на карту: вроде Шихо. Приземляемся. К нам подходит высокий тучный офицер. На плечах у него погоны полковника царской армии. Вскинув руку к папахе, он представляется:
      - Полковник Иванов. Как долетели, господа?
      Признаться, вначале я опешил от такого обращения: нам, советским людям, было дико слышать слово "господа". Но я тут же взял себя в руки и тоже представился, правда, под другой фамилией.
      - Давно вас ждем, господа, - продолжал полковник, с улыбкой покручивая свои черные, с проседью усы.
      - Простите, кто вы будете? - не удержался я от вопроса.
      - Командир кавалерийского полка русских эмигрантов, - ответил Иванов. -Мой полк входит в состав бригады китайских правительственных войск. Здесь я оказался потому, что мне, как русскому, приказано встретить вас.
      "Час от часу не легче, - с горечью подумал я. - Не успели опомниться от рискованного полета через Тарбагатай, как вдруг столкнулись с новой неожиданностью - стали не то гостями, не то пленниками полковника царской армии".
      - Прошу вас, господа, - Иванов жестом показал на стоявший невдалеке тарантас, запряженный четверкой волов. - Вас ждут.
      "Кто ждет? - пронеслась в голове тревожная мысль, и я невольно переглянулся с Шишковым. - Уж не расправа ли?"
      - Прошу прощения, - отвечаю полковнику. - Задерживаться мы не можем. У нас задание лететь в Урумчи.
      - Но там же... - предостерегающе начал он.
      - Нас об этом предупредили.
      - В таком случае не смею задерживать, - козырнул полковник.
      Дозаправив самолеты горючим, мы передали оставшийся бензин под охрану китайцу и попросили полковника предупредить его, что оно нам пригодится на обратном пути. Китаец услужливо приложил руки к груди.
      Минут через десять мы с Шишковым снова поднялись в воздух. На этот раз видимость оказалась прекрасной, и наша пара без затруднений вышла на Урумчи.
      Подлетая к городу, мы увидели у крепостной стены, которой он опоясан, множество людей. Это мятежники штурмовали крепость. Тускло мелькали частые вспышки выстрелов. Позади штурмующей пехоты гарцевали конники. И мне, и Шишкову доводилось бомбить цели только на полигонах. Поэтому нетрудно понять охватившее нас нервное напряжение.
      Снижаемся до двухсотпятидесяти метров и начинаем поочередно бросать в гущу мятежных войск двадцатипятикилограммовые осколочные бомбы. Внизу взметнулось несколько взрывов. На выходе из атаки штурманы открывают огонь из пулеметов. Видим, толпа мятежников отхлынула от стены и бросилась бежать. Обогнав ее, помчалась в горы конница. На подступах к крепости осталось немало трупов. Они хорошо различались на снегу. Мы снизились чуть ли не до земли и выпустили остаток боезапаса по бегущим мятежникам, обезумевшим от нашего внезапного воздушного налета. Позже выяснилось, что суеверные вояки генерала Ма Чжуина восприняли бомбовые удары с неба как божью кару. Ведь никто из них до этого ни разу не видел самолетов.
      Когда мы, выполнив задание, возвратились в Шихо, нас снова встретил полковник Иванов. Видимо, он знал, зачем мы летали в Урумчи, и от души нас поздравил с успехом. В знак особого уважения он даже снял перед нами папаху.
      - Прошу вас, - с прежней галантностью указал полковник на знакомую нам подводу. - Губернатор ждет.
      - А как быть с самолетами? - поинтересовался я, - Кто их будет охранять?
      - Можете не беспокоиться, господа. Все необходимые распоряжения уже отданы, -успокоил нас Иванов.
      Мы слили из радиаторов воду, зачехлили машины, сели в тарантас и тронулись. Ехали очень медленно. Непрерывно подгоняемые возницей-китайцем, утомленные волы еле двигались по каменистой дорого. Начало смеркаться. В небе зажглись звезды.
      Подвода остановилась наконец у глинобитной фанзы, в стене которой темнел проем. Китаец подошел к этому лазу, с кем-то там поговорил, вернулся и, подобострастно кланяясь, пригласил следовать за ним.
      Большая комната, в которую мы вошли, была ярко освещена керосиновой лампой-молнией. За столами, уставленными бутылками и закусками, сидела группа русских офицеров - сослуживцев полковника Иванова. Почетное место в центре занимал губернатор - китаец. Как позже выяснилось, одновременно он является и командиром бригады.
      - Господа!-обратился к сидящим за столом полковник. - У нас в гостях сегодня летчики. Русские летчики, - подчеркнул он. Хотя мы и не говорили ему, что прилетели из Советского Союза, Иванов, конечно, знал об этом.
      Офицеры, а с ними и губернатор встали. Кто-то крикнул "ура!". Нас услужливо усадили на заранее подготовленные места и начали угощать. Изголодавшись за день, мы с аппетитом приступили к еде. Нас пытались выспросить, как живется "на той стороне", но мы деликатно уходили от темы разговора. Не каждому нужно знать, кто мы такие.
      Наши собеседники оказались в Китае после разгрома войск Колчака и Дутова, где они служили. Теперь многие из них чистосердечно раскаивались, что в свое время не перешли на сторону Советской власти. Слово "Родина" они произносили с трепетом и болью в душе. Ведь здесь, на далекой чужбине, у них нет ни настоящего, ни будущего.
      Официальную чопорность приему пытался придать губернатор. Подняв бокал, он произнес длинную витиеватую речь. Но общий смысл ее сводился к благодарности в адрес Советского правительства за поддержку и помощь в трудную минуту.
      Когда губернатор, елейно улыбаясь, сел, Иванов взял в руки баян и растянул мехи. Пьяные офицеры нестройно затянули какую-то старинную казачью песню, которую ранее никто из нас не слышал. Потом началась пляска.
      - А ну, ребята, поддержите, - по-простецки обратился к нам Иванов.
      Из-за стола вышел штурман моего экипажа Алексей Завьялов, но, вспомнив, что на нем унты, остановился и развел руками:
      - Не могу. Сапоги бы...
      Один из офицеров немедленно снял с себя сапоги и помог их надеть Завьялову. Алексей плясун был отменный и так молодецки стал отстукивать "чечетку", что от сапога отвалился каблук. Комнату огласил дружный хохот.
      - Ну и молодец летчик. Поддал жару.
      Когда нас проводили на отдых и оставили одних, мы в первую очередь вспомнили об Антоненке. Где он? Что с ним? То ли вернулся обратно, то ли сел на вынужденную? А может быть, врезался в скалы и разбился? Гадали по-разному, но к определенному выводу не пришли. Спросить же было не у кого.
      Судьба товарища прояснилась позже. Весть о нем привез один из летчиков, доставивший в Шихо какое-то имущество. Оп сказал, что Антоненок, потеряв ориентировку, вернулся. Но ему не поверили, обвинили в трусости и собираются отдать под суд.
      Я тут же написал письмо и передал его с возвращавшимся обратно летчиком. Я категорически заявил, что сложившееся об Антоненке мнение ошибочно, что он вполне мог заблудиться, поскольку через горы нам пришлось лететь в сплошных облаках. Видимо, он вынужден был вернуться, чтобы напрасно не погибнуть и сохранить самолет. В заключение выразил готовность взять товарища на поруки.
      Письмо сыграло свою роль. Во всяком случае обвинение летчика в трусости сразу отпало, и Сергей Антоненок остался работать с нами.