А Николай сурово сдвинул брови, отложил в сторону выщербленную деревянную ложку, вышел из-за стола, торопливо достал кисет. Я видел, как у него мелко-мелко дрожали руки, когда он скручивал цигарку. Махорка рассыпалась, он с гневом бросил на пол клочок газеты, который только что крутил, подошел ко мне, положил тяжелую, изувеченную в боях руку на мое плечо и сказал наставительно:
      - Какой был человек, Федюня, какой человек! Наш комиссар о нем рассказывал...
      Отвернулся и смахнул слезу.
      У меня тоже защемило под сердцем, но я тогда еще не мог осмыслить всей глубины всенародного горя.
      На другой день состоялся траурный митинг. В центре села на высоком берегу реки Иргиз собрались, несмотря на лютый холод, стар и млад. Из Балакова приехали на санях рабочие. Слова выступающих были просты, как сама правда, и потому хватали за душу.
      Как-то Николай сказал мне:
      - Тебе, Федор, учиться надо.
      Я и сам об этом не раз думал. Ведь окончил всего три класса сельской школы. Но для учебы в городе нужны были деньги, а их у нас даже на керосин не хватало.
      И все же я твердо решил поехать в Самару, хотя ясно не представлял, какие трудности мне предстоит преодолеть в большом, незнакомом городе.
      ...Всю дорогу, пока пароход лениво шлепал плицами по речной глади, меня не покидало щемящее чувство тоски. С пристани я прошел на примыкавшую к ней площадь и остановился в раздумье: куда идти? В городе ни родных, ни знакомых.
      Приютили меня грузчики, расспросили, зачем приехал, похвалили за доброе намерение.
      - Парень ты молодой, - сказал один из них. - Пока есть сила да желание учись. В городе тут учреждение есть, просветом его называют...
      - Не просветом, а губполитпросветом, - поправил товарища другой грузчик. Только вчера книги туда отвозил. Пачек, наверное, десять набралось. В этот губполитпросвет тебе и надо наведаться, парень.
      "Губполитпросвет", -повторил я мысленно мудреное, впервые услышанное слово. И переспросил:
      - А что это такое?
      - Да ничего особенного. Учителки там ходят, книжки листают, - пояснил тот, что вчера побывал в этом учреждении.
      Утром пошел в город искать этот самый "губполитпросвет". Нашел его только к полудню. Поднявшись по лестнице на второй этаж, робко постучал в первую попавшуюся дверь. Меня встретила моложавая интеллигентного вида женщина в очках.
      - Вы к кому, юноша?
      Я объяснил, зачем пришел. Женщина в очках дружелюбно рассмеялась.
      - А что вы окончили?
      - Три класса сельской школы.
      - Давно?
      - Шесть лет тому назад.
      Лицо женщины стало серьезным. Она еще раз внимательно посмотрела на меня и, видимо заметив в моих глазах мольбу, сказала:
      - За городом есть школа взрослых. Учатся там в основном рабочие. Вас это устроит?
      Я был на седьмом небе от такого предложения. Наконец стану учиться. А где и на что придется жить - об этом как-то не думалось.
      - Хорошо, напишите заявление, - сказала женщина и положила передо мной листок бумаги.
      До экзаменов оставалось еще полторы недели. На последние гроши я вернулся домой, уверенный, что все теперь пойдет хорошо. Но эта уверенность рассеялась как дым, когда снова приехал в Самару и предстал перед экзаменационной комиссией. Из-за слабой общеобразовательной подготовки испытаний я не выдержал.
      Школой взрослых заведовала Раиса Тимофеевна Филимонова, чуткая, обаятельная женщина. Ее, видимо, подкупила та настойчивость, с которой деревенский паренек добивался поступления на учебу. Но таких, как я, оказалось еще несколько человек. После экзаменов Филимонова пригласила нас в свободную комнату и сказала:
      - Подождите дня два-три. Я сегодня переговорю кое с кем, попрошу создать для вас подготовительную группу.
      О возвращении домой не хотелось думать. С какими глазами предстану я перед матерью, братом, сестрой, односельчанами?.. Стыдно.
      Но на что дальше жить? Деньги кончились. Никакой специальности у меня нет. Да и работу в те годы было не так просто найти. И тут мне вспомнилось напутствие матери: в селькредсоюзе (кредитное товарищество) служит наш односельчанин Василий Иванович Судаков. Он, правда, меня не знал, из деревни уехал давно, но я все-таки решил сходить к нему.
      Василий Иванович встретил меня приветливо, повел в контору.
      - Дворником хотите? - спросили там. - Другой работы нет.
      Что ж, дворником так дворником. Есть надо - на все согласишься.
      Работа оказалась тяжелой. Но к трудностям мне не привыкать. Днем трудился в поте лица, а вечером торопился в школу. Спасибо Раисе Тимофеевне добилась-таки она открытия подготовительного класса.
      Школа находилась на далекой окраине города. Денег на трамвай часто не бывало. Приходилось туда и обратно ходить пешком. Жил где придется. Случалось ночевать даже в конюшне. И с какой же я ненавистью смотрел тогда на новоявленных буржуев, которых немало развелось в годы нэпа в Самаре.
      В школе я подружился с рабочим Гусевым. Он был намного старше меня, но его почему-то все ласково называли Васей. Он работал на трубном заводе литейщиком. Вместе мы закончили подготовительный курс, и нас перевели в первый класс.
      Наступило лето. Из дому пришло письмо: "Учись, Федор, старательно, - писал брат Николай. - Дома тебе делать нечего, голодно тут. А я уезжаю с матерью в Сибирь". Мне стало совсем грустно. Спасибо, Вася Гусев морально поддержал. Ведь должность дворника в сель-кредитсоюзе сократили, и я кое-как перебивался случайными заработками.
      Осенью 1924 года удалось устроиться на табачную фабрику "Экспресс". Там меня приняли в комсомол (был ленинский призыв 1924 года). Но вскоре и там оказался не у дел. Пошел на одно из пищевых предприятий чернорабочим. Здесь уже я почувствовал, что твердо становлюсь на ноги. Шутка ли: мне уплатили за первый же месяц 28 рублей. С такими деньгами я считал себя богачом, снял даже комнату в частном доме. Учиться стало легче.
      Прошли три года. Школу я закончил и прочно вошел в семью рабочего класса, проникся его интересами. В субботу и по воскресеньям рабочая молодежь выходила в поле и там под руководством шефов - воеппых училась стрельбе, участвовала в разных походах, военных играх и т. д.
      На фабрике "Пищевик" в 1927 году меня приняли кандидатом в члены ВКП(б), как рабочего с двухлетним производственным стажем. Там я с головой окунулся в общественную жизнь: стал членом бюро комсомола, редактором стенной газеты. Кроме того, активно участвовал в рейдах "легкой кавалерии". Когда в 1928 году настало время призыра в армию, в моей судьбе принял участие весь коллектив. Нас, призывников, на неделю освободили от работы - отдохните, мол, справьте свои личные дела. Устроили торжественное собрание - с речами, добрыми пожеланиями, товарищеским ужином. Тут же вручили нам подарки и деньги, собранные коллективом. Это меня так тронуло, что я слов не находил, чтоб отблагодарить товарищей.
      Но вечером, в трамвае, в толчее и давке, какой-то жулик вытащил у меня деньги. Пропали и документы. Что делать?
      На следующий день прихожу к секретарю парторганизации производства старому большевику Ивану Семеновичу Трофимову и рассказываю о своей беде. Тот выслушал, усмехнулся в усы, обнял за плечи и участливо, по-отцовски сказал:
      - Вот тебе, Федор, первый урок: рот не разевай, будь бдительным. В армии это качество особенно необходимо. Сам служил, знаю. К врагам нашим проявляй бдительность. А беду с деньгами поправим.
      И действительно, в тот же день товарищи снова собрали какую-то сумму и предложили мне.
      - Иван Семенович, не возьму, стыдно, - говорю Трофимову. - Рабочие от себя отрывают, а я, раззява...
      - Бери, бери, - наставлял он. - С кем грех да беда не случается.
      * * *
      Фашистское командование упорно не желало мириться с потерей невельского узла. Оно подтянуло свежие силы и предприняло ряд отчаянных контратак на рубеже Бир-каны - станция Сенютино, чтобы вынудить наши войска к отступлению. Резко повысилась и активность вражеской авиации. За день она делала до 300 самолето-вылетов. Нашим истребителям в те дни приходилось особенно туго. Но они духом не падали.
      За один день 9 октября только Герой Советского Союза гвардии капитан Смирнов уничтожил четыре вражеских самолета.
      Наиболее упорные воздушные бои развернулись 10 октября. В этот день в воздухе патрулировал группами весь истребительный полк.
      В первом вылете группу истребителей, прикрывавших наземные войска, снова возглавил гвардии капитан Смирнов. Прибыв в заданный район, он услышал сообщение станции наведения:
      "В районе озера Сенница - группа немецких бомбардировщиков, прикрытых шестью "фоккерами".
      Смирнов направился туда и завязал там бой.
      Первым, меткой очередью, сбил "Фокке-Вульф-190" гвардии лейтенант П. Углянский. Остальные вражеские самолеты не выдержали и поспешили удрать.
      Через несколько минут группа Смирнова встретилась с четверкой "фоккеров" и снова навязала им бой. Оттягивая противника на свою территорию, гвардейцам удалось отсечь одного "фоккера" и зажать в клещи. Смирнов атаковал его. Гитлеровец резко перевел машину в пикирование, но спастись ему не удалось. Гвардии лейтенант Чап-лиев атакой сверху сзади вогнал его в землю. Бой происходил недалеко от нашего аэродрома на глазах у летчиков и механиков.
      Вторая группа истребителей, ведомая гвардии майором Н. Магериным, встретилась с восемнадцатью бомбардировщиками Ю-87, которых прикрывала четверка "фоккеров". Когда гвардии лейтенант Милаев одного из них поджег, остальные растерялись. Этим воспользовался Магерин. Вместе с товарищами он обрушился на "юнкерсов". Трех они сбили, остальных обратили в бегство.
      В сводке Совинформбюро об этом было сказано так:
      "Летчики-истребители части под командованием гвардии подполковника Родионова в ожесточенных воздушных боях сбили 18 вражеских самолетов, не потеряв со своей стороны ни одной машины".
      Командующий 3-й ударной армией генерал-лейтенант К. Н. Галицкий и командующий 3-й воздушной армией генерал-лейтенант авиации Н. Ф. Папивип дали высокую оценку действиям 28-го гвардейского истребительного полка. 12 октября мы с радостью узнали о награждении летчиков, отличившихся в последних боях. Прославленные истребители командир полка гвардии подполковник Олег Родионов, гвардии капитан Алексей Смирнов и гвардии майор Николай Магерин за умелое руководство боевыми действиями на невельском направлении награждались боевыми орденами Александра Невского. Ордена Красного Знамени получили тогда Исаев, Быковец, Кисляков, Мазурин, Насонов, Логинов, Углянский и Чаплиев. Летчики Милаев и Черноглазов награждены орденами Отечественной войны 1-й степени.
      Напряженно пришлось поработать тогда и штурмовикам. При появлении их над полем боя немецкие артиллерийские и минометные батареи обычно прекращали огонь. А так как они были хорошо замаскированы, то отыскать их с воздуха не представлялось возможным. В этих случаях на помощь штурмовикам всегда приходила пехота. Ракетами и огнем из орудий она указывала самолетам нужные цели.
      Воспользовавшись помощью пехотинцев, штурмовики под командованием гвардии лейтенанта Молева разгромили однажды большую группу фашистов, тщательно укрывшихся в лесу у шоссе Невель - Великие Луки. Впоследствии, когда этот участок был занят нашими частями, там нашли шесть сожженных танков, 12 автомашин, 4 разбитых орудия.
      В боях за Невель особенно крепкая боевая дружба завязалась между истребителями и штурмовиками. Одни ревностно охраняли других от нападения вражеских самолетов. Как-то группа "Аэрокобр" под командованием летчика Сорокина прикрывала штурмовиков, обрабатывавших цель в глубине обороны противника. Вражеские зенитчики подбили Ил-2 гвардии капитана Монахова. Чаплиев и Углянский прикрывали его до тех пор, пока штурмовик не достиг своей территории и не совершил вынужденную посадку. И только после того как Монахов, поднявшись на плоскость штурмовика, помахал им рукой, Чаплиев и Углянский взяли курс на свой аэродром.
      В период боев на невельском направлении в авиационных полках ни на один час не прекращалась партийно-политическая работа. В перерывах между боями агитаторы рассказывали о боевых делах летчиков и механиков, их подвиги описывались в боевых листках и специально издаваемых листовках.
      Регулярно проводились заседания партийных бюро, собрания партийного актива, на которых коммунисты обсуждали вопросы, связанные с боевой работой. В этот период усилился приток заявлений в партию. В 71-м гвардейском штурмовом полку только за несколько дней в члены и кандидаты партии было принято 11 человек. Среди них - лучшие летчики Ширинкин и Морозов, воздушные стрелки Гаврилов и Румянцев.
      В 28-м гвардейском истребительном полку в члены ВКП(б) приняли гвардии лейтенанта Углянского. Его заявление разбирали сразу после того, как он вернулся с боевого задания. Летчик вошел в землянку. Там уже сидели за столом члены партийного бюро. Парторг капитан Медведев открыл заседание...
      Короткая, но яркая биография оказалась у Углянского. Он прославился смелостью и отвагой, награжден тремя орденами и медалью "За оборону Ленинграда". Всего лишь пять дней назад командир написал на Углянского боевую характеристику. Но она уже успела устареть. За эти дни летчик сбил еще четыре самолета, три из них - в один день.
      - Принят единогласно, как отличившийся в боях, - объявил Медведев результат голосования.
      С 6 по 24 октября 1943 года в районе Невеля авиагруппа 6-й воздушной армии произвела 675 вылетов, уничтожила 52 самолета противника. Наши потери - 8 истребителей и 6 штурмовиков. Легкобомбардировочный полк 333 раза вылетал на боевые задания, не потеряв при этом ни одной машины.
      В те дни в армейской газете было опубликовано письмо гвардии сержанта И. Омельченко, которое очень точно выражало чувства, испытываемые рядовыми пехотинцами к нашим летчикам. В письме говорилось:
      "Если бы я знал твое имя, сокол, я бы написал тебе письмо с благодарностью, а при встрече горячо бы обнял и искренне расцеловал.
      В последнем бою ты здорово помог нашей роте, отомстил за гибель моего товарища. В середине дня 22 августа мы продолжали очищать от немцев рощу. Вместе со вторым номером я схватил станковый пулемет и бросился вперед. В 200 метрах от нас у подножия земляного вала показался блиндаж. Не успели мы развернуть пулемет для стрельбы, как немцы открыли оттуда минометный огонь. Осколком был убит мой второй номер - красноармеец Василий Павлов. В этот момент я услышал гул моторов. Смотрю - летят шесть "илов". Один из них спикировал на земляной вал. Бомба попала прямо в блиндаж, где засели немцы, убившие моего товарища. Фрицы были разорваны в куски. Я буду благодарен другу - летчику, оказавшему мне услугу в трудный час".
       
      Снова вперед
      Когда Северо-Западный фронт был расформирован, ряд авиационных частей нашей армии по указанию Ставки перешел на другие фронты. Директивой Генерального штаба 6-й воздушной армии в составе 336-й истребительной, 3-й гвардейской штурмовой, 242-й ночной бомбардировочной авиадивизий, 72-го дальнеразведывательного и 93-го отдельного Краснознаменного разведывательного полков, 7-го и 44-го районов авиационного базирования было предписано передислоцироваться на запад, а штабу обосноваться в районе г. Сарны.
      В кабинете у меня собрался весь начальствующий состав штаба армии. Развернули мы карту, осмотрели район предстоящих боевых действий. Каждому стало ясно, что нас ставят на одно из важных операционных направлений. Отсюда открывался прямой путь на Варшаву.
      - Трудненько будет перебираться, - задумчиво сказал начальник тыла генерал Семенов. - Летчикам что? Поднялись и улетели. А нам каково со своим хозяйством? Одна-единственная железнодорожная ветка туда проложена. И вокруг сплошные болота...
      - Да, - согласился с ним Стороженко, - с одних болот перебираемся на другие. Как кулики. Главное - аэродромов там нет. Нашим тыловикам опять придется ломать спину.
      Но как бы ни рассуждали, а надо было переезжать. Генералу Дмитриеву вместе с начальником штаба, работниками оперативного отдела и тыла я поручил разработать график перебазирования и согласовать его с руководителями железной дороги. Для переброски нашего огромного хозяйства потребовалось 32 железнодорожных эшелона.
      - Я намерен пригласить начальников политотделов и заместителей командиров по политчасти, - сказал мне Выволокин. - Надо поговорить с ними об особенностях нового района базирования, о взаимоотношении с местным населением. Обстановка там очень неблагоприятная. Вооруженные банды украинских националистов не только терроризируют местное население, но и устраивают нападения на наших бойцов. Об этом меня предупредил начальник особого отдела Понедельников.
      Не считаться с местными обстоятельствами, конечно, было нельзя. И первое, что требовалось сделать, - это напомнить личному составу о высокой бдительности. Выволокин решил правильно. Совещание и та политическая работа, которая последует за ним, помогут нам избавиться от многих неприятностей. К тому же время для этого у нас сейчас есть, а на новом месте его может и не оказаться.
      Я в свою очередь дал указания начальникам штаба и тыла - обеспечить в пути надежную охрану эшелонов, а на. новом месте - складов, баз и мест расположения личного состава.
      В Коростень вылетела передовая команда из 18 офицеров, возглавляемая генералом Дмитриевым. В ее обязанность входило - отыскать аэподромы и определить их пригодность, организовать встречу летных экипажей и железнодорожных эшелонов. Другой группе под командованием полковника Устюжанина поручили найти место для командного пункта армии и оборудовать его.
      Через несколько дней Дмитриев телеграфировал: из 40 аэродромов для базирования пригодны только 6.
      Пришлось срочно посылать людей готовить новые взлетно-посадочные площадки. Без них мы воевать не могли.
      На второй день после получения телеграммы позвонил командующий ВВС и предложил как можно быстрее прибыть в Москву. Я понимал, чем это вызвано, сел в самолет и через час приземлился на подмосковном аэродроме.
      Облик столицы по сравнению с осенью 1941 года резко изменился. Если тогда ее улицы перегораживали ежи и надолбы, а в небе парили аэростаты, то теперь ничего этого уже не было. В скверах резвились дети, по асфальту разгуливали голуби, на лицах прохожих светилась радость: Красная Армия безостановочно гнала врага на запад. Теперь уже никто не сомневался в том, что скоро вся советская земля будет очищена от оккупантов.
      - Заранее предупреждаю, -сказал генерал А. А. Новиков, - направление, на котором предстоит действовать вашей воздушной армии, очень нелегкое. Но вам к трудностям не привыкать. Брянский и Северо-Западный фронты тоже не назовешь медом.
      - Леса и болота мне уже во сне снятся, - ответил я командующему ВВС.
      - Ничего. Скоро и на твердую землю встанете, -пошутил он.
      Командующий ВВС сообщил, что пункт, где должен расположиться штаб воздушной армии, прикрывают два истребительных авиационных полка ПВО.
      - Этого, конечно, мало, - тут же заметил он. - Придется организовать дополнительное прикрытие своими силами. Особое внимание уделите охране железной дороги. Она там единственная, и гитлеровцы, разумеется, возьмут ее на прицел. Да, вот еще что, - вспомнил Новиков. - В районе Сарн установлены радиолокаторы "Редут". Они вам помогут обнаруживать авиацию противника заблаговременно.
      Об этой технической новинке я уже слышал, но видеть ее пока не довелось.
      В конце беседы Новиков спросил:
      - На чем сюда добирались?
      - На "Аэрокобре".
      - Не годится, - заявил он. - Сейчас же позвоню полковнику Грачеву и дам указание выделить транспортный самолет.
      Мне оставалось только поблагодарить его за заботу. При выходе из штаба встречаю вдруг генерала Семенова.
      - Вы разве не улетели?
      - Как видите, - смущенно отвечает он. - Дел столько, что хоть на неделю оставайся.
      - Закругляйтесь, - говорю ему. - Сегодня полетим вместе. Там дела важнее. Надо принимать эшелоны.
      - А можно взять с собой новый мотор для вашей машины? Еле выпросил.
      - Берите, места хватит.
      Не задерживаясь, направляемся на аэродром. Лететь было далеко, а уже наступал вечер. Встречает нас командир дивизии В. Г. Грачев.
      - Батюшки! - обрадованно воскликнул он. - Какими судьбами?
      - Судьбы у нас одни, - отвечаю, - фронтовые.
      В. Г. Грачева я знал еще по Военно-воздушной академии и не менее, чем он, обрадовался случайной встрече.
      О многом поговорили.
      - Как экипаж, надежный? - между прочим спросил я.
      - Что за вопрос? - развел руками Грачев. - Плохих не держим. Дивизия-то столичная.
      День прошел в хлопотах, и я не успел покушать. Но даже чаю попить было уже некогда.
      Командир экипажа, бойкий грузин, отдал рапорт и пропустил нас вперед. Потом поднялся в самолет сам и быстро прошагал к пилотской кабине. Взревели моторы. После короткого разбега машина поднялась в воздух.
      До Брянска полет протекал спокойно. Потом появились облака, которые становились все гуще. Пришлось снизиться. Приднепровье встретило нас туманом, сначала разреженным, потом сплошным. Ничего не поделаешь: март, весна.
      Зашел в кабину и спросил, есть ли связь с Киевом.
      Растерянно моргая глазами, летчик ответил:
      - Нет.
      - А с кем связаны?
      - Ни с кем... Я не выдержал:
      - Да как же вы могли без связи подняться в воздух? А в облаках летаете?
      Понурив голову, летчик молчал.
      "Ну и ну", - горестно подумал я. И невольно вспомнились слова Грачева: "Плохих не держим". Дело принимало опасный оборот. На бреющем полете, без всякой видимости, мы могли врезаться в любое препятствие. Я занимаю правое пилотское сиденье и приказываю:
      - Набирайте высоту.
      Летчик послушно потянул штурвал на себя, и стрелка высотомера начала медленно отсчитывать деления.
      - Какие есть запасные аэродромы по маршруту? - спрашиваю у штурмана.
      - Не знаю, - растерянно отвечает он. - Нам не указали.
      "Ну и орлы, - подумалось о незадачливом экипаже. - С такими в два счета можно сыграть в ящик".
      До войны, как известно читателю, я служил в Киевском особом военном округе и хорошо знал расположение его аэродромов. Понимая, что продолжать полет прежним курсом и в густом тумане стало уже рискованным, я отстранил командира экипажа от управления и взял штурвал в свои руки. Разворачиваю самолет на 180 градусов, снижаюсь до бреющего и сквозь разрывы облаков вижу до боли знакомые, аккуратно разложенные кубики домов. Да это же Чернигов! Выход на его аэродром особого труда не составляет.
      Однако все оказалось иначе: аэродром был залит водой, два "бостона" торчали хвостами кверху. Они, видимо, садились на раскисший грунт и скапотировали.
      - Быстро прочерти маршрут на Зябровку! - приказываю штурману. Тот дрожащими руками разворачивает карту и роняет карандаш.
      Зябровка нас тоже принять не смогла. А горючее кончается. Надо немедленно, пока не остановились моторы, выбирать подходящую площадку и садиться.
      Снижаюсь и замечаю, как слева, на одном уровне с самолетами, на большой скорости проскакивают назад тополя. Тут проходила дорога. Отворачиваю чуть вправо. Нервы напряжены до предела, руки до хруста в пальцах впились в штурвал. Под самолетом мелькнул кустарник и открылось пахотное поле. Осторожненько работаю рулями, сбавляю скорость и чувствую, как самолет, коснувшись колесами земли, тут же остановился. Из груди вырвался вздох облегчения.
      По законам физики и аэродинамики самолет на пахоте, тем более раскисшей от растаявшего снега, должен был скапотировать. Но этого не произошло. Тут, видимо, сыграл свою положительную роль мотор, который мы положили в хвосте самолета.
      Семенов и мой адъютант Колединов вышли из машины бледные. Они хорошо понимали, чем мог закончиться полет.
      - Ну, Федор Петрович, и устроили вы нам прогулочку, - через силу улыбаясь, сказал Семенов. - Теперь даю себе зарок - больше не летать на ваших аэропланах.
      - Ничего, старина, - стараюсь успокоить начальника тыла. - Раз стоим невредимыми рядом - долго жить будем.
      Неподалеку от места вынужденной посадки высилась железная труба на расчалках. Пошли туда. Пришли, как оказалось, на маленький спирто-водочный завод. Старик сторож горестно прошамкал:
      - Все побили, ироды, все растащили...
      - Станция поблизости есть? - спрашиваю его.
      - Станция? - переспросил сторож. - А как же? Уне-ча рядом. Верст восемнадцать до нее.
      Мы загоревали: по непролазной грязи и к утру не дойдем. Но старик выручил:
      - У меня есть кобылка. Старая, правда, но как-нибудь дотащит. Если не побрезгуете, запрягу вон в тот рыдван и довезу.
      Причем тут брезговать? Важно побыстрее добраться до станции.
      А там мы, сердечно отблагодарив старика, сразу направились к военному коменданту.
      - Как быстрее добраться до Брянска? - спросил я.
      - Пассажирские не ходят, - ответили мне. - Порожняк скоро буду туда отправлять.
      Залезли мы в товарный холодный вагон, расположились там на полу и быстро уснули.
      К утру товарняк прибыл на место. Огромный железнодорожный узел был забит эшелонами. К великой радости, мы обнаружили там состав, в котором размещался один из наших аэродромных батальонов, направляющийся на фронт. Командир Герасим Васильевич Рапацкий пригласил нас к себе. Там мы впервые за два дня по-настоящему обогрелись и пообедали.
      В разговоре с комбатом выяснилось, что здесь находятся и ждут своей отправки батальоны аэродромного обслуживания, которыми командовали Савин, Некипелов и Попов. Мы с Семеновым встретились с ними и обсудили предстоящие дела.
      Поезд направлялся в Киев. В Дарнице мы сошли, добрались до аэродрома, а оттуда самолетом махнули в Коростень. Здесь должны разгружаться эшелоны. Для их встречи заблаговременно вылетела оперативная группа.
      Но в Москве я получил новое указание. Сразу же передал его руководителю оперативной группы:
      - Эшелоны направлять в Сарны, Владимирец и Городец. Оставьте на месте двух офицеров, а с остальными немедленно выезжайте в Сарны.
      Аэродром в Сарнах, где я приземлился на По-2, представлял небольшую площадку песчаного грунта. Снег начал уже таять, и солдаты аэродромной команды копали канавы для стока воды. Здесь я познакомился с полком истребителей ПВО, охранявшим город и железнодорожный узел. Позже эта часть вошла в состав нашей армии.
      - Пока летают только разведчики, - доложил командир. - Бомбежек не было.
      Через день картина изменилась. Части быстро разгружались и своим ходом отправлялись по раскисшим дорогам в заранее определенные районы.
      Вскоре гитлеровцы заметили переброску наших войск и решили нанести по станции бомбовый удар. Но наши радиолокаторщики вовремя заметили приближение вражеских бомбардировщиков. Навстречу им немедленно вылетели истребители и перехватили их в 70 километрах от города.
      Фашисты не ожидали появления в небе советских самолетов, шли плотным строем, без всякого прикрытия. За эту беспечность они поплатились дорого потеряли 30 машин.
      После такого разгрома противник стал посылать к Сарнам лишь одиночные самолеты, и то только ночью. А летчиков-ночников у нас тогда было мало, не хватало и зенитных средств.
      Поэтому вражеским бомбардировщикам порой удавалось прорваться к цели и сбросить смертоносный груз. За короткое время чистенький деревянный городок Сарны оказался наполовину сожженным.
      Весенняя распутица также серьезно осложняла боевую деятельность нашей авиации. Тыловые части медленно и с большими трудностями продвигались в те районы, где требовалось оборудовать взлетно-посадочные полосы и стоянки. К 18 марта на новое место сумели перелететь только 18 Ил-2, 14 Як-9, 5 Пе-2 и 85 По-2. Остальные самолеты, как на приколе, сидели на прежних аэродромах.
       
      Бои за Ковель
      Главным направлением действий войск на нашем участке фронта было в то время ковельское. В этом городе скрещивались пути, ведущие на Киев и Одессу, на Люблин и Брест. "В Ковеле лежат ключи к Висле", заявил в одном из приказов немецкий генерал Гиле. Неспроста гитлеровцы построили здесь три линии мощных оборонительных укреплений. За Бугом, в районе Люблина, они держали в резерве немалое количество войск. И хотя численное превосходство было на стороне противника, наши войска продолжали наступление: 70-я армия на брестском направлении, а 47-я армия - на ковельском. К тому же 47-я армия располагала всего двумя стрелковыми корпусами, а действовала на фронте шириной до 60 километров.
      Весенняя распутица мешала бесперебойно и в нужном количестве снабжать части боеприпасами и продовольствием. Снарядов и патронов там не хватало. Артиллерия и танки часто застревали в грязи и отставали от пехоты. В результате части 47-й армии подошли к Ковелю ослабленными. Тем не менее к исходу 18 марта им удалось окружить город, гарнизон которого насчитывал около 10 тысяч человек.
      Для прорыва кольца гитлеровское командование начало перебрасывать силы с холмского и брестского направлений. Вступив в бой, они начали теснить наши войска. Требовалось во что бы то ни стало остановить и обескровить врага. Большую роль здесь призвана была сыграть авиация. А мы пока не располагали достаточными силами. Многие полки все еще находились на прежних аэродромах и оказались далеко от линии фронта. Нужно было срочно перебрасывать их в другие пункты, а оборудование новых аэродромов еще не закончилось.
      И как на грех, 14-й и 30-й инженерные батальоны, которым следовало этим заниматься, прибыли туда с большим опозданием. Вся тяжесть работы пришлась на долю батальонов аэродромного обслуживания. А у них и без того хватало забот.
      Надо отдать должное работникам тыла. По нескольку суток трудились они без сна и отдыха, но все необходимое сделали.
      Припоминаю такой случай. Автороте дали задание срочно доставить на аэродром довольно большое количество горючего. А людей в подразделении оказалось мало. Водителям пришлось самим закачивать бензин в цистерны. Причем трудились они темной, дождливой ночью, строго соблюдая светомаскировку. И воины-труженики отлично справились с заданием. Несмотря на плохие, раскисшие дороги, они к утру полностью завершили доставку горючего. Работу, на которую в обычных условиях отводится 3-4 дня, они выполнили за половину суток.