- Э, вздор какой! - перебил Александр; - у того была одна... известная...
      - Верно это, ты не спорь!.. Тогда, значит, когда все это повстречалось _и Иона опять сделал какой-то знак руками), сыновья и вдовствующая супруга ей и говорят: "отправляйтесь-ка в деревню"... Я это уже помню, на моей памяти, - тысячи полторы душ тогда за селом-то записано было... и что опослы того к ней женихов посыпало, Боже ты мой!.. Один так с пистолетиком с руке приехал и стал на колени: "или осчастливьте, говорит, вашей рукой, или застрелюсь!". Она ему только рукой на портер указала: "вот, говорит, кем я была любима!"
      К этому разговору с заметным вниманием прислушивался и Петруша.
      - Женщина умная, столичного тона, - заключил с серьезною миной Иона Мокеич.
      Ему как будто бы даже не пристало говорить о таких возвышенных предметах.
      - А оттуда, - продолжал он гораздо более искренним тоном: - ко мне. У меня, брат, в Кузьмищевской казенной деревне такие девки чудо! На поседки к ним съездим!
      - Хорошо, - отвечал Александр, и, когда они пришли в усадьбу, он ушел в свой кабинет и все думал: в его воображении невольно рисовалась эта некогда бывшая фрейлина, может-быть, когда-то хорошенькая, молоденькая, рисовались украшающие ее фижмы, парик и красные каблуки.
      10
      Храмовой праздник.
      Храмовой праздник в селе Дубнах был, как видно, немаловажным событием.
      С раннего утра по замерзшей несколько на утреннем холодке дороги ехали мужики в раскрашенных тележках, с раскрашенными дугами, в картузах и синих кафтанах, с женами, тоже в синих поддевках, красных платках и красных сарафанах. Мужики поскорей ехали верхом, а между пешеходами были все больше женщины в котах и с поднятыми подолами; у некоторых из них были грудные младенцы на руках.
      На красном дворе в Лопухах кучер Фома, в красной рубахе, с расчесанною бородой и намасленною головой, хлопотал около выкаченной из сарая прекрасной четвероместной коляски, а другой, подкучерок, мыл, чистил и расплетал гривы у четырех вороных лошадей. Видно, что приготовлялся самый парадный выезд, заведенный еще покойным Баклановым. Александр одевался в своей комнате. Вдруг к нему заглянула в двери в новой юбке, пильотках и чепце Аполлинария Матвеевна.
      - Мне можно с тобой, душенька, ехать? - спросила она.
      - Это что еще такое, - почти воскликнул Александр: - вы тут боитесь; кричать начнете в дороге!.. очень весело с вами ездить!
      - Ой, да Клеопатра-то Петровна больно, было, меня звала.
      - Ну, так и поезжайте одни, а я не поеду! - возразил Александр, бросая с гневом на стол щетку и гребенку. Ему стыдно было ехать с матерью.
      Та, по обыкновению, струсила.
      - Нет, коли уж так, я лучше не поеду, - сказала она смиренно и, придя в свою комнату и сняв с себя парадный чепчик, горестно уселась под окошечком.
      "Глупа-то я больно, что ли, батюшки, ни от кого-то мне житья на свете нет, и от сынка-то что есть?" - спрашивала она себя и затем залилась обильнейшими слезами, что в этакий праздник она и в церкви Божией не побывает.
      Иона Мокеич, тоже во фраке, в белом жилете и с новым картузиком в руках, быв свидетелем всей этой сцены между сыном и матерью, слегка улыбался и поматывал в раздумье головой.
      Александр был готов. Костюм его состоял из черного фрака, из бархатного коричневого, по тогдашней моде, жилета; курчавые волосы его были красиво зачесаны назад. Выходя, он накинул на себя подбитый настоящим бархатом плащ-альмавиву и, живописно раскинув на плечах его отвороты, сел, несколько развалясь, в коляску и с удовольствием полюбовался толстою спиной молодцеватого кучера. Гайдук Петр, тоже в новой, с иголочки, ливрее, вскочил на запятки. За ним вслед смиренно ехал Иона Мокеич в своем тарантасишке. Александр его не пригласил сесть с собой из того же чувства, по которому не взял и мать.
      Экипаж, быстро везомый четырьмя добрыми конями, слегка и ровно покачивался. Александр, завернувшись в свой плащ и скрестив руки, глядел и посматривал на все окрестности. В жизни немного таких положений, которые бы, как езда по деревенским дорогам в хорошем экипаже и на бойких лошадях, могли настолько возбуждать в человеческом сердце чувство гордости. "Я сквайр... проприетер... Все это, что ни идет, ни встречается, все это ниже меня", - самолюбиво отзывалось в молодой душе Александра. "Я, приехав в церковь, - думал он: - или там на обеде к какой-нибудь Фефеле Ивановне, верятно, буду лучше всех одет. Я могу жить, ничего не делая и ни в ком не нуждаясь... Я знаю науки, а тут никто ни одной. Там, может быть, я встречу какую-нибудь маленькую, недурненькую собой даму; она влюбится в меня, потому что муж у ней урод, так как они все уроды..." Но все эти самолюбивые мысли сразу прошли, когда из-за недальней горы показался справа огромный дом Клеопатры Петровны, а слева - сад другого владельца села Дубнов, помещика Спирова. Посреди всего этого виднелась церковь, около которой кишмя-кишмел народ. Александр почувствовал даже робость. Он хоть и считал себя светским человеком, но в сущности был, как все поумнее молодые люди, очень застенчив.
      - Иона Мокеич, что вы тут сидите, пересядьте ко мне! - говорил он, велев кучеру остановиться.
      Он уже чувствовал некоторую необходимость в покровительстве своего старого соседа.
      - Да что ж ты всю дорогу-то, чертенок, молчал и заставлял меня трястись в тарантасишке! - отвечал тот, вылезая из своего экипажа и пересаживаясь в коляску.
      Вскоре они въехали в село.
      - Ну, брат, нет, в церковь не продерешься... - проговорил Иона.
      И в самом деле, от храма до самой ограды тянулся белый хвост народу, или, лучше сказать, баб, которым негде уже было поместиться в церкви.
      - Куда же мы поедем: к Клеопатре Петровне или к Спировым? спросил с заметным беспокойством Александр.
      - А вот потолкаемся пока по базару, - отвечал тот и совершенно спокойною и привычною походкой начал проходить между народом.
      Александр следовал за ним.
      На плохо отгороженном кладбище, обсаженном несколькими березками, на могильной плите, сидели с горестнейшими лицами две старухи-крестьянки.
      - Ну-ка, матушка, - говорила одна печальным голосом, между тем как другая тоже простанывала:
      - Только глазки-то она закатила...
      Александр думал, что, сидя на человеческом кладбище, они вспоминали о какой-нибудь их дочери или внучке.
      - Потянула я за хвостик-то, а она уж и не жива!.. - заключила говорившая.
      Старухи разговаривали о корове.
      Вдруг его толкнул в бок Иона Мокеич. Александр обернулся и сам чуть не вскрикнул.
      Опершись на ограду и несколько склонившись на нее, стояла невдалеке молодая, высокая крестьянка. От нее от всей, как от гоголевской Аннунциаты, красота так и блистала во все стороны.
      - Какова птичка-то? - произнес Иона.
      Александр все еще не мог отвести глаз.
      Крестьянка мжду тем, заметив, что на нее смотрят, не столько, кажется, из стыдливости, сколько из солидности опустила глаза в землю и, наклонив несколько голову, пошла неторопливо в другую сторону.
      - Это из Кузьмищева... На поседках мы, может быть, увидим ее.
      - Ах, пожалуйста! - произнес Александр.
      С кладбища они прошли на базар, с выстроенными на скорую руку деревянными лавочками, в которых, с испитыми лицами, в нанковых сюртуках и по большей части рыжеволосые торговцы торговали красным товаром.
      - Мадам! мадам! - говорил один из них, зазывая толстую бабу, с разинутым ртом проходившую мимо лавки.
      - Вы будьте спокойны: в трех щелоках стирайте, не полиняет! уверял другой нескольких баб, с недоверием смотревших, как он прикидывал на аршин шумящий ситец.
      В церкви на колокольне зазвонили к молебну. Весь почти народ перекрестился, а в том числе и торговец с разными сластями, который только что пояснил двум горничным, стоявшим перед ним и покупавшим у него пряники:
      - Было, у меня, сударыня, дочек семь бочек: сам не почал, так чорт начал.
      - Ах, Боже мой, скажите! - говорили горничные.
      - Да-с, - продолжал торговец: - была у меня жена Маланья, варила мне суп из круп, что тротуары посыпают.
      Горничные смеялись.
      - Всех бы я вас, миленькие, обзолотил и бриллиантами изуставил, одно только место пустым оставил! - заключил торговец.
      Горничные совсем фыркали от смеха.
      - Ох, вы пряничницы! - погрозил им пальцем, проходя, Иона Мокеич.
      - Нельзя, сударь, Иона Мокеич, - ответил за них торговец: - где уж, батюшка, обозы, так и козы.
      Перед мужиком, продававшим лемехи, гвозди, серпы, Дедовхин остановился.
      - Я, брат, твоими-то косами тебе бороду выбрею! Хочешь?
      Но мужик, кажется, этого не хотел.
      - Что ж так-с? - спросил он.
      - Да тупее моего языка.
      - По каменьям-то, Иона Мокеич, как станете косить, так всякая исступится... Выгодчик тоже! - прибавил мужик, когда Дедовхин был уже довольно далеко: - и около чужих всех пней ладить выкосить траву.
      Александр продолжал думать о красивой бабе.
      На большой дороге они увидели, что растрепанный мужик полз на четвереньках.
      - Что, паря, преклонил уже Господ? Словно рано бы еще! заметил Иона Мокеич.
      - Порра! - произнес мужик с ожесточением и, повалившись вверх животом, закрыл в изнеможении глаза.
      - Ну-те, ребята, нарвите крапивки, да под рубашку ему... посоветовал Иона Мокеич стоявшим вблизи, в красных рубахах, мальчишкам.
      Те этому очень обрадовались, сейчас же нарвали крапивы и насовали мужику за платье. Мужик поочувствовался, принялся себя чесать с ожесточением, а потом бросился за шалунами, но на первых же шагах упал и опять было обеспамятел. Мальчишки, которым Иона Мокеич снова подмигнул, опять насовали ему крапивы. Мужик встал и уже гораздо тверже побежал за ними.
      - Я и себя всегда так велю дома отрезвлять. Отличнейший способ! - объяснил Иона Мокеич Александру, и потом они пошли к дому Клеопатры Петровны.
      - Хозяйка, верно, в церкви! - предостерег было его Александр.
      - О, чорт! Велика важность! - отвечал Иона и дерзко отворил тяжелые дубовые двери.
      На довольно парадной лестнице они увидели сходящую комнатную женщину с маленьким платочком на голове.
      - Пожалуйте-с! - пригласила она их.
      - Ах, благодарим покорно! - отвечал Иона тоже в тон ей тоненьким голоском. - Что это, душенька, животик-то у тебя словно припух? - прибавил он.
      - Ай, батюшка, Иона Мокеич, все-то вы шутите! - проговорила женщина, уходя раскрасневшись в коридор под лестницей.
      Путники наши вошли наконец в залу с двойным светом и с историческою живописью на потолке. Потом они прошли малую гостиную, среднюю и остановились в большой гостиной. Александру невольно кинулся в глаза огромный портрет императора Павла, в золотой раме и убранный балдахином.
      Мебель была хоть и старинная и в некоторых местах даже белая с позолотой, но везде обитая или штофом, или барканом. Вся эта барская роскошь начала еще больше тревожить Александра.
      - Что ж мы будем тут делать? - спросил он своего товарища, преспокойно расхаживавшего и преспокойно на все поглядывавшего.
      - А вот уж и подходят из церкви, - отвечал он.
      По деревянным мосткам, идущим от самой церкви до дому, действительно, два лакея, в огромных, треугольных шляпах, надетых поперек, вели под руку самое старую фрейлину, совсем сгорбившуюся, но еще в буклях и в роскошнейшем платье. Вслед за ней, скромно приложив руки к груди, шли две ее приживалки: одна Алина, другая - Полина.
      Старуха проходила свои огромные залы, с длинными зеркалами, все склоняя голову, как бы кланяясб на парадном выходе; наконец в гостиной, увидев живых людей, она проговорила!
      - Здравствуйте!
      Иона Мокеич поспешил раскланяться и представить ей Александра.
      - Аполлинарии Матвеевны сын! - сказал он.
      - Вот какой уж большой стал. Здравствуйте! - проговорила ему старуха.
      - Как здоровье моего ангела, Аполлинарии Матвеевны? - спросила одна из приживалок, закатывая глаза.
      - Слава Богу! - отвечал Александр. Прием этот несколько удивил его. Все-таки, видно, здесь знают его мать, а не его!
      По мосткам в это время шли еще двое господ: старый генерал с приподнятыми плечами, зачесанными наверх бакенбардами, с усами, торчащими прямо, и маленьким хохлом на плешивой голове; и между тем, как он таким образом как бы весь подавался вверх, ноги его, в плисовых сапогах, почти не поднимаясь, шаркали по мосткам. Рядом с ним шел прямой господин, совсем как бы не имевший способности гнуться и как бы насаженный на железный стержень.
      - Доброго дня! - сказал генерал, войдя и подавая руку Ионе, но не обертываясь, впрочем, к нему лицом. - Где хозяйка?
      - Сейчас выйдет, ваше превосходительство, - поспешил ответить Иона Мокеич.
      Генерал сел на диван, на то место, где обыкновенно садятся дамы.
      Лакеи стали ставить закуску.
      Высокий господин стал около доходящего до полу окна и приложил шляпу к колену.
      Александр не без удивления заметил, что фрак на этом госте сидел гораздо лучше, чем на нем; сукно было гораздо высшего сорта, а покрой чистейшего английского свойства. По скромному его и тоже, должно быть, дорогому жилету изящно пролегала платиновая цепочка.
      - Кто это такой? - спросил он Иону Мокеича.
      - Князь Темир-Подольский, - отвечал он.
      У Александра опять немножко сердце сжалось конфузом.
      Но по мосткам шел еще новый франт, также щегольски одетый, но только он шел гораздо развязнее и, заботливо оглядываясь из стороны в сторону, имел на глазах pince-nez.
      Александр Бога возблагодарил, что он не взял своего pince-nez.
      - Ну да, да! - говорил этот новый гость, входя в гостиную, и потом прямо подошел к генералу.
      - Сейчас, ваше превосходительство, накупил кос, ремней, граблей!
      - Так, так, прекрасно! - говорил покровительственно генерал.
      - Нельзя, ваше превосходительство, ни у отца, ни у матери моей, ни у деда не бывало, - а у меня овес сам-пятнадцать пришел.
      - Прекрасно! прекрасно! Военный человек на все, выходит, способен.
      - На все, ваше превосходительство! - подхватил весело вошедший господин.
      В душе Александра невольно шевельнулась зависть.
      "В самом деле, военный человек не способнее ли на все?" подумал он.
      Вошла Спирова, в чепце с бантами и шелковом платье. Дама эта была хоть и худощава, но чрезвычайно, должно быть, полнокровна.
      - Ух, как жарко в церкви! - сказала она.
      - Да, - подтвердил генерал.
      M-me Спирова вынула батистовый платок и стала им обмахиваться, произведя при этом сильный запах пачулей.
      Александра и это удивило.
      "Здесь и духи эти модные знают?" - спросил он себя мысленно.
      Между тем господина в pince-nez он опять уже увидел на площади, толкающегося посреди мужиков.
      "Счастливец! А наше отвратительное университетское образование, к чему оно готовит человека?" - подумал Александр.
      Хозяйка, наконец переодевшись в более легкое платье, но по-прежнему в блондовом чепце и буклях, появилась, в сопровождении своих приживалок.
      - Что же вы, подавайте! - сказала она, кивнув привычно-строгий взгляд на стоявших у притолок лакеев.
      Те мгновенно схватили со стола подносы и стали подносить небольшому числу гостей.
      - Кушай, батюшка! - сказала старуха, садясь около генерала.
      - Ем! - отвечал тот.
      Он, действительно, не дав еще унести подноса, взял и наложил себе на тарелку паштета.
      - Кто это? - спросил он хозяйку полу-на-ухо, показывая на Александра.
      - Аполлинарии Матвеевны сынок! - почти крикнула ему та. Генерал был сильно глуховат.
      Александр выходил из себя от такой нецеремонной рекомендации: опять и везде упоминалась Аполлинария Матвеевна, но старый генерал, лично им заинтересовавшийся, больше еще ему нравился. Он решил с ним заговорить. Заметив, что невдалеке от него осталось свободное место, он подошел и сел.
      - Вы не были у обедни? - спросил его довольно ласково старик.
      - Нет, я приехал довольно поздно... уж к великому таинству.
      - К какому это великому таинству? - спросил генерал, сделав руками знак удивления.
      - Да в обедне-с.
      - В обедне есть великий выход, а не таинство... Как же вы этого не знаете, молодой человек? а-а-а! - сказал, качая головой, старик.
      Александр, и сам очень хорошо видевший, что, по торопливости своей, соврал, сначала было заспорил, что есть...
      - Да нет же! Неужели вас и этому не научили? а-а-а! - произнес решительно генерал.
      Александр готов был провалиться сквозь землю, но, к вящщему еще страданию его, лакей раскрыл зеленый стол. Иона Мокеич разнес карты себе, хозяйке, генералу и князю Подольскому. Они сейчас же сели, оставив Александра с дамами.
      Разговаривать со Спировой и двумя приживалками Александр решительно не хотел, но те, впрочем, и сами скоро ушли во внутренние комнаты, так что он остался совершенно один.
      Он ходил, глядел в окно, сидел на месте, подходил к игрокам, и все это так глупо, что он готов был этого проклятого Иону прибить за то, что он привез его к подобным скотам. Наконец судьба как бы сжалилась над ним: к крыльцу подъехал экипаж с дамами, с которыми Александр непременно решил познакомиться и даже начал за ними ухаживать. Они вскоре вошли в гостиную; мать как-то исподлобья и злобно посматривала на всех, а дочери, сначала одна, а потом другая, вернули хвостом перед хозяйкой и затем скрылись вместе с маменькой.
      К крыльцу подъехал еще экипаж. Генерал, вытянув свой взгляд на окно, проговорил:
      - Это, должно быть, гг. офицеры!
      Из тарантаса, в самом деле, вышли три офицера. Один из них, и собой очень невзрачный и далеко уж не умного лица, шумно вошел в гостиную, расцеловал у хозяйки ручку, сел около нее и стал учить ее играть в карты, а двое других, тоже очень развязно поклонившись хозяйке, через пять же минут, как видел Александр, разговаривал с барышнями, на секунду вернувшими хвостами в гостиной.
      Видимо, между всеми этими людьми были общие интересы и протекала общая жизнь; один только герой мой был тут как отрезанный ломоть.
      За обедом все уселись по приличным им местам - даже Иона затесался чуть не рядом с хозяйкой, а Александр очутился в самом заднем конце, между попами. В продолжении всего обеда он был мрачен до неприличия.
      Когда встали наконец из-за стола и в лакейской заиграли полковые музыканты, привезенные офицерами. Александр сейчас же взял шляпу и подошел к хозяйке.
      - Чтой-то батюшка, куда это? - спросила та его.
      - Матушка не так здорова.
      - А! - произнесла старушка, как видно, совершенно приняв в уважение подобную причину.
      Александр сел в коляску.
      Кучер Фома и гайдук Петр были мрачны.
      Они никак не ожидали, что барин так скоро уедет с праздника, а потому не успели еще обойти деревню и закатить хорошенько.
      - Когда ж на поседки-то? - крикнул александру с балкона Иона Мокеич.
      - После как-нибудь, - отвечал тот и велей скорей ехать.
      "Что ж это такое?" - рассуждал он сам с собою, проезжая довольно темным лесом.
      Он очень хорошо понимал, что был в самом аристократическом деревенском кругу.
      "Или они глупы, или я!" - решал он мысленно.
      Они! - позволяем мы себе успокоить молодого человека.
      11
      Иона Мокеич дома.
      Александр, не зная, чем себя занять, начал беспрестанно думать о красивой женщине, виденной им на базаре в Дубнах. Раз, после обеда, он вдруг надел на себя полный охотничьий костюм, велел оседлать себе лошадь и поехл к Ионе Мокеичу.
      Циник жил от них верстах в десяти.
      Въехав в перелесок и подъезжая к одному из овражков, Александр стал попридерживать своего довольно сердитого коня. Тот от этого еще больше и красивее стал раскидывать свои передние ноги. Когда надобно было подниматься из оврага, Александр вдруг опустил поводья, нагнулся над седлом и, крикнув, выхваил свой охотничьий нож и понесся марш-марш! Потом вдруг опять останавливал лошадь сразу и снова несся. В эти минуты он воображал себя черкесом - доказательство, что еще был молод душою.
      Дмитровка - жилище Ионы Мокеича - находилось в сельце, состоящем из нескольких домов бедных дворян. Его же собственно усадьба отделялась от прочих высоким тыном и отличалась довольно большим садом, в котором прятался хоть и низенький, но довольно широкий дом, и оттого несколько таинственною наружностью как бы говорил, что он заключает в себе хоть и старого, но великого грешника.
      Иона Мокеич увидал Александра еще из окна.
      - А, солнышко, красное! - сказал он, отворяя ему двери.
      Сам он был одет в каких-то турецких шароварах, в туфлях и ермолке.
      Александр был в первый еще раз у него в доме.
      - Это вот моя гостиная, а это моя пустынническая спальня, говорил Иона, вводя гостя в свое довольно уютное помещение. - А там, продолжал он совершенно тем же тоном, показывая на заднюю половину дома: - там мой сераль.
      - Сколько же жен у вас? - спросил Александр.
      - Три всего... по состоянию, братец!.. Что делать, больше не могу, - отвечал Иона, пожимая плечами.
      - Это что такое! - продолжал Александр, останавливаясь перед довольно большою, масляными красками написанною картиной, изображающей нагую женщину.
      - Подарение твоего отца! - отвечал Иона Мокеич. - Этакого, говорит, сраму нигде, как у Ионы, в комнатах и держать нельзя! Но это, брат, что! А вот где штука-то! - прибавил он и, взяв Александра за руку, ввел в спальню и там показал ему уже закрытую занавеской картину.
      Александр сейчас же отвернулся.
      - Что за мерзость! - произнес он: - хоть бы вы рисовать-то велели получше, покрасивее, а то чудовища какие-то!
      - По состоянию! - отвечал и на это Иона: - но что тут, друг сердечный, рисованье! - продолжал он: - одно только напоминание, а там уж, как это по-вашему, по-ученому сказать, добавлять надо своими фантазериями!
      - А что ж мы на поседки едем? - спросил Александр.
      - Непременно. Марфуша! - крикнул Иона Мокеич, приотворив маленькую дверь в соседнюю комнату: - дай-ка нам наливочки!
      - Что! к чему это? после обеда!
      - Наливки-то? Да ведь ее всегда можно; это не водка, - успокоил его Иона Мокеич.
      Марфа, лет двадцати девка, с толстыми губами и грудями, принесла на подносе бутылку наливки и две рюмки, и все это поставила на стол.
      - Честь имею рекомендовать; это главная моя султанша! объяснил о ней Иона Мокеич.
      Марфа при этом хоть бы бровью повела. Она, видно, совершенно привыкла к подобной рекомендации и с таким же лицом, с каким пришла, с таким и ушла.
      - Какая женщина, у! - дополнил о ней еще Иона Мокеич.
      - Вероятно! - подтвердил Александр.
      - У!.. - повторил Иона и заставил Александра выпить рюмку наливки.
      Тот выпил и чуть не выплюнул назад, говоря:
      - Она совсем не подслащена!
      - Совершенно! - подтвердил и Иона. - Сахар ведь искусственная вещь... букету уж при нем такого нет, а тут сама натура, как есть.
      - Какой тут, чорт, букет.
      - Нет, ты попробуй, выпей-ка еще одну, так и увидишь, что так надо.
      Александр отнекивался было.
      - Да полно, чтой-то, выпей!.. - произнес Иона, как бы несколько обидевшись.
      Александр выпил и, в самом деле, не с таким отвращением.
      - А что, мы скоро поедем на поседки? - сказал он.
      В голове у него начинало пошумливать.
      - Все надо, друг милый, по порядку, чинно, не торопясь, отвечал Иона Мокеич; сам он пил уже четвертую рюмку. - Гаврюха, Гаврюха! - подкликнул он, стуча в окно, проходившего мимо высокго мужика.
      Тот вошел в комнату. Это был его собственный ткач Гаврила, сначала, по наружности, смотревший очень обыкновенным человеком.
      - Во-первых, скажи ты мне, милый человек, - спросил его барин: - что, в Кузьмищеве начались поседки?
      - Начались бы словно, - ответил тот довольно громко.
      - Тсс!.. тише! - крикнул ему шопотом Иона Мокеич и отнесся к Александру: - не любить у меня этого моя главная-то барыня. "Дома, говорит, что хошь делай, - по чужим местам, по крайности, не срамись!"
      - Ну, друг, милый, - обратился он снова к Гавриле: - вот тебе мои ключи драгоценные, поди ты потихоньку от Марфуши... я ее вызову сюда, будто одевать себя... возьми ты там в чулане четыре бутылочки наливки, пряничков, изюму, орешков; положи все это в корзиночку, поставь ты ее под беседку, в мою, знаешь, тележку, запряги ты мне ворона коня и выезжай к нам к крыльцу.
      - Слушаю-с, - отвечал Гаврила, видимо с полною готовностью, и вышел.
      - Бесценный насчет этого человек! хоть три ночи простоит, где уж скажешь, - не тронется! - объяснил и о нем Иона Мокеич, а затем вышел, позвал Марфу и сильно, как было слышно через перегородку, старался занять ее самыми разнообразными разговорами.
      Через полчаса они уже сидели: Александр - верхом на своем коне, а Иона Мокеич и Гаврила - в тележке. Марфа провожала их на крыльцо.
      - Когда ждать-то прикажете? Куда это поехали? - спрашивала она.
      - Да вот к нему, погостить ненадолго! - отвечал Иона Мокеич смиренно.
      Несмотря на вольнодумный характер, он, кажется, находится в сильных лапах у своей главной султанши.
      Когда два наши рыцаря, с своим могучим оруженосцем, тронулись на свои романтические приключения, Марфа проговорила, зевая во весь рот:
      - Какой тот молоденький-то барин смазливый, не то, что наш плешивый чорт!
      12
      Поседки.
      Кузьмищево, казенная деревня, расположенная по большой дороге, тянулась в длину версты на две. Во всех окнах изб мелькали огоньки, и в одной из них, довольно большой, свет был как-то поярче. На улице была совершенная тишина: изредка проедут запоздалые извозчики, или выведет кто-нибудь из мужиков лошадь попоить к колодцу, или наконец быстро промелькнет какая-нибудь женская тень с пряслицей и устремится к этой именно избе. Александр и Иона Мокеич, выехав откуда-то с задов, тоже подъехали к ней.
      - Прежде всего, друг сердечный, надо подкрепиться! - сказал, кряхтя и вылезая из своей повозки, Иона и вытаскивая из корзинки бутылку, из которой заставил Александра выпить целый стакан, а сам выпил два. Потом они вошли в сени, оставив Гаврилу у лошадей. В довольно большой избе, по всем передним лавкам, сидели молодые женщины и девушки, по большей части все недурные собой.
      Под полатями стояли молодые парни, а некоторые из них, по преимуществу имевшие в руках гармоники, сидели промеж девушек, но те всегда при этом старались их выпихнуть и выжить от себя.
      - Не примете ли странником, идем из далеких мест: обносились, обовшивели! - сказал, входя, Иона Мокеич. Корзинку он захватил с собой.
      Хозяйка избы, довольно молодая женщина, сейчас же его узнала.
      - Милости просим! - сказала она, смеясь, и, согнав с одной скамейки ребятишек, предложила ее гостям.
      - Чей такой - молодой-то барин? - сказала она Ионе, указывая на Александра.
      - Дворянин Нищин, из усадьбы Огородова, под пряслом родился, на тычинке вырос и теперь на коле верхом изволит русскую землю объезжать!.. - отрекомендвал его Иона Мокеич.
      - Да полноте, лешие, это из Лопухов барин-то; я видела его... ягоды носила! - толковала другая баб в толпе.
      - Какой нарядный! военный, знать! - замечали иные.
      Александр не без удовольствия видел, что он составляет предмет общего внимания. Но, впрочем, взглянув в один из более темных и многолюдных углов, он увидел свою красавицу-крестьянку.
      - Здравствуй! Мы с тобой несколько знакомы, - сказал он.
      - Вы мне, что ль, это говорите? - сказала она приятным голосом.
      - Тебе... Я тебя видел и восхищался тобой в Дубнах.
      - Гм! - усмехнулась на это женщина.
      Александр взял небольшой деревянный стул и сел против нее.
      - Ты замужем?
      - Али нет! - отвечала красавица, кидая на него лукавый взгляд.
      - Где ж у тебя муж, в Питере?
      - В Питере, чтоб бока повытерли! - отвечали за нее другие бабы и засмеялись.
      Один из стоявших под полатями парней и как-то мрачно на все это смотревший подошел и зажег освещавшую лучину посветлее. Красавица Александра еще больше выглянула перед ним во всей своей красоте.
      - О, ты дивно хороша! - воскликнул он, ероша свои курчавые волосы.
      - Ну, вот что! Какой он! - говорила, смеясь та.
      Иона Мокеич между тем ходил и угощал наливкой.
      - Выпей, душенька, - говорил он, подходя к Александру.
      Тот в сильном волнении и не видя сам, что делает, выпил стакан залпом, а потом другой.
      - А, краля писаная! - воскликнул Иона Мокеич, увидав бабу-красавицу. - Ну, выпей!.. Белогрудая, белозубая, пей! - говорил он ей.
      Та отпила немного из стакана.
      - Ой, не люблю я этого: крепкое какое, пес!
      - Да что вы орехи-то бережете?.. давай орех-то, - сказали другие бабы, от глаза которых не ускользнули лежащие в корзине сласти.
      - О, сейчас! - воскликнул Александр, вскакивая, и, схватив оттуда целый тюрик орехов, поднес их и стал перед своей красавицей на колени.
      - Все тебе, царица души моей! все!
      - Ой, девоньки, какой он! - смеялись бабы.
      Иона Мокеич в это время суетился около других девушек и женщин.
      - Пейте, мои голубушки, пейте! - говорил он им, угощая их пряниками и наливкой. Последняя, впрочем, больше за ним самим оставалась.
      "Калинушка с малинушкой", - затянули наконец посидельщицы.
      "Лазоревый цвет", - подхватил за ними Иона, довольно чистым тенором.
      "Веселая беседушка", - пели те.
      "Где милый мой пьет!" ух! - допевал Иона и затем так расчувствовался, что стал промеж девушек и двух, ближайших к себе, обнял и стал прижимать их к бокам своим. Одна из них колотила его при этом легонько кулаком в голову, а другая подносила к лицу зажженную куделю. Он только отфыркивался и повертывался от одной к другой.
      Александр тоже не отставал от приятеля. Он декламировал перед своей красавицей:
      "Все в ней гармония, все диво,