- Карька-то сходит; раз в телеге ездил я на нем, - подхватил молодой парень.
      - Пустое дело, как тройки не выбрать из пятнадцати животин! насмешливо заметил извозчик Бакланова.
      - Выбери-ка, попробуй, и поезжай сам! - отвечал ему старикашка-староста.
      - Ну и выберу, - али нет! - отвечал ему молодцевато извозчик.
      - Попробуйте-ка в самом деле, ребята! - распоряжался между тем сельский староста, начинавший явно принимать тон полицейского чиновника.
      - Ну и попробуй, и поезжай! - говорил старик-староста, идя с сыном и с извозчиком в конюшни.
      - И поеду, покажу вам в зубы-то, как это дело надо делать! говорил извозчик.
      Вскоре они привели тройку лошадей и выкатили из саней телегу.
      Смотреть на сцену закладыванья вышел на крыльцо и Петр Григорьевич, по-прежнему в одной рубашке.
      Коренная вошла в оглобли с некоторым приличием; впрочем, извозчик имел осторожность, вынув из своего собственного кармана бечевку, взнуздать ее этим. Молодой парень стал ее держать. Лошадь как-то глупо-сердито поводила глазами.
      Из пристяжных одна, когда ей поворачивали, как следует, голову, она зад отворачивала; зад подвернут, голову отнесет. Другая же при этом и лягнула. Старик-староста, отскочив от нее, проговорил: "дъявол, что ты!". Обеих их взялись держать под узцы сельский староста и пришедший какой-то уж новый мужик.
      - В трок им головы-то, в трок, - кричал было с крыльца Петр Григорьевич, но его никто не слушал.
      У извозчика, заправлявшего всем эти делом, заметно дрожали руки.
      - Отпускай! - крикнул он, проворно вскакивая в телегу и подбирая возжи.
      Все трое расскочились. Лошади сначала пошли хорошо.
      В телегу поскакали молодой малый, сельский староста, новый мужик и даже бежал было и старик-староста, да не успел уж вскочить.
      - Пойдут, ничего, пойдут! - ободрял с крыльца Петр Григорьевич.
      Лошади однако начинали все больше и больше забирать.
      - Батюшки, бьют, кажется! - проговорил бежавший за ними старикашка.
      - В самом деле бьют! - говорил Бакланов, тоже бежавший за ними.
      - Держи! держи! - кричали между тем в самой телеге, и все хватали за возжи и тянули в разные стороны.
      Но коренная перекусила уже бечевку, одна из пристяжных беспрестанно взлягивала, другая попала ногой в постромку. Извозчик был бледен, как полотно.
      Телега адски стучала.
      Из усадьбы побежало еще несколько народу, и один только Петр Григорьевич оставался спокоен на крыльце.
      - Сдержать, сдержать! - толковал он вышедшей на крыльцо старухе-сказочнице.
      - Держите на стену! на стену! - кричал сельский староста, соскакивая сам с телеги.
      Но на стену не попали, а вылетели за околицу, а там на пашню, на косорог, в овраг. Телега перевернулась, но лошади продолжали нести. Извозчик потащился было на возжах, но бросил; новый мужик побежал было, держась за задок телеги, но упал.
      Молодой парень лежал и охал.
      К нему подбежал батька.
      - Что, батюшка, не убился ли?
      Но парень ничего ему не ответил, а вскочил и побежал за лошадьми. Те, как неопределенная масса какая-то, мелькали вдали.
      - Черти! лешие! - говорил извозчик, возвращаясь в усадьбу. Поедемте, барин, я вас на своих отвезу. Недалеко тут. В Захарьине, говорят, барыня-то кормит, - обратился он к Бакланову.
      - Сделай милость, - отвечал тот.
      Извозчику более всего было стыдно, что он хвастался, а лошади его разбили.
      - Поедемте сейчас же! - прибавил он и затем, приведя еще дрожавшую от усталости свою тройку, заложил ее снова в бричку.
      Бакланов сел.
      - Прощайте! - произнес ему с крыльца своим добродушным голосом Петр Григорьевич.
      Бакланов молча кивнул ему головой.
      - Кричат все, лешие, а то бы я справился с ними! - продолжал, как бы оправдываясь перед Баклановым, извозчик, а потом, от сдержанной, вероятно, досады, стал неистово сечь свою тройку, так что та снова заскакала у него. Сердце Бакланова замерло в страхе, когда они стали подъезжать к Захарьину. "Ну, как ее нет тут!" - подумал он, и у него волосы на голове стали дыбом от ужаса. По крайней мере за версту еще он стал в повозке своей раком, выглядывая, нет ли на улице Захарьина экипажа Софи. Но его не было. Почти не помня себя, Бакланов обежал все дворы, и на одном из них сказали ему, что Софи приставала ненадолго, но уже с полсуток как уехала.
      Выйдя на улицу, бедный герой мой сел на валявшееся бревно и горько-горько заплакал. О, как он любил в эти минуты Софи!
      ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
      1.
      Изучение исскуств.
      В Петербурге судьба сжалилась над моим героем: он отыскал Софи, помирился с ней, и они вместе отправились за границу.
      В одно светлое блистающее утро, оба они, счастливые и довольные, выходили из гостиницы Гота в Дрездене.
      Рядом с ними шел немец, чичероне.
      - Мы куда это? - спросила его Софи.
      - О, madame, в Grunes Gewolbe, - отвечал тот.
      - Это где сокровища хранятся, - пояснил ей Бакланов, внимательно заглянув в красную книжку Бедекера.
      Немец многозначительно кивнул ему, в знак согласия, головой.
      Войдя во двор королевского замка, он таинственно посадил их в каких-то сенях. Тут уже сидели полная дама с двумя девицами и толстый господин, должно быть, русский купец с бородой, в пальто, непривычно на нем сидевшем, и мрачно склонивший голову. Полная дама бранилась с дочрьми.
      - Ты глупа, что не надела коричневой шляпки! - говорила она.
      - И не надену! - отвечала дочь.
      - И я не надену! - подхватила и другая.
      - Дуры! - сказала им на это мать.
      Все это, разумеется, было говорено по-немецки и самым скромным образом.
      - Сейчас, как выйдут, так и мы войдем! - сказал таинственно и лукаво немец.
      Купец при этом приподнял на него лицо и почесал у себя за ухом.
      Наконец двери отворились, и из них стала выходить толпа.
      Немец, почти с азартом, схватил Бакланова и Софи за руку и втолкнул их в дверь, а потом сделал им, в знак поздравления, ручкой.
      Тем их уже встретил сам господин профессор, с почтенною физиономией, в очках и ермолке. Купец и дама с дочерью тоже вошли вслед за ними.
      Профессор ввел их в первую, с статуэтками, комнату и, закрыв как бы от удовольствия глаза, начал им рассказывать.
      - У нас это в каждом магазине есть, - сказала Софи.
      - Да, - отвечал Бакланов, - но это древность!
      В одной из следующих комнат, с шпагами и орденами, Софи уже села.
      Но зато внимательно и как-то злобно рассматривал все купец.
      Дочери полной дамы тоже восхищались разными поддельными и настоящими брилльянтами.
      В следующих затем комнатах и Бакланов зевнул, и больше уж стал обращать внимание на изображения королей саксонских, смутно соображая, как это они их этаких диких рыцарей делались все больше и больше образованными принцами.
      С купца пот градом катился; но он, как человек привычный ко всякому черному делу, продолжал смотреть и слушать.
      - Ух! - сказал наконец Бакланов, когда их выпустили из "Грюнес Гевельбе".
      - Голова заболела, - подтвердила и Софи.
      С одной только дамой немецкою ничего не случилось, может быть, потому, что она прошла, решительно ни на что не смотря.
      - Угодно в галлерею? - произнес было провожатый Бакланову и Софи.
      Те переглянулись между собой.
      - Нет, мы бы поесть хотели, - сказали они.
      - О, да! - произнес немец и вежливо повел их из дворца.
      Выйдя на площадь, он приостановился и принял несколько театральную позу.
      - Мост! - начал он, показывая в смом деле на мост: - был разрушен французами... император русский восстановил его... Приятно вам это слышать?
      - Да, - отвечал Бакланов.
      - Терраса! - продолжал провожатый докторальным тоном, ведя наших путников на известную Брюлевскую террасу.
      - Здесь очень мило! - сказал Бакланов.
      Внизу, перед самыми почти их глазами, не очень шумно, да и не совсем мертво, катилась Эльба. По ней приплывали и отплывали веселые на вид и с веселым народом пароходы. Впереди, на другом берегу, раскидывался старый город, весь перемешанный с зеленью.
      Софи села и спросила себе кофе.
      Бакланов сел около нее.
      Проводник с серьезным видом начал толковать им:
      - Все это министр и любимец Августа, курфюрста саксонского, Брюль сделал!.. Это его место и дворец.
      - Брюль? - переспросил Бакланов.
      - Да, - отвечал немец: - но слава наша на земле - дым: он умер, и потомок его таким же ремеслом занимается, как и я...
      Подкрепившись кофеем и освежившись воздухом, путники наши объявили о своем желании итти в картинную галлерею.
      Немец гордо пошел вперед.
      Бакланов повел Софи под руку. За границей они новою какою-то любовью стали жить, точно снова ее начинали.
      - Софи! - шептал потихоньку, но с восторгом, Бакланов: - ведь мы будем видеть Сикстинскую Мадонну, пойми ты это!
      - Да, - отвечала она.
      - Софи, смотри: это Гвидо Рено настоящий! - начал он восклицать с первого же шагу.
      Купец тут же похаживал своею здоровою походкой и на все, не столько со вниманием, сколько со злобою посматривал.
      - Каков Караччи-то, каков? - кричал на всю залу Бакланов. Отойди вот туда, сядь вот тут! - говорил он, отводя и сажая Софи на диванчик: - смотри, видишь эту перспективу капеллы и спину этой молящейся женщины?
      - Вижу, - говорила Софи.
      Румянец снова начинал пропадать у нее на щечках, и появлялась бледность утомления.
      - Пойдем, я хочу поскорее Мадонну видеть! - сказала она.
      - Ах, душа моя, нет! - сказал было сначала Бакланов, но, впрочем, пошел.
      - Это вот Рембрандт, это Джулио Романо, это Клод Лоррен; наперед вижу и знаю, не подходя.
      Софи заглянула на надпись.
      - Нет, это Тициан подписано! - сказала она.
      - Да, ну, они схожи в манере, - произнес Бакланов, и они вошли к Мадонне.
      В первое мгновение Софи и Бакланов взглянули на картину, а потом друг на друга.
      - А! - произнес он, увлекая и сажая Софи на диван. - А! повторил он. - Тебя что больше всего поразило?.. - прибавил он почти шопотом.
      - Младенец, я уж и не знаю, что это такое! - отвечала Софи.
      - А, младенец! - повторил Бакланов по-прежнему тихо: - да ты видишь ли, что это будущий аскет, реформатор?
      - Божеский какой-то огонь в глазах.
      - А ты видишь эти волоски сбившиеся... это они ведь на облаках плывут... это ветер их немножко раздул, - продолжал Бакланов.
      - А вот она-то хороша!
      - Она плывет... идет... она мать... она уничтожена, чувствует Бога на руках...
      Софи продолжала смотреть.
      - Это ведь не картина!.. Это разверзлись небеса, и оттуда видение!.. - толковал ей Бакланов.
      - Да, - подтверждала Софи.
      Ей почему-то в эти минуты вдруг припомнилась вся ее физнь, и ей сделалось как-то неловко.
      - Ну! - сказала она после целого получаса молчания, в продолжение которого Бакланов сидел, как в опьянении.
      - Пойдем! - отвечал он ей, и оба, молча и под влиянием каких-то особенных мыслей, вышли.
      2.
      Немецкий вечер и немецкий вечер.
      - Я не могу больше уж этого есть, - говорил Бакланов отодвигая от себя восьмое блюдо, которое подавали им на Брюлевской террасе.
      - Ужасно! - сказала Софи, тоже отодвигая от себя тарелку.
      - Garcon! - крикнул Бакланов.
      - Monsieur! - отозвался тот с шиком парижского гарсона.
      - Возьми! - сказал Бакланов.
      - Monsieur trouve que cela n'est pas bon?
      - Напротив, совершенно bon, но es ist genug.
      - Vous etes russische gentlemen! - произнес одобрительно, но Бог уж знает на каком языке, гарсон.
      Невдалеке от наших героев обедал, или, точнее сказать, хлебал бульон с вермишелью русский купец. Бакланов решился наконец к нему обратиться.
      - Вы тоже путешествуете? - сказал он.
      - Да-с! - отвечал купец, боязно на него посмотрев.
      - Что же вы, для здоровья или для рассеяния вояжируете?
      Купец обвел кругом себя глазами.
      - По делам своим, - известно-с! - сказал он и тот же недовольный взгляд перевел на подавшего ему счет гарсона, и при этом совершенно и свободно заговорил с ним по-немецки.
      "И языки еще иностранные знает, скотина этакая!.." - подумал про себя Бакланов.
      Купец, отдав деньги, сейчас же ушел, и через какую-нибудь минуту уже видна была далеко-далеко мелькающая фуражка в саду.
      Бакланов стал наблюдать над другими посетителями.
      Часа в четыре пришли музыканты; пришло несколько приезжих семейств, прибыла и полная дама с двумя своими дочерьми. Девушки на этот раз покорилась родительской власти и были в коричневых шляпках, которые в самом деле были ужасно смешные и совершенно к ним не шли.
      Бакланов заговорил с ними.
      - Вы, вероятно, тоже иностранка?
      - О, нет, мы саксонки! - отвечали обе девушки в один раз и с заметным удовольствием.
      - И осматриваете древности?.. Делает честь вашему патриотическому чувству!
      - О, да, мы должны все осмотреть, - крикнули девушки.
      Бакланову показались они очень глупы, и он прекратил с ними беседу.
      Прошло четверо офицеров, эффектно постукивая саблями, в нафабренных усах и в вымытых замшевых перчатках.
      - Посмотри, как эти господа похожи на аптекарей! - сказал он Софи.
      - Да! И точно, знаешь, не настоящие офицеры, а для театра только принарядились!
      Заиграла музыка, и музыкальная немецкая душа почувствовалась в каждой флейте, кларнете, в какой-нибудь второстепенной валторне.
      Бакланов все это время поколачивал ногой и мотал в такт головой.
      Софи опять почему-то взгрустнулось, и стала ей припоминаться прошлая жизнь.
      В антрактах публика пила кофе, пиво, ела мороженое, а кто и ростбиф: немцы могут есть во всякое время и что вам угодно!
      Путешественники наши наконец утомились.
      - Домой! - сказала Софи, приподымаясь.
      - Allons! - произнес Бакланов.
      Возвратившись в отель, где занимали два номера рядом, они сейчас же разошлись по своим комнатам, разделись и улеглись, но вскоре стали переговариваться между собой.
      - Как чудно сегодня день провели! - заговорил Бакланов первый.
      - Да! - отвечала Софи.
      - Завтра, - продолжал он: - как встану, отправлюсь в картинную галлерею и уж стану серьезно изучать ее.
      - А я, - подхватила Софи: - пойду гулять: я заметила прелестное место в саду.
      - Сойдемся мы, значит, на Брюлевской террасе часам к двум?
      - Да, - подтвердила Софи.
      3.
      Другой день в Дрездене.
      Поутру Софи отправилась на прогулку гораздо позднее Бакланова. Он еще часов в десять, проходя мимо ее номера, торопливо крикнул ей:
      - Ну, я иду!
      - Ступайте! - сказала ему Софи. Из отеля она потом вышла какою-то несколько таинственною и робкою походкой.
      - Ayez la complaisance, monsieur, de me dire ou est la poste? - обратилась она к одному человеку.
      Тот сделал какую-то мину из лица, развел руками и прошел мимо.
      Софи сконфузилась и обратилась в более уже пожилому мужчине (по белому галстуху она догадалась, что это должен быть пастор).
      - Montrez-moi votre lettre! - сказал ей тот почти строгим голосом.
      Софи робко подала ему письмо.
      - A Petersbourg, monsieur Petzoloff! - произнес вслух немец.
      Софи все это время обертывалась, как бы боясь, чтобы не подслушал кто.
      - Voila! - произнес пастор и тут же опустил письмо в прибитый перед самыми их глазами ящик.
      Софи поблагодарила его милым наклонением головы и прошла в сад.
      Сначала она села на одну из лавочек, с целью помечтать.
      Помечтала и пошла потом ходить.
      Походила, остановилась и с большим вниманием посмотрела на один из открывавшихся видов.
      Снова села.
      Скука ясно была видна на ее лице.
      Она встала и пошла из сада по улице, остановилась перед одною церковью, полюбовалась и хотела-было внутрь зайти, но заперто!
      Сойдя со ступеней храма, она вошла не то в лавочку, не то в аптеку, купила там мыла и духов; но, отойдя немного от лавочки и понюхав духи, бросила их на тротуар: такие они были гадкие!
      Далее она решительно не знала, что с собой делать, и возвратилась на Брюлевскую террасу.
      Всего еще было 12 часов.
      Через полчаса, впрочем, явился туда и Бакланов, запыленный и усталый.
      Он поутру прямо и проворно прошел в галлерею; в двух комнатах останавливался перед каждою картиной, справляясь с каталогом, делал глубокомысленную мину, записывал у себя что-то такое в книжке; в третьей начал он хвататься за голову; с каталогом уж более не справлялся, и наконец следующие комнаты прошел совершенно быстро и сел против Мадонны. Потом вдруг вскочил, как бы вспомнив что-то, и вышел снова в прежние комнаты, снова начал останавливаться перед каждою картиной, записывать в памятную книжку... Между тем у него во рту стало становиться сухо и поламывало ноги. Не давая себе хорошенько отчета, он пошел, пошел и совсем вышел из галлереи.
      Но на террасу ему совестно было итти. Он решился пройтись по улицам и, не желая встретиться с Софи, бродил по самым глухим переулкам; а тут, как нарочно, поднялся ветер, который дул ему в глаза и рот, так что Бакланов беспрестанно отплевывался и уж самым скорым шагом отправился на террасу.
      - Фу, поработал же сегодня! - сказал он, усаживаясь подле Софи.
      - Все осмотрел? - спросила она.
      - Все!.. - отвечал Бакланов.
      - Стало, мы можем уехать сегодня отсюда. Мне через месяц непременно надобно быть в Париже.
      Последние слова Софи почему-то произнесла несовсем спокойным голосом.
      - Куда же ехать? - спросил Бакланов.
      - В Баден, на воды; там преприятное, говорят, общество, подхватила Софи с живостью.
      - Хорошо, - отвечал Бакланов, зевая во весь рот.
      4.
      Рулетка.
      Баден-Баден был в самом разгаре своего сезона. Опершись на перила мостика, идущего от отеля "Европы", стоял Бакланов в каком-то упоении. Под ним шумел источник. Кругом пели птицы. оздух был как молоком пропитан. Впереди виднелся Conversations-Haus, а за ним высокие горы.
      Они часа уже три как приехали, но Софи все еще одевалась. Горничная хлопотливо и беспрестанно входила и выходила от нее то за водой, то гладить платье, воротнички.
      - Что ты так хлопочешь? - спрашивала ее другая горничная, служащая в нижнем этаже.
      - С одной госпожой!.. Она очень хороша собой, - отвечала первая горничная и показала своей подруге, вынув из кармана, червонец.
      - Гм, гм! - произнесла та.
      Когда Софи вышла наконец из номера, в шляпке и белом бурнусе, горничная не утерпела и сказала ей:
      - Vous etes bien jolie, madame!
      Софи с улыбкой поблагодарила ее наклонением головы.
      Стоявший внизу обер-кельнер в белых штанах и белом галстухе, когда проходила она, закусив как-то губы и засунув палец в ключ, стал им колотить себя по ноге.
      Софи прямо подошла к Бакланову.
      - Как ты хороша, однако, сегодня! - невольно проговорил он.
      Софи, гордо закинув головку, подала ему руку. Чтобы нарядиться и выйти на водах на гулянье, она как будто была рождена для этого!
      Перед Конверсационною залой играла музыка.
      Софи и Бакланов сели.
      При этом обратила на них внимание даже одна, как впоследствии оказалось, владетельная особа, путешествующая инкогнито, которая несколько времени лорнировала их.
      Сидевший рядом с Софи молодой англичанин тоже каждый раз вспыхивал, когда она взглядывала на него.
      - Allons dans la salle, - сказал наконец Бакланов.
      Софи встала.
      - Madame, votre gant, - сказал англичанин, подавая ей уроненную перчатку.
      - Merci, monsieur, - сказала она, долго протянув эти слова.
      - Madame est francaise? - прибавил он совсем уже робко.
      - Non, monsiur< je suis russe, - отвечала Софи.
      Англичанин в почтении склонил перед ней голову.
      В первой же великолепной зале, в которую они вошли, раздался радостный голос:
      - Бакланов, Боже мой! Кого я вижу!
      Но Бакланов при этом дрогнул и даже побледнел. К ним подходил, с бородой, одетый совершенным франтом и, как видно, чище обыкновенного умывшийся Никтополионов.
      Софи невольно отняла руку от Бакланова и даже отошла от него.
      - Скажите, пожалуйста! - кричал между тем тот, подмигивая своим единственным глазом: - вы совершенно пропали из К...
      - Я был в Петербурге, в деревне, а теперь за границей, отвечал Бакланов, желая поскорее уйти от своего соотечественника.
      - А у нас Бог знает какие слухи про вас! - воскликнул Никтополионов и потом вдруг обратился к Софи.
      - Il me semble, que j'ai l'honneur de voir madame Leneff?
      Софи слегка, но серьезно и ничего не сказав, поклонилась ему.
      - У нас Бог знает что говорят, - продолжал Никтополионов, снова обращаясь к Бакланову: - что вы вашу супругу бросили... в разводе с ней...
      - Сплетни в нашем городе не новость, - отвечал Бакланов.
      - Где рулетка?.. Я рулетку желаю видеть, - перебила их разговор Софи.
      - Позвольте мне быть вашим кавалером! Я здесь как дома, сказал Никтополионов и ловко предложил Софи руку.
      Она должна была итти с ним.
      - Вы вместе путешествуете с Баклановым? - спросил он ее невиннейшим образом.
      - Мы встретились с ним в Дрездене, так же как вот и с вами теперь, - отвечала Софи небрежно.
      - Да!.. разумеется, - подхватил Никтополионов: - как приятны эти встречи!
      За границей он был хотя так же ядовит, но по крайней мере гораздо вежливее.
      - Про Бакланова там решительно говорят, что он бросил жену и влюбился в какую-то даму...
      - А, так вот какая рулетка! - перебила его на этих словах Софи, останавливаясь перед огромным игорным столом.
      Бакланов пошел и стал на другом его конце. Он хотел показать, что вовсе не с Софи приехал.
      - Как же тут играют? - продолжала та, смотря с вниманием на груды золота и серебра, которые беспрестанно переходили то к банкометам, то к играющим.
      - Очень просто: положите деньги на какое угодно вам место, там уж не обсчитают! - объяснил ей Никтополионов и бросил сам два талера.
      Ему дали четыре. Он положил их в карман.
      - Ах, это весело! - воскликнула Софи и бросила пять талеров. У нее взяли. Она еще; опять взяли.
      Никтополионов попросил одного сидевшего тут господина, чтоб он уступил ей место.
      Тот встал.
      Софи поместилась к столу.
      Она бросила пять червонцев. У нее взяли. Она еще десять. У нее взяли.
      - Приостановитесь немножко!.. Ставьте поменьше! - научал ее Никтополионов.
      Софи поставила червонец. Ей дали три. Она еще три. Ей дали шесть. Потом она опять проиграла.
      - Теперь увеличьте куш! - шептал ей Никтополионов.
      Софи поставила двадцать червонцев.
      У нее взяли.
      Софи поставила еще пятьдесят.
      У нее взяли.
      - Софи, что вы делаете? - кричал ей Бакланов с другого конца.
      Но Софи даже и не отвечала ему. Лицо ее горело...
      Она поставила билет в четыреста франков, взяли!
      Она высыпала все золото из кошелька, ей дали немного.
      Она все это поставила и приложил еще билет в четыреста франков, - взяли!
      - Нет больше пока денег! - проговорила она, обращая к Никтополионову свое взволнованное лицо.
      - Как? Все проиграли? - спросил тот ее с удивлением.
      - Кредитив у меня в Париже! - отвечала с досадой Софи и потом вдруг обернулась к Бакланову. - Дайте мне денег! - сказала она.
      Тот, растерявшись и всем этим очень недовольный, вынул портмоне.
      - Давайте все, сколько есть! - проговорила Софи и потом, повернувшись, сейчас же начала ставить.
      В два приема портмоне Бакланова был пуст.
      Софи по крайней мере часа три сидела около стола; глаза ее неустанно бегали за золотом: ей очень было жаль тех денег, которые она проиграла, и ужасно хотелось выиграть те, которые она видела перед собой.
      На другой день, еще часов в одиннадцать, Никтополионов зашел за ней, увел ее под руку в Salle de Conversation, записывал для нее проигравшие на рулетке номера и учил, на которые ставить.
      Бакланова более всего беспокоило то, где Софи брала денег, но обер-кельнер объяснил ему это.
      - Monsieur! - окликнул он его раз, когда тот проходил мимо его будки. - Дама эта - ваша родственница?
      - Да! - отвечал Бакланов, заранее предчувствуя что-то недоброе.
      - Вам известно, что она заложила у хозяина все свои брильянты за пятнадцать тысяч франков?
      Бакланов пожал плечами.
      - Ее дело! - сказал он с улыбкою.
      - О, здесь это часто бывает! - произнес обер-кельнер.
      Вечером, впрочем, когда Софи, утомленная и усталая, возвратилась в свой номер, Бакланов решился постучаться к ней в комнату. Она отворила ему несовсем поспешно и несовсем с удовольствием.
      - Вы все играете? - начал он.
      - Да.
      - Выиграли?
      - Проиграла.
      - Зачем вы это, Софи, делаете?
      - Я не на ваши деньги играю, а на свои.
      - На чьи бы то ни было, все-таки это безумство и наконец неприлично.
      - Моя вся жизнь была неприличие и безумство, - отвечала Софи, вынимая из косы гребенку и закладывая волосы за ухо, видимо, приготовляясь спать.
      Бакланов принужден был уйти.
      Так прошел еще день, два, три... Чтобы спасти себя от невыносимой скуки, Бакланов однажды утром решился съездить, на осле верхом, на одну из соседних гор, на которой, говорили ему, были развалины. Местность, чрез которую он проезжал, была восхитительна, но на душе у него было скверно. При подъеме на самую гору он увидел, что навстречу ему спускается другой господин, который, поровнявшись с Баклановым, сейчас же повернул своего осла рядом с ним.
      - Господин Бакланов! - проговорил тот.
      Бакланов узнал в нем старшего Галкина.
      - Вы тоже оставили Росиию? - начал молодой человек.
      - Да, - отвечал Бакаланов, погоняя осла.
      - Это невозможно там оставаться!.. Чорт знает что такое происходит!.. - продолжал Галкин.
      Бакланов молчал.
      - Вы знаете, меня не пускали совсем за границу! - проговорил он с гордым видом.
      "Тебя бы не только надо пускать, а выгнать из каждой страны!" - подумал Бакланов.
      - Кого еще я здесь встретил? - заговорил молодой человек уже с хохотом и видя, что прежний разговор не занимает его спутника. Madame Леневу!.. Помните, которая жила с отцом... Она вдруг меня спрашивает об нем; видно, опять желает обирать его!..
      - А батюшка ваш здесь? - спросил Бакланов.
      - Да, но он еще не выезжает... Мы всего здесь три дня... Госпожа эта ужасная мерзавка!.. Она столько у него перебрала.
      Бакланов наконец не выдержал.
      - Послушайте, вы еще мальчишка и позволяете себе подобным образом говорить о женщине.
      Галкин сконфузился.
      - Женщина женщине рознь!.. - пробормотал он.
      - Нет, не рознь! - воскликнул Бакланов: - она моя родственница, понимаете ли вы это?..
      Галкин совсем растерялся.
      - Я не знал этого!.. - сказал он.
      - Ну, так я заставлю вас знать! - кричал Бакланов: - и сейчас же вас, с вашим ослом, отправлю в эту пропасть! - прибавил он, показывая на крутейший обрыв, мимо которого они проезжали, и вслед затем, в самом деле, начал толкать Галкинова осла в спину, в зад, чтобы он подошел к обрыву.
      - Перестаньте, Бакланов, перестаньте! - кричал во все это время молодой еврей.
      Бакланов разбил себе ногу, руку, но ничего не сделал с ослом.
      - Эмансипаторы тоже женские! - заключил он бешеным голосом.
      Но Галкин успел уже в это время повернуть осла и уехать под гору.
      - Вы ужаснейший чудак! - говорил он, обертываясь к Бакланову, которого главным образом в эти минуты взбесило то, что Софи проигрывала и, пожалуй, опять продаст себя Галкину.
      Возвратившись с своей прогулки, он решился еще раз, и уже в последний, иметь с ней объяснение.
      К удивлению своему, он на этот раз застал ее дома и, грубо отворив дверь, вошел к ней в номер.
      Софи, с изнуренным и истощенным лицом, стояла около своего дорожного сундука и укладывала в нем.
      Бакланов начал прямо:
      - Вам, вероятно, приятно здесь, но я никак не мог этого сказать про себя, а потому я уезжаю.
      - Я сама уезжаю, - отвечала она ему спокойно.
      - Куда же это?
      - В Париж.
      - Но ведь мы, кажется, предполагали с вами ехать сначала в Швейцарию, подышать чистым воздухом.
      - Поедемте в Швейцарию, для меня все равно, - отвечала Софи, садясь уже на стул.
      Бакланов опять ожил от радости.
      - У меня только денег нет; я должна спешить, - прибавила она.
      - Да деньги у меня есть, возьмите на путешествие.
      - Хорошо!..
      Через несколько минут Бакланов решился ее спросить о главном:
      - А что, Софи, вы много проиграли?
      - Много, - отвечала она с улыбкой: - тысяч сорок франков проиграла.
      - Сорок тысяч! Зачем же вы это делали?
      - Так, от скуки... скучно... - отвечала Софи.
      - Много ли же теперь у вас осталось от всего капитала?
      - Немного уж! - отвечала Софи опять с улыбкой и затем, выслав Бакланова от себя, занялась своим туалетом, и к обеду вышла блистающая красотой и нарядом.
      5.
      Восхождение на гору Риги.
      По Цугскому озеру к Арту шел пароход.
      На нем ехали наши путешественники. Тут они уже входили в настоящие швейцарские горы, которые, сдавляя взор то зеленеющими, то обрывистыми и почти голыми скалами, окружали их со всех сторон. Неба чистого, голубого, блистающего полуденным солнцем, был виден только клочок. На нижних склонах гор были рассыпаны деревеньки, а на верхних - изредка мелькали пастушьи хижины. Все это как будто бы было на театре, а не в жизни и не на земле.
      Бакланов беспрестанно повертывался из стороны в сторону.
      - Нет, тут жить нельзя, - говорил он. - это слишком все как-то искусственно... Жизнь человеческая должна проходить обыкновеннее.