- Что ж, в это время он не то уж и говорит?
      - Да врет иной раз такую околесную, что даже слушать страшно! объяснил лакей.
      14.
      Муравейник сильно тронут.
      Наполеон III тем и велик, что очень мало говорит, но потом вдруг и сделает. Герой мой, напротив, тем и мал, что пока в жизни только и делал, что говорил.
      Выехав от вице-губернатора, он посувствовал неудержимую потребность излить перед кем-нибудь волновавшие его чувствования.
      В кармане он имел рекомендательное письмо от дяди своего к одной даме, madame Базелейн, имевшей, говорят, огромное влияние на начальника края.
      Евсевий Осипович с этой именно целью и дал племяннику письмо к ней. Про самое же даму он выражался так, что она по уму вся - мечта, вся фантазия; по телу - эфир, а тепла и жизненна только сердцем.
      Как только подано было письмо, Бакланова сейчас же приняли.
      Madame Базелейн имела привычку всех, даже молодых людей, принимать у себя в спальне. На это раз она была почти полуодета. Маленькая ножка ее, без чулка, обутая в туфлю, была точно перламутровая. Фильдекосовое платье, совершенно без юбки, лежало бесконечными складками на ее тоненьких ножках. Одни только большие глаза, которые она беспрестанно вскидывала и опускала, говорили, что в самом деле, может быть, у нее сердце и горячее.
      - Здравствуйте! - встретила она очень просто Бакланова. - Что ваш старик, все еще не остепенился? Мне такие нежности пишет, что ужас!
      - Он воздает только должное! - проговорил Бакланов.
      - А-а! Вы, видно, тоже в дядюшку... Садитесь!
      При виде такого милого и простого существа, Бакланов почувствовал еще большее желание порисоваться.
      - Ну, что вы приехали сюда: веселиться, танцовать, жениться? говорила madame Базелейн, роясь в лежавших около нее лоскутах и вскидывая по временам на Бакланова взгляды.
      - Напротив, я здесь служу неутомимо.
      - Служите?
      - Здесь ужас что такое происходит: комплоты какие-то чиновничьи составляются! - продолжал он.
      Madame Базелейн, вдевавшая в это время нитку в иголку, даже остановила это дело.
      - Здесь убили - вы, я думаю, слышали - некоего Коклевского его дворовые люди.
      У madame Базелейн посему-то при этом покраснели уши.
      - Они были подучены, потому что у этого господина хранились документы здешнего откупа, весьма щекотливые для некоторых господ.
      - Документы? - потворила хозяйка.
      Бакланову и в голову не приходило, что в документах этих madame Базелейн была записана в первой же строке и сопровождалась самою значительною цифрой.
      - Я подвигом себе поставил раскрыть это дело во всех его подробностях, - говорил он.
      - Что же оно вас-то так особенно тревожит? - не утерпела и заметила ему Базелейн.
      - Тут кровь вопиет на небо, помилуйте! - воскликнул Бакланов. Захвачены одни только бессмысленные орудия преступления, а преступник главный скрыт: я найду его на дне морском, а через него зацеплю и других.
      Базелейн грустно усмехнулась.
      - Знаете, чтобы я вам посоветовала? - начала она и приостановилась.
      - Сделайте одолжение! - подхватил Бакланов.
      - Не горячиться так! - продолжала она с ударением: - вы еще здесь человек новый: можете ошибиться; зачем вам стольких людей затрогивать?
      - Если б их целый легион стоял против меня, и тогда бы я пошел против них.
      - И проиграли бы!
      - Может быть, но во всяком случае нельзя так равнодушно относиться к злу: вы вот теперь молоды, все ваши помыслы, вероятно, чисты; а тут вдруг вы видите, что целое море злодеяний плывет около вас... Неужели же вы не издадите крика ужаса?
      - Я женщина... - сказала с улыбкой madame Базелейн: - и даже хорошенько не знаю, что такое злодеяние и незлодеяние, и вообще ужасно не люблю этой прозы жизни, а сижу вот больше одна со своими думами. Вы говорите, вскрикнуть от ужаса, - ну и вскрикнете: что из того?.. вас перекричат.
      - Пускай перекричат, а все-таки кричать надо! Я по этому делу непременно буду писать министру, поеду наконец сам в Петербург и добьюсь, чтобы прислали оттуда особую комиссию.
      - За что же вы здешние власти хотите так оскорбить?
      - Потому, что здесь все мошенники.
      - Merci! Поблагодарят же они вас за подобное мнение! - сказала madame Базелейн заметно уже сухо.
      Бакланов начал наконец удивляться тому, что это эфирное существо не прилипает всею душой к его благородным стремлениям.
      Прекратив разговор о службе, он начал говорить ей любезности и уверять ее, что он в ней первой здесь встретил петербургский, а не провинциальный тон.
      Madame Базелейн на все это насмешливо только улыбалась.
      Бакланов раскланялся.
      Базелейн обратила вслед за ним почти свирепый взгляд.
      "Что это, пугать, что ли, он приезжал?" - проговорила она и задумалась.
      Бакланов между тем, выйдя на улицу и идя по тротуару, увидел, что впереди его шел подбористый генерал, с которым он обедал у Эммануила Захаровича.
      Он нагнал его.
      - Скажите, пожалуйста! - начал он прямо: - не имеете ли вы какой-нибудь власти над здешним гарнизонным полковником?
      - Я? - спросил генерал, как бы несколько даже обидевшись: он был прямой и непосредственный начальник полковника.
      - Прикажите или посоветуйте ему... мы имеем с ним одно общее дело по убийству Коклевского...
      Генерал шел, николько не убавляя шагу.
      - Он имеет дело о дровах и воздухе с полицеймейстером и хочет его выиграть, кривя душой в другом деле.
      Генерал начал уже тяжело дышать: с дровами и с воздухом он сам был связан всеми фибрами своего существования.
      - Тут убийство, помилуйте! - не отставал от него Бакланов: - мы должны быть мудры, яко змеи, и чисты сердцем, яко голуби...
      Генерал наконец обратился к нему.
      - Позвольте вас спросить, к чему вы мне это все говорите на улице, голословно? - спросил он.
      - К тому же!.. - отвечал Бакланов и не знал, как докончить.
      - Если вы встретили какое-нибудь злоупотребление по службе, продолжал генерал пунктуально: - не угодно ли вам отнестись ко мне бумагой.
      - Я отнесусь и бумагой, - отвечал Бакланов.
      - Сделайте одолжение! - отвечал генерал и повернул в первый попавшийся переулок.
      "Что это так их всех против шерсти гладит?" - подумал Бакланов, и вечером, когда он приехал в клуб, Никтополионов встретил его первым словом:
      - Что вы, батенька, тут творите?
      - Да что, сражаюсь, бьюсь! - отвечал Бакланов, самодовольно садясь.
      - Хорошенько их! - воскликнул одобрительно Никтополионов; а потом, наклонившись к нему, на ухо прибавил: - в Петербург-то главное, напишите; этого они очень не любят: и к своему-то, и к внутренних дел вальните...
      - Напишу все, - говорил Бакланов громко, без всякой осторожности.
      Несколько армян, несколько греков, а больше всего Эммануилов Захарычей, так и навострили уши.
      Никтополионов продолжал шопотом:
      - Человека-то, которого подозреваете, в целовальниках, в кабаках поищите!..
      Бакланов кивал ему, в знак согласия, головой.
      - Возьмите арестанта, да поезжайте с ним, здесь и в уездах, по кабакам, - не признает ли кого.
      - Непременно! - восклицал Бакланов.
      В тот же самый вечер карета madame Базелейн подъехала к дому начальника края, а по совершенно противоположной улице быстро шел черноватый господин к дому Эммануила Захаровича. Хатем, от Эммануила Захаровича верховой скакал к Иосифу Яковлевичу, который был у Иродиады. На той же самой лошади Иосиф Яковлевич скакал домой и тотчас же поскакал в уезд на почтовых. В ту же ночь, тоже на почтовых, из деревни Шумли неизвестный человек был отправлен сначала в степь, а потом и на Куру.
      15.
      Не любитель гласности.
      В довольно большом и полутемном кабинете происходила такого рода сцена.
      - Ну-с, слышу звон, да не знаю, где он!.. - говорил малорослый начальник края, стоя, с сложенными накрест руками, у стола, перед которым Бакланов, как нарочно, весь облитый абажурным светом лампы и весь раскрасневшийся, объяснял ему свое вчерашнее поведение.
      Генерал все больше и больше бледнел.
      - Вы припутываете тут женщин; мерзавцев выгораживаете, а порядочных людей хотите замарать... Меня, что ли, вы хотите обвинить в том?
      - Я, ваше превосходительство, не говорил этого! - отвечал Бакланов, в самом деле этого не говоривший.
      - У меня здесь служащий чиновник, - продолжал маленький генерал, все более и более горячась: - должен быть весь мой: должен быть моим светом, тенью моей!
      - Извините меня, ваше превосходительство, - возражал Бакланов, тоже начиная выходить из себя: - я служу обществу, а не лицам.
      - Я вас заставлю служить иначе! - кричал генерал, стуча пальцами по столу.
      - Вы бы меня, ваше превосходительство, должны были презирать, если б успели заставить меня служить иначе! - кричал тоже и Бакланов.
      - Я подчиненным моим, - кричал генерал, не слушая возражений: которым угодно быть не тем, чем я хочу, я имею привычку вот что из службы делать!
      И генерал показал, каким обрзом обыкновенно дают киселя.
      - На подобные движения, ваше превосходительство, и я имею привычку отвечать тоже довольно резко, - не уступал Бакланов.
      - Молчать! - крикнул вдруг генерал совсем как на лакея.
      Бакланов побледнел.
      - Ваше превосходительство, молчите вы сами... - произнес он в свою очередь.
      - Молчать! - повторил опять генерал, совершенно вышедши из себя. - Мальчишка! - прибавил он и бросил Бакланову почти в лицо скомканный конверт.
      - Ваше превосходительство! - мог только проговорить тот и ответил начальнику тоже взмахом руки.
      Генерал едва успел попятиться несколько назад.
      Несколько минут оба врага, как бы опомнившись, стояли молча друг против друга.
      - Ваше превосходительство, - проговорил Бакланов: - мы, вероятно, будем драться?
      - Нет-с! - произнес генерал и резко позвонил.
      Вбежал опрометью адъютант.
      - Арестуйте г-на Бакланова, - сказал генерал.
      - Подлец! - проговорил почти вслух Бакланов.
      - Арестуйте г-на Бакланова! - повторил генерал еще раз стоявшему в недоумении адъютанту.
      Тот сделал движение рукой. Бакланов, с дерзкою усмешкой, пошел за ним.
      "Ну что ж: солдат так солдат! Надоела эта подлая жизнь, скорей убьют!" - думал он сам с собой.
      - Что такое у вас вышло? - спросил его адъютант.
      - Он себе много позволил, и я, разумеется, имел благоразумие ответить не совсем прилично, - сказал откровенно Бакланов.
      "Без суда все-таки не отдадут, а я в ответах все напишу, хоть тем удружу канальям", - думал он, садясь с адъютантом на извозчичьи дрожки; но, когда они поехали, их нагнал верховой казак и воротил обратно.
      Бакланов только усмехнулся. Он, впрочем, все это время был более в каком-то полусознательном состоянии. Его сейчас же опять пустили в кабинет к начальнику, и опять одного.
      Тот по-прежнему стоял у своего стола.
      - Молодой человек, вы погорячились, и я... Извинимся друг перед другом, - заговорил он, протягивая к Бакланову руку.
      У старика при этом были видны слезы на глазах.
      - Ваше превосходительство, - отвечал Бакланов, принимая руку, а дальше ничего и говорить не мог. У него тоже навернулись на глазах слезы.
      - Главное, - продолжал генерал, видимо, уже успокоившись и опять переходя к обычному своему способу выражаться поговорками: главное, чтобы сору из избы не выносить, и чтобы все, что произошло между нами, осталось и умерло, как в могиле.
      - Это уж моя обязанность, ваше превосходительство, как честного человека! - отвечал Бакланов.
      - Надеюсь, - повторил старик, еще раз пожимая руку Бакланова: что ни отцу, ни матери, ни другу, ни даже во сне, ни звука об этом.
      - Ваше превосходительство?!. - мог произнести только Бакланов и далее не счел за нужное и говорить.
      - Понимаю вас, - сказал генерал и они расстались.
      На другой день Бакланов был отозван из комиссии к другим занятиям, более подходящим, как сказано в предписании, к его образованному уму.
      "Что это?.. Не может быть!" - восклицает, вероятно, и по преимуществу великосветский читатель.
      Что делать!.. - смиренно отвечаю я: - очень уж зафантазировался, написал то, чего никогда не бывает, - извините!
      16.
      Почти осуществившаяся мечта.
      Ничто так дурно не скрывается, как то, что желают скрыть.
      Через неделю весь почти город говорил об описанной мною сцене, и она решительно подняла молодого человека на степень героя: в России любят, когда грубят начальству!
      Бакланов сам своими ушами слышал, проходя по тенистому городскому саду, как одна дама, указывая на него другой даме, проговорила торопливо:
      - Посмотри, это Бакланов!
      - Какой? - спросила та.
      - Ах, Боже мой! Неужели не знаешь? Тот, что так славно проучил...
      - Ах, да! - перебила ее подруга: - какой он однако молодец из себя.
      Бакланов при этом только выпрямился и шел грудью вперед.
      Службу свою он совершенно кинул.
      "Будет уж! Доблагородничался чуть не до каторги!" - рассуждал он самолюбиво сам с собой и каждый день ходил гулять в сад, с одной стороны - ожидая, не услышит ли еще раз подобного отзыва, а с другой ему стало представляться, что в этом саду он непременно встретит какую-нибудь женщину, которая влюбится в него и скажет ему: "я твоя!". Представление это до такой степени стало у него ясно, что он и самого сада не мог вообразить себе без этой любовной сцены, как будто бы сад для этого только и сделан был. Столь уверенно воображаемое будущее редко не сбывается: раз Бакланов увидел идущую впереди его, несколько знакомою ему походкой, молодую даму. Он поспешив ее обогнать и сейчас же воскликнул:
      - Панна Казимира!
      - Ах, Боже мой, Бакланов! - проговорила та, сильно покраснев и скорей как бы испугавшись, чем удивившись.
      - Да сядемте же здесь! Постойте! - говорил Бакланов, беря ее за обе руки и дружески потрясая их.
      Панна Казимира опустилась с ним на скамейку.
      - Но как вы здесь, скажите? - говорил Бакланов.
      - Я здесь замужем.
      - За кем?
      - За вашим приятелем, за Ковальским.
      - А! - произнес протяжно Бакланов.
      Казимира помотрела ему в лицо.
      - Я знала, что вы здесь... - сказала она после небольшого молчания.
      - Как же не грех было не прислать и не сказать?
      Казимира стыдливо усмехнулась.
      - И то уж хотела писать, - отвечала она.
      - Но где же вы живете здесь? - спросил Бакланов.
      - Я живу у одних Собакеевых; с ними в городе, а муж мой у них управляющий в деревне.
      - Что ж вы у них - компаньонка, экономка?
      - Да и сама не знаю: то и другое... Чудные люди, превосходные... Я вот таких вас, Александр, да их только и знаю.
      - Merci, - сказал Бакланов и, взяв ее опять за руки, поцеловал их: - какие нынче у вас славные руки! - прибавил он.
      - Жизнь-то понежней стала! - отвечала Казимира с видимым удовльствием.
      - Стало быть, вы совершенно счастливы с вашим мужем?
      - С мужем? - спросила, как бы совершенно не ожидавшая этого вопроса, Казимира.
      - Да! Как вы за него вышли?
      - А я и сама не знаю, как: он ходил еще при вас ведь... Вы уехали, я и вышла.
      - И всему прошедшему, значит, сказали прости!
      - Чему говорить-то было? Нечему!
      - А мне казалось, что было чему, - сказал Бакланов кокетливо.
      - Что было, то и осталось, - отвечала с улыбкою Казимира.
      - Осталось? - произнес Бакланов и пододвинулся к ней поближе.
      - Гм, гм! - отвечала Казимира.
      - А шутки в сторону, - продолжал Бакланов: - дело теперь прошлое: скажите, любили вы меня?
      - Не помню уж, - отвечала Казимира.
      - Ну что, Казимира, скажите, - говорил Бакланов, беря ее снова за руку.
      - Ну, любила! - отвечала она как-то порывисто.
      - И я ведь тогда благороден был в отношении к вам, согласитесь с этим: я многого мог бы достигнуть.
      - Были благородны, - отвечала Казимира.
      - И за это самое, - продолжал Бакланов: - вы по крайней мере теперь должны меня вознаградить.
      - Чем же мне вознаградить? - сказала Казимира.
      - Любовью.
      Казимира грустно улыбнулась.
      - Теперь это немножко трудно.
      - Напротив, теперь-то и возможно: другое дело, когда вы были девушкой, когда от этого зависела участь всей вашей жизни, - тогда другое дело; но теперь, что же может препятствовать нашему счастью?
      Казимира качала только головой.
      - Теперь какие, кроме самых приятных, могут быть последствия из того, что вы меня полюбите? - продолжал Бакланов, опять беря ее за руку.
      - А такие, - отвечала Казимира: - что я-то еще больше вас полюблю, а вы меня презирать станете.
      - Ей-Богу, нет! - воскликнул Бакланов.
      - Погодите, постойте, вон идут! - сказала Казимира, в самом деле указывая на двух, неторопливо проходивших по дорожке мужчин. Прощайте! - прибавила она.
      - Посидите! - упрашивал ее Бакланов.
      - Нет, нельзя!.. Посмотрите, как вы платье мне все измяли, говорила она, вставая: - прощайте.
      - Могу я, по крайней мере, приехать к вам?
      - О, пожалуйста, приезжайте! - отвечала с удовольствием Казимира.
      - У вас есть особая комната?
      - Есть!.. - Голос ее при этом был как-то странен.
      Бакланов возвратился домой в восторге: завести интригу с Казимирой он решился непременно.
      17.
      Не всегда то найдешь, за чем пойдешь!
      Дом Собакеевых стоял на одной из лучших улиц. Это решительно было какое-то палаццо, отчасти даже и выстроенное в итальянском вкусе.
      Бакланов, ехав, всю дорогу обдумывал, как он будет расставлять сети панне Казимире. Но есть дома, в которых, точно в храмах, все дышит благоприличием и целомудрием: введенный в мраморную, с готическими хорами, залу, Бакланов даже устыдился своих прежних намерений.
      - Г-жа Ковальская сейчас выйдет; а пока не угодно ли вам к Анне Михайловне, - сказал ему вежливо благообразный лакей.
      - К г-же Собакеевой? - спросил Бакланов.
      - Точно так.
      - Прошу вас.
      - Пожалуйте!
      И человек, идя негромко вперед, повел его на правую половину дома.
      В совсем барской гостиной, с коврами, с лампами, с масляными картинами в золотых рамах, Бакланов увидел пожилую даму, просто, но изящно одетую, в кружевном чепце и в очках. Лицо ее напомнило ему добродушные физиономии ван-диковских женских портретов.
      - Казимира сейчас выйдет. Присядьте, пожалуйста! - сказала ему старушка, показывая на кресло возле себя.
      Она что-то такое, необыкновенно тонкое, шила. На столе, впрочем, около нее лежала книга, на корешке которой было написано: "Сказание Тирона, инока святогорского".
      - Вы недавно ведь здесь? - продолжала старушка.
      - Да, недавно-с.
      - И успели уж с некоторыми господами поссориться?
      - Да, - отвечал Бакланов с самодовольною усмешкой.
      - И прекрасно!.. Значит, вы честный человек!
      Старушка понюхала табаку и принялась снова за свое шитье.
      - Тут Бог знает что происходит! - продолжал Бакланов.
      Старушка махнула рукой.
      - Я женщина, а поверите ли, кровью сердце обливается, слушая, что они творят...
      Собакеевы, довольно богаое и самое аристократическое семейство в городе, были в открытой неприязни с начальником края и со всем его кружком.
      В губерниях, по степени приближенности к начальству, почти безошибочно можно судить о степени честности местных обывателей. Чем ближе они к этому светилу, тем более, значит, в них пятнышек, которые следует замазать.
      К неудовольствию Собакеевой на начальника края отчасти, может быть, примешивалось и оскорбленное самолюбие. Вступая в управление краем, он третировал ее, решительно, как и других дам.
      - У отца моего по нескольку часов в передней стоял, а теперь вот каким господином стал!.. - не утерпела старушка и объяснила Бакланову.
      В комнату в это время вошла молодая девушка в белом платье и белокурая.
      Бакланов невольно привстал на своем месте.
      Если Софи Леневу можно было назвать южною красавицей, то эта была красавица севера.
      - Maman, как я тут навязала? - сказала она, показывая старушке вязанье.
      - Опять спутала! - отвечала та, подвигая на носу очки ближе к глазам.
      - Monsieur Бакланов! Дочь моя! - познакомила она молодых людей, а сама принялась рассматривать и поправлять работу.
      Бакланов поклонился, и mademoiselle Собакеева тоже ему поклонилась, и при этом нисколько не сконфузилась и не пожеманничала.
      Бакланов почти с восторгом смотрел на молодую девушку. Ее довольно широкое лицо было исполнено какой-то необыкновенной чистоты. Несколько обнаженные руки, грудь и шея были до такой степени белы и нежны, что как будто бы она черненького хлебца никогда и не кушала, а выросла на одних папошниках. Стан у нее был стройный, но не воздушный. Соня Ленева, по природе своей, отчасти принадлежала к лезгинско-татарскому происхождению. Прабабка ее, жена Маркаша Рылова, была дочь князя Мирзы-Термаламы, а Сабакеева, напротив того, была чистейшая дочь полян, славянка; даже в наружности ее было что-то нпоминающее красивых купеческих дочерей; только все это разумется, было смягчено и облагорожено воспитанием.
      - Ну, вот на, поправила, - сказала мать, подавая ей работу.
      - Хорошо-с, - отвечала молодая девушка и не ушла, а тут села.
      Бакланову ужасно хотелось с ней заговорить.
      - Вы много выезжаете? - спросил он ее.
      - Да! - отвечала девушка спокойно.
      - Она больше дома у себя танцует; у нас обыкновенно собираются... - объяснила за нее старушка.
      "Нет, это не светская госпожа!" - подумал Бакланов.
      - А читать вы любите? - спросил он самое девушку.
      - Читаю! - сказала она и на это спокойно.
      - Охотница! - подхватила мать.
      "Но все-таки не синий чулок! - подумал Бакланов. - Но что же она такое?" - задавал он себе вопрос.
      - Я сюда на юг приехал первый раз... Это синее небо, этот воздух, как бы молоком пропитанный, все это чудо что такое... проговорил он, желая попробовать молодую девушку насчет поэзии.
      Она выслушала его внимательно, но без особенно искреннего, а тем более поддельного увлечения.
      - Да, здесь хорошо, - подтвердила она.
      "И то - не то!.." - подумал Александр.
      Панна Казимира наконец показалась.
      - Ну вот и она! - сказала ей ласково старушка.
      - А вот сейчас, сначала с mademoiselle Евпраксией расцелуюсь, сказала Казимира и, совершенно по-дружески поцеловавшись с молодою девушкой, почтительно поцеловала руки у старушки.
      Она с утра еще не выходила из своей комнаты, а потом, услышав о приезде Бакланова, делала свой туалет и, по-видимому, употребляла все старания, чтоб одеться к лицу, и даже немного побелилась и подрумянилась.
      Бакланову, с ее появлением, сделалось неловко. Она подала ему руку, несколько сконфузившись и слегка улыбаясь.
      - Вы скоро же посетили меня! - сказала она, садясь около него.
      - Я поспешил воспользоваться вашим позволением, - отвечал Бакланов.
      - Merci! - сказала Казимира и еще раз пожала у Бакланова руку.
      - Вы старые знакомые? - спросила их старушка.
      - Я помню еще monsieur Бакланова, когда он пришел к нам в первый раз... Мамаша ему, или он ей скажет слово и покраснеет! сказала Казимира.
      - А я помню, - отвечал ей в тон Бакланов: - что панна Казимира не вышла и обедать.
      - О, я имела на то свои причины! - сказала Казимира, вскидывая на него нежный взгляд.
      Вообще она с заметною сентиментальностью старалась говорить с Баклановым.
      - А вы помните гостиный двор, как мы раз шли с вами? - сказала она.
      - Да, - отвечал ей Бакланов, уже потупляясь.
      - А тот вечер, когда я вдруг ушла от вас?
      - Вы всегда так уходите, вы и вчера так ушли.
      - Я и всегда так буду уходить, - отвечала Казимира, хоть глаза ее и говорили не то.
      - Ваше дело! - отвечал Бакланов и пожал плечами.
      Впрочем, во все это время он невольно взглядывал на modemoiselle Сабакееву, которая, кажется, и не слыхала ничего, а, уставив свои голубые глаза на работу, внимательно считала.
      Бакланов наконец взялся за шляпу.
      Старуха в это время опять стала показывать дочери, как вязать.
      - Погодите, я скажу им, чтоб они пригласили вас на вечера; тут мы и можем видаться!.. - сказала ему торопливо и шопотом Казимира; а потом, встав и подойдя к старушке, наклонилась к ней и что-то ей шепнула на ухо.
      - Да, разумеется, - отвечала та и обратилась к Бакланову. - Вы, пожалуйста, приезжайте к нам по пятницам вечером; у нас танцуют.
      - Почту за величайшее удовольствие, - отвечал Бакланов и, раскланиваясь, нарочно приостановил подолее свой взгляд на mademoiselle Сабакеевой.
      - Прощайте! - сказала ему та совершенно просто.
      Панна Казимира пошла было его провожать; но Бакланов решительным движением руки не допустил ее итти за собой, и это он сделал не столько из вежливости, сколько потому, что ему просто не хотелось оставаться с Казимирой с глазу на глаз.
      Его теперь исключительно беспокоил вопрос:
      "Что такое за существо mademoiselle Евпраксия?"
      18.
      Ледешок.
      У Сабакеевых собирались на вечера два-три правоведа, несколько молодых людей из студентов, несколько очень милых дам и девиц. У них танцовали, гуляли в саду, играли в petits jeux. Бакланов, явившийся к ним в первую же пятницу, был одет решительно парижанином: в летних ботинках, в белом жилете и белых перчатках. Все общество сидело в задней гостиной. Балкон из нее выходил в совершенно почти темный сад, по средней аллее которого, впрочем, гуляли, как белые привидения, дамы, в сопровождении черных фигур мужчин. Проходя мраморную залу, Бакланов увидел, что по ней совершенно одиноко ходит небольшого роста господин, в неказистом черном фраке. Подойдя поближе к нему, он воскликнул:
      - Ковальский!
      - Ах, да-с! здравствуйте! - отвечал тот с удовольствием и как-то церемонно.
      - Вот где Бог привел встретиться! - продолжал Бакланов приветливо.
      - Да-с! - опять повторил Ковальский.
      Будучи поставлен судьбою в звание управителя, он считал старого своего товарища гораздо выше себя и сильно конфузился перед ним.
      - Вы женились на моей хорошей знакомой? - продолжал Бакланов.
      - Да-с, на Казимире Михайловне, - отвечал и на это Ковальский.
      Бакланов еще несколько времени постоял около приятеля, поласкал его взглядом, а потом, молодцевато тряхнув волосами, как гривой, пошел далее, а Ковальский опять принялся сновать взад и вперед.
      Поклонившись в гостиной старухе Сабакеевой, игравшей в карты, Бакланов прямо устремился к mademoiselle Евпраксии, которая, в голубом барежевом платье, стояла у балкона.
      На этот раз она ему показалось Дианой, только несколько полноватою.
      - Голубой цвет решительно создан для вас! - сказал он ей после первых же приветствий.
      - Да, я люблю его, - отвечала девушка, как бы не обратив даже внимания на его комплимент.
      Бакланов придумывал, о чем бы таком с ней попикантнее заговорить.
      - Я всегда при этаком близком расстоянии, как вот здесь, света и темноты, - сказал он, указывая на темный сад и светлую гостиную: всегда чувствую желание из света итти в темноту, а из темноты на свет: отчего это?
      - От нечего, я думаю, делать; надобно же куда-нибудь итти, отвечала Евпраксия.
      - Да-с, но это скорее то инстинктивное желание, которое человек чувствует, взойдя на высоту, броситься вниз.
      - А то трусость! - сказала Евпраксия.
      - Вы думаете? Сами вы, значит, трусливы?
      - Напротив... Я ничего не боюсь!
      - Даже несчастий в жизни?
      - Что ж?.. Я их перенесу, я терпелива.
      "Она очень не глупа, а как хороша-то, хороша-то, Боже ты мой!" - думал Бакланов.
      Во все это время, из другой комнаты, Казимира, по-бальному одетая, беспрестанно взмахивала на него свои глаза. Самой отойти оттуда ей было нельзя: она разливала для гостей чай.
      - Mesdames! пойдемте в сад, в веревочку играть! - вскричала молоденькая дама, все время ходившая с разыми мужчинами по саду растрепавшаяся, зацепляясь за древесные сучья, всю себе прическу.
      - В сад! в сад! - повторяли и находившиеся в гостиной.
      Евпраксия, впрочем, подошла и о чем-то спросила мать.
      - Можно! - отвечала ей та.
      Все вышли и разместились на ближайшей к балкону площадке, на которой было довольно светло. Первая стала в веревочку сама Евпраксия и потом, сейчас же обернувшись, ударила Бакланова по руке.
      Он замер в упоении от прикосновения ее милой ручки и, войдя в круг, хотел сам сейчас же ударить Евпраксию по руке; но она успела ее отнять, и Бакланов ударил ее соседа-правоведа и сам стал на его место.
      - Отчего вы меня первого ударили? - спросил он Евпраксию.
      Она сначала на это только улыбнулась.
      - Отчего? - повторил Бакланов.
      - Так... Вы очень смешно стояли... - сказала она и потом с гораздо большим одушевлением прибавила: - Смотрите, Хламовский непременно ударит mademoiselle Catherine!.. Ну, так и есть! прибавила она почти с грустью, когда Хламовский в самом деле ударил mademoiselle Catherine.
      "О, она еще совсем ребенок! Но мила, удивительно мила!" восхищался Бакланов.
      Напоив всех чаем, Казимира наконец вышла к играющим и, прислонившись к дереву, в несколько мечтательной позе, начала глядеть на Бакланова. Тому отвечать на ее нежные взгляды - было решительно стыдно; а продолжать любезничать с Евпраксией он побаивался Казимиры.
      Одушевление игры между тем заметно уменьшилось, и за веревочку держались только некоторые.
      - Если хотите меня видеть, приходите в темную аллею, - сказала влруг Казимира, подходя к Бакланову.
      Он в это время всей душой стремился итти за Евпраксией, которая, с несколькими кавалерами, входила на балкон; но как же, с другой стороны, было отказаться и от такого решительного предложения?.. Однако он пошел в комнаты.
      Казимира по крайней мере с час гуляла по аллее; платье ее почти смокло от вечерней росы. Возвратясь в комнаты, она увидела, что Бакланов преспокойно стоял у колонны и смотрел на танцующих.