- Брат Виссарион, - сказал он, - кроме практических разных сведений по своей части, и теоретик отличный!
      Но я, признаюсь, больше готов был поверить в первое его качество.
      Дома я встретил два события; во-первых, посреди моего номера лежал до бесчувствия пьяный Ванька. Я велел коридорному взять его и вывести. Тут этот негодяй очнулся, разревелся и начал мне объяснять, что это он пьет со страха, чтобы его дальше со мной в Сибирь не сослали. Чтобы успокоить его и, главное, себя, я завтра же отправляю его в деревню и велю оттуда приехать вместо него старухе-ключнице и одной комнатной девушке... Второе событие это уже присланное на мое имя предписание губернатора такого содержания: "Известился я, что в селе Скворцове крестьянин Иван Кононов совратил в раскол крестьянскую девицу Пелагею Мартьянову, а потому предписываю вашему высокоблагородию произвести на месте дознание и о последующем мне донести". Отложив обо всем этом заботы до следующего дня, я стал письменно беседовать с вами, дорогая кузина. Извините, что все почти представляю вам в лицах; увы! Как романисту, мне, вероятно, никогда уже более не придется писать в жизни, а потому я хоть в письмах к вам буду практиковаться в сей любезной мне манере".
      II
      СЕКТАТОР
      Вихров очень невдолге получил и ответ на это письмо от Мари. Она, впрочем, писала не много ему: "Как тебе не грех и не стыдно считать себя ничтожеством и видеть в твоих знакомых бог знает что: ты говоришь, что они люди, стоящие у дела и умеющие дело делать. И задаешь себе вопрос: на что же ты годен? Но ты сам прекрасно ответил на это в твоем письме: ты чувствователь жизни. Они - муравьи, трутни, а ты - их наблюдатель и описатель; ты срисуешь с них картину и дашь ее нам и потомству, чтобы научить и вразумить нас тем, - вот ты что такое, и, пожалуйста, пиши мне письма именно в такой любезной тебе форме и практикуйся в ней для нового твоего романа. О себе мне тебе сказать много нечего. Тех господ, которых ты слышал у нас, я уже видеть больше не могу и не выхожу обыкновенно, когда они у нас бывают. Женечка мой все пристает ко мне и спрашивает: "О чем это ты, maman, когда у нас дядя Павел был, плакала с ним?" - "О глупости людской", отвечаю я ему. Жду от тебя скоро еще письма.
      Любящая тебя Мари".
      Герой мой жил уже в очень красивенькой квартире, которую предложил ему Виссарион Захаревский в собственном доме за весьма умеренную цену, и вообще сей практический человек осыпал Вихрова своими услугами. Он купил ему мебель, нашел повара. Иван был отправлен в деревню, и вместо его были привезены оттуда комнатный мальчик, старуха-ключница и горничная Груша. Последняя цвела радостью и счастьем и, видимо, обращалась с барином гораздо смелее прежнего и даже с некоторою нежностью... В одно утро она вошла к нему и сказала, что какой-то господин его спрашивает.
      - Кто такой? - спросил Вихров.
      - Не знаю, барин, - нехороший такой, - отвечала Груша.
      Вихров велел его просить к себе. Вошел чиновник в вицмундире с зеленым воротником, в самом деле с омерзительной физиономией: косой, рябой, с родимым пятном в ладонь величины на щеке и с угрями на носу. Груша стояла за ним и делала гримасы. Вихров вопросительно посмотрел на входящего.
      - Стряпчий палаты государственных имуществ, Миротворский! отрекомендовался тот.
      - Это вы, по поручению моему, депутатом командированы ко мне? - спросил Вихров.
      - Точно так-с, - отвечал тот.
      Вихров указал ему рукою на стул. Стряпчий сел и стал осматривать Павла своими косыми глазами, желая как бы изучить, что он за человек.
      - Мы долго не едем с вами, - сказал ему Вихров.
      - Лучше к празднику приедем... завтра. Введение во храм, весьма чтимый ими праздник... может, и народу-то к нему пособерется, и мы самую совращенную, пожалуй, захватим тут.
      - Стало быть, мы должны оцепить дом?
      - Непременно-с! Поедем ночью и оцепим дом.
      Вихрову это было уж не по нутру.
      - Скажите, пожалуйста, для чего же все это делается? - спросил он стряпчего.
      - Для того, что очень много совращается в раскол. Особенно этот Иван Кононов, богатейший мужик и страшный совратитель... это какой-то патриарх ихний, ересиарх; хлебом он торгует, и кто вот из мужиков или бобылок содержанием нуждается: "Дам, говорит, и хлеба и всю жизнь прокормлю, только перейди в раскол".
      - Ну да нам-то что за дело? Бог с ними!
      - Как, нам что за дело? - произнес стряпчий, как бы даже обидевшись. Этак, пожалуй, все перейдут в раскол.
      Вихров призадумался. Предстоящее поручение все больше и больше становилось ему не по душе.
      - Когда же мы поедем? - спросил он.
      - Да сегодняшнюю ночь, а теперь потрудитесь написать в полицию, чтобы вам трех полицейских солдат и жандармов дали.
      Вихров поморщился и написал.
      Стряпчий взял у него бумагу и ушел. Вихров остальной день провел в тоске, проклиная и свою службу, и свою жизнь, и самого себя. Часов в одиннадцать у него в передней послышался шум шагов и бряцанье сабель и шпор, - это пришли к нему жандармы и полицейские солдаты; хорошо, что Ивана не было, а то бы он умер со страху, но и Груша тоже испугалась. Войдя к барину с встревоженным лицом, она сказала:
      - Барин, солдаты вас какие-то спрашивают!
      - Знаю я, - сказал Вихров, - это они со мной поедут.
      - А разве вас, барин, опять повезут куда-нибудь? - спросила Груша, окончательно побледнев.
      - Нет, это не меня повезут, а я сам поеду с солдатами по службе.
      Груша немного поуспокоилась.
      - Это воров, что ли, вы каких, барин, пойдете ловить? - любопытствовала она.
      - Воров, - отвечал ей Вихров.
      - Смотрите, барин, чтобы вас не убили как, - сказала Груша опять уже встревоженным голосом.
      - Не убьют, ничего, - отвечал ей с улыбкой Вихров и поцеловал ее.
      Груша осталась этим очень довольна.
      - Я, барин, всю ночь не стану спать и буду дожидать вас, - говорила она.
      - Нет, спи себе спокойно.
      - Не могу, барин, и рада бы заснуть, - не могу.
      Вскоре потом приехал и стряпчий в дубленке, но в вицмундире под ней. Он посоветовал также и Вихрову надеть вицмундир.
      - Это зачем? - спросил тот.
      - Нельзя же ведь, все-таки мы присутствие там составим... - объяснил ему на это Миротворский.
      Вихров надел вицмундир; потом все они уселись в почтовые телеги и поехали. Вихров и стряпчий впереди; полицейские солдаты и жандармы сзади. Стряпчий толковал солдатам: "Как мы в селенье-то въедем, вы дом его сейчас же окружите, у каждого выхода - по человеку; дом-то у него крайний в селении".
      - Знаем-с! Слава тебе господи, раз шестой едем к нему в гости, отвечали некоторые солдаты с явным смехом.
      Ночь была совершенно темная, а дорога страшная - гололедица. По выезде из города сейчас же надобно было ехать проселком. Телега на каждом шагу готова была свернуться набок. Вихров почти желал, чтобы она кувырнулась и сломала бы руку или ногу стряпчему, который начал становиться невыносим ему своим усердием к службе. В селении, отстоящем от города верстах в пяти, они, наконец, остановились. Солдаты неторопливо разместились у выходов хорошо знакомого им дома Ивана Кононова.
      - Пойдемте в дом, - сказал шепотом и задыхающимся от волнения голосом стряпчий Вихрову, и затем они вошли в совершенно темные сени.
      Послышалось беганье и шушуканье нескольких голосов. Вихров сам чувствовал в темноте, что мимо его пробежали два - три человека. Стоявшие на улице солдаты только глазами похлопывали, когда мимо их мелькали человеческие фигуры.
      - Ведь это все оттуда бегут! - заметил один.
      - А бог их знает, - отвечал другой флегматически.
      - Погоди, постой, постой! - кричал между тем стряпчий, успевший схватить какую-то женщину. Та притихла у него в руках.
      - Солдат! - крикнул он.
      Вошел солдат. Он передал ему свою пленницу.
      - Держи крепче!
      И тотчас же потом закричал: "Ты еще кто, ты еще кто?" - нащупав какую-то другую женщину. Та тоже притихла. Он и ее, передав солдату, приказал ему не отпускать.
      - Теперь пойдемте в моленную ихнюю, я дорогу знаю, - прибавил он опять шепотом Вихрову и, взяв его за руку, повел с собой.
      Пройдя двое или трое сеней, они вошли в длинную комнату, освещенную несколькими горящими лампадами перед целым иконостасом икон, стоящих по всей передней стене. Людей никого не было.
      - Разбежались все, черти! - говорил стряпчий.
      - Но, может быть, тут никого и не было, - сказал ему Вихров.
      - Как никого не было? Были! - возразил стряпчий.
      В это время вошел в моленную и сам Иван Кононов, высокий, худощавый, с длинной полуседой бородой старик. Он не поклонился и не поздоровался со своими ночными посетителями, а молча встал у притолка, как бы ожидая, что его или спросят о чем-нибудь, или прикажут ему что-нибудь.
      - Куда это прихожан-то своих спрятал? - спросил его Миротворский.
      - Никого я не спрятал, - отвечал Иван Кононов, с какой-то ненавистью взглянув на Миротворского: они старые были знакомые и знали друг друга.
      - Что же, разве сегодня службы не было? - продолжал тот.
      - Кому служить-то?.. - отвечал Иван Кононов опять как-то односложно: он знал, что с господами чиновниками разговаривать много не следует и проговариваться не надо.
      - Ты отслужишь за попа, - заметил Миротворский.
      - Нет, я не поп! - отвечал уже с усмешкой Иван Кононов.
      - Так, значит-с, мы в осмотре напишем, что нашли раскиданными по иолу подлобники! - И Миротворский указал Вихрову на лежащие тут и там небольшие стеганые ситцевые подушки. - Это вот сейчас видно, что они молились тут и булдыхались в них своими головами.
      Вихров на это молчал, но Кононов отозвался:
      - Известно, молимся с семейством каждый день и оставляем тут подушечки эти, не собирать же их каждый час.
      - А ладаном отчего пахнет, это отчего? - спросил плутовато Миротворский.
      - И ладаном когда с семейством курим, не запираюсь в том: где же нам молиться-то, - у нас церкви нет.
      - Это что еще? - воскликнул вдруг Миротворский, взглянув вверх. - Ты, любезный, починивал моленную-то; у тебя три новые тесины в потолке введены!
      - Ничего нет, никаких тесин новых! - отвечал Кононов немного сконфуженным голосом и слегка побледнев.
      - Как нет? Вы видите? - спросил Миротворский Вихрова.
      - Вижу, - отвечал тот, решительно не понимая, в чем тут дело и для чего об этом говорят. В потолке, в самом деле, были три совершенно новых тесины.
      - Как же ты говоришь, что не новые? - сказал Миротворский Кононову.
      - Не новые, - повторил тот еще раз.
      - Нет, это новые! - сказал ему и Вихров.
      Кононов ничего не отвечал и только потупился.
      - Мы моленную, значит, должны запечатать, - сказал Миротворский. Дозволено только такие моленные иметь, которые с двадцать четвертого года не были починяемы, а как которую поправят, сейчас же ее опечатывают.
      Вихров проклял себя за подтверждение слов Миротворского о том, что тесины новые.
      - Ну-с, теперь станемте опрашивать захваченных, - продолжал Миротворский и велел подать стол, стульев, чернильницу, перо и привести сторожимых солдатами женщин.
      - Хорошо ли это делать в моленной? - заметил ему Вихров.
      - По закону следует на месте осмотра и опрашивать, - отвечал Миротворский.
      Все это было принесено. Следователи сели. Ввели двух баб: одна оказалась жена хозяина, старуха, - зачем ее держали и захватили неизвестно!
      Миротворский велел сейчас же ее отпустить и за что-то вместо себя выругал солдата.
      - Дурак этакий, держишь, точно не видишь, кого?
      Другая оказалась молодая, краснощекая девушка, которая все время, как стояла в сенях, молила солдата:
      - Отпусти, голубчик, пожалуйста!
      - Не смею, дура; зачем ты сюда приходила?!
      - Да я так, на поседки сюда пришла, да легла на печку и заснула.
      Миротворский начал плутовато допрашивать ее.
      - Ты православная?
      - Православная.
      - А в церковь редко ходишь?
      - Где в церковь-то ходить, - далеко.
      - Ну, а сюда, что ли, в моленную ходишь?
      - Ино и сюда хожу! - проболталась девушка.
      Миротворский все это записывал. Вихрова, наконец, взорвало это. Он хотя твердо и не знал, но чувствовал, что скорее он бы должен был налегать и выискивать все средства к обвинению подследственных лиц, а не депутат ихний, на обязанности которого, напротив, лежало обстаивать их.
      - Позвольте, я сам буду допрашивать и писать, - сказал он, почти насильно вырывая у Миротворского перо и садясь писать: во-первых, в осмотре он написал, что подлобники хотя и были раскиданы, но домовладелец объяснил, что они у него всегда так лежат, потому что на них молятся его домашние, что ладаном хотя и пахнуло, но дыма, который бы свидетельствовал о недавнем курении, не было, - в потолке две тесины, по показанию хозяина, были не новые.
      Пока он занимался этим, Миротворский будто бы случайно вышел в сени. Вслед же за ним также вышел и Иван Кононов, и вскоре потом они оба опять вернулись в моленную.
      Вихров, решившийся во что бы то ни стало заставить Миротворского подписать составленное им постановление, стал ему читать довольно строгим голосом.
      - Что ж, хорошо, хорошо! - соглашался сверх ожидания тот. - Но только, изволите видеть, зачем же все это объяснять? Или написать, как я говорил, или уж лучше совсем не писать, а по этому неясному постановлению его хуже затаскают.
      - Хуже, ваше высокородие; по этому постановлению совсем затаскают, произнес жалобным голосом и Иван Кононов.
      - Как же делать? - спросил Вихров.
      - Да так, ничего не писать! - повторил Миротворский. - Напишем, что никого и ничего подозрительного не нашли.
      - Сделайте милость, ваше высокородие, - произнес Иван Кононов и повалился Вихрову в ноги.
      Старуха, жена Кононова, тоже повалилась ему в ноги.
      - Ваше высокородие, простите и меня! - завопила и молоденькая девушка, тоже кланяясь ему в ноги.
      Вихров страшно этим сконфузился.
      - Да бог с вами, я готов хоть всех вас простить! - говорил он.
      - Притеснять их много нечего; старика тоже немало маяли, - поддержал также и Миротворский.
      - Три года наезды все; четвертый раз под суд отдают, - жаловался с слезами на глазах Иван Кононов Вихрову, видно заметив, что тот был добрый человек.
      - Но почему же так? Что же ты делаешь такое? - спрашивал Вихров.
      - Управляющего он маленько порассердил, ну тот теперь и поналегает на него, - объяснил Миротворский.
      - Не один уж управляющий поналегает, а все, кажись, чиновники, присовокупил сам Иван Кононов.
      - Хочешь, я скажу об этом губернатору? - спросил его Павел.
      - Ах, боже мой! Как это возможно! - воскликнул Кононов. - Сделайте милость, слезно вас прошу о том, не говорите!
      - Как можно говорить это губернатору! - подхватил и Миротворский.
      - Отчего же? - спросил Вихров.
      - Оттого, что начальство мое государственное съест меня после того, объяснил Кононов.
      - Съедят! - подтвердил и Миротворский. - Управляющий и без того желает, чтобы нельзя ли как-нибудь его без суда, а административно распорядиться и сослать на Кавказ.
      Вихров пожал плечами.
      - Так ты, значит, ничего больше не желаешь, - доволен, если мы напишем, что ничего у тебя не нашли? - спросил он Кононова.
      - Доволен, - отвечал тот.
      - Теперь, я думаю, надобно совращенную допросить, - сказал Вихров, все более и более входя в роль следователя.
      - Непременно-с, - подхватил Миротворский. - Позовите ее, - сказал он солдату.
      Тот привел совращенную. Оказалось, что это была старая и неопрятная крестьянская девка.
      - Ты православная? - спросил ее Вихров.
      - Православная, - больше промычала она.
      - А в церковь ходишь?
      - Хожу, - промычала опять девка.
      - Но ведь последнее время перестала?
      - Перестала, - мычала девка.
      - В раскол, что ли, поступила?
      Девка несколько время тупилась и молчала.
      - Нету, - проговорила, наконец, она.
      - Но к нам в церковь больше не ходишь? - спросил ее Миротворский.
      - Нет, - отнекивалась и от этого девка.
      - И не желаешь ходить?
      - Не желаю!
      - Значит, ты раскольница?
      - Ну, раскольница, - сказала, наконец, уже сердито девка.
      - Что ее допрашивать - она дура совсем, - сказал Вихров.
      - Дура, надо быть, - согласился стряпчий.
      - Для правительства все равно, я думаю, хоть в турецкую бы веру она перешла.
      - Да вот поди ты!.. Спросите еще ее, не совращал ли ее кто-нибудь, не было ли у нее совратителя?
      - А не совращал ли кто-нибудь тебя?
      - Нет, никто! - почти окрысилась девка.
      Иван Кононов, стоявший все это время в моленной, не спускал с нее глаз и при последнем вопросе как-то особенно сильно взглянул на нее.
      - И все теперь, - сказал Миротворский и принялся писать показания и отбирать к ним рукоприкладства.
      Когда все это было кончено, солнце уже взошло. Следователи наши начали собираться ехать домой; Иван Кононов отнесся вдруг к ним:
      - Сделайте милость, не побрезгуйте, откушайте чайку!
      - Выпьемте, а то обидится, - шепнул Миротворский Вихрову. Тот согласился. Вошли уже собственно в избу к Ивану Кононову; оказалось, что это была почти комната, какие обыкновенно бывают у небогатых мещан; но что приятно удивило Вихрова, так это то, что в ней очень было все опрятно: чистая стояла в стороне постель, чистая скатерть положена была на столе, пол и подоконники были чисто вымыты, самовар не позеленелый, чашки не загрязненные.
      Хозяин, хоть и с грустным немножко видом, но сам принялся разливать чай и подносить его своим безвременным гостям.
      Вихрову ужасно хотелось чем-нибудь ободрить, утешить и, наконец, вразумить его.
      - Зачем ты, Иван Кононыч, - начал он, - при таких гонениях на тебя, остаешься в расколе?
      - И христиан гнали, не только что нас, грешных, - отвечал тот.
      - То другое дело, тем не позволяли новой религии исповедовать; а у вас с нами очень небольшая разница... Ты по поповщине?
      - По поповщине.
      - И поэтому вы только не признаете наших попов; и отчего вы их не признаете?
      - А оттого, что все они от нечестивца Никона происходят - его рукоположения.
      - А ваши ни от кого уж не происходят, ничьего рукоположения.
      - Наши все - патриарха Иосифа рукоположения, - произнес каким-то протяжным голосом Иван Кононов.
      - Как же это так, я этого не понимаю, - сказал Вихров.
      - А так же: кого Иосиф патриарх благословил, тот - другого, а другой третьего... Так до сих пор и идет, - пояснил Иван Кононов.
      - И ты никак, ни для чего и ни для каких благ мира веры своей этой не изменишь? - спросил его Вихров.
      - Не изменю-с! И как же изменить ее, - продолжал Иван Кононов с некоторою уже усмешкою, - коли я, извините меня на том, вашего духовенства видеть не могу с духом спокойным; кто хошь, кажется, приди ко мне в дом, калмык ли, татарин ли, - всех приму, а священников ваших не принимаю, за что самое они и шлют на меня доносы-то!
      - Он сам вряд ли не поп ихной раскольничей, - шепнул между тем Миротворский Вихрову.
      Наконец они опять начали собираться домой. Иван Кононов попробовал было их перед дорожкой еще водочкой угостить; Вихров отказался, а в подражание ему отказался и Миротворский. Сев в телегу, Вихров еще раз спросил провожавшего их Ивана Кононова: доволен ли он ими, и не обидели ли они чем его.
      - Нет-с, никакой особенной обиды мы от вас не видали, - ответил Иван Кононов, но как-то не совсем искренно; дело в том, что Миротворский сорвал с него десять золотых в свою пользу и сверх того еще десять золотых и на имя Вихрова.
      Ничего подобного и в голову герою моему, конечно, не приходило, и его, напротив, в этом деле заняла совершенно другая сторона, о которой он, по приезде в город, и поехал сейчас же поговорить с прокурором.
      - Ну, Иларион Ардальонович, - сказал он, входя к Захаревскому, - я сейчас со следствия; во-первых, это - святейшее и величайшее дело. Следователь важнее попа для народа: уполномоченный правом государства, он входит в дом к человеку, делает у него обыск, требует ответов от его совести, это черт знает что такое!
      - Значит, вам понравилось?
      - Это не то, что понравилось, это какой-то трепет гражданский произвело во мне; и вы знаете ли, что у нас следователь в одном лице своем заключает и прокурора иностранного, и адвоката, и присяжных, и все это он делает один, тайно в своей коморе.
      Захаревский, не совсем поняв его мысль, смотрел на него вопросительно.
      - Смотрите, что выходит, - продолжал Вихров, - по иностранным законам прокурор должен быть пристрастно строг, а адвокат должен быть пристрастно человечен, а следователь должен быть то и другое, да еще носить в себе убеждение присяжных, что виновно ли известное лицо или нет, и сообразно с этим подбирать все факты.
      - Ну, нет! - возразил Захаревский. - У нас следователь имеет больше характер обвиняющего прокурора, а роль адвоката играют депутаты сословные.
      - Хороши, батюшка, наши депутаты; я у моего депутата едва выцарапал его клиентов. Потом-с, этот наш раскол... смело можно сказать, что если где сохранилась поэзия народная, так это только в расколе; эти их моленные, эти их служения, тайны, как у первобытных христиан! Многие обыкновенно говорят, что раскол есть чепуха, невежество! Напротив, в каждой почти секте я вижу мысль. У них, например, в секте Христова Любовь явно заметен протест против брака: соберутся мужчины и женщины и после известных молитв - кому какая временно супружница достается, тою и владеют; в противоположность этой секте, аскетизм у них доведен в хлыстовщине до бичевания себя вервиями, и, наконец, высшая его точка проявилась в окончательном искажении человеческой природы - это в скопцах. Далее теперь: обрядовая сторона религии, очень, конечно, украсившая, но вместе с тем много и реализировавшая ее, у них в беспоповщине совершенно уничтожена: ничего нет, кроме моления по Иисусовой молитве... Как хотите, все это не глупые вещи!
      - Еще бы! - согласился и прокурор. - Но надобно знать, что здешние чиновники с этими раскольниками делают, как их обирают, - поверить трудно! Поверить невозможно!.. - повторил он несколько раз.
      - Ну-с, - подхватил Вихров, - вы говорили, что губернатор хотел мне все дела эти передать, и я обстою раскольников от ваших господ чиновников...
      - Вы сделаете великое и благородное дело, - подхватил Захаревский. - Я, откровенно говоря, и посоветовал губернатору отдать вам эти дела, именно имея в виду, что вы повыметете разного рода грязь, которая в них существует.
      - Все сделаю, все сделаю! - говорил Вихров, решительно увлекаясь своим новым делом и очень довольный, что приобрел его. - Изучу весь этот быт, составлю об нем книгу, перешлю и напечатаю ее за границей.
      - Да благословит вас бог на это! - ободрял его прокурор.
      Вслед за тем Вихров объехал все, какие были в городе, книжные лавчонки, везде спрашивал, нет ли каких-нибудь книг о раскольниках, - и не нашел ни одной.
      III
      РАЗНЫЕ ВЕСТИ И НОВОСТИ С РОДИНЫ
      В губернском городе между тем проходила полная самыми разнообразными удовольствиями зима. Дама сердца у губернатора очень любила всякие удовольствия, и по преимуществу любила она составлять благородные спектакли - не для того, чтобы играть что-нибудь на этих спектаклях или этак, как любили другие дамы, поболтать на репетициях о чем-нибудь, совсем не касающемся театра, но она любила только наряжаться для театра в костюмы театральные и, может быть, делала это даже не без цели, потому что в разнообразных костюмах она как будто бы еще сильней производила впечатление на своего сурового обожателя: он смотрел на нее, как-то более обыкновенного выпуча глаза, через очки, негромко хохотал и слегка подрягивал ногами.
      Виссарион Захаревский, по окончательном расчете с подрядчиками, положив, говорят, тысяч двадцать в карман, с совершенно торжествующим видом катал в своем щегольском экипаже по городу. Раз он заехал к брату.
      - Сейчас я от сестры письмо получил, - сказал он, - она пишет, что будет так добра - приедет гостить к нам.
      Лицо прокурора при этом не выразило ни удовольствия, ни неудовольствия. Он был из самых холодных и равнодушных родных.
      - Где же ей остановиться? - продолжал инженер, любивший прежде всего решать самые ближайшие и насущные вопросы. - У меня, разумеется!
      - Пожалуй, если хочет, и у меня может.
      - Где ж тут у тебя - в мурье твоей; но дело в том, что меня разные госпожи иногда посещают. Не прекратить же мне этого удовольствия для нее! Что ей вздумалось приехать? Я сильно подозреваю, что постоялец мой играет в этом случае большую роль. Ты писал ей, что он здесь?
      - Писал, - отвечал прокурор.
      - То-то она с таким восторгом расписалась об нем, заклинает меня подружиться с ним и говорит, что "дружба с ним возвысит мой материальный взгляд!" Как и чем это он сделает и для чего это мне нужно - неизвестно.
      Инженер любил сестру, но считал ее немножко дурой начитанной.
      - Вихров - человек отличный, - проговорил Иларион Захаревский.
      - Я ничего и не говорю, пусть бы женились, я очень рад; у него и состояние славное, - подхватил инженер и затем, простившись с братом, снова со своей веселой, улыбающейся физиогномией поехал по улицам и стогнам города.
      Вихров все это время был занят своим расколом и по поводу его именно сидел и писал Мари дальнейшее письмо.
      "Во-первых, моя ненаглядная кузина, из опытов жизни моей я убедился, что я очень живучее животное - совершенно кошка какая-то: с какой высоты ни сбросьте меня, в какую грязь ни шлепните, всегда встану на лапки, и хоть косточки поламывает, однако вскоре же отряхнусь, побегу и добуду себе какой-нибудь клубочек для развлечения. Чего жесточе удара было для меня, когда я во дни оны услышал, что вы, немилосердная, выходите замуж: я выдержал нервную горячку, чуть не умер, чуть в монахи не ушел, но сначала порассеял меня мой незаменимый приятель Неведомов, хватил потом своим обаянием университет, и я поднялся на лапки. Ныне сослали меня почти в ссылку, отняли у меня право предаваться самому дорогому и самому приятному для меня занятию - сочинительству; наконец, что тяжеле мне всего, меня снова разлучили с вами. Как бы, кажется, не растянуться врастяжку совсем, а я все-таки еще бодрюсь и окунулся теперь в российский раскол. Кузина, кузина! Какое это большое, громадное и поэтическое дело русской народной жизни. Кто не знает раскола в России, тот не знает совсем народа нашего. С этой мыслью согласился даже наш начальник губернии, когда я осмелился изъяснить ему оную. "Очень-с рад, говорит, что вы с таким усердием приступили к вашим занятиям!" Он, конечно, думает, что в этом случае я ему хочу понравиться или выслужить Анну в петлицу, и велел мне передать весь комитет об раскольниках, все дела об них; и я теперь разослал циркуляр ко всем исправникам и городничим, чтобы они доставляли мне сведения о том, какого рода в их ведомстве есть секты, о числе лиц, в них участвующих, об их ремеслах и промыслах и, наконец, характеристику каждой секты по обрядам ее и обычаям. Словом, когда я соберу эти сведения, я буду иметь полную картину раскола в нашей губернии, и потом все это, ездя по делам, я буду поверять сам на месте. Это сторона, так сказать, статистическая, но у раскола есть еще история, об которой из уст ихних вряд ли что можно будет узнать, - нужны книги; а потому, кузина, умоляю вас, поезжайте во все книжные лавки и везде спрашивайте - нет ли книг об расколе; съездите в Публичную библиотеку и, если там что найдете, велите сейчас мне все переписать, как бы это сочинение велико ни было; если есть что-нибудь в иностранной литературе о нашем расколе, попросите Исакова выписать, но только, бога ради, - книг, книг об расколе, иначе я задохнусь без них".
      Едва только герой мой кончил это письмо, как к нему вошла Груша, единственная его докладчица, и сказала ему, что его просят наверх к Виссариону Ардальонычу.
      - Зачем? - спросил Вихров.
      - Там барышня, сестрица их, приехала из деревни; она, кажется, желает вас видеть, - отвечала Груша с не очень веселым выражением в лице.
      - Ах, боже мой, mademoiselle Юлия, схожу, - сказал Вихров и начал одеваться.
      Груша не уходила от него из комнаты.
      - Смотрите, одевайтесь наряднее, надобно понравиться вам барышне-то она невеста! - сказала она не без колкости.
      - Я желаю нравиться только вам, - сказал Вихров, раскланиваясь перед ней.
      Груша сама ему присела на это.
      Вихров пошел наверх. Он застал Юлию в красивенькой столовой инженера за столом, завтракающую; она только что приехала и была еще в теплом, дорожном капоте, голова у ней была в папильотках. Нетерпение ее видеть Вихрова так было велико, что она пренебрегла даже довольно серьезным неудобством явиться в первый раз на глаза мужчины растрепанною.
      - Merci, что вы так скоро послушались моего приглашения, - сказала она, кланяясь с ним, но не подавая ему руки, - а я вот в каком костюме вас принимаю и вот с какими руками, - прибавила она, показывая ему свои довольно красивые ручки, перепачканные в котлетке, которую она сейчас скушала.
      - Как здоровье вашего батюшки? - спросил, бог знает зачем, Вихров.
      - Ах, он очень, очень теперь слаб и никуда почти не выезжает!
      Виссарион Захаревский, бывший тут же и немножко прислушавшись к этим переговорам, обратился к сестре и Вихрову.
      - Ну-с, извините, я должен вас оставить! - проговорил он. - Мне надо по моим делам и некогда слушать ваши бездельные разговоры. Иларион, вероятно, скоро приедет. Вихров, я надеюсь, что вы у меня сегодня обедаете и на целый день?
      Юлия при этом бросила почти умоляющий взгляд на Вихрова.
      - Пожалуй! - проговорил тот протяжно.
      Когда инженер ушел, молодые люди, оставшись вдвоем, заметно конфузились друг друга. Герой мой и прежде еще замечал, что Юлия была благосклонна к нему, но как и чем было ей отвечать на то - не ведал.
      - Скажите, monsieur Вихров! - начала, наконец, Юлия с участием. - Вас прислали сюда за сочинение ваше?