Люди сороковых годов

      - У нас вот какая есть! Да! - отвечал он, с присвистом и с прищелком поднимая руку.
      В это время его позвали к Клеопатре Петровне. Та отдала ему письмо и велела сейчас же ехать. Иван, решительно не сообразив, что лошадь совершенно еще не выкормлена была, заложил ее снова и поехал. Солнце уже садилось. Пока водка шумела в голове Ивана, он ехал довольно смело и все за что-то бранил обеих горничных: Груню и Марью. "Шкуры они, вот что, да, шкуры!" - повторял он сам с собой. Но вот он въехал в Зенковский лес, хмель у него совсем прошел... Ванька вспомнил, что в лесу этом да и вообще в их стороне волков много, и страшно струсил при этой мысли: сначала он все Богородицу читал, а потом стал гагайкать на весь лес, да как будто бы человек десять кричали, и в то же время что есть духу гнал лошадь, и таким точно способом доехал до самой усадьбы; но тут сообразил, что Петр, пожалуй, увидит, что лошадь очень потна, - сам сейчас разложил ее и, поставив в конюшню, пошел к барину.
      Вихров удивился такому скорому возвращению его.
      - Ты уж и вернулся? - спросил он.
      - Вернулся, что там делать-то было! - отвечал Иван, как бы ни в чем не повинный.
      У Вихрова в это время сидел священник из их прежнего прихода, где похоронен был его отец, - священник еще молодой, года два только поставленный в свой сан и, как видно, очень робкий и застенчивый. Павел разговаривал с ним с уважением, потому что все-таки ожидал в нем видеть хоть несколько образованного человека.
      - Скажите, не скучаете вы вашей деревенской жизнью? - спрашивал он его.
      - Нету-ти!.. Что ж?.. Летом работы полевые, а зимнее время по приходу со славой и с требами ездим, - отвечал священник.
      - А читать вы имеете что-нибудь?
      - Одни только ведомости губернские храм получает; чтение скучное и незанятное.
      Вихрова по преимуществу поражала в юном пастыре явная неразвитость его. "Прежние попы как-то умней и образованней были", - думал он. Священник, наконец, встал на ноги и, видимо, некоторое время сбирался что-то такое сказать.
      - Вы вот приехали сюда, - начал он с улыбкой, - а панихиды по папеньке до сей поры еще не отслужили.
      - Ах, боже мой, я завтра же отслужу и приеду для этого в церковь! воскликнул Павел, спохватившись и в самом деле устыдясь, что забыл подобную вещь.
      - Да-с! Крестьяне даже ваши ропщут на то, да и причетники наши тоже переговаривали между собой: "Что это, говорят, он памяти отца не помянет!".
      - Непременно-с приеду, непременно! - повторял Вихров.
      - Значит, завтра мы и ожидать вас будем! - сказал священник.
      - Завтра, завтра! - повторил Павел и пожал священнику руку. Тот ушел от него.
      На другой день герой мой нарочно очень рано проснулся и позвал Петра, чтобы потолковать с ним насчет поездки к приходу. Петр пришел; лицо этого почтенного слуги было недовольное; сказав барину, что к приходу можно на паре доехать, он добавил:
      - У нас, Павел Михайлыч, на конном дворе не все благополучно.
      - Что такое? - спросил Вихров.
      - Раменка околела-с. Вчерашний день, Иван пришел и говорит: "Дай, говорит, мне лошадь самолучшую; барин велел мне ехать проворней в Перцово!" Я ему дал-с; он, видно, без рассудку гнал-с ее, верст сорок в какие-нибудь часа три сделал; приехал тоже - слова не сказал, прямо поставил ее к корму; она наелась, а сегодня и околела.
      - Скажите, пожалуйста! - проговорил Вихров, очень раздосадованный этим известием. - Этакой мерзавец, негодяй!
      - Как ему можно лошадь какую-нибудь доверять; приехал тоже пьяный; я стал ему сегодня говорить, так лается и ругается.
      Петр перед тем только с Иваном почти до драки разругались.
      - Позовите мне его! Он начинает меня окончательно выводить из терпенья! - воскликнул Вихров, видевший, что Иван в самом деле день ото дня становится все более никуда не годным.
      - Ты как это лошадь-то загнал до смерти? - спросил Вихров.
      - Как я загнал, - отвечал Ванька, уже заранее приготовившийся к ответу. - У него прежде того она была больна; она у меня еле шла всю дорогу.
      - Как же она у тебя еле шла, коли ты в три часа сорок верст обернул? сказал Петр.
      - Я сам заметил, что ты очень скоро приехал, - приехал, наконец, пьяный.
      - Где пьяный! Нисколько.
      - Пьяный, коли я тебе говорю, негодяй ты этакой! - воскликнул Вихров. Кирьяна мне! - произнес он потом задыхающимся голосом.
      Иван побледнел; он думал, что не выпороть ли его, сверх обыкновения, хочет барин.
      Кирьян пришел.
      - Дай мне какого-нибудь мальчика за мной ходить, а этого мерзавца и видеть не хочу: поди с глаз моих долой.
      Иван, видя, что дело повернулось в гораздо более умеренную сторону, чем он ожидал, сейчас опять придал себе бахваловато-насмешливую улыбку, проговорил: "Мне как прикажете-с!" - и ушел. Он даже ожидал, что вечером опять за ним придут и позовут его в комнаты и что барин ничего ему не скажет, а, напротив, сам еще как будто бы стыдиться его будет.
      Вихров через несколько времени выехал к приходу. Он никогда во всю жизнь не бывал ни на одной панихиде.
      Священник и дьякон служили обедню в черных ризах. Когда Павел входил, все мужики и бабы ему кланялись. Это все почти были его мужики. К концу обедни он стал замечать, что церковь все больше и больше наполнялась народом. Это уже приходили мужики и бабы из чужих, соседних деревень и, приходя, потихоньку что-то спрашивали у вихровских крестьян, а те утвердительно кивали им на это головой. По окончании обедни священник с дьяконом вышли на средину церкви и начали перед маленьким столиком, на котором стояло распятие и кутья, кадить и служить панихиду; а Кирьян, с огромным пучком свеч, стал раздавать их народу, подав при этом Вихрову самую толстую и из белого воску свечу. Свечи эти все были зажжены. Священник с дьяконом, наконец, затянули за упокой и вечную память. В церкви послышались рыдания женщин, а также плакали и некоторые мужики. Вихров тоже не выдержал; слезы у него текли градом по щекам. "Родитель мой, милый, бесценный!" шептал он. Потом литию надобно было отслужить на самой могиле. Пошли священники, за ними Павел, а за ним и весь народ; все без шапок. На дворе была зимняя вьюга. Ветер развевал волосы у священников и у мужиков; но странное дело: свечи все горели, и ни одна из них не погасла: пламя у них вытягивалось, утончалось, но не гасло. Под снежным бугром, огороженная простой оградой, находилась могила полковника.
      Вихров вошел в этот загородок и поцеловал крест, стоящий на могиле отца; и опять затянулась: вечная память, и опять мужики и бабы начали плакать почти навзрыд. Наконец, и лития была отслужена.
      - Кирьян, - сказал Вихров, полный какого-то тревожного умиления, поди, раздай мужикам, кто победнее из них, сто рублей! - И он подал тому сторублевую ассигнацию.
      - И во храм бы вы вкладу сделали! - посоветовал ему священник. Павел подал и ему пятьдесят рублей.
      - Уж и на причет тоже не пожалуете ли? - присовокупили в один голос дьякон и дьячки.
      Павел вынул еще пятьдесят рублей и подал их тоже священнику. Тот при этом покраснел немного.
      - Благодарим! - произнес он каким-то глухим и стыдливым голосом: он был еще очень неопытен в своей пастырской деятельности.
      Дьякон и дьячки тоже пробормотали что-то такое в благодарность и с жадностью смотрели на деньги в руках священника.
      Народ в это время все стоял еще около могилы полковника, и некоторые продолжали плакать.
      - Петр, за что так любили покойного отца? - спросил Вихров, возвращаясь домой, своего кучера.
      - За справедливость!.. Справедлив уж очень был! - отвечал Петр.
      VIII
      СВОЯ НЕ ПОЗНАША!
      В тот же день после обеда Вихров решился ехать к Фатеевой. Петр повез его тройкой гусем в крытых санях. Иван в наказание не был взят, а брать кого-нибудь из других людей Вихров не хотел затем, чтобы не было большой болтовни о том, как он будет проводить время у Фатеевой.
      Произведение свое Вихров захватил с собой: ему ужасно хотелось поскорей прочесть его Клеопатре Петровне и посмотреть, какое впечатление произведет оно на нее. Въехали они таким образом и в Зенковский лес. Вихров припомнил, как они в нем некогда заблудились.
      - А что, Петр, теперь уж не собьешься? - спросил он того.
      - Нет, не собьемся; теперь уж твердо будем знать дорогу, - отвечал тот.
      Был светлый зимний вечер, но холодный. Павел начал уж чувствовать маленький холодный трепет во всем теле, и нос ему было больно; наконец, они выехали из лесу; по сторонам стали мелькать огоньки селений; между ними скоро мелькнул и огонек из Перцовского дома. У Вихрова сердце замерло от восторга; через несколько минут он будет в теплой комнате, согреваемый ласковыми разговорами любящей женщины; потом он будет читать ей свое произведение. Вихров считал себя в эти минуты счастливейшим человеком в мире. Клеопатра Петровна, когда ей сказали, что Вихров приехал, выбежала к нему навстречу и, не замечая даже, что тут стоит лакей, бросилась гостю на шею и начала его обнимать и целовать; вдруг она отступила от него на несколько шагов и воскликнула:
      - Боже мой! Какой ты красавец и молодец из себя стал; что такое с тобой сделалось?
      Вихров, поехав к Клеопатре Петровне, выфрантился в свой тончайшего сукна сюртучок, бархатный жилет, клетчатые толстые английского сукна брюки. Клеопатра Петровна в последнее время видела все его одетым небрежно, буршем-студентом, в поношенном вицмундире и в широчайших, вытертых брюках, а тут явился к ней франт столичный!
      - Какое лицо у тебя чудное; тебя узнать нельзя, - продолжала Клеопатра, - пойдем, я покажу тебе твою старую знакомую, Катишь Прыхину. Ведь ничего, что она у меня, а?
      - Разумеется, ничего; я очень рад ее видеть, - отвечал Вихров.
      - Ах, она тебя ужасно любит, пойдем!.. Посмотри, какой стал! - сказала Фатеева, вводя Вихрова в гостиную и показывая его Прыхиной.
      - Monsieur Вихров, вы ли это? - воскликнула и та, в свою очередь, всплескивая руками.
      - Вот он, я думаю, побеждал женщин-то в Москве, - продолжала Фатеева, в него, вероятно, влюблялись на каждом шагу!
      - Я думаю, не без того, - произнесла m-lle Прыхина с ударением.
      Вихрову сделалось даже стыдно от всех этих похвал и восторгов.
      - Уверяю, что никто не влюблялся, - говорил он, целуя еще раз руку Фатеевой и целуя также руку Прыхиной, чем последняя осталась очень довольна.
      Все, наконец, уселись перед диванным столом.
      - Ну, что же вы поделывали в Москве, - рассказывайте! - говорила Фатеева, без церемонии, в присутствии Прыхиной, беря руку Павла в обе свои руки и крепко сжимая ее.
      - О, я делал много!.. Я делал дело хорошее!.. - отвечал Вихров.
      - А именно?.. Извольте сейчас нам все рассказывать! - говорила Фатеева, сделавшаяся от восторга какой-то резвой говоруньей.
      - А именно - я написал роман огромный, который получил уже известность.
      - Роман? - произнесла Фатеева, несколько неопределенным голосом.
      - Я читал его моим приятелям, которых ты вот знаешь, - отнесся Вихров прямо уже к Клеопатре Петровне, - и которые все единогласно объявили, что у меня огромный талант, и потребовали, чтобы я писал; ради чего главным образом я и приехал в деревню.
      Мы знаем, что вкус и мнения оборванных приятелей Павла Клеопатра Петровна не очень высоко ценила; но кроме того, в деревню, значит, он приехал для какого-то своего писательства. Легкая тень печали пробежала по ее до того блиставшему счастием лицу. Она молчала, но зато заговорила m-lle Прыхина.
      - Это очень любопытно будет прочесть! - произнесла она себе в нос. Ее тоже, как и Фатееву, несколько удивило это известие. - Мы, вероятно, тут встретим много знакомого! - прибавила она с своей обычной развязностью.
      - Если он написал в своем романе про какую-нибудь другую женщину, я его задушу! - сказала с улыбкой Фатеева.
      - Все про вас и об вас! - успокоил ее Павел.
      - Что же, это роман у вас исторический?.. Я очень люблю романы исторические! - произнесла m-lle Прыхина.
      - Какой же исторический, когда все больше про Клеопатру Петровну! возразил ей Вихров.
      - Ах, да, правда! - спохватилась m-lle Прыхина.
      Затем обе дамы как-то прекратили разговор об романе и стали рассказывать Павлу о самих себе.
      - Что я натерпелась, друг мой, по приезде из Москвы, я тебе и сказать не могу, - начала Клеопатра Петровна. - Вот если бы не Катишь, - прибавила она, указывая на Прыхину, - я, кажется, я с ума бы сошла.
      - Что ж, - отвечала несколько стыдливо m-lle Прыхина, - любовь и дружба - это такие святые чувства, что заставят, я думаю, каждого сделать то же самое, что я сделала.
      - Однако ты рисковала, что муж каждую минуту наговорит тебе грубостей, попросит, пожалуй, тебя уехать!
      - Сделайте милость, никогда бы он этого не осмелился сделать; я умею держать себя против всякого!.. Я все время ведь жила у нее, пока муж ее был жив! - пояснила m-lle Прыхина Павлу. - И вообразите себе, она сидит, сидит там у него, натерпится, настрадается, придет да так ко мне на грудь и упадет, на груди у меня и рыдает во всю ночь.
      - Что же такое, собственно, происходило? - спросил Вихров, не совсем понимавший, что такое говорит Прыхина.
      - Происходило то... - отвечала ему Фатеева, - когда Катя написала ко мне в Москву, разные приближенные госпожи, боясь моего возвращения, так успели его восстановить против меня, что, когда я приехала и вошла к нему, он не глядит на меня, не отвечает на мои слова, - каково мне было это вынести и сделать вид, что как будто бы я не замечаю ничего этого.
      Дело, впрочем, не совсем было так, как рассказывала Клеопатра Петровна: Фатеев никогда ничего не говорил Прыхиной и не просил ее, чтобы жена к нему приехала, - это Прыхина все выдумала, чтобы спасти состояние для своей подруги, и поставила ту в такое положение, что, будь на месте Клеопатры Петровны другая женщина, она, может быть, и не вывернулась бы из него.
      - Но, однако, я пересилила себя, - продолжала она, - села около него и начала ему говорить прямо, что он сделал против меня и почему такою я стала против него!.. Он это понял, расплакался немного; но все-таки до самой смерти не доверял мне ни в чем, ни одного лекарства не хотел принять из моих рук.
      - Что же, боялся, что ты отравишь его? - спросил Павел.
      - Вероятно!
      - А кто же лечил? - спросил Павел.
      - Тут доктор один из нашего городка, - отвечала Фатеева какой-то скороговоркой и как бы вспыхнув немного.
      - Это новый обожатель Клеопатры Петровны, - пояснила Прыхина.
      - Будто? - спросил Павел не совсем довольным тоном.
      - Что за вздор такой! - произнесла с сердцем Клеопатра Петровна.
      - Конечно, вздор; если бы не вздор, разве я стала бы говорить, оправдывалась Прыхина.
      - Муж, однако, дал вам духовную на все имение, - заметил Вихров Фатеевой.
      - Да бог с ним и с его духовной! По векселю и на свою седьмую часть я и без нее получила бы все имение!.. Я об этом ему ни слова и не говорила! Катишь и священник уж сказали ему о том.
      - Я к нему тогда вошла, - начала m-lle Прыхина, очень довольная, кажется, возможностью рассказать о своих деяниях, - и прямо ему говорю: "Петр Ермолаевич, что, вы вашу жену намерены оставить без куска хлеба, за что, почему, как?" - просто к горлу к нему приступила. Ну, ему, как видно, знаете, все уже в жизни надоело. "Эх, говорит, давайте перо, я вам подпишу!". Батюшка-священник уже заранее написал завещание; принесли ему, он и подмахнул все состояние Клеопаше.
      Такого рода проделки обеих этих госпож показались Вихрову не совсем красивыми, но он, разумеется, этого не высказал и заметил только Фатеевой:
      - Все-таки вы должны благословлять память этого человека: он устроил вашу жизнь.
      - Еще бы! - подхватила она.
      - Ну, ему ее жизнь и стоило устроить! - воскликнула Прыхина, всегда и во всех случаях жизни готовая возвысить и оправдать свою подругу.
      Вихров весь этот разговор вел больше механически, потому что в душе сгорал нестерпимым желанием поскорее начать чтение своего романа Клеопатре Петровне, и, только что отпили чай, он сейчас же сам сказал:
      - А что, позволите мне прочесть вам мое творение?
      - Но ты разве не устал сегодня с дороги? - спросила его Фатеева.
      Ей казалось, что после такой долгой разлуки ему бы лучше было заняться любовью, чем чтением романа. "Он любил, вероятно, в это время какую-нибудь другую женщину!" - объясняла она себе, и на лицо ее опять набежала тень печали.
      - Я нисколько не устал, - отвечал Павел и пошел в кабинет, где расставлены были его вещи, чтобы принести оттуда тетрадь.
      Фатеева и Прыхина, оставшись вдвоем, несколько времени молчали.
      - Интересно, что он написал, - проговорила последняя.
      - Мне не нравится это его увлечение, - ответила ей на это Фатеева. Чтобы объяснить эти слова Клеопатры Петровны, я должен сказать, что она имела довольно странный взгляд на писателей; ей как-то казалось, что они непременно должны были быть или люди знатные, в больших чинах, близко стоящие к государю, или, по крайней мере, очень ученые, а тут Вихров, очень милый и дорогой для нее человек, но все-таки весьма обыкновенный, хочет сделаться писателем и пишет; это ей решительно казалось заблуждением с его стороны, которое только может сделать его смешным, а она не хотела видеть его нигде и ни в чем смешным, а потому, по поводу этому, предполагала даже поговорить с ним серьезно.
      Вихров, принеся свою рукопись, сел и начал читать. Прочитав первую главу, он обратился к Клеопатре Петровне и спросил ее:
      - Похожи или нет?
      Фатеева сидела уже явно с недовольным и печальным лицом.
      - Комнаты похожи, но женщина тут описана другая, - проговорила она.
      - Какая же? - спросил с улыбкою Вихров.
      - Я не знаю - какая! - отвечала ему, вовсе не шутя, Клеопатра Петровна.
      - Ну, вы - все свое! - проговорил Вихров и начал снова чтение. Он полагал, что раздирающие душу и в то же время, как ему казалось, исполненные житейской правды сцены непременно поразят его слушательниц, но те решительно мало были ими тронуты... Клеопатру Петровну просто мучила ревность: она всюду и везде видела Анну Ивановну, а прочего ничего почти и не слыхала; что касается до m-lle Прыхиной, то ее равнодушие должен я объяснить тоже взглядом ее на литературу: достойная девица эта, как мы знаем, была с чрезвычайно пылким и возвышенным воображением; она полагала, что перу писателя всего приличнее описывать какого-нибудь рыцаря, или, по крайней мере, хоть и штатского молодого человека, но едущего на коне, и с ним встречается его возлюбленная в платье амазонки и тоже на коне. Если комнаты описывать, то, по ее мнению, лучше всего было - богатые, убранные штофом и золотом; если же природу, то какую-нибудь непременно восточную, - чтобы и фонтаны шумели, и пальмы росли, и виноград спускался кистями; если охоту представлять, так интереснее всего - за тиграми или слонами, - но в произведении Вихрова ничего этого не было, а потому оно не столько не понравилось ей, сколько не заинтересовало ее.
      Герой мой между тем думал пробрать своих слушательниц сюжетом своей повести, главною мыслью, выраженною в ней, и для этого торопился дочитать все до конца - но и тут ничего не вышло: он только страшно утомил и их и себя.
      - Ах, милый мой, как ты устал! - говорила ласково m-me Фатеева, утирая ему своим платком лоб, вместо того, чтобы похвалить его повесть.
      Вихров понять никак не мог: роман ли его был очень плох, или уж слушательницы его были весьма плохие в том судьи.
      - Как вам понравилось? - спросил он Прыхину.
      - Знаете что, - начала она, - я очень откровенна и всем люблю говорить правду: зачем описывать то, что мы знаем, видим и встречаем каждый день; это уж и без того наскучило.
      - Только то и можно описывать, что мы видим и знаем, - возразил ей Вихров, - а если мы станем описывать то, чего мы не знаем, так непременно напишем чепуху. Теньеровские картины{64}, на которых нарисованы красноносые голландские мужики, гораздо выше ценятся, чем холодная и бездушная французская живопись, изображающая богов Олимпа.
      - Никогда ни на какой картине мужик не может быть интересен! Никогда! воскликнула почти с ужасом m-lle Прыхина.
      - После этого вам сказки надобно только слушать, - сказал Павел, - если вы не хотите ничего читать о том, что существует!
      - Нет, сказки - это уж очень глупо; это только детей и баб деревенских может занимать, - возразила опять, как бы несколько обидевшись, Прыхина.
      - Есть сказки и не для детей, а для взрослых; "Монте-Кристо", например, - сказал Вихров.
      - Ах, "Монте-Кристо" прелесть, чудо! - почти закричала m-lle Прыхина. И вообразите, я только начало и конец прочла; он помещался в журнале, и я никак некоторых книжек не могла достать; нет ли у вас, душечка, дайте! умоляла она Вихрова.
      - Нет-с у меня! - отвечал он ей с сердцем. - "С дурой этой говорить больше нечего", - решил он мысленно и посмотрел на Клеопатру Петровну. Та сидела, как-то надувшись.
      - Ну, а ваше какое мнение о моем произведении? - спросил он ее.
      - Я ту женщину, которую вы описываете, нисколько не знаю, а потому не могу судить.
      - Большая часть нравственных мотивов взяты ваши, а потому они должны бы быть, кажется, близки вашему сердцу.
      - Я не принимаю их никак на свой счет, потому что наружность тут описана совсем другой женщины, а так, как я чувствовала, может чувствовать и всякая другая женщина, - отвечала Клеопатра Петровна.
      Вихрова наконец взорвало, и он больше уж не стал говорить с подобными судьями.
      В Перцове после того он пробыл всего только один день, в продолжение которого был в весьма дурном расположении духа: его не то, что очень обеспокоило равнодушие дам, оказанное к его произведению, - он очень хорошо видел, что Клеопатра Петровна слишком уж лично приняла все к себе, а m-lle Прыхина имела почти детский вкус, - но его гораздо более тревожило его собственное внутреннее чувство. Говорят, нет ничего полезнее для авторов, как читать свои произведения несимпатизирующей публике. Тогда перед ними слабые места в труде их выходят в ужасающей величине. Так случилось и с Вихровым, - и таких слабых мест он встретил в романе своем очень много, и им овладело нестерпимое желание исправить все это, и он чувствовал, что поправит все это отлично, а потому, как Клеопатра Петровна ни упрашивала его остаться у ней на несколько дней, он объявил, что это решительно невозможно, и, не пояснив даже причину тому, уехал домой, велев себя везти как можно скорее. Возвратившись в свое Воздвиженское часов в десять вечера, он, несмотря, однако, на то, сейчас же принялся за работу. Стоя у себя в кабинете, он представил каждую сцену в лицах; где была неясность в описаниях, - пояснил, что лишнее было для главной мысли - выкинул, чего недоставало - добавил, словом, отнесся к своему произведению сколько возможно критически-строго и исправил его, как только умел лучше!
      IX
      ОПЯТЬ ДОБРОВ
      M-lle Прыхина, возвратясь от подружки своей Фатеевой в уездный городок, где родитель ее именно и был сорок лет казначеем, сейчас же побежала к m-lle Захаревской, дочери Ардальона Васильича, и застала ту, по обыкновению, гордо сидящею с книгою в руках у окна, выходящего на улицу, одетою, как и всегда, нарядно и причесанною по последней моде. Девица сия еще в первый раз является в моем рассказе, а потому я, по необходимости, должен об ней сказать хоть несколько слов. М-lle Юлия, имя ее, была довольно высока ростом, недурно сложена. Опытный наблюдатель, конечно бы, в ее наружности, как и в наружности ее братьев, заметил нечто не совсем благородное; так, например, черты лица у нее были какие-то закругленные, кожа заметно грубовата, белокурые волосы, как бывает это у горничных, какого-то грязного цвета. Впрочем, все это очень сглаживалось тем, что m-lle Юлия очень недурно себя держала, по-видимому, была девушка весьма неглупая, довольно начитанная и благоразумная!
      Старик Захаревский (сама Захаревская уже умерла) обожал дочь, и они жили в их огромном доме только вдвоем. Женихов у сей милой девицы пока еще не было, - и не было потому именно, что она была горда и кой за кого выйти не хотела. М-lle Прыхина обожала Юлию и считала ее лучшим своим другом. О, наша милая Катишь была на это препредусмотрительная: у нее очень много было подружек. Одна у нее уйдет или рассорится с ней - она у другой гостит, другая сделается к ней холодна - она к третьей сейчас, - и у каждой из подружек своих она знала ее главную слабость; она знала, например, что Юлия никогда никого еще не любила и вместе с тем пламенно желала кого-нибудь полюбить.
      - Какого я бель-ома встретила, боже ты мой, боже ты мой! - говорила Катишь, придя на этот раз к подружке и усаживаясь против нее.
      - Кто такой? - спросила ее Юлия очень равнодушно.
      Катишь ей неоднократно навирала и налыгала в этом отношении.
      - Поль Вихров, - ах, какой красавец мужчина! Одет картинкой, ловок, умен!
      Автор сильно подозревает, что m-lle Прыхина, по крайней мере в последнее свиданье, сама влюбилась в Вихрова, потому что начала об нем говорить почти с азартом каким-то.
      - Где же ты видела его? - спросила Юлия, которая отчасти уже слышала, кто такой был Поль Вихров, давно ли он приехал и сколько у него душ; о наружности его она только ни от кого не слыхала таких отзывов.
      - Я его видела у Клеопаши, - отвечала Прыхина.
      - Говорят, это ее обожатель, - проговорила, как будто бы больше нехотя, Юлия.
      - Ах, вздор какой, он родственник только ей и довольно близкий по Имплевым, - подхватила Прыхина: она всегда всякую подругу свою скрывала и отстаивала до последней возможности.
      Юлия на это ей ничего не сказала, но Катишь очень хорошо видела, что она сильно ее заинтересовала Вихровым, а поэтому, поехав через неделю опять к Клеопатре Петровне, она и там не утерпела и сейчас же той отрапортовала:
      - Как одна особа влюблена в твоего Поля, - чудо! - сказала она.
      - Кто такая? - спросила Клеопатра Петровна недовольным голосом.
      - Юлинька Захаревская.
      - Где же она его видела?
      - Она его совсем не видала, но я описала его наружность, голос, ум, сердце и привела ее в совершенный восторг!
      - Зачем же ты это делала? - спросила Клеопатра Петровна.
      - Ах, боже мой, зачем делала?.. Так, разговор был; надобно же о чем-нибудь говорить.
      - Можно бы об чем-нибудь и другом говорить; ты понимаешь ли, что этим мне можешь повредить?
      - Чем же я тебе могу повредить? - возразила с удивлением Катишь, ей в первый еще раз пришла в голову эта мысль.
      - А тем, что, когда они встретятся, Юлия непременно станет с ним кокетничать, и, разумеется, всякий мужчина ответит на кокетничанье хорошенькой девушки.
      - О нет! - воскликнула Прыхина. - Этого никогда не может быть: Поль тебе верен, как я не знаю что!
      - Ты-то пуще лучше его знаешь, чем я! - проговорила, заметно рассердясь на подругу, Клеопатра Петровна и даже ушла от нее.
      - Странная женщина, хочет своего адоратера не показывать никому, - не спрячешь уж! - произнесла Катишь, оставшись одна и пожимая плечами.
      Этого маленького разговора совершенно было достаточно, чтобы все ревнивое внимание Клеопатры Петровны с этой минуты устремилось на маленький уездный город, и для этой цели она даже завела шпионку, старуху-сыромасленицу, которая, по ее приказаниям, почти каждую неделю шлялась из Перцова в Воздвиженское, расспрашивала стороной всех людей, что там делается, и доносила все Клеопатре Петровне, за что и получала от нее масла и денег.
      Юлию в самом деле, должно быть, заинтересовал Вихров; по крайней мере, через несколько дней она вошла в кабинет к отцу, который совсем уже был старик, и села невдалеке от него, заметно приготовляясь к серьезному с ним разговору.
      - Батюшка, - начала она, - кто у нас в собрании будут нынешнюю зиму кавалеры?
      - Кто? Я не знаю! - произнес старик. - Те же, я думаю: Иван Петрович и Петр Иваныч, - прибавил он уже с улыбкою.
      - Батюшка, это ужасно!.. Я лучше не буду совсем выезжать, а то тратишься и беспокоишься, но для кого и для чего!
      Захаревский пожал плечами.
      - Что делать, перевелась нынче вся порядочная молодежь, - произнес он не без грусти.
      - Говорят, в Воздвиженское приехал молодой человек Вихров, очень умный и образованный.
      - Это Михаила Поликарпыча сын, слышал это я; человек, должно быть, и с состоянием.
      - Съездите к нему и пригласите его бывать в нашем собрании; хоть один порядочный молодой человек будет у нас, с кем бы можно было слово сказать.
      Старик Захаревский в мыслях своих совершенно одобрил такое желание дочери.
      - Мне есть повод съездить к нему. Я продавал по поручению Александры Григорьевны Воздвиженское и кой-каких бумаг не передал его покойному отцу; поеду теперь и передам самому.
      - Поезжайте и отдайте, а главное - в собрание его вытащите!
      - Вытащу! - отвечал Захаревский.
      Подъезжая потом к Воздвиженскому и взглянув на огромный дом, Ардальон Васильич как бы невольно проговорил: "Да, недурно бы было Юльку тут поселить!"
      С трудом войдя по лестнице в переднюю и сняв свою дорогую ильковую шубу, он велел доложить о себе: "действительный статский советник Захаревский!" В последнее время он из исправников был выбран в предводители, получил генеральство и подумывал даже о звезде.
      Вихров поспешил выйти гостю навстречу. Захаревский низко и с уважением поклонился ему.
      - Очень рад видеть ваше превосходительство у себя! - говорил Вихров, сконфуженный даже несколько такой почтительностью Захаревского и ведя его в гостиную.
      - Извините!.. - говорил тот, беря себя за грудь. - Одышка от лет... не могу вдруг начать говорить.
      Вихров спешил его покойнее усадить.
      Захаревский, наконец, отдышался и начал неторопливо:
      - Во-первых... я прибыл поздравить вас... с приездом и потом... передать вам по поручению прежней владелицы документы некоторые! - И с этими словами он вынул из кармана толстый пакет и подал его Вихрову.
      Тот принял от него пакет.
      - Очень вам благодарен, - произнес Вихров.
      Старик между тем с любопытством стал осматривать вокруг себя новое убранство комнат, и замечаемая в них чистота явно ему понравилась.